Татуировка с тризубом

Киев

В ресторане одной из сетевых гостиниц завтракали британские офицеры в мундирах песочного цвета. Они накладывали себе жареных яиц и колбасок, наливали кофе и апельсинового сока. Сейчас они только-только собирались, обменивались любезностями и замечаниями относительно погоды. Было еще очень рано, я не выспавшийся, а они все такие свеженькие. Что ни говори, армия есть армия, утренняя побудка, эффективность, здоровое тело со здоровым духом, не такая физическая и моральная дегенерация, как моя. Все уселись за одним длинным столом, в торце которого сидел какой-то гражданский тип. Трудно сказать, то ли из посольства, то ли из какой-то неправительственной организации. У гражданского типа в руках были распечатанные листочки в пластиковом файле. Точно такие же листочки в файлах лежали возле каждой тарелки. По телевизору крутили российские хиты. "Санта Лючия, Санта Лючия, Санта Лючия, Санта…, - пела какая-то российская версия Леди Гага. — Сделай, чтоб люди не обижали бедного музыканта"[127].

Какое-то время гражданский глядел на вокалистку на экране. Губы ее были выкрашены в синий цвет. Наконец он оторвал от нее глаза и улыбнулся офицерам. Офицеры усмехнулись ему в ответ.

В качестве приветствия гражданский забросил им парочку сухих, очень английских шуток. Офицеры сделали вид, что смеются. Деревянные и как бы живущие в иной реальности официантки, крутившиеся вокруг офицеров — тоже. Военные и гражданский отпили соку, запили кофе, чего-то там клюнули с тарелочек — и гражданский тип начал свой доклад. Он рассказывал британцам о ситуации в Украине, на фронте борьбы с сепаратистами, и вообще — в стране. Он рассказывал, как дошло до того, что им приходится торчать здесь, в Киеве, а ведь, захихикал он, у них наверняка имеются более интересные проблемы (тут что-то его дернуло, и он глянул на официанток, не оскорбились ли те — но официантки все так же светили улыбками на деревянных, неподвижных лицах). Ну ладно, продолжил гражданский, вся история началась с того, что поначалу президент янукович не подписал договор об ассоциации с Европейским Союзом (Ya-nu-ko-vych, — зажужжали офицеры, перекладывая покрытые печатным текстом листки), потом народ собрался на главной площади Киева, Майдане Независимости (Mai-dan-Ne-ze-za-le-zhn-oh-my-god-zhn-os-tee). Оппозиция объединилась под руководством трех лидеров: Виталия Кличко (oh, that boxer), Арсения Яценюка (Ahr-say-near-you-must-be-kidding-me-Ya-tsey-nyuk) и Олега Тягнибока (Oh-leg-tya-khhh-nee-bok)…

Гражданский читал, а офицеры повторяли за ним очередные имена. Вообще-то, с таким же успехом они могли повторять имена монгольских ханов Золотой Орды. Им было все равно, то ли они сидят здесь, в этой дикой Восточной Руритании, то ли где-нибудь в Южном Судане. Которому, впрочем, тоже по ошибке казалось, а может и до сих пор кажется, будто бы для всего мира он в чем-то важен.

Я позавтракал и вышел на улицу. Официантки стояли перед входом в гостиницу и курили, смеясь над офицерами и называя их всех "пидорасами". "Ya-tse-nyuk" — пародировала их одна черненькая девица, похожая на покрытую лаком куклу, а вторую, тоже покрытую лаком, это смешило до слез. Девчонки увидели меня и вновь приняли официальный вид, снова на мгновение сделались деревянными и живущими не в этой реальности, улыбаясь холодно и искусственно, словно стюардессы из "Люфтганзы", а потом вновь начали хихикать.

Во время Майдана в пивной "Барабан" неподалеку от Крещатика сидели англосаксонские корреспонденты. Поначалу они пытались соблазнять официантку, но взгляды той были словно пощечины, так что они быстро успокоились. А потом им захотелось понять, ну почему же Украина так сильно не желает быть Россией. В конце концов, сошлись на казаках, что казаки — это дело отдельное и украинское.

— Так ведь у русских казаки тоже имеются, — сказал кто-то, и вновь они сидели совершенно беспомощные.

