18. В НЕИЗВЕСТНЫЕ ДАЛИ

Андрей Андреевич Гуля по виду — борец, кулачищи такие, что самому, наверное, таскать их тяжело. А голос у Андрея Андреевича — просто смешно! — тоненький и тихий, будто ему в рот чужое горло вставили.

— Дети! — говорит Андрей Андреевич. — Ваш старый учитель, всеми уважаемый Акинфий Петрович, заложил в вас основы науки. Пусть послужат они вам фундаментом для восшествия на вершины жизни.

С передней парты Сашок Смолин тянет руку:

— Вопрос вам задать можно, Андрей Андреич?

— Задавай, Смолин.

— Что такое «восшествие», Андрей Андреич?

Гуля морщится и видит, что Лёшка Балашов тоже тянет руку вверх.

— И ты — вопрос?

— И я — вопрос.

— Давай.

— «Вершины жизни» — это что такое?

— Ну, вот что, — хмуро говорит Гуля. — Ответы на вопросы — после уроков. А сейчас открывайте тетради.

На перемене Сашок тихонько подходит к учителю и вежливо трогает его за рукав:

— Андрей Андреич, пойдёмте в воскресенье в лес. Может, следы интересные найдём, Андрей Андреич…

— Ты не лесом должен интересоваться, Смолин, — наставительно говорит Гуля, — а уроками. Государство желает тебя сделать культурным гражданином, и ты должен думать о своём будущем, а не о следах.

Сашок с испугом смотрит на своего могучего наставника и медленно отходит в сторону.

В воскресенье по знаку Великих Братьев поредевшее Племя приходит в Гнездо Горного Драко́на.

Грустно сейчас и, вместе с тем, как-то празднично в лесу: пожелтели берёзы и липы, пунцово-красным стал узорчатый лист рябины, оранжево горят наполовину облетевшие ветви осин, в пурпуре — листва черемухи. И только сосны и ели такие же, как были летом.

— Жечь костёр, или так будем? — спрашивает Лёшка.

— Так посидим. Говорить-то особо нечего.

Верно говорят: на сердце ненастье — так и в вёдро дождь, Настроение у всех дрянное, никудышное.

Сашок неожиданно поднимается на ноги, выпячивает грудь и говорит тонким девчоночьим голосом:

— Дети, не забывайте о восшествии на вершину…

Все немного посмеялись, отошло на душе. Теперь можно начинать Главный Совет.

Конечно, Андрей Андреевич — это не бывший вождь чернокожих Саркабама, и не очень-то с ним поиграешь в лесу иль в деревне. Но, может, и не каждому нужно это? Без Гули обойтись можно. Грамоте учит? Учит. И на том спасибо. А в Гнезде Горного Дракона и так ладно. Жаль, понятно, — здоровый больно, пригодился бы. Ну, на нет и суда нет.

Посидели ещё немного, вспоминали, какие дела на Главном Совете решить надо.

Лёшка предложил: как ударит морозец, облить крепость водой. Тогда все щелки, какие мхом не забили, лед оденет. Ни ветер, ни снег — ничто не страшно.

Так и решили, прежде чем разойтись.

…Учиться у Гули было скучно. Не умел он говорить с людьми, ни как Митрич, ни как дедушка Терентий, не видел он никаких тайн ни в лесу, ни в поле, не знал он никаких сказок, все у него в жизни было разложено по ящичкам, и на ящичках этих написано «хорошо» или «плохо».

Дома у Андрея Андреевича жила чистенькая тихая жена и две чистенькие здоровенькие девочки, похожие на куколок: обе русые, обе с голубыми бантиками, обе в белых, аккуратно выглаженных фартучках.

Учитель состоял в комсомоле и на собраниях говорил всегда одно и то же:

— Власть нам дала новую жизнь, и мы должны всемерно пользоваться преимуществами этой жизни.

Комсомольцев в селе было трое, не считая Гули. Все это был задорный народ, пытливый, храбрый на выдумку. Но Гуля у них был главный, и каждому дал какую-нибудь очень правильную и очень скучную обязанность. Старший брат Сашка́ — Кирька выпускал стенную газету, которую никто не читал, потому что в ней писалось только о вреде табака и о преимуществе книги Карла Маркса перед Библией.

