Татаро-монголы в Азии и Европе

Н. Ц. Мункуев Заметки о древних монголах

XII–XIII века были для Монголии важнейшим периодом ее истории. В это время в жизни монгольского общества произошли крупные перемены, ознаменовавшие переход его от родового строя к феодальному. Изучение общественного строя монголов и тенденций внутреннего развития монгольского общества этого и предшествовавшего ему периода поможет выяснить общественно-экономические условия создания первого в истории монголов государства во главе с Чингис-ханом в начале XIII в. Не случайно проблемы социального строя монголов XII–XIII вв., имеющие первостепенное значение для решения других вопросов истории, привлекают внимание многих историков и филологов. Прежде всего надо упомянуть работу Б. Я. Владимирцова (1884–1931) «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм»[1861], вышедшую после смерти автора, четыре десятилетия тому назад, но до сих пор не потерявшую своего научного значения. Следует особо отметить, что современные монгольские ученые также внесли свой вклад в изучение общественных отношений в Монголии. В этой связи, в частности, необходимо указать на важные работы Н. Ишжамца[1862], Д. Гонгора[1863] и Ч. Далая[1864]. Однако многие вопросы, относящиеся к указанной теме, остаются неизученными или малоизученными. Так, пока не выяснен этногенез монголов, остается открытым вопрос о преемственной связи между социальными институтами сюнну, сяньби, жужаней и тюрков, с одной стороны, и монголов — с другой. Древний монгольский род изучен еще недостаточно. Например, науке ничего не известно о той эпохе, когда у монголов, как у всех народов, была родовая организация общества с коллективной собственностью на имущество и продукты труда. Еще не раскрыты характер и роль органов родовой демократии. Остается неясным характер крупного скотоводческого хозяйства представителей родовой аристократии в последний период господства родового строя, а именно — вопрос о том, на чьем труде держалось это хозяйство — бесправных членов родов или рабов-военнопленных. Одним словом, своего исследования ждут еще много проблем социального и институционного строя древних монголов.

В предлагаемых заметках, носящих предварительный характер, конечно, не ставится задача решить или даже поставить все указанные проблемы. В них предпринимается только попытка показать некоторые социальные условия и характер борьбы Чингис-хана и его противников из того же лагеря степной аристократии, что и он сам, за власть, закончившейся созданием первого в истории монгольского государства. В статье также рассматриваются последствия монгольских завоеваний XIII–XIV вв. для самой Монголии. Из них уделено внимание отрыву большой части населения страны от хозяйства и сокращению численности монголов в результате угона их в чужие края, так как другие вопросы, относящиеся к этой теме, были кратко освещены в предыдущих работах автора[1865]. Что касается создания первого монгольского государства Чингис-ханом, то автор по возможности избегает повторения других статей, вошедших в настоящий сборник[1866].

В монгольских степях в XII в., как, очевидно, и в более древние времена, шли бесконечные распри и войны между различными племенами или союзами племен. В этом смысле весьма характерны отношения между собственно монголами и татарами[1867], а также между отдельными племенами или родами в среде самих татар. Рашид ад-Дин, например, пишет о них: «С обеих сторон во всякое время, как находили удобный случай, они (т. е, татары и монголы. — Н. М.) убивали друг друга и грабили. Долгие годы продолжались эти войны и распри»[1868]. И далее: «В другой раз племена татарские, найдя подходящий случай, захватили старшего сына Кабул-хана и предка племени кият-юркин Укин-Баркака и отправили его к Алтан-хану (чжурчжэньский император. — Н. М.), чтобы он его, пригвоздив к «деревянному ослу», убил… С каждой стороны выходили на другую, убивали и грабили [один другого], [пока] в конце концов, как это рассказывается в повествовании о Чингиз-хане и его роде, Чингиз-хан не сделал кормом [своего] меча все племена татар и хитайских императоров…»[1869]. О самих татарах персидский историк замечает: «Это племя [татар] прославилось поножовщиной, которую оно устраивало промеж себя по причине малой сговорчивости и по невежеству, бесцеремонно пуская в ход ножи и сабли, подобно курдам, шулам и франкам. В ту эпоху у них [еще] не было законов [ясак], которые существуют в настоящее время среди монголов; в их природе преобладали ненависть, гнев и зависть»[1870].

«Тайная история монголов» и «Шэн-у цинь-чжэн лу» («Описание личных походов священно-воинственного [Чингис-хана]» — труд, написанный во второй половине XIII в., возможно, на монгольском языке и затем переведенный на китайский)[1871] также полны рассказов о борьбе между монгольскими племенами. Как в этих двух работах, так и в «Джами' ат-таварих» Рашид ад-Дина, из которого мы привели несколько коротких, но характерных цитат, говорится, что главной причиной раздоров являлась-кровная месть. Хотя кровная месть — этот институт родового общества — в те времена безусловно играла важную роль, но в основе столкновений в большинстве случаев, очевидно, лежало стремление предводителей родо-племенных коллективов к захвату чужих людей, пастбищ и охотничьих угодий. Не случайно Рашид ад-Дин рассказывает о том, что однажды Чингис-хан, находясь где-то на Алтае, сказал: «Мои старания и намерения, в отношении стрелков [курч'иан] и стражей [туркак], чернеющих, словно дремучий лес, супруг, невесток и дочерей, алеющих и сверкающих, словно огонь, таковы: усладить их уста сладостью сахара [своего] благоволения и украсить их с головы до ног ткаными золотыми одеждами, посадить на идущих покойным ходом меринов, напоить их чистой и вкусной водой, пожаловать для их скота хорошие травяные пастбища, повелеть убрать с больших дорог и трактов… валежник и мусор и все, что [может причинить] вред, и не допустить, чтобы росли колючки и были сухие растения»[1872]. Эта цитата не требует комментария. Одно можно сказать, что Чингис-хан, тогда, очевидно, еще Тэмуджин, как и все другие вожди, видел в борьбе за власть только средство обогащения. Как указывается в «Истории Монгольской Народной Республики», «в условиях кочевой жизни племена постоянно враждовали из-за пастбищ или звероловных угодий. Столкновения эти иногда отличались чрезвычайной жестокостью и приводили к тому, что разбитое, ослабленное племя переходило в полную зависимость к племени-победителю. Эти зависимые монголы назывались унаган-боголы»[1873]. Здесь верно охарактеризовано положение монгольского кочевого общества XII в. Только о термине «унаган-богол» следует сказать, что такое чтение его в настоящее время неприемлемо, о чем будет сказано ниже.

В ходе этой борьбы, которая продолжалась вплоть до начала XIII в., иногда создавались более или менее значительные союзы племен. Таковыми были найманский, кэрэитский, меркитский, татарский и другие союзы родственных племен или родов… Одно время во второй половине XII в. в течение короткого периода существовало довольно крупное объединение, состоявшее из собственно монгольских родов, которое возглавляли один за другим Хабул-хан, Амбагай-хан и Хутула-хан[1874]. Надо сказать, что в его состав входили не все монгольские роды. Причем прямым предком Чингис-хана был только первый, а остальные двое — его родственниками по боковой линии.