Впрочем, казаки, это одна из немногих вещей, которые имели шанс знать люди с Запада. Каким-то образом казаки перешли в западное сознание. Какое-то время жизнь казака вел, например, Конан Киммериец из книг Роберта Эрвина Говарда. Хотя, понятное дело, он никак не мог быть украинским казаком, потому что проживал в придуманную Говардом гайборийскую эру, зато река, на берегах которой в мире Конана жили казаки, называлась Запороска. В 1962 году появился фильм на основе Тараса Бульбы Гоголя. Бульбу там играет Юл Бриннер, который там больше похож на монгольского хана, чем казацкого предводителя, но когда он ведет казацкое войско в бой, храбро орет "Zaporozhtsy!" с очень милым акцентом. Казаки в фильме — это армия великанов, которых невозможно ни остановить, ни победить, а сам Тарас одной левой сшибает поляка с конем. Даже степи в фильме представлены с большей помпезностью, чем настоящие, поскольку в роли украинской степи выступают аргентинские пампасы, а на фоне скалят зубы Анды. Да, казаки Юла Бриннера непобедимы, и единственный способ, которым поляки, их смертельные враги, могут им навредить, это подлое коварство: сначала использовать казаков в качестве союзников, а потом обстрелять их из пушек. Впрочем, весьма любопытно в фильме представлены сами поляки. Наверное, это единственный западный фильм, в котором Польша выступает в качестве рафинированной evil empire, что-то вроде Древнего Рима в фильмах меча и сандалий или же гитлеровского рейха в военных фильмах. Правилом является то, что эти плохиши из такой империи выглядят навязчивыми знатоками искусства и тончайшие интеллектуалы, но готовые в любой момент зарезать тебя ножиком и приготовить твои бебехи с грибочками. Эти гитлеровцы, с холодом в глазах, в чудесно скроенных мундирах от Хуго Босса, снимающие перчатки палец за пальцем; эти римляне с презрением на губах, в пурпурных тогах и с грудными клетками, закованными в бронзовые, мастерски резные панцири. Правда, всех их, чаще всего, играют британцы, мировым мнением признанные наиболее изысканным народом планеты. И как раз такой вот сексуальной evil empire в фильме Тарас Бульба 1962 года является Польша. Польские офицеры и священники демоничны как сам сатана, коварны словно змеи, а польские гусары напоминают штурмовиков из Звездных войн, римских легионеров или германские отряды в стальных касках. Готовый тебе источник для нездоровой подколки любителей вооруженной Польши и всех тех, у которых встает при виде атакующих гусар.

Но вот сама Украина редко когда отражается в глазах западной поп-культуры, и даже если снимается фильм, действие которого происходит в Украине, то в Украину сама съемочная группа не едет. Потому что опасения, что тебя обуют, потому что черт его знает, что может случиться. В Chernobyl Diaries (Чернобыльские дневники), фильме ужасов 2012 года, на польский язык переведенном как Реактор страха, город Белград играет город Киев, и никто особо не беспокоится с необходимостью прикрывать сербские надписи, ведь кириллица — она и в Белграде кириллица. В свою очередь, в фильме Все является иллюминацией 2005 года Одессу играет Прага, Украину — Чешская республика, и в результате все не так: герои ездят на типичном постсоветском автомобиле, то есть на "трабанте", которых в Украине я вообще никогда не видел, но который для серого западного обывателя ассоциируется с пост-коммунистическим пространством. Обычный украинец в этом фильме выглядит и ведет себя как жулик, то есть именно так, как его представляет для себя западный потребитель, но вот дороги там гораздо лучше, чем в Украине, потому что таких дорог, которые в Украине в действительности существуют, на Западе никто просто не в состоянии представить.

Зато русский охотно ездят в Украину снимать фильмы и сериалы. Во всяком случае, так донедавно было. Гораздо дешевле, а реальность, в принципе, идентична.

Я шел под Верховную Раду, потому что там снова начинались беспорядки. На сей раз народ собирался против Порошенко, который настаивал на придании Донбассу особого статуса в рамках Украины. Чем ближе к Раде, тем больше было видно черных, блестящих туш депутатских лимузинов и внедорожников. Парковались они везде, как раньше. Защищающие парламент военные уже не были одеты, как при Януковиче, в топорные постсоветские мундиры Беркута. Сейчас это были светлые американские мундиры, придающие их хозяевам вид шикарный и расслабушный. Даже вояки МВД надели на головы полевые фуражки, так что и выглядели они чуть более западно, чем в тех своих постсоветских фуражках-аэродромах. Новый сезон, новые впечатления. А чтобы все было ясно, некоторые держали в руках украинские флаги, когда же толпа пела гимн — некоторые даже шевелили губами. А некоторые под гимн так вообще шлемы снимали. Правда, щиты у них были точно те же, что и у беркутовцев.