Дочка сельсоветского председателя — Наташа, непоседливая, как коза, по наущению Андрея Андреевича ходила на все деревенские вечеринки и посиделки и скучно рассказывала о том, сколько мяса, молока и яиц можно купить за деньги, которые они, несознательная молодежь, тратят на водку. Тут же Наташа точно сообщала посмеивающимся парням, сколько в этом самом мясе заключено всяких полезных веществ.

Ещё один член комсомола — Володька Всесвятский — попытался было выводить какие-то свои особые сорта груш и яблок, но Андрей Андреевич объяснил ему, что это — селекционная работа и ею должны заниматься научные учреждения.

Нет, скучно было учиться Великим Братьям у сухаря Гули! Только и радости — забраться в Гнездо Горного Дракона, спрятаться за толстыми стенами, зажечь костерок и сидеть, сидеть всю ночь напролет, слушая книжку про немыслимо храброго революционера Камо.

Как-то вечером Кирька пришел домой взъерошенный, радостный, помял на ходу бока Сашку:

— Пляши, Шурка! Колхоз устраивать будем!

— Это еще что за колхоз? — хмуро поинтересовался средний брат.

С этого дня редкий час в семье Смолиных обходился без споров. Кирька сердился, бушевал, доказывал брату Гришке, что в колхозе будет райская жизнь, не сразу, конечно, но будет.

Григорий трепал реденькую мальчишескую бородку, дымил махоркой и язвительно улыбался:

— Копил, копил, да чёрта и купил!

— Кулак ты, Гришка! — огорченно говорил Кирька и вздыхал. — Тебе не у Смолина родиться бы, а у Мортасова.

Отец понимал выгоду колхоза и не прочь был вступить в него. Но пугало: что скажет село? Не станут ли пальцем тыкать в старика? Да и страшно было начинать новое на закате лет.

Дед Терентий — ему шел уже восьмой десяток — в споры не мешался: пусть сын решает.

Кирька, не дожидаясь решения брата, вступил в колхоз. Роман Ильич выделил сыну часть хозяйства, но сам в артель не пошёл.

Гришка наотрез отказался идти в «голхоз».

…В мае тридцать первого года Сашок окончил начальную школу. Роман Ильич справил по этому случаю небольшой семейный праздник, на котором, кроме своих, были Лёшка Балашов, Ванька Косой и Октябрина. А на другой день Роман Ильич внезапно для семьи, объявил, что он и Александр уезжают в город. Кирька сразу насупился, зло посмотрел на отца, глухо спросил:

— От колхоза бежишь, батя?

— Нет, — твердо сказал отец, — не бегу, Кирька. Отвезу Сашка в город учиться и вернусь. Тогда и в колхоз пойду.

…На станции, пока отец прощался с сыновьями и дочерьми, с дедом Терентием, с кумовьями и просто с добрыми людьми, Сашок заспешил в сторонку, где ждали его Лёшка Балашов, Ванька Косой и хмурый Мишка Губкин.

Великие Братья молчали. Только Мишка, казалось, жевал застрявшие во рту слова и никак не мог этого сделать.

Наконец, Лёшка неловко обнял Сашка и сказал ему, глядя прямо в глаза:

— Не забудешь?

— Нет. Не позабуду.

— Клятву, говорю, не позабудешь?

— Нет.

— А то смотри, — грустно улыбнулся Лёшка, — позор и презрение тебе до гробовой доски.

Тут раздался свисток подходящего паровоза — и все заторопились.

Сашок быстро обнял Лёшку и Ваньку Косого, поцеловался с ними, пожал руку Мишке Губкину и бросился за отцом, к вагонам.

Паровоз запыхтел, покрылся паром и, сильно дернув вагоны, покатился по рельсам.

Сашок взволнованно прилепился к стеклу, что-то закричал Лёшке, бегущему рядом с вагоном, помахал рукой. Неожиданно к его горлу подкатил какой-то ком, сдавил дыхание, и Сашок, закашлявшись до слёз, устало подошёл к скамье, на которой уже раскладывал небольшие узлы отец.

А поезд, всё набирая и набирая ход, увозил Сашка в далекие неизвестные дали, в непонятный город.

Загрузка...