Вследствие того что в литературе существуют различные мнения о характере и даже названии упомянутого объединения монгольских родов, одним из которых был род Чингис-хана, как мне кажется, необходимо специально рассмотреть эти вопросы. В одном из параграфов «Тайной истории монголов» сказано: «Qamuq mongqol-i Qabul-qahan meden aba. Qabul-qahan-u ugeber dolo'an ko'ud-iyen bo'etele Senggum-bilge-yin ko'un Ambaqai-qahan qamuq mongqol-i meden aba». («Хабул-хахан[1875] ведал всеми монголами. После Хабул-хахана по слову Хабул-хахана ведал всеми монголами сын Сэнгум-билгэ Амбахай-хахан, хотя у него было своих семеро сыновей»[1876].) В другом месте говорится: «Ambaqai-qahan-u Qada'an Qutula qoyar-i nereyitcu ilekse'er qamuq mongqol tayici'ut Onan-u Qorqonaq jubur quraJu-Qutula-yi qahan bolqaba. Mongqol-un jirqalang debsen qurimlan Jirqaqu bule'e, Qutula-yi qa ergu'et Qorqonaq-un saqlaqar modun horcin qabirqa-ta ha'uluqa ebuduk-te olkek boltala debsebe». («Так как Амбахай-хахан [перед казнью при цзиньском дворе] назвал имена двоих — Хутулы и Хада'ана, все монголы-тайчиуты, собравшись в долине Хорхонах на Ононе, сделали Хутулу хаханом. На праздниках монголы веселились, плясали и пировали. Возведя Хутулу в ха[ханы], [они] плясали в Хорхонахе вокруг развесистого дерева до того, что [там] образовалась рытвина, [доходящая] до ребра, и пыль до колен»)[1877]. На этом основании некоторые авторы приходят к выводу о том, что рассматриваемое объединение монгольских племен или родов в XII в. представляло собой государство с собственным названием «Хамаг монгол улус» (халх. «Хамаг — монгольское государство») и что в ту эпоху сочетание «хамаг — монгол» (халх.) было этнонимом, обозначавшим данные племена. Но ни в «Тайной истории монголов», ни в других источниках того времени мы не находим ни названия Qamuy mongyol ulus, ни этнонима qamuy mongyol. В источниках встречаются только названия Mongqol ulus («Монгольское государство») в «Тайной истории монголов»[1878] и Yeke mongyol ulus («Великое монгольское государство») в легенде на печати Гуюк-хагана (1246–1248) 1246 г.[1879] Что касается выражения, принимаемого указанными авторами за этноним, то оно упоминается в «Тайной истории монголов» лишь в процитированных выше двух отрывках. Слово qamuq, очевидно, надо принимать только в значении «весь, все», как в современном монгольском языке[1880], и выражение qamuq mongqol, по-видимому, не следует относить к собственным именам. Исследователи Монголии Э. Хэниш, С. А. Козин, П. Пеллио и И. де Ракевильц так и делают. Первый переводит указанные выражения qamuq mongqol и qamuq mongqol tayici'ut соответственно как die ganzen Mangchol и die gesamten Mongchol und Taitschi'ut[1881] («все монголы» и «все монголы и тайчиуты»), второй — как «все монголы» и «все монгол-тайчиуты»[1882] и третий — как tous les Mongols и tous les Mongols Tayici'ut («все монголы» и «все монгол-тайчиуты»)[1883]. И. де Ракевильц в новом переводе «Тайной истории монголов» понимает qamuq mongqol tayici'ut как «все монголы и тайчиуты», т. е. так же как Э. Хэниш[1884]. Хотя Э. Хэниш и И. де Ракевильц выражение qamuq mongqol tayici'ut понимают как «все монголы и тайчиуты», т. е. рассматривают монголов и тайчиутов как две группы, точки зрения С. А. Козина и П. Пеллио, понимающих данное сочетание как «все монголы — тайчиуты», по нашему мнению, более приемлемы. Они, так же как и Э. Хэниш и И. де Ракевильц, относят qamuq (все) к обоим последующим словам, но mongqol берут в качестве детерминатива к этнониму «тайчиут». Это подтверждает и контекст § 57, где вначале сказано о монголах — тайчиутах, а двумя строками ниже это сочетание заменено этнонимом «монгол». Вообще этноним «монгол», как известно, был общим наименованием многочисленных родов, одна часть которых в борьбе за власть над Монголией была на стороне Тэмуджина, а другая находилась в стане его врагов. Он относился, по-видимому, по крайней мере во второй половине XII в., ко всем племенам, родоначальниками которых были потомки легендарной Алангоа. Поэтому в указанное время монголами были барулас, адаркины, уруты и мангуты, а также ответвившиеся позднее племена — тайчиуты, бесуты, хонхотан, арулад, генигес и др. В этом отношении характерно, что, по «Тайной истории монголов», всеми монголами сперва правит Хабул-хан, не входивший в племя тайчиутов, за ним ханом становится уже Амбагай — родоначальник тайчиутов, а после гибели Амбагая избирается главой всех монголов снова нетайчиут, сын Хабул-хана Хутула[1885]. Впоследствии, скорее всего в 1201 г.[1886], когда Джамуха создал коалицию племен против Тэмуджина и возглавил ее, получив титул гур-хана, Тэмуджина ставят ханом главы других ветвей потомков Бодончара, а не предводители тайчиутов, которые находились в стане Джамухи[1887]. Подчиненных ему родов было до 20, в том числе джалаиры, бесуты, хонхотаны, баруласы, часть тайчиутов и т. д.[1888] Получив известие об избрании Тэмуджина ханом, Ван-хан называет все эти группы «монгол», а не qamuq mongqol[1889]. Все войска, участвовавшие под командованием Чингис-хана в битве с найманским Таян-ханом в 1204 г., в «Тайной истории монголов» названы монголами[1890]. Как общее название слово «монгол», очевидно, можно было прилагать ко всем родам и племенам, ведущим свое происхождение от легендарных предков Чингис-хана. Например, вполне могли существовать этнонимы: «монгол-бесуты», «монгол-баруласы» и т. д., так же как было название «монгол-тайчиуты», упоминаемое в § 57 «Тайной истории монголов». Поэтому едва ли может быть принято толкование Э. Хэнишем последнего сочетания. Но все четыре автора — Э. Хэниш, С. А. Козин, П. Пеллио и И. де Ракевильц, — по нашему мнению, справедливо считают qamuq (все) нарицательным именем. Как выше указывалось, о правильности такого понимания говорит контекст, в котором находится соответствующее выражение. Об этом же свидетельствует частота употребления термина «монгол» в «Тайной истории монголов»[1891]. Из сказанного следует, что никакого государства «Хамаг монгол» или этнонима «хамаг-монгол» не было. В § 52 и 57 мы имеем дело лишь с тем же названием «монгол», употребленным в первом случае с детерминативом впереди («все») и во втором — в качестве детерминатива к этнониму «тайчиут» («монгол-тайчиуты»). Надо отметить, что сочетание родового названия монгол с названием монгольского племени или рода могло быть представлено не только как в этом примере — «монгол-тайчиут», но и в обратном порядке, как «тайчиут-монгол», «бесут-монгол» и т. д. В эпоху Рашид ад-Дина употреблялись обе формы подобных этнонимов… Например, персидский историк говорит одновременно о «тата-рах-алчи» и «алчи-татарах»[1892]. Известно, что в современном монгольском языке не распространена вторая форма сочетания «монгол» с названием монгольского племени или народа. Так, говорят и пишут «халха-монгол», «чахар-монгол», «бурят-монгол» и т. д.

