15. ПО БОЕВОЙ ТРОПЕ

Сашок замечает: Митрич идет немного сутулясь, пристально всматривается в небольшую рощицу, к которой сейчас спускается Племя. Мальчишке кажется, что старик забыл о них, о своих Великих Братьях, что какие-то иные люди и предметы видит сейчас их наставник.

— Митрич, а Митрич! — зовёт Сашок.

Но старик не слышит и, всё убыстряя шаги, идёт вниз, к равнине, по еле заметной, почти заросшей травкой тропе.

— О чём вы, Митрич? — тихо спрашивает Сашок. — Я смотрю: вы думаете о чем-то, Митрич…

— Ах, вот что! — улыбается старик. — Остроглазый ты человек у меня, Сашок! И верно, задумался я. Войну вспомнил.

Сашку хочется, чтоб Митрич рассказал о войне, но мальчик стесняется. Не попасть бы опять впросак.

Но Митрич внезапно начинает рассказывать сам. Чуть прищурив глаза, поминутно разжигая тухнущую трубочку, он говорит медленно, тихо, но слышно для всех:

— Вот в этих местах, ребятки, я и воевал. Все леса здесь, и все равнинки, и все реки, как таблицу умножения, выучил. А учил я таблицу эту и ногами, и животом, и руками. Всяко приходилось. Очень трудное дело — война. Много здоровья уносит и многому учит человека.

Некоторое время Митрич идёт молча. Потом, спохватившись, продолжает:

— И захотелось мне, мои Великие Братья, поводить вас по этим местам, старое вспомнить и вам показать трудные и славные тропинки.

— Это и есть идти по Боевой Тропе? — внезапно догадывается Сашок.

— Это и есть.

Внезапно Стрелка, бежавшая рядом с Сашком, молча бросается вперёд и исчезает в приречных кустах.

— Чтой-то она? — недоумевает Мишка.

— След, видно, взяла, — солидно поясняет Лёшка. — Тут, у реки, много всякого водится.

— На земле всё интересно, — задумчиво говорит Митрич. — Много чудес вы узнали в жизни, ребята, но ещё больше разгадать нужно. Вот и походим мы с вами среди этих чудес, посмотрим, что у них внутри. Поведет нас Боевая Тропа по лесу и равнинкам, выведет к реке Уфе. И везде, на этой Тропе, будут встречаться загадки. Идём мы сейчас, многого не зная, а возвращаться уже будем из Страны Разгаданных Чудес. Довольны?

Мальчишки дружно кивают головами: — Довольны!

— Я так думаю, — продолжает Митрич. — Кто много ходит — тот много видит. Кто много видит — тот много думает. Вот и давайте с вами ходить и думать…

Сашок не любит откладывать дела в долгий ящик. Он сейчас же начинает смотреть и вперёд, и назад, и в стороны: где здесь, на Боевой Тропе, спрятаны загадки?

Только ничего не получается. Всё кругом понятно, всё просто — никаких чудес!

Митрич видит, что́ смущает Сашка, и, улыбнувшись, спрашивает:

— А скажи-ка мне, сколько сейчас времени? Погляди на солнце. Где оно?

Сашок бросает взгляд на одинокую берёзу, нагибается к большому камню и уверенно отвечает:

— На юго-западе, Кузьма Дмитрич.

— Верно, — соглашается учитель. — Выходит, сейчас около четырех часов. В это время солнце клонится к юго-западу. Было б оно на востоке — показали б нам стрелки семь утра. В десять, часов ищи солнце на юго-востоке, а часам к семи вечера — на западе. Вот и выходит: где север, где юг — можно грубо определять по часам. И наоборот: по солнцу узнавать, сколько времени.

Митрич нагибается, поднимает ровную сухую палку и ввинчивает её в песок на берегу.

— Вот, смотрите: тень от палки — на северо-востоке. Была б тень на севере, мы знали бы: ровно двенадцать часов.

— А если ночью? Можно узнать, где север, где юг? Без Полярной звезды можно?

— Можно и без неё обойтись, Сашок. Только знать надо, где в разные часы ночи луне положено быть. Скажем, во время полнолуния, в час ночи, светит она на юге. А в начале вечера, часов в семь, ищи её на востоке.

— Вот две загадки и отгадали! — отмечает Сашок.

Митрич подходит к старой берёзе, рассматривает её кору.

Сашок не выдерживает:

— Что вы там ищите, Кузьма Митрич?

