Тайна Великих Братьев

14. В СТРАНУ РАЗГАДАННЫХ ЧУДЕС

Последние дни мая неспешно идут по Уралу.

Весна в этом году — с чего бы? — какая-то задиристая, ершистая: кажется, стоит крепкое вёдро и конца не будет ему, так нет — начнёт полосовать дождь! Беги домой и выкручивай рубаху.

Сидит Митрич в своей избе. Изредка в окно посматривает. Выглянет и улыбнётся: «Не может того быть, чтоб погода испортилась».

И верно: все приметы — к ясному тёплому дню. Ещё вчера иссиня-чёрные навозные жуки летали. А понятно: навозник под дурную погоду не полетит. Утренняя зорька была на редкость золотистой, замечались в ней розовые краски, жёлтые — чистые, прозрачные. Конечно, и серая безветренная зорька — тоже к хорошей погоде, но золотистая — дело верное: тут без ошибки вёдро жди.

А взять другие приметы? Чуть рассветало, дружно загудели в соседних ульях пчёлы. Совсем рано проснулись мухи. Он, Митрич, тогда ещё нарочно в небо поглядел. Так и есть: стрижи и ласточки чуть не у самых облаков воздух стригут, заливаются жаворонки. Редкие кучевые облака, бродившие с утра в синем воздухе, днём закрыли было всё небо, а сейчас, к вечеру, исчезли, испарились, пропали невесть куда. И небо стало, как ласковое озеро, — без ряби, без барашков.

Вот и первая звезда. Сеет она прохладный зеленоватый свет, будто плавится на каком-то странном, неживом огне. И луна, кажется, вся из чистого серебра сделана и тянутся от неё невидимые нити к земле. Всё — к вёдру!

Когда прогоняли стадо по дворам, расспросил Митрич подпаска, как себя скот вёл, что в небе, на земле и на воде мальчонка заметил.

Вот что узнал. Чуть не весь день коровы на земле лежали, а домой пошли спокойно, не мычали. К вёдру!

Свиньи чесались и всё норовили в лужи залезть, побарахтаться в тёплой дождевой водице. И это — к вёдру!

А разве не к доброй погоде старинные приметы: играла в реке рыба; громко жужжали, взлётывая, на вечерней заре жуки; заползал в низинки, хоронился в них не тяжёлый и не холодный приречный туман? Одну ночь и жить ему всего, а утром, только выбьется из-за горы солнышко, побледнеет туман, разобьётся на мелкие ручейки, растечётся в воздухе и — нет его.

К вёдру, к вёдру это!

Митрич задувает яркую лампу и выходит из дому.

Закрыв глаза, может он пройти по родной деревне: каждая улица, каждый дом знакомы с детства.

Вот это — изба Романа Смолина. Сашок уже, вернее всего, спит, а в столярке самого хозяина теплится свет.

— Выйди на минуточку, Роман Ильич, — постучав, говорит Митрич.

Услышав его голос, столяр спешит навстречу ночному гостю.

Побеседовав, они прощаются.

Затворив калитку, Митрич достает из кармана кусочек угля и рисует на воротах Знак Великих Братьев.

Потом направляется к избе Лёшки Балашова.

Вызвав из избы Дарью, Митрич о чем-то шепчется с ней, негромко успокаивает женщину и, проводив ее, снова достает уголёк.

…Проходят сутки и ещё одна ночь.

Утренняя заря встаёт над Сказом, сияя начищенной медью.

Митрич сидит у окошка, поглядывает на улицу. А то зажмёт бородёнку в горсть, начнёт ходить по маленькой горенке: три шага — в один край, три шага — в другой.

Но вот старик остановился, короткая улыбка осветила его лицо, и он спешит в сени.

В дверь вежливо стучит самый маленький из Великих Братьев.

Впустив Сашка, Митрич осматривает мальчугана с ног до головы и мелкие короткие морщинки узят глаза старика.

— Да ты, никак, на Северный полюс собрался, Александр Романович?

Сашок недоверчиво смотрит на Митрича: «С чего бы это — по имени-отчеству?» И его черные глаза выражают недоумение.

— Я ж всё — по Приказу, Кузьма Митрич…

— И Приказ с умом выполнять надо, Александр Романович, — смеётся тот. — Ну, давай, разберём, что ты принёс?

Митрич развязывает мешок Сашка, достаёт из него всякую всячину, осматривает припас, раскладывает его по разным углам стола.

— Топор и лопата без ручки. Это — гоже. Черенок мы сами в лесу срубим. Так. Дальше…

Старик выуживает из мешка тяжёлое семейное зеркало и смеётся:

— Причесаться мы и без него сумеем, Сашок. В сторонку его. И рубанок нам ни к чему, и плоскогубцы.