Все перечисленные выше союзы родов или племен — кэрэиты, найманы, меркиты, татары — не были прочными объединениями. Постоянно происходили столкновения не только между ними, но и между отдельными родами или племенами, входившими в эти союзы. Это относится и к монголам, о которых известно больше других потому, что из их рядов выдвинулся Чингис-хан, будущий объединитель всей страны. Монгольские роды, которые вели происхождение от Бодончара (младшего сына легендарной прародительницы этих племен Алан-гоа, якобы родившегося чудесным образом от небожителя или даже самого Неба), насколько можно судить по источникам, либо не поддерживали связи, либо враждовали и воевали друг с другом. «Племя (irgen) было величиной непостоянной и чрезвычайно слабо организованной и сплоченной. Известное объединение временно возникало в период войн, когда собирались нападать на кого-нибудь или отражать нападение противного племени»[1893]. Как известно, все потомки Бодончара, составлявшие множество разных родов, считали себя кровными родственниками и у них существовала экзогамия[1894]. Но даже такой священный институт того времени, как кровная месть, по-видимому, уже не сплачивал всех собственно монголов. Правда, Рашид ад-Дин сообщает, что когда цзиньский император казнил Амбагай-хана, выданного татарами, то монголы поставили ханом сына Хабул-хана Хутулу, совершили набег на чжурчжэньские владения, где одержали военную победу, и возвратились с богатой добычей. Он пишет: «Когда известие [о гибели Хамбакай-каана] дошло до них (т. е. монголов. — Н. М.), Кадан-тайши, Тудай и Есугэй-багатур совместно с племенами и многочисленным монгольским улусом устроили совещание, чтобы выступить в поход для отплаты и мщения за кровь Хамбакай-каана. Возведши Кутула-каана в ханское достоинство, они подчинили ему все войска и пошли на Хитай. Когда они прибыли туда, то сразились и разбили войска Алтан-хана (т. е. цзиньского императора. — Н. М.), перебили большое количество хитаев и учинили грабеж. [Затем], разделив между войсками бесчисленное количество добычи, которую они захватили, они повернули назад»[1895]. Но и здесь организаторами кровной мести оказываются только ближайшие родственники убитого хана, по Рашид ад-Дину, его сын Кадан-тайши, Тудай — его внук, Хутула — сын Кабул-хана и Есугэй-багатур, внук Кабул-хана[1896]. «Тайная история монголов» вообще умалчивает об этом походе против государства Цзинь. В ней говорится лишь о том, что после избрания Хутулы ханом Хадаан-тайджи пошел на татар, но в конечном счете не смог отомстить за Амбагай-хана[1897]. Во всяком случае, если эти монгольские роды и совершили набег на цзиньцев, как сообщает Рашид ад-Дин, то, очевидно, не все они участвовали в этом походе, а, возможно, только тайчиуты и род отца Чингиса. В борьбе Тэмуджина за власть над Монголией, как известно, тайчиуты и другие собственно монгольские роды сперва находились на стороне его врагов. Общность интересов родов или племен, некогда входивших в кровнородственный союз во главе с Хабул-ханом и его преемниками, была настолько незначительна, что необходимость иметь общего главу иногда даже не признавалась предводителями отдельных родов. Рашид ад-Дин приводит интересный рассказ о том, как предводители тайчиутов после гибели их хана сперва не сумели договориться, кого избрать своим главой, из-за того что никто из присутствовавших не захотел назвать кандидатуру на место общего руководителя[1898]. Не случайно после Хутулы, если не считать Есугэя, который возглавлял только свой род и тайчиутов, монголы Хабул-хана в течение долгого времени обходились без общего предводителя. В принципе монголам этой группы нужен был какой-то общий руководитель только на случай войны. Например, по Рашид ад-Дину, монголы срочно избрали ханом Хутулу для руководства военным походом против Цзинь[1899]. В 1201 г. представители аристократии родственных родов поставили ханом Тэмуджина в связи с опасностью со стороны коалиции, созданной Джамухой[1900]. Б. Я. Владимирцов писал: «Часто, в особенности на время войны, больших облавных охот и т. п., племенные советы выбирали вождей-предводителей, которые и в мирное время продолжали иногда оставаться вождями. Их обыкновенно называли хаанами»[1901]. Не случайно Б. Я. Владимирцов сравнивает «власть» и «права» древнемонгольского хана с прерогативой атамана разбойничьей шайки[1902]. Он справедливо отмечает, что монголы до Чингис-хана не знали института ханской власти, и не считает «царем», т. е. самодержавным правителем подчиненных ему родов, даже Ван-хана кэрэитского. Рассказав о том, как Тэмуджин, будучи впервые, еще до 1206 г., избран ханом, мог отдавать приказы только во время сражений и делился с подчиненными трофеями после удачных набегов, Б. Я. Владимирцов пишет: «Конечно, предводитель с такими «правами и обязанностями не может быть назван ни государем, ни царем и т. п. В ту эпоху монголы не знали еще института царской, ханской власти, она только что нарождалась. Никогда «царем» не был и пресловутый Ван-хан кереитский. Возводя его в этот ранг и приписывая ему никогда не бывшую у него силу и мощь, мы находимся под обаянием традиционных ассоциаций, связанных с именем и титулом: Ван-хан. Если обратиться к анализу источников, картина получается совершенно иная, и Ван-хан перестает быть государем — правителем царства, а становится обычным для той эпохи монгольским ханом, каким был Хутул, Чингис в молодости, Джамуга и другие. Прежде всего, по единодушному свидетельству наших источников, Ван-хан не был единственным предводителем у племени Кереит… С Йесугеем, с Чингисом и Джамугой он, по рассказам всех источников, держится, как равный; и он, действительно, почти им равняется, быть может, немного только превосходя своих восточных соседей достатком: имущества побольше да титул от китайцев получил. Ван-хану не приходит и в голову претендовать на права сюзерена в отношении Чингис-хана… Все это объясняет непонятный раньше факт, каким образом Ван-хан мог просмотреть и допустить возвышение Чингис-хана. Сказанное о Ван-хане в еще большей степени может быть отнесено и к другому «государю» той эпохи, Таян-хану найманскому»[1903]. Монголы в рассматриваемую эпоху находились, по-видимому, на стадии развития, характеризуемой как военная демократия, поскольку основные функции хана сводились к осуществлению единого командования общими военными силами различных родовых коллективов на время войны. В этом смысле монгольского хана можно сравнить, хотя и с оговорками, обусловленными слишком большим различием во всем характере уклада жизни народов Центральной Азии и древней Греции, с басилевсом героической эпохи истории Афин. У монголов Хабул-хана и других, как упоминалось выше, хан — временный командующий войсками выбирался на курилтае — племенном совете. Конечно, не следует думать, что в обсуждении дел на этом совете участвовали рядовые родовичи, монгольский «демос». Б. Я. Владимиров отмечает, что в работе курилтая «участвовали главари родов, значительные лица и даже влиятельные вассалы, словом, представители высшего класса древнемонгольского общества»[1904]. В Монголии XII в. была налицо имущественная дифференциация в результате обогащения родовой верхушки, было и рабство (сперва порабощение целых родов родами-победителями, а затем порабощение вообще военнопленных и присвоение их отдельными семьями). Битвы между племенами или даже между отдельными кровнородственными родами одного и того же племени были обычным явлением. Это были фактически разбойничьи набеги с целью захвата скота и рабов под прикрытием священных институтов родо-племенного строя. Но государства как общественного института, призванного поддерживать порядок в обществе, не было, хотя социальное развитие монгольских племен уже достигло такой степени, когда возникала необходимость такого органа.

По этим причинам едва ли можно признать, что собственно монгольские роды во главе с предками Чингис-хана по прямой или побочной линии, а также кэрэиты, меркиты, татары и другие племена в начале XI в. уже составляли «государственные объединения первоначального типа», «раннефеодальные государства» и даже «государства», следовательно, со всеми присущими им функциями, так же как невозможно согласиться с упомянутыми выше утверждениями о существовании государства под названием «Хамаг монгол улус» или «Хамаг монгол» и этнонима «хамаг-монгол». Первым монгольским государством, по нашему мнению, было государство Чингис-хана.

В XII в. монгольские племена находились на различных уровнях общественного развития. Всюду были сильны пережитки уже изживающих себя родовых отношений. По-видимому, даже были отдельные группы, еще находившиеся на стадии развития родового строя. Так, например, в «Тайной истории монголов» рассказывается о том, как однажды во время своих скитаний после разрыва с братьями из-за дележа наследства Бодончар говорил приехавшему к нему брату Буку-Хатаги: «Давешние люди, что на речке Тонгелик, не имеют ни больших и маленьких, ни низких и благородных (букв, «плохих и хороших»), ни голов и ног, а [все] равны. [Это] никчемные люди. Давайте захватим их!»[1905]. После этого он и его братья подчинили себе этих людей и превратили в своих слуг[1906]. Хотя трудно делать категорические выводы на основании только одного примера, но он все же показывает, что в Монголии в ту эпоху все еще были отдельные общины, в которых не было «ни низких, ни благородных». В разных уголках северных лесных районов страны и бескрайних монгольских степей, различных по своим природным и географическим условиям и не имевших сообщений между собой, очевидно, обитали такие роды и племена, как во времена Бодончара, предка Чингис-хана, так и позднее, в XII в. Но для монгольского общества конца XII в., как отмечалось выше, в целом были характерны отчетливо выраженная имущественная дифференциация и неравенство членов родо-племенных общин. Там шел процесс становления классовых отношений на месте прежних общинно-родовых, и уже были два класса, — с одной стороны, нойонство, выделившееся из числа племенной аристократии, и, с другой стороны, рядовые араты. Как указывают авторы «Истории Монгольской Народной Республики», к этому времени «процесс классового расслоения племен уже был на той стадии, когда выделился сильный класс в лице нойонства, которое не могло закрепить свое господствующее положение в кочевом обществе старыми родо-племенными организационными формами и нуждалось в мощном аппарате насилия в виде государства»[1907].