Приехали машины Автомайдана. Правила дорожного движения их волновали даже меньше, чем депутаты. Регистрационные номера у них были заклеены лентами с надписями "ПТН ПНХ". Один из автомайдановцев на громадном внедорожнике заехал на площадь перед Радой. Два установленных на машине динамика ревели так, что даже толпа подскакивала. А рев касался двух тем. Первая: "Порошенко — предатель", потому что пробил в парламенте принципы особенного статуса для Донбасса, опять же: в весьма неясных обстоятельствах, потому что в закрытом зале и при отключенной системе голосования. Вторая тема: "люстрация" людей Януковича. Собравшиеся под парламентом держали транспаранты Свободы и Правого Сектора. З динамиков звучали угрозы, что народ сделает с парламентариями, если те попытаются не выполнить его, народа, требований. Милиционеры, уже переодетые в соответствии с требованиями мод нового сезона, в значительной степени — подростки с лицами перепуганных гимназистов, глядели на все это громадными глазами. Тут же рядом тянулся Мариинский парк; во времена Майдана — рассадник титушек. Теперь по нему крутились "правосеки", некоторые — как и во времена Майдана — в балаклавах, раззадоривающие себя и готовые к драке. Другие в форме и с флагами. Двоих из них, по-казацки усатых и с оселедцями на головах, я спросил, можно ли их сфотографировать. Те согласились, я сделал снимок, поблагодарил.

— Слава Украине! — воскликнул один из них, вызывающе, и ожидал отзыва, глядя мне прямо в глаза.

— Ну, слава, — ответил я.

Тот какое-то время переваривал, достаточным ли для него является такой ответ, в конце концов, махнул рукой; повернулся к товарищу и начал чего-то ему бубнеть на ухо. В парке было полно милицейских автобусов. По его аллейкам, предназначенным, вроде как, для пешеходов, крутился лимузин с тонированными стеклами. В средине сидели менты. Они задерживались у каждой лавки, на которой сидели девушки, и чего-то гототали в их адрес. Девицы смеялись в ответ, только их смех был деланым.

На машину Автомайдана, ту громадную, с мегафоном, влезло двое бородатых попов: один молодой, худощавый, второй тоже не старый, но в чем-то изображающий из себя юродивого. Они орали, что ни пяди земли, что не отступать, что никаких компромиссов, что никакого особого статуса, что народ должен быть сильным и показать в мире, на что он способен. Что Иисус не был трусом, а взял и изгнал торговцев из храма, так и теперь так же надо русских из Украины. Люди слушали их, покачивая головами, но наибольшее внимание попы возбудили тогда, когда не могли с той машины слезть, неуклюже спускаясь вниз, потешно ища опоры туфельками и задирая сутаны. Толпа с любопытством приглядывалась к этому зрелищу. А через минутку зрелище сделалось еще более интересным: толпа выловила депутата Журавского, бывшего регионала, теперь же сторонника партии Экономического Развития — и устроила суд Линча. Депутата забросили в притащенный под парламент мусорный бак. Журавский, автор проекта бесславного зимнего постановления, направленного против протестующих на Майдане, лежал в баке, судорожно сжимая портфель. Кто-то из протестующих придерживал его голову рукой, чтобы депутат не мог подняться. Перепуганный Журавский пытался чего-то говорить, но люди просто стояли над ним и орали: сука, блядь, пидорас. Там же вертелся и юродивый поп. В конце концов, над Журавским сжалились милиционеры в американской форме и депутата вытащили. Бывший сторонник Януковича выглядел так, словно вот-вот разрыдается. В такой атмосфере проходило голосование по вопросу люстрации. Чуточку дальше, в парке стояла часовенка. В ней молились женщины. Ко мне подошла какая-то женщина с листовками.

— Есть в вашем сердце Иисус? — спросила она. — Нужно его иметь. Ведь Иисус вас любит, вам это известно?

— Так этот митинг по делу Иисуса? — спросил я.

— Любое дело — это дело Иисуса, — ответила женщина.

А позднее Правый Сектор попытался поджечь шину. Похоже, они потеряли навыки, потому что продолжалось это минут десять. Над шиной их стояло человек десять с лишним, и выглядели они словно дворовые "умельцы" над открытым капотом авто. Мужики совали вовнутрь бумагу, обливали жидкостью для разжигания дров. И ничерта, как вдруг — раз, и огонь загорелся. Тут же перед шиной началось фотографирование: окутавшись украинским флагом, с флагом Сектора. Автомайдан начал блокировать окружающие улицы. Несколько перепуганных не на шутку депутатов очутилось в ловушке. Они наверняка видели, что случилось с Журавским. Сейчас они сидели в машинах и не могли проехать ни вперед, ни назад. Они лишь заблокировали двери и перепугано глядели по сторонам. Тем временем, под парламентом уже удалось поджечь уже приличное количество шин. Черный дым бухнул в небо как во времена Майдана. Огонь начал плавить пластмассовые корпуса уличных фонарей. Люди выкрикивали: "предатель" и "люстрация". И в этот же самый миг толпа атаковала парламент с тыла. Пал забор между парком и Радой, люди, которые с камнями в руках, пошли на штурм. Их удерживали деятели Правого Сектора. Бойцы, один за другим, возвращались к главному входу.