Потом он кладёт к топору и лопате принесенные Сашком клещи, пилу, молоток, разные гвозди, шпагат, складной металлический метр, кухонный нож, вилки, ложки, алюминиевую посуду.

— Всё?

Сашок косится на старика и смущенно качает головой:

— Не всё, Кузьма Митрич…

Великий Брат лезет в карман и что-то долго нащупывает там.

— Давай, давай! — подбадривает Митрич. — Если лишнее, так оставим — и делу конец.

Сашок вытягивает из кармана узелок, развязывает его. На тряпице — мотки белых и черных ниток, иголки, ножницы, шило, пуговицы.

— Очень хорошо! — радуется Митрич. — Это нам сгодится. Ну, теперь всё?

Сашок вздыхает.

Старик добродушно пожимает плечами:

— Ну, тащи, что у тебя ещё?

Сашок нерешительно выходит в сени и возвращается оттуда с садком. В маленькой клетке, сплетённой из прутиков, сидят два голубя.

— Если не надо, — ещё в дверях бормочет Сашок, — так я их сразу — Воронка и Чубатого — и выпущу.

— Надо, — говорит Митрич. — Очень даже надо, Александр Романыч!

Сашок обрадованно вскидывает глаза на Великого Брата.

Гремя, как старьевщик, какими-то жестянками вбегает в горенку запыхавшийся Лёшка Балашов.

Не теряя слов, он прислоняет к столу ружьё, высыпает на пол содержимое своего мешка и отходит в сторонку.

На полу, блестя натёртыми боками, лежат алюминиевая кастрюлька, чайник, армейский котелок. Тут же — пятнадцать коробков со спичками, две стеариновые свечки, здоровенный кусок хозяйственного мыла.

— Молодец, Лёша, — хвалит Митрич. — Умно к походу изготовился.

В это время он замечает на полу какой-то несуразный узелок.

— А это что?

— Кости.

— Кости?!

— Для Стрелки, — поясняет Лёшка. — Я её к калитке привязал.

В сенях слышится неясный шум? Ванька Косой сначала вталкивает в горенку Губкина, а потом, что-то бормоча, появляется сам.

— Вот, — говорит он, кивая на Мишку, — его мать отпустила, а он идти не хочет.

— Это почему же? — спрашивает Митрич.

Мишка исподлобья осматривает всех и хмуро говорит:

— У меня лёгкие застуженные. Тиф у меня.

— Балаболка ты, вот и вся твоя болезнь! — мрачно усмехается Ванька Косой. — Я тебя сколько лет знаю — никакого тифа у тебя нет и никаких лёгких!

— За чужой щекой зуб не болит! — бурчит Мишка. — Раз пришёл, значит со всеми и пойду. Не цепляйся.

— Как же не цепляться? — удивляется Ванька Косой. — Ты же пустой пришёл, как выпростанное ведро. Что мы с тобой делать будем в походе-то?

— А я и не навязываюсь! — огрызается Мишка и делает вид, будто собирается уходить.

— Погоди, — удерживает его Митрич. — Придумаем что-нибудь.

Ванька Косой развязывает свой мешок, быстро достаёт из него всякое имущество.

— Это — ведёрко цинковое. Воду черпать и чай варить можно. Мишка его потащит. Очень от тифа помогает.

Губкин что-то обиженно шепчет себе под нос.

— Ты чего вякаешь?

— Мы по Клятве все — равные. А он смеётся, Митрич…

— Вот и потащишь ведро, как равный, — охотно соглашается Ванька.

— Ну, а теперь глядите, что я припас, — говорит Митрич, и на его привядшем лице появляется выражение плохо запрятанного мальчишеского торжества.

Старик выносит из сеней настоящий солдатский мешок — «сидор», развязывает тесёмку и достаёт из него какие-то мешочки, свёрточки, коробочки.

— Здесь, — сообщает Митрич, похлопывая по толстенькому мешочку, — здесь у нас пшенная крупа, а здесь, — старик берёт другой мешочек, — гречка. В этом свёртке — холодное мясо. Есть запас соли, перца, лука. Чесноку с десяток головок.

Митрич укладывает мешочки в «сидор» и достаёт новые.

— Вот эти не промокнут. В них — сахар, соль, сухари, чаю немножко. А в банке — коровье масло.

Митрич снова идёт в сени и приносит зелёную солдатскую палатку.

— А ты ещё идти не хотел! — мирно говорит Ванька Косой Губкину.

— Ну, ладно, подсчитали своё богатство — давайте в путь собираться, — распоряжается Митрич.

— Давайте! — соглашается «тифозный» Мишка.