Борьба за создание этого государства, развернувшаяся в конце XII в. и начале XIII в. между главами сильных племен за власть над другими племенами, завершилась в 1206 г. В этом году предводитель рода борджигин Тэмуджин, сумевший сплотить вокруг себя большинство предводителей собственно монгольских и других родов, на курилтае родо-племенной знати добился избрания ханом над всеми монгольскими племенами и получил титул Чингис-хана[1908]. Чингис-хан сразу же разбил монгольские племена на военно-административные единицы — тысячи (mingyan), т. е. на такие подразделения, которые в случае необходимости могли бы выставлять тысячу воинов для хана. Над тысячами были поставлены наследственные владельцы — тысячники (mingyan-u nоуаn). Их было 95[1909]. Эта форма административного деления ханства была связана с организацией монгольских войск по десятичной системе (десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч), которая существовала у кочевых народов Центральной Азии с древних времен. Но «тысяча» во времена Чингис-хана одновременно являлась уже основным феодальным владением, из которого тысячник извлекал все необходимое. Как сообщает Рашид ад-Дин, сам Чингис-хан имел свою «тысячу», называвшуюся гол (центр). «Средства передвижения [улаг], продовольствие [шусун], веревки [аргамчи] и прочее он (приемный сын Чингис-хана Чаган, поставленный начальником этой тысячи. — Н. М.) получал от этой тысячи, и часть, [причитающуюся] Чингиз-хану, требовал [для него] без [всякого] пристрастия»[1910]. Кроме того, Чингис-хан выделил своим родственникам уделы — каждому определенное количество «тысяч»[1911]. Наконец, он в том же, 1206 г. усилил свою гвардию — кэшик — и довел ее численность до 10 тыс. человек[1912]. Гвардия была основной опорой его власти. Она состояла из представителей степной аристократии — сыновей темников, тысячников и сотников[1913]. В то же время это был распространенный в Китае и Центральной Азии с древних времен институт заложничества на случай измены со стороны того или иного вассала. Хотя в этом государстве еще окончательно не оформились все его атрибуты и еще не было четкой организации, но в нем основные функции — функции публичной власти — осуществлялись гвардией Чингис-хана, которая являлась основной силой подавления всякого недовольства или сопротивления прежде всего со стороны его вассалов и их людей — рядовых кочевников.

Создание монгольского раннефеодального государства являлось актом огромной исторической важности для монгольского народа. Оно покончило с непрерывной борьбой между вождями племен и способствовало преодолению племенной разобщенности в стране и образованию монгольской народности. Многолетняя борьба Чингис-хана против других претендентов на власть над всей страной (Джамухи, Ван-хана кэрэитского, Таян-хана найманского и других), как уже указывалось в исторической литературе[1914], соответствовала историческим закономерностям развития монгольских племен и носила позитивный характер. Она объективно являлась борьбой за прогресс монгольского общества. Роль, которую Чингис-хан сыграл в создании монгольского государства, несомненно, является его исторической заслугой.

Но и здесь, как отмечают современные историки[1915], не следует переоценивать роль одной личности, даже такой выдающейся, как Чингис-хан, в сложном социально-экономическом процессе создания монгольского раннефеодального государства. Как известно, в западной и старой русской литературе примеров одностороннего освещения истории монголов как истории сменявших друг друга ханов хоть отбавляй. Во многих случаях получалось, что все или почти все события — дело рук гениального вождя «диких» монголов Чингис-хана, а исследований объективных причин, их породивших, отсутствовало. Но ограниченность размера настоящих заметок не позволяет указать хотя бы на часть этой обширной литературы[1916]. Поэтому, возвращаясь к вопросу о роли отдельных лиц в создании первого монгольского государства, следует сказать, что на самом деле образование монгольского государства как органа поддержания порядка в классовом обществе являлось результатом длительного исторического развития монгольского общества. В процессе окончательного разложения родового строя, сложения классового кочевого общества и возникновения государственной власти в Монголии сыграли важную роль три общественных института: институт oтэгу-богол (монг. otegu-boyol или otogu-boyol — букв. «старый раб»)[1917], домашнее рабство и нукерство (от монг. nokor — «товарищ», древн. — «дружинник»).

Институт oтэгу-богол — это упомянутая выше практика порабощения целого рода другим родом, главным образом в результате военной победы с последующим рассеиванием или сохранением его как какого-то коллектива. Что касается самого термина, то в настоящих заметках он употребляется вместо выражения унаган-богол (unayan boyol — букв. «потомственный раб»), принятого в советской и монгольской, а также частично и западной литературе[1918]. В свое время И. Н. Березин в переводе «Джами'ат-таварих» Рашид ад-Дина читал соответствующую персидскую транскрипцию как онгу-бугул и отождествлял онгу с иnауа (букв. «жеребенок», т. е. сын раба) и бугул с boyol (>bo'ol) (раб)[1919]. В другом месте он переводит персидское выражение как «простой раб» и объясняет первый компонент его при помощи монгольского otele (простой)[1920]. Б. Я. Владимирцов принял оба термина — unayan boyol[1921] и otele boyol[1922] и положил начало широкому распространению их, особенно первого, в советской и монгольской литературе, посвященной истории монголов. Но П. Пеллио на основании анализа персидского текста показал, что вместо двух терминов у И. Н. Березина в оригинале речь идет только об одном — otegu-boyol или otogu-boyol, где otegu ~ otogu — древний, старый (ancien, vieux) и что otegu ~ otogu boyol букв, означает «прародительские рабы» (esclaves ancestraux), т. е. те, служба которых началась несколько поколений тому назад[1923]. На то же самое со ссылкой на П. Пеллио было указано Г. Серрайсом в его рецензии на книгу «История Джунгарского ханства» И. Я. Златкина[1924]. Рассматриваемая персидская транскрипция в новом русском переводе сочинения Рашид ад-Дина Л. А. Хетагуровым была прочитана как унгу-богол[1925], т. е. так же, как и у И. Н. Березина, но О. И. Смирнова, переводчица книги 2-й тома 1 «Сборника летописей», независимо от П. Пеллио правильно перетранскрибирует ее как утэгу-богол. Она переводит рассматриваемый отрывок следующим образом: «Племена булкунут и букунут хотя и появились от того общего корня, но так как отцом их был Добун-Баян, то их также называют дарлекин. Монгольское племя, которое в настоящее время называют утэгу-богол, в эпоху Чингиз-хана обобщили с этим племенем. Значение [наименования] утэгу-богол то, что они [дарлекины] являются рабами и потомками рабов предков Чингиз-хана. Некоторые [из них] во время Чингиз-хана оказали [последнему] похвальные услуги и [тем самым] утвердили [свои] права [на его благодарность]. По этой причине их называют утэгу-богол». В примечании 2 на этой же странице сказано: «В рукописях аутку-бугул, где аутку соответствует тюрк, отеку, монг. oтэгу — старый, древний; бугул — монг. боgол (Сокр. сказ. — боол) — раб, откуда аутку-бугул — древние рабы, то же, что в монгольских источниках унаган-боgол — исконные рабы какого-либо рода или дома, потомственно ему служившие; о термине унаган-боgол см.: Б. Я. Владимирцов, Общественный строй…, стр. 64, 65»[1926]. Как известно, Б. Я. Владимирцов, положивший начало распространению в литературе термина унаган-богол, действительно пишет о том, что «термин «Онгу Бугул» Рашид ад-Дина есть монгольское unagan bogol (старинное bogal)»[1927]. Но в «Тайной истории монголов», как уже упоминалось, мы не находим выражения unagan boyol. Там часто встречаются, правда отдельно друг от друга, otogu (старый) bo'ol (<boyol) (раб)[1928]. Что касается фактически отсутствующего у Рашид ад-Дина выражения otele-boyol («простой раб» в переводе И. Н. Березина)[1929], принятого Б. Я. Владимирцовым и характеризуемого им как «простые прислужники» или «младшие крепостные вассалы и прислужники»[1930], то в «Тайной истории монголов» рабы названы bo'ol (<boyol)[1931] или bosoqa-yin bo'ol (раб у порога, т. е. раб, прислуживающий у порога)[1932]. По указанным причинам в нашей литературе по истории монголов целесообразнее отказаться от терминов унаган-богол и отэлэ-богол. П. Пеллио передает выражение отэгу-богол через «наследственные крепостные» (serfs her edit air es), толкует его как «прародительские рабы» и пишет: «Эти «рабы», впрочем, были скорее вассалы, сохранявшие свободу передвижения и даже свою родовую организацию, и многие доходили до самых высоких постов»[1933]. Но социальное значение термина и сущность института отэгу-богольства (унаган-богольства) были блестяще раскрыты еще ранее Б. Я. Владимировым[1934]. Поэтому нам остается подчеркнуть только те обстоятельства, которые ускорили разложение родовых отношений. В XI–XII вв., насколько можно судить по источникам, рассказывающим об общественной жизни монголов XII–XIII вв., главным образом в результате поражений на войне одни роды целиком подчинялись другим родам или их ответвлениям, а другие рассеивались и жили разбросанно вместе с другими родами. В обоих случаях они превращались в отэгу-боголов, т. е., по выражению Б. Я. Владимирцова, «крепостных вассалов» по отношению к «владельческому роду», «сюзерену», «сеньору»[1935]. Возможно, что так было и ранее XI–XII вв. Главная обязанность отэгу-боголов состояла в том, что они должны были кочевать совместно со своими господами, по их указаниям образовывать курени и аилы и во время облавных охот служить загонщиками[1936]. Но со временем отэгу-боголы, очевидно, больше служили родовой верхушке, чем владельческому роду. Поэтому авторы первого тома «Истории МНР» (монгольское издание) приходят к правильному выводу: «В племенах выделялись господа (ноёлох толоолэгчид — букв. «господствующие представители») во главе с главами племен — ханами и нойонами и стали использовать средства производства, пастбища и пленных рабов («етог боол» и «онгу боол») только в своих интересах»[1937].