— Я? Север ищу.

Сашок оглядывается на товарищей и недоверчиво улыбается.

— Да нет же! Я — серьёзно! На северной стороне дерева кора пошершавей, чем на южной. Особенно у лиственного дерева. Вот видите, здесь даже от ствола немного отстала.

Старик начинает ходить между деревьями и смотрит под ноги.

— А теперь что́ потеряли? — весело справляется Сашок.

— Юг потерял, — в тон ему отвечает Митрич.

Вскоре старик останавливается возле муравьиной кучи и показывает на неё мальчишкам.

— Вот, ещё одно разгаданное чудо, ребята. Муравьиная куча почти всегда с южной стороны дерева или пня устроена. А теперь вон на ту сосенку поглядите и вон на ту. На какой стороне смолы больше?

— На южной! — разноголосо сообщают Великие Братья.

Путники снова вытягиваются в цепочку. По дороге Митрич рассказывает:

— Очень хитро и умно природа устроена. Вот слышали вы, скажем, о компасных растениях? Встречался мне как-то дикий салат. Ещё он латук называется. В степи почаще, в лесу пореже растёт эта чудо-трава. Найди её на открытом месте и погляди: как листки, расположены? А секрет простой: рёбрышки, листков всегда строго на юг и на север смотрят. Чем не компас?

Тропинка уже перестала виться. Почти прямо бежит она между малыми взгорочками, покрытыми редким кустарником.

— Если забраться ранней весной в овражки, — говорит Митрич, — то видно станет: снег на северной стороне торопливей тает. А чтоб не спутаться, ещё одно помнить надо: быстрей сходит снег у южной стороны дерева-одиночки, у столба, у камня. И ямки, которые точит солнце в снегу, всегда вытянуты в южную сторону. А загляни под камень, сразу увидишь: с юга-то почва посуше.

Зимой, где какая сторона света, скажут тебе одинокие избушки, столбы, деревья. Как скажут? Снегом. На северной стороне у них снега больше.

Весной и летом спроси, где юг, у травки близ дерева. Быстрее и выше растёт она к югу от него, зато и желтеет здесь скорее летом.

В это время Сашок хватает за руку Лёшку и кричит:

— Смотри: зайчишка!

Лёшка торопливо сдергивает ружьё с плеча:

— Где?!

— Где? Где? — передразнивает Сашок. — А то тебя заяц дожидаться будет!

— Не было зайца. Выдумал ты всё.

— Вы-ыдумал! — иронически цедит Сашок. — Во-он у тех кустов он прометнулся. У меня знаешь глаз какой…

Митрич косится на Сашка и, посмеиваясь, спрашивает:

— А далеко ли ты можешь, скажем, церковь заметить?

— Далеко ли? — вслух думает Сашок. — За десять вёрст.

— Вот тебе и глаз! — смеётся Митрич. — Я и то большую башню или церковь за двадцать вёрст увижу. Мельницу, ту, пожалуй, и верно, за десяток вёрст видно.

Тут все ребята наперебой начинают припоминать, какой предмет откуда разглядеть можно. И получается, что деревню или большие дома вёрст за семь-восемь увидеть можно, а окна в домах — уже за четыре.

— Конечно, разные люди есть, — говорит Митрич, — и глаза у них разные. Но всё же у великого большинства — схожее зрение. Значит, и правила схожие вывести можно.

Вот, к примеру, самые азы: чем меньше предмет, тем короче иди к нему, чтоб увидеть. Лицо человека ближе, чем за двести метров, и не различишь. А хочешь узнать, весёлое оно или грустное, ещё на сотню шагов придвинься.

Сашок начинает на ходу всматриваться из-под ладони в горизонт. Но Мишка Губкин быстрее его замечает вдали неясную точку.

— На коне кто-то бежит, — отмечает Губкин.

— И вовсе нет, — возражает раздосадованный Сашок. — Пеший.

Мальчишки оборачиваются к Митричу.

— Подождём, — говорит старик. — Он к нам движется.

Проходит несколько секунд. Теперь всем видно, что едет конный.

— А что я говорил! — торжествует Мишка.

— Раз ясно, кто это — пеший иль всадник, — говорит Митрич, — значит, до него не больше версты. Не лишне запомнить. Всё это знаешь — на глаз расстояние определишь. Почти без ошибок.

— А вы, Митрич, на сколько — самое далекое — видите?