Старик быстро выпрастывает мешки и начинает заново раскладывать в них походное имущество.

— Чтоб всем груза поровну досталось.

Мишке Губкину Митрич приносит из кладовки небольшой мешочек.

— Теперь все сядьте, — просит старик. — Прочти свой Приказ, Великий Брат Алексей Балашов.

Лёшка достаёт из кармана бумажку и громко читает её.

— Другие Приказы можно не читать, — говорит Митрич. — Там только припас иной, а всё остальное — то же. Теперь я вам скажу, куда и зачем мы пойдём.

Великие Братья сидят молча, боясь потерять хоть одно слово, и только тихо покашливают от волнения.

— Всё ли понятно? — спрашивает Митрич, кончив объяснения.

— Всё! — кричит взъерошенный Сашок, хотя он понял далеко не всё, а только то, что три дня Племя будет жить в лесу и в поле, разгадывать чудеса, какие встретятся на Боевой Тропе, варить еду на костре и спать под настоящей солдатской палаткой.

Старик проверяет, хорошо ли подогнаны лямки, не трут ли спину мешки, по мерке ли обувь. Потом весело командует:

— Выходи строиться.

На завалинке, у избы Митрича, сидит дед Терентий. Оглядев снаряжённое Племя, он грустно улыбается и говорит:

— Старые кости приехали в гости. Не возьмешь ли и меня, Кузьма?

Сашок сразу краснеет от волнения за дедушку и с тревогой ждёт ответа Митрича.

— Отчего же не взять? Иди, Терентий Лукич. Только путь неблизкий. Не обезножишь?

— Обезножу, — соглашается дед Терентий. — Годы не те. Жил с локоть, а жить с ноготь… А пошёл бы я с вами, Кузьма Митрич. Доброе, весёлое дело задумал ты. Идите с богом!

Лёшка отвязывает Стрелку от калитки, даёт ей мешочек с костями: пусть все видят, как она поноску таскает. Сашок поудобнее прилаживает садок с голубями, и всё Племя степенным шагом отправляется в путь.

В полдень Племя делает первый привал на склоне небольшого ущелья, поросшего редким лесом.

Берёзы стоят уже совсем зелёные. В полном наряде крыжовник.

Где-то неподалеку кукует кукушка-самец. Ему весело отвечает самочка: «Кли-кли-кли! Кли-кли-кли!».

В горах в это время ещё прохладно, и Великие Братья, по команде Митрича, бросаются собирать валёжник. Стрелка с громким лаем носится между мальчишками, тыкается мокрым носом им в руки и всячески выражает свою радость: «Ну, вот люди и догадались пожить на свободе!».

Сашок, притащив охапку хворосту, вдруг спохватывается и спешит к голубям. Он насыпает птицам из кармана горсть пшеницы и снова отправляется в лесок.

Оставшись один, Митрич достаёт топор, вырубает из сосенки черенок для лопаты, насаживает его и начинает рыть яму.

— Это вы зачем? — интересуется Мишка, принесший небольшую осинку-валёжину.

— Это я печку сооружаю, — поясняет Митрич, — походную печку для обеда.

Бросив взгляд на деревце, сброшенное Губкиным возле ямы, он говорит:

— Нам не всякое дерево для костра годно, Миша, а вот какое: побольше огня — поменьше дыма. Осина-то как раз горит торопливо, а тепла ничтожно дает. Или пихту взять: знающий человек её без нужды в костёр не положит — безудержно стреляет пихтовое дерево, швыряется искрами во все стороны. Нет вернее топлива, чем ёлка. Сгорает она степенно, ровно, искры почти не даёт, жар от нее получается сильный.

Вскоре около полуметровой ямы, вырытой стариком, вырастает большая гора сушняка.

Лёшка берёт у Митрича топор и идёт рубить еловые дрова.

Наконец, все приготовления закончены. Великие Братья собираются возле Митрича.

Старик осматривает хворост, отбирает и отбрасывает в сторонку сгнившие ветки.

Потом достаёт из мешка трубочку берёсты и показывает её ребятам.

— Вот эту кору берёзы я ещё вчера припас. Снял несколько кусков с дерева и положил их один в другой. Свернулась берёста в трубку и заняла совсем мало места. Вес у берёсты пустячный, а костёр от неё занимается, как от пороха. Даже сырая, горит она жарко и весело.

Митрич кладёт на дно ямы берёсту, аккуратно покрывает её сухим еловым хворостом и поджигает кусочки коры.

Когда горку хвороста доверху обнимает огонь, Митрич складывает в яму дрова. Но кладёт их не плашмя, как делают в простом костре, а ставит «свечками».