Монголия знала и домашнее рабство. Как указывалось выше, они назывались просто bo'ol (<boyol) или bosoqa-yin bo'ol. Существовали и другие названия[1938]. Этот институт также хорошо изучен Б. Я. Владимирцовым[1939]. В «Тайной истории монголов» много сообщений о людях, состоящих слугами у тех или иных предводителей. Часть была использована Б. Я. Владимирцовым в переводе китайской версии указанного источника, сделанном Палладием (1817–1878) (П. И. Кафаровым). В условиях патриархальной кочевой жизни быт домашних рабов-слуг не отличался сильно от быта членов семьи хозяина. Они часто находились, как и у некоторых других народов, на положении бесправных членов семьи своего господина. Но это не исключало того, что они, работая на своего владельца, приумножали его богатства. Еще можно добавить, что число их у отдельных предводителей, очевидно, было весьма значительным. Так, Тэмуджин после своего избрания ханом, т. е. фактически военным предводителем ряда родственных родов и племен, противостоящих Джамухе, даже ставит специального человека над своими «людьми и слугами». В «Тайной истории монголов» сказано об этом: «Додэй-чэрби сказал: «Я буду управлять людьми и слугами (gergeti tutqar)[1940] в доме»»[1941].

Институт нукерства, также. изученный Б. Я. Владимирцовым[1942], очевидно, возник очень рано, так же как отэгу-богольство и домашнее рабство, хотя наши источники говорят только о нукерах XII–XIII вв. Но он проявил себя позднее как социальная сила, сыгравшая большую роль в дальнейшем разложении родо-племенного строя и становлении феодальных отношений в Монголии. Нукеры были дружинниками предводителей древнемонгольских родов, которые часто носили громкие титулы хан, багатур (богатырь) и т. д. Они в отличие от отэгу-боголов и рабов были свободными людьми, часто из среды предводителей аристократических родов, добровольно пожелавшими поступить на службу к тому или иному вождю. Предводители родов содержали своих нукеров. Последние были прежде всего воины, хотя в мирное время они часто помогали своему господину по хозяйству, состояли в его свите и являлись его советниками. Из их среды впоследствии вышли крупные полководцы (например, Джэбэ, Джэлмэ, Субэтэй и другие у Чингис-хана) и нойоны, хозяева феодальных владений — тысяч. Вожди во главе своих дружин устраивали облавные охоты и набеги на соседей ради добычи. «Такими предводителями разбойных дружин и были, известные истории, Сача-беки, рода Джурки, Йесугэй-багатур и его сын, Темучин — Чингис-хан, Джамуга-сечен и другие»[1943]. В конце XII в. такие дружины имели огромное значение для отдельных монгольских вождей союзов родов и племен, боровшихся между собой за власть над другими родами и племенами с целью заполучить в свое подчинение больше людей и успешнее совершать набеги. В этом отношении имеет значение для монгольского общества следующее наблюдение Ф. Энгельса над древними, германцами: «Возникновению королевской власти содействовал один институт — дружины. Уже у американских краснокожих мы видели, как рядом с родовым строем создаются частные объединения для ведения войны на свой страх и риск. Эти частные объединения стали у германцев уже постоянными союзами. Военный вождь, приобретший славу, собирал вокруг себя отряд жаждавших добычи молодых людей, обязанных ему личной верностью, как и он им. Он содержал и награждал их, устанавливал известную иерархию между ними»[1944].

В борьбе между отдельными предводителями в Монголии в конце XII и начале XIII в. рождалось монгольское государство. Между тем некоторые историки многочисленные битвы между вождями племенных объединений, предшествовавшие образованию государства, о которых рассказывают нам «Тайная, история монголов» и другие источники, связывают только с вопросом об объединении страны и не упоминают о создании и даже существовании монгольского национального государства. По их мнению, борьба между вождями, которая велась ради добычи или кровной мести и вызвала всеобщий «хаос» (хунь-луань), являлась лишь борьбой за объединение монгольских племен и установление стабильного порядка в степях, в чем и состоит главная историческая заслуга Чингис-хана[1945]. Правда, одна из статей упоминает о создавши Монгольской империи, но старательно обходит вопрос об образовании собственно монгольского государства и тоже ставит на первое место объединение племен Чингис-ханом[1946]. Отношение к рассматриваемой проблеме фактически у всех этих историков одинаково. Причем все три автора приписывают заслугу объединения Монголии одному Чингис-хану, рассматривая этот процесс в отрыве от социально-экономических факторов, сложившихся в монгольском обществе к началу XIII в. Например, можно привести следующее характерное высказывание: «Широкие массы Монголии, находившиеся в состоянии таких беспрерывных войн (между племенами и родами. — Н. М.), терпели большие бедствия и потери. В то время кто смог бы объединить все племена и прекратить грабежи и убийства, тот и должен был быть поддержан и воспет народом и способствовать прогрессивному развитию истории. Чингис-хан именно и является такой личностью, которая выполнила эту великую историческую миссию»[1947]. Сводя весь социальный фон борьбы лишь к «хаосу, созданному войнами между тогдашними племенами с целью мести и грабежа»[1948], автор усматривает причину победы Чингис-хана во внешних факторах. Он пишет: «Почему, таким образом, один только Чингис-хан смог выполнить историческую миссию объединения Монголии, а вожди всех остальных племен потерпели поражение? На это невозможно изолированно искать ответ только во внутренних факторах Монголии, а необходимо рассмотреть роль, которую сыграл ее сильный сосед на юге — государство Цзинь в процессе объединения Монголии»[1949]. Автор далее отмечает, что цзиньцы, т. е. чжурчжэни, боявшиеся усиления монголов, совершили походы в Монголию в 1195, 1196 и 1198 гг., и приходит к выводу о том, что «государство Цзинь несколькими походами, совершенными в разное время, непосредственно ослабило силы племенного объединения (татар. — Н. М.) на востоке, но косвенно помогло Чингис-хану завершить великое дело объединения Монголии»[1950].

Образование государства, связанное с возвышением Чингис-хана, как указывалось выше, было следствием длительного процесса внутреннего развития монгольского общества. Поэтому едва ли возможно даже частично объяснить причину успеха первого монгольского великого хана внешними обстоятельствами. Тем более что источники не сообщают, какие восточномонгольские, т. е. татарские, племена подвергались нападениям чжурчжэней, какие потери они понесли и насколько они были ослаблены. Наоборот, судя по «Тайной истории монголов», татары, которых в 1204 г. истребил Чингис-хан, составляли четыре племени (ча'ан-татар, алчи-татар, дутаут-татар и алухай-татар) и были многочисленны[1951]. Они, очевидно, не все испытали ужасы погромов, учиненных цзиньскими войсками, и ко времени нападения Чингис-хана представляли значительную военную силу. Но здесь важнее отметить тот факт, что цитированные выше авторы, рассуждая только об объединении Монголии Чингис-ханом и игнорируя его результат — становление государства, рассматривают только половину проблемы. Они не хотят говорить о каком-либо государстве у монголов. Почему, увидим ниже. Конечно, нужно отметить, что военное объединение племен, находившихся на различных стадиях социального и культурного развития, и провозглашение ханской власти над ними, т. е. появление ранней формы государства, в условиях Монголии XIII в. было всего лишь началом действительной консолидации монгольских племен на почве языковой, психической, культурной и общественно-экономической общности и образования на этой основе монгольской народности.

Во всех трех упомянутых статьях Монголия рассматривается лишь как составная часть Китая, а история монголов — как часть китайской истории. Например, один из указанных авторов, обвиняя в предубежденности тех китайских историков, которые изображают эпоху Юань как «эпоху мрака» и как время воцарения «ада на земле», причисляет монгольских ханов того периода к «китайским императорам из национальных меньшинств»[1952]. Другой называет Монголию не иначе как «монгольскими районами» («мэн-гу ди-цюй»), а Китай, — «метрополией» («нэй-ди» — букв, «внутренние районы»)[1953]. Для данной статьи характерен следующий вывод: «Племена (монгольские. — Н. М.)… начали объединяться. Монгольская народность официально появилась в истории нашей страны в качестве нации (минь-цзу)»[1954]. Подобное отношение к проблеме, к сожалению, не имеет ничего общего с желанием объективно исследовать тему.