— Я? — старик лукаво мнёт бородку. — Глаза у меня, Сашок, сейчас слабые. Сейчас я дальше не увижу, как за сто миллионов километров.

Самый младший из Великих Братьев звонко смеётся:

— Скажете же, Кузьма Митрич…

— Не веришь? Я правду сказал. Вот сейчас солнышко вижу. Ночью — звёзды. А до них — огромные тыщи вёрст, Сашок.

— Верно, Митрич… Не подумал я.

— А вот я вам всем что скажу, — вступает в разговор Лёшка. — Чем выше человек над землёй, тем глаз его дальше берёт.

— А ты откуда знаешь? — справляется Сашок.

— Откуда! Откуда! — бормочет, посмеиваясь, Лёшка. — Знаю — и всё.

— Нет, правда, откуда знаешь? — заинтересованно спрашивает Митрич.

— Лётчик мне заезжий сказал, Митрич, — выдаёт тайну Лёшка. — Он говорил: стоишь на земле — только на пять километров видишь. А если залез на столб, скажем, — вдвое больше.

— А если вон на ту сосну забраться? — не унимается Сашок.

— На ту? — соображает Лёшка. — В ней — метров двадцать? Выходит, километров за восемнадцать видно будет. С холмика, с того вон, — и на все тридцать.

— Это, кажется, верно, — подтверждает Митрич. — С самолёта, говорят, на триста километров видно.

Тропа уже давно идёт по равнине, на которой редкими островками высятся одинокие сосны или берёзы, темнеют небольшие уколки. Солнце светит сильно, но уже нежарко, и Митрич предлагает сделать привал.

Все отдыхают и подкрепляются холодным мясом.

Покончив с едой, Лёшка осматривается и спрашивает Ивана Косого:

— Сколько до той вон берёзы, Ваня? До той, старой.

— Метров триста, — помедлив, отвечает Иван Косой.

— Нет, — посмотрев вверх, не соглашается Митрич. — Больше, пожалуй.

— Нет, Митрич…

— Тут нас глаза подводят. А потому ошибка, что солнце — впереди. На самом деле, до берёзы дальше, чем тебе кажется. Было б за спиной солнце — ты как раз бы наоборот решил. Так уж у нас глаз устроен, ребята.

— А ещё отчего ошибки бывают, Митрич? — спрашивает Сашок.

— Ещё?.. Ну, вот, к примеру, стоят две избы. До одной — верста, до другой — верста. Одна — на чистом месте, вторая — у тёмного леса. Какая изба ближе покажется?

— Первая, — неуверенно говорит Сашок.

— Ну, да! Предметы на светлом всегда ближе видятся, чем на самом деле. А то ещё такой пример взять: лежат два камня, большой да маленький. До каждого — по сотне шагов. А ведь большой-то ближе к тебе покажется!

— Очень плохо ночью ходить, — вступает в разговор Мишка Губкин. — Идёшь с рыбалки домой, увидишь огонёк, вот он — рядом. А топаешь, топаешь…

Великие Братья улыбаются молча: «Известно, как Мишка топает…».

— Это правильно, Миша, — неожиданно для всех подтверждает Митрич, — светляк в окне, костёр или пожар ночью хорошо видны, а до них — вёрсты. То же и с предметами, у которых яркие, заметные краски — белые, жёлтые, красные.

— Я сегодня на целый вершок умнее стал! — смеётся Ванька Косой. — Ещё поучиться — и до вас дорасту, Митрич.

— Дай бог, — отшучивается старик.

— Теперь мы уже всё про глаза узнали? — справляется Сашок.

— Нет, пожалуй, не всё. Какой воздух — тоже много значит. Скажем, прошёл дождь, прибил пыль к земле — будто приблизился к тебе предмет, на который глядишь. А в туман или в сумерки «отошёл» он от тебя. Утром и вечером, в холод — лучше видишь.

И это ещё не всё. Человек, или куст, или дом, когда они на равнине, кажутся ближе к тебе, чем на холмах да взгорочках. Оттого, к примеру, другой берег реки ли, о́зера всегда кажется ближе, чем на деле.

А взять такое: снизу вверх глядишь — ближе предмет. Сверху вниз — дальше. Взглянешь на иной подъем — вон крутизна какая! А пошёл — не так уж и страшно.

Внезапно Митрич замечает, что уставший Мишка Губкин старается подавить