— Вот в такой печке, мои Великие Братья, — довольно сообщает старик, — мы сварим обед вдвое быстрее, чем на всяком другом костре. Сбегай-ка, Ваня, к ручью за водой.

— А почему вдвое быстрей? — спрашивает Сашок, проводив взглядом Ивана Косого.

— А потому, что в яме тяга сильнее. Дрова в печке стоймя стоят, бьют они в дно кастрюли огнём узко, прямо, сильно. И ещё выгода есть у такого костра — гасится он легко. Брось в яму лопатку-другую земли, — и нет огня. Обессилел он, почернел, задохся.

Митрича прерывает вернувшийся от ручья Иван Косой. Он огорчённо качает головой и ставит возле «печки» пустое, измазанное грязью ведёрко.

— Что такое? — спрашивает Митрич.

— Воробью по брюхо, — ворчит Иван Косой. — Я весь ручей облазил, нигде чистой воды нет. Грязь одна.

— Это горе невелико, — говорит старик. — Пойдёмте. Покажу вам, как из грязного ручья прозрачной воды набрать.

Митрич вскидывает на плечо лопату и вместе с мальчишками отправляется к ручью.

Осмотрев мелкую мутную речушку, он выбирает место почти у самого берега и начинает копать яму.

— Дайте мне! — просит Сашок. Он не выносит безделья. — Я — живо, Кузьма Митрич. Только скажите, какую яму копать.

— Глубиной в метр, да полметра в поперечнике, Сашок.

— Отдохни-ка, Александр, — через несколько минут говорит Лёшка, — ты уже притомился, небось…

Сашок не хочет отдавать лопату, но Митрич укоризненно качает головой, и Сашок торопливо передаёт инструмент Лёшке.

«Верно, — думает Митрич, — дружба только тогда и хороша, когда больше даёшь другим, чем берёшь от них».

Вскоре яма готова.

Мальчишки заглядывают в неё и недоумённо оборачиваются к Митричу. На дне ямы нет никакой воды.

— Не всё сразу, — успокаивает их учитель и берёт у Лёшки лопату.

Прорезав от ручейка к яме канавку, Митрич следит, как мутная вода беззвучно затекает в вырытый «колодец».

— Ну, вот, — удовлетворённо замечает старик, видя, что вода заполнила яму. — Теперь подождём, пока маленько отстоится. А чтоб не скучно ждать было, расскажу я вам о разной разности, какую в походе знать надо.

Митрич присаживается на сухом взгорочке, обводит ребят взглядом.

— Кто отгадает, почему мы свой малый лагерь на опушке разбили? Почему не в чащобе?

— Чтоб видно кругом всё было?

— Нет, не поэтому. В густом лесу сыро и гнуса, комара много. Но и голая земля не годится: топливом запастись негде. Может, у дерева-одиночки лучше сделать привал? Нет, не лучше: молния такое дерево любит. А здесь — редколесье, сухо, ручей под боком, топлива много.

Сашок, заглянувший в яму, удивлённо прищёлкивает языком:

— Как стёклышко, Митрич!

Учитель зачерпывает полное ведро. Лёшка тут же берёт его у старика и все пятеро направляются к костру.

Добавив в яму дров, Митрич ставит на них кастрюлю с водой. Мальчишки принимаются за умывание.

Когда кипяток начинает плескаться через край, Лёшка ссыпает в кастрюлю пшено.

Митрич кивает Балашову:

— Теперь давай стол сделаем, Лёша.

Балашов вопросительно смотрит на учителя.

— Была бы у нас фанера, — поясняет старик, — в два счёта сделали бы мы стол: вбили в землю пять столбиков, покрыли их фанерой и — садись, ешь. Ну, на нет и суда нет. Обойдёмся. Построим из земли.

Митрич быстро нарезает куски дёрна, с помощью мальчишек кладёт их друг на друга и покрывает чистой тряпкой. Сиденья делают из больших камней.

Поставив на стол алюминиевые тарелки, учитель отрезает небольшой кусок холодного мяса, делит его на пять частей. Потом заправляет пузырящуюся жидкую кашу коровьим маслом и разливает её по тарелкам.

Распрекрасная каша! Замечательно пахнет она дымом!

— Ешь, дружки, набивай брюшки по самые ушки, точно камешки! — подмигивая, советует Ванька Косой.

После обеда Великое Племя отдыхает. Сашок пытается запеть песни, какие слышал от Митрича, но старик взглядывает на него из-под бровей: «Не нарушай порядка!» — и Великий Брат сконфуженно замолкает.

Но вот отдых окончен, и Митрич распоряжается продолжать путь. Мальчишки прилаживают к спинам мешки, и все трогаются с места.