Однако государство, как известно, существовало, и основы монгольской государственности были заложены Чингис-ханом. Для полноты общей картины следует несколько слов сказать о дальнейшей судьбе ее. Идеологией основателя государства, как и всех других монголов той эпохи, были предания старины. Рашид ад-Дин пишет об этом: «Обычай монголов таков, что они хранят родословие [своих] предков и учат и наставляют в [знании] родословия [насаб] каждого появляющегося на свет ребенка… Ни у одного из других племен, исключая монголов, нет этого обычая, разве лишь у арабов, которые [тоже] хранят [в памяти] свое происхождение»[1955]. В другом месте он указывает более определенно: «Так как у них (т. е. у монголов. — Н. М.) нет ни религиозной общины [миллат], ни веры [дин], при помощи которых они наставляли бы дитя, подобно другим [людям], на праведный путь, то каждому народившемуся дитяти отец и мать объясняют предания о роде [кабилэ] и родословной [насаб]»[1956]. Чингис-хан соблюдал древние обычаи неукоснительно-и не любил новшеств. В созданных им институтах почти все было повторением того, что существовало и до него. Только в силу объективных законов исторического развития общественные институты, позаимствованные им из прошлого, получили новое содержание. Это относится особенно к организации возглавленного Чингис-ханом молодого монгольского государства. Так, гвардия телохранителей, которая раньше была и у других монгольских вождей, например у Ван-хана кэрэитского, теперь взяла на себя некоторые функции государственной власти. Тысячи и десятки тысяч из десятичной системы организации, по которой у народов Центральной Азии еще с глубокой древности строились войска на период войн, теперь превратились в наследственные феодальные владения, одновременно оставаясь и военными единицами. Но здесь для нас важно отметить другое, а именно отношение Чингис-хана к монгольскому государству. Для монгольского вождя, воспитанного на родовых традициях, оно являлось достоянием всего его рода и подлежало разделу между родовичами, как всякая другая собственность. Исходя из этого древнего обычая, он поделил Монголию между родственниками, а позднее роздал сыновьям в уделы всю обширную Монгольскую империю. Чингис-хану, как, впрочем, и некоторым его преемникам, выросшим в условиях, когда родовые институты и обычаи в какой-то степени сохраняли силу, по объективным причинам была чужда идея централизованной монархии. Поэтому в Монголии с самого начала утвердился феодализм в классическом, политическом смысле этого слова (мы здесь не говорим об общественно-экономических отношениях, затронутых выше в настоящих заметках) с характерными для него вассалитетом и другими институтами. Феодальная раздробленность, предопределенная политикой Чингис-хана, сохранялась в стране вплоть до конца XVII в., когда территория расселения монголов была окончательно завоевана маньчжурами.

Наконец, необходимо остановиться на одном из отрицательных для Монголии результатов завоевательных войн Чингис-хана и его преемников. Речь идет об отрыве значительной части людей от производительного труда и сокращении численности населения самой страны в ту эпоху при общем увеличении числа монголов.

Объединение монгольских племен и образование единого государства должны были способствовать росту экономики и развитию культуры в Монголии. Но этот процесс был значительно замедлен внешними войнами Чингис-хана. Не говоря уже о том, что сами сборы в дальние походы разоряли рядовых монголов, значительная часть населения была оторвана от хозяйства и отправлена воевать в другие страны. Причем часть монголов, ушедших в чужие края, были оставлены в различных странах для несения гарнизонной службы и так и не вернулись на родину и растворились в местной этнической среде.

Общую численность населения Монголии того времени можно определить только приблизительно. В «Тайной истории монголов» сообщается, что Чингис-хан после своего вступления на ханский престол в 1206 г. роздал своим родственникам и сподвижникам во владение 95 «тысяч»[1957], т. е. единиц, каждая из которых могла выставить тысячу воинов. Рашид ад-Дин говорит, что собственно монгольские войска, принадлежавшие Чингис-хану и его родственникам, составляли 129 тыс. человек[1958]. Учитывая, что в «Тайной истории монголов» часто обнаруживается путаница в тех случаях, когда дело касается точных чисел, можно брать за основу данные Рашид ад-Дина, который, по его словам, устанавливал численность монгольских войск путем тщательного исследования монгольского источника «Алтай дэбтэр» и какого-то «основного списка» монгольских тысяч[1959]. Как показывает просмотр списка «тысяч», содержавшегося у Рашид ад-Дина, онгуты не включены в состав монгольских войск, распределенных между родственниками Чингис-хана. По данным Рашид ад-Дина, их было четыре тысячи кибиток[1960]. Но в «Шэн-у цинь-чжэн лу» сообщается, что в 1218 г. онгуты выставили 10 тыс. всадников для участия в походах в Китае под командованием полководца Чингис-хана Мухали[1961]. Если брать последнюю цифру, то во времена Чингис-хана монгольские войска составляли 139 тыс. человек. Это, разумеется, очень приблизительное число, но оно дает все же какое-то представление. Если исходить из принятого для древних кочевых народов Центральной Азии, в частности сюнну, соотношения между числом воинов и общей численностью населения 1:5[1962], то в государстве Чингис-хана одни лишь охваченные «тысячной» административной системой, т. е. подчиненные единому хану, монголы составляли 695 тыс. человек, не считая различных, в том числе монгольских, племен северных, лесных районов и тюркских народов. Соотношение 1:5 для того времени вполне реально. Оно для монголов могло быть даже больше, если допустить, что не все мужчины становились воинами. По-видимому, не все монголы были охвачены военной организацией Чингис-хана. Учитывая неразвитость транспортных средств и сообщений того времени, можно сказать, что в наиболее дальних или труднодоступных районах наверняка оставались те или иные, скорее всего небольшие, родо-племенные объединения, не вошедшие в тысячи и не принявшие участия в военных предприятиях. Например, мы не имеем сведений о вхождении в эти тысячи многочисленных племен, покоренных в 1207 г. старшим сыном хана — Джучи[1963]. В самой Монголии часть населения также оставалась вне военной организации государства. В связи с описанием похода против Цзинь в 1211 г. Рашид ад-Дин пишет, что тогда хан оставил у себя в тылу в Монголии своего полководца Токучара во главе 2 тыс. всадников «в целях безопасности от племен монгол, кераит, найман и других»[1964]. Очевидно, были и другие такие племена. Поэтому во времена Чингис-хана монголов, вероятно, было больше, чем 695 тыс. человек. Данные источников говорят о том, что тогда они были здоровым, многочисленным народом. Судя по тому, как часто в «Тайной истории монголов», у Рашид ад-Дина и в «Юань ши» сообщается о лицах, имевших по пять и более только сыновей, рождаемость у них была высокой[1965]. В дальнейшем численность монголов, судя по отдельным сообщениям источников, еще больше возросла. Так, касаясь выделенного Чингис-ханом удела племянника последнего — Элджидая (= Элджигидэй), состоявшего главным образом из найманов, урянкатов и татар и первоначально насчитывавшего 3 тыс. человек, Рашид ад-Дин замечает: «В настоящее время (в начале XIV в. — Н. М.); благодаря приросту населения, они (найманы, урянкаты и татары. — Н. М.) стали многочисленны»[1966]. Ко времени правления Тэмура (кит. Чэн-цзун, 1294–1307), когда Рашид ад-Дин составлял свой «Джами' ат-таварих», люди, первоначально закрепленные за Толуем и другими родственниками Чингис-хана и оставшиеся в пределах Монголии и Китая, «удвоились [числом] при размножении и рождении»[1967]. «Они, — пишет персидский историк, — [составляют] огромное войско, которое заняло все степи и горы зимовок и летовок Хитая, Джурджэ и Монголии, обосновавшись там»[1968]. Рашид ад-Дин также рассказывает о племяннике Чингис-хана, сыне Бэлгутэя Джауту, который дожил до эпохи Хубилай-хана, т. е. до последней четверти XIII в., и был сослан за поддержку Хайду в борьбе последнего за ханский престол: «Кубилай-каан для пробы сосчитал его уруг. Он состоял из восьмисот человек». Он сказал: «Как же [случилось, что] от потомков Джочи-Касара, которых было [всего] сорок человек, народилось восемьсот человек, а от [потомков] сыновей Бэлгутая (Бэлгутэй. — Н. М.) и Джауту, которых было сто человек, тоже народилось восемьсот человек и больше нет!». Затем он сказал: «Уруг Джочи-Касара могущественнейший и богатый, а уруг Бэлгутэй-нойона беден, поэтому они и размножились меньше!»[1969]. Таких примеров, говорящих о большом приросте монголов, у Рашид ад-Дина можно найти много. Во всяком случае, его сообщение об удвоении численности населения Монголии приблизительно за 100 лет после создания монгольского государства (1206) вполне может быть принято. Поэтому есть основание предположить, что к концу XIII — началу XIV в. общая численность монголов превышала 1390 тыс. (695 000 × 2) человек. Если учесть неполноту наших сведений, то в это время они составляли, по-видимому, минимум около 1,5 млн. человек.