А там было уже поспокойнее. За люстрацию уже проголосовали, протестующие спели гимн Украины и стали расходиться по домам. Шины догорали. Приехали пожарники и начали поливать их водой. По улицам поплыли струи черной, гадкой взвеси.

Это уже не был демократический, про-европейский Майдан. Это было истерическое, визгливое, глупое и гипернационалистическое сборище.

— Хорошо, что проголосовали за люстрацию, — говорил мне коллега, украинский журналист, который тоже отправился под Раду. — Даже и не знаю, чтобы произошло, если бы этого не сделали.

— В народе проснулись темные силы, — объясняли мне киевские знакомые. — Сначала Янукович, потом вона. Так оно теперь должно выглядеть. Люди гибнут. А ты чего ожидал? Всегда оно так бывает.

— Ну, я знаю, — отвечал я, лишь бы что-то сказать. — Я знаю.

Я знаю, что у Правого Сектора поддержка общества небольшая, я знаю, что большинство украинцев твердит, что "национализм" по-украински означает просто "патриотизм", и портреты Бандеры на флагах и значках — это просто национальный мэйнстрим, но когда я читаю "Декалог украинского националиста"[128] — у меня всегда мурашки бегают по спине. Точно так же мурашки бегают, когда я слышу, как во Львове, что временами случается, в качестве приветствия говорят друг другу: "смерть москалям". И еще тогда, когда украинские интеллектуалы, в том числе и те, которых я уважаю, твердят, что еще "не время" для борьбы с национализмом, на вытаскивание из шкафа скелета Волыни, отстранение от идеологии ОУН и честной разборки действий УПА. Потому что и идеология УПА, и действия УПА весьма часто бывали весьма паскудными. И всегда "не время", и всегда такие вот расчеты "служат только нашим врагам". То Януковичу, то Путину. А мне кажется, что здесь как раз все наоборот. Но, в конце концов, это ведь их дело.

В очень приятной пивной "Купидон" неподалеку от Крещатика, я встретил ее постоянного посетителя, Артема Скоропадского, пресс-атташе Правого Сектора. Чтобы было совсем весело, Артем — русский. В "Купидоне", заведении, скорее, артистически-интеллектуальных, а не националистических кругов, его считают милым парнем и приятным собеседником. Впрочем, Скоропадский и выглядел милым и спокойным парнем, разве что усталым. Ужасно уставшим. Я затянул его сюда, чтобы перекурить.

— Артем, — сказал я, — а вот ты знаешь, что говорят про вас в Польше?

— Знаю, — ответил он и еще больше опечалился.

— Так как, — спросил я, — по-вашему должны выглядеть польско-украинские отношения?

Измученный Артем почти что простонал и отбарабанил формулу, которую уже ранее цитировал чуть ли не всем польским журналистам:

— Мы должны строить их на основе партнерских отношений между двумя независимыми, крупными странами…

— А имеются ли у вас в отношении Польши какие-то территориальные претензии? — продолжал я мучить его.

Скоропадский поглядел на меня болезненным взглядом типа "я всегда на работе, даже в кабаке, так оцени же это". Я ценил, и мне его даже было немного жалко.

— В XXI веке сложно говорить о каких-либо территориальных претензиях, — продолжал барабанить свое тот. — Мы должны выстраивать партнерские отношения…

Тут пришла перекурить знакомая, она погладила Артема по макушке.

— Привет, Артем.

Тот повернул свои усталые глаза в ее сторону.

Я люблю Киев. Люблю этот город, в котором имеется что-то, чем может похвастаться так мало польских городов: оригинальность. Киев — это отдельное качество. Да, Киев слишком далек от Европы, чтобы нахально протягивать к ней руки, и он слишком далеко отошел от Москвы, чтобы слепо пялиться в нее. Киев создает новое качество жизни в месте, которое для Европы не существует, ба, которое частенько даже не вмещается в европейские карты, и которое не в состоянии понять Москва. Киев — это метрополия между мирами, город на астероиде, который мчится сквозь черную пустоту, под громкую музыку и с шиком. И этот вот шик в Киеве мне тоже нравится. Киев творит новую тождественность, и, кто знает, не станет ли она одной из наиболее оригинальных и любопытных тождественностей во всей Европе. Ведь Киев уверен в себе, и Киев любит себя. А я люблю Киев.