Есть основание считать, что во времена Чингис-хана почти все 130 с лишним тысяч мужчин были оторваны от своего хозяйства и участвовали в военных экспедициях хана в Китае и западных странах. В «Шэн-у цинь-чжэн лу» говорится, что в году синь-вэй (1211) Чингис-хан, отправляясь в Китай на войну с чжурчжэньским государством Цзинь (1115–1234), «назначил воеводу То-ху-ча-эр (Toqucar)[1970] во главе 2 тыс. всадников выступить для объезда, охраны западных границ»[1971]. У Рашид ад-Дина мы также находим эти сведения[1972]. На время похода Чингис-хана в Среднюю Азию в 1219–1225 гг. из родственников хана был оставлен для охраны территории только младший брат его Тэмугэ-отчигин, как сообщает Рашид ад-Дин, «с частью войска»[1973]. Он, по-видимому, остался с теми пятью тысячами, которые он получил в качестве удела от своего старшего брата, ставшего ханом монголов[1974]. В 1272 г.[1975] Чингис-хан, по сообщению «Шэн-у цинь-чжэн лу», выделил своему полководцу Мухали 23 тыс.[1976] всадников из монгольских племен, не считая переданных под его командование северокитайских, киданьских и других войск во главе с Уером, [Елюй] Ту-хуа и Джаларом[1977]. Эти данные говорят о том, что в войне Чингис-хана против государства Цзинь в 1211–1214 гг. участвовали, во всяком случае, свыше 130 тыс. человек только со стороны монголов, а в походе в Среднюю Азию в 1219–1225 гг. — свыше 111 тыс. Это — минимальная численность монголов — участников походов. В. В. Бартольд полагал, что в войске Чингис-хана в Средней Азии «было едва ли менее 150 тыс. и едва ли многим более 200 тыс. человек» вместе с присоединенными к монголам армиями вассалов — уйгуров, карлуков и т. д.[1978] Но, если даже брать только цифры, приводимые Рашид ад-Дином, в эпоху Чингис-хана могло участвовать в походах больше монголов, чем вычислено нами. Во всяком случае, не подлежит сомнению то, что начиная с 1206 г., когда Тэмуджин был провозглашен ханом, в военные походы, особенно в Северный Китай, направлялись крупные контингенты монгольских войск, включавшие большую часть мужского населения. Ибо в этот период, очевидно, не только нойоны охотно уходили на войну во главе се своим удачливым ханом. Военная добыча, по-видимому, пока еще привлекала и рядовых монголов. Как сообщается в «Тайной истории монголов», в 1235 г.[1979] вместе с Батыем, Бури, Мункэ, Гуюком и другими в поход на Русь и в Европу были отправлены старшие сыновья всех монголов, включая владельцев уделов, ханских зятьев и ханских жен[1980]. Если считать, что монгольские войска в этот период состояли, как было сказано выше, из 139 тыс. единиц по пять человек, то при допущении, что каждая семья состояла из пяти человек, архмия Батыя и Субэдэя насчитывала в своих рядах около 139 тыс. воинов.

Как известно, в дальнейшем монголы организовали крупные военные походы в тангутское государство Си Ся (1226–1227), в Корею (1231–1232 и 1235–1238), государство Цзинь в Хэнани (1230–1234), на Русь и в Европу (1235–1241), в Иран и Переднюю Азию (1253–1260), в Юньнань (1253–1258) и против государства Южных Сунов (1258–1259). Кроме того, в Китае почти не прекращались военные действия в разных районах, пока династия Сун не была уничтожена в 1279 г. Все эти походы и войны отвлекали большую часть монголов на многие годы. Отрицательное влияние отрыва кочевников от хозяйства на развитие экономики страны усугублялось тем, что они часто уходили на войну, уводя с собой семьи[1981].

После образования Монгольской империи владельцы улусов-уделов уводили своих людей (в 1206 г. именно люди распределялись между нойонами) в чужие страны на постоянное жительство. Так, удел старшего сына Чингис-хана, выделенный ему отцом в 1206 г., состоял из четырех «тысяч»[1982], т. е. из 4 тыс. воинов, которые вместе с семьями, согласно принятому нами принципу расчета, составляли около 20 тыс. человек. В. В. Бартольд справедливо считал, что Джучи, Чагатай и Угэдэй, первоначально получившие от отца по 4 тыс. человек, на самом деле опирались в своих владениях на гораздо большую силу[1983]. Во время похода Чингис-хана в Среднюю Азию и Иран в 1219–1225 гг. Джучи, по сведениям Рашид ад-Дина, в самом начале осады Отрара в сентябре 1219 г.[1984] по приказу отца был отправлен самостоятельно брать крупные города Дженд и Янгикент (Яныкент) и в 1220 г. взял эти города, расположенные по нижнему течению Сырдарьи[1985]. Он по поручению Чингис-хана один возглавлял и другие военные операции. Надо полагать, что в его распоряжении находилось значительное войско. Так как Джучи не вернулся- с отцом в Монголию в 1225 г. и умер в 1227 г., за несколько месяцев до смерти Чингис-хана, то его армия также осталась в его владениях — на территории Золотой Орды. Как было сказано выше, армии Батыя во время похода на Русь и в Европу в 1235 г., по нашим подсчетам, насчитывала около 139 тыс. воинов. Батый в 1241 г. вернулся в Монголию. Нам неизвестно, с каким контингентом войск он отправился на родину и какая у него была численность войск, когда он впоследствии обосновался в Золотой Орде. Однако в 1251 г., в самый разгар борьбы за престол великого хана в Каракоруме между потомками Угэдэя и младшего сына Чингис-хана Толуя Батый послал в Монголию своего брата Берке и сына Сартака во главе армии численностью 30 тыс. человек, чтобы поставить на престол Мэнгу-хана (1251–1259), сына Толуя[1986]. В период междоусобицы в Золотой Орде в конце XIII — начале XIV в. в битве между правнуком Батыя золотоордынским ханом Токтаем и внуком седьмого сына Джучи Бувала Нокаем где-то за Днепром принимали участие 600 тыс. воинов со стороны первого и 300 тыс. со стороны второго, который потерпел поражение[1987]. Конечно, в этих армиях не все были монголами. Однако на основании этого примера и особенно сказанного выше о Джучи и его сыне Батые можно заключить, что в «Золотой Орде» кроме первоначально полученных Джучи четырех «тысяч» (приблизительно 20 тыс. человек) осело еще очень много монгольских воинов, которые со временем полностью денационализировались и отюречились.

В уделах-улусах Чагатая и Угэдэя (будущего великого хана, 1229–1241) также постоянно проживало много монголов. Они, так же как их старший брат Джучи, как уже указывалось выше, первоначально получили от отца по четыре «тысячи» (около 20 тыс. человек)[1988]. Люди Угэдэя сперва жили в его улусе в пределах современного Синьцзяна, но в 1251 г., когда потомки Угэдэя составили заговор против возведения на престол Мэнгу-хана (как известно, тогда шла борьба за престол между двумя линиями чингисидов — угэдэевичами и толуевичами), его люди Мэнгу-ханом были розданы другим ханским родственникам. Поэтому здесь могла бы идти речь только о монголах, осевших в чагатаевском улусе, занимавшем значительную часть Средней Азии. Монгольские гарнизоны оставались здесь после ухода Чингис-хана в Монголию в 1223 г., но численность их неизвестна. Чагатай во время похода отца в Среднюю Азию, так же как его братья, имел под своим командованием крупный отряд, часть которого, очевидно, так и осталась с ним. Поэтому в его улусе, конечно, было больше монголов, чем первоначальные его четыре «тысячи».

Но еще больше монголов попало в Иран в государство ильханов. Еще Чингис-хан оставил там гарнизоны, но число служивших в них воинов нам также неизвестно. Когда в 1253 г. брат Мэнгу Хулагу (Hulegu>Hule'u — «Лишний») отправлялся для завоевания Ирана и Передней Азии, то у него не оказалось своих людей, так как удел его отца Толуя («центр», монг. уol) был закреплен за его старшим братом Мэнгу. Последний приказал всем ханским сыновьям и нойонам выделить в качестве удела (инджу = inje) Хулагу по два человека из каждого десятка, поставив своих братьев и сыновей тысячниками и темниками над этими новыми формированиями[1989]. Этот приказ, по-видимому, действительно был выполнен. Ибо мы встречаем у Рашид ад-Дина упоминания о представителях почти всех монгольских племен, находившихся в его время на службе у ильханов. Так как отдавалось по два человека из каждого десятка, т. е. по 200 из каждой «тысячи», а последних было 139, то Хулагу получил 27800 воинов. Причем ранее направленные в Иран и соседние с ним страны войска тама, т. е. корпуса, исключенные из основных владений — «тысяч» и расквартированные в завоеванных областях для постоянного проживания и несения гарнизонной службы[1990], также поступали в распоряжение владельца нового улуса, каковым должен был стать и действительно стал Хулагу. По Рашид ад-Дину, наряду с ранее посланными в Иран войсками тама, были переданы Хулагу такие же войска во главе с Сали-нойоном, расквартированные в пределах Кашмира, Балха и Бадахшана[1991]. Но мы не знаем численности этих войск. Зато нам известно, что еще раньше, при Угэдэе, было отправлено в Иран четыре десятитысячных отряда, т. е. 40 тыс. человек, во главе с Чормаханом[1992], назначенным ляшкар-тама[1993]. Рашид ад-Дин поясняет последний термин: «Ляшкар-тама бывает тот, которого назначают [командовать] войском, уволив из тысячи и сотни, и посылают в какую-либо область, чтобы [он и вверенное ему войско] там постоянно находились»[1994]. Исходя из сказанного, можно считать, что, по самым неполным данным, осело в Иране около 67 800 монголов-воинов (27 800 + 40 000), исключая, за неимением точных данных, отряды, оставленные Чингис-ханом, и указанные гарнизоны во главе с Сали-нойоном. Если учесть, что 27 800 воинов было передано Хулагу в наследственное владение (инджу), а 40 тыс. человек во главе с Чормаханом также было отправлено на постоянное жительство в качестве тамачи, то теоретически все они должны были отправиться в чужую страну со своими семьями. Но часть людей, очевидно, состояла из молодежи и не имела семей, а некоторые, по-видимому, брали с собой не всех домочадцев. Поэтому возможно, что только со временем, скажем через одно поколение, они составили около 339 тыс. человек (67 800 × 5). На основании сообщений Рашид ад-Дина, выше было высказано предположение, что примерно через столетие, к концу XIII — началу XIV в., численность монголов в целом удвоилась. Трудно сказать, относится ли это к монголам, жившим в государстве хулагуидов. Но бесспорно, что там их было гораздо больше 339 тыс. Как известно, все они давно растворились в иранской этнической среде, за исключением, может быть, немногочисленной группы афганских монголов, денационализация которых завершается в наше время.

Теперь о монголах, оставшихся в центральном улусе Монгольской империи, т. е. в собственно Монголии и Китае. Первоначально «центр» монгольских войск с правым и левым флангами насчитывал 101 тыс. воинов[1995]. После смерти Чингис-хана он перешел во владение Толуя в соответствии с монгольским обычаем оставлять младшему сыну свой очаг и основное достояние. Вместе с 4 тыс. Угэдэя, розданными в 1251 г. другим ханским родственникам, 4 тыс. пятого сына Чингис-хана Колгена и 12 тыс., которые были пожалованы Чингис-ханом брату Отчигину, племянникам и матери[1996], и 10 тыс. онгутов они составляли 131 тыс. воинов, или, исходя из принятого нами соотношения, 655 тыс. душ. Как указывалось выше, из них какая-то часть, помимо 8 тыс. воинов (= 40 тыс. человек) Джучи и Чагатая, осела в Золотой Орде и чагатайском улусе, 67 800 воинов было направлено в Иран только двумя отмеченными в источниках потоками. Из 67 800 воинов, по-видимому, 27 800 было отправлено без семей и 40 тыс. с семьями[1997]. Тогда они составляли около 227 800 душ. Без них население Монголии первоначально насчитывало 427 200 человек. К концу XIII — началу XIV в. они, как говорит Рашид ад-Дин, «удвоились числом при размножении и рождении»[1998] и теоретически насчитывали 854 400 человек. Их, очевидно, было больше, так как в 1206 г. часть племен не была учтена. Во всяком случае, монголы в ту эпоху были весьма многочисленны и на своей коренной территории, включая, конечно, и современную Внутреннюю Монголию. Как говорит Рашид ад-Дин, они составляли «огромное войско, которое заняло все степи и горы зимовок и летовок Хитая, Джурджэ и Монголии»[1999].

Но весьма внушительная часть монголов, проживавшая на территории Китая, там так и осталась. Еще при Угэдэй-хане, в 1236 г., ханские родственники получили уделы в покоренных областях Северного Китая в виде определенного числа китайских крестьян с обрабатываемыми ими землями. Многие уделы составляли целые округа и уезды[2000]. Хотя вопрос о том, как эксплуатировались эти владения, изучен недостаточно, но в источниках имеются отдельные указания на то, что некоторые представители знати, очевидно со своими людьми, во времена Угэдэя уже постоянно поселялись там[2001]. В Китай, так же как в покоренные области Ирана, Средней Азии и других стран, отправлялись постоянные военные гарнизоны для охраны порядка. С 60-х годов XIII в., когда столица империи была перенесена в Китай, туда переехало много людей Толуя, теперь перешедших во владение его сына Хубилая (юаньский император, 1260–1294). Они рассеялись по всей территории страны, но особенно сконцентрировались в районе столицы империи и на границах. Большинство их так и не вернулись в Монголию после изгнания юаньского двора из Дайлу в 1368 г. в результате решительных побед китайских повстанцев под руководством Чжу Юань-чжана, первого минского императора. Часть монголов, по-видимому, погибла в борьбе с китайскими повстанцами, продолжавшейся свыше 15 лет. Другая часть осталась жить на окраинах китайской империи Мин (1368–1644), не включавшей тогда всей территории современной Внутренней Монголии. Китайские источники не приводят данных об общей численности монголов в Китае[2002]. Поэтому здесь обратимся к монгольским источникам. Хотя позднейшие монгольские летописи часто излагают различные легенды, а факты и цифры передают весьма и весьма приблизительно, но и в этих сочинениях мы находим отражение того катастрофического сокращения численности монголов в результате военных поражений в Китае и окончательного изгнания их из этой страны. Так, в самой ранней летописи «Алтай тобчи» (1604) сообщается, что последний монгольский император Тогон-Тэмур [по китайскому храмовому имени Хуй-цзун (монг. Uqayatu qayan) и Шунь-ди; род. в 1320, вступил на трон в 1333 г. и умер в 1370 г.] в 1368 г. бежал из Дайду со 100 тыс. воинов, покинув на произвол судьбы 300 тыс. своих соотечественников[2003]. Тогон-Тэмур несколько ранее говорит, что он в Дайду управлял 400 тыс. монголов[2004]. В «Шара Туджи» (середина XVII в.) мы читаем: «Ухагату-каган (т. е. Тогон-Тэмур. — H. М.) [со своими людьми] вышел, рубясь, через ворота Молтосун. Из 40 туменов монголов вышли [лишь] шесть туменов. Тридцать четыре тумена были задержаны [и] остались. [Ухагат-хаган], собрав свои вышедшие шесть туменов, дошел до берегов Кэрулена, выстроил город Барс-хото [и там], царствуя, скончался в год собаки пятидесяти трех лет от роду»[2005]. Автор «Эрдени-йин тобчи» (1662) Саган Сэцэн также почти дословно повторяет сведения, содержащиеся в «Шара Туджи»[2006]. Эти данные, очевидно, взяты им из «Шара Туджи». Саган Сэцэн называет ее в колофоне сочинения среди источников[2007].

В указанных монгольских летописях, очевидно, нашло, отражение положение монгольских войск, расквартированных только в столичной провинции, и тех уцелевших монголов, которые бежали в эту провинцию из районов, занятых повстанцами. Монголы, находившиеся на службе по охране границ на окраинах Китая на юге и западе, так и остались на местах.

В результате захвата обширных областей на Западе и оккупации Китая население собственно Монголии еще больше рассеялось и численно уменьшилось, несмотря на значительный общий прирост. Это было одним из последствий монгольских завоеваний, отрицательно сказавшихся на дальнейшем развитии экономики и культуры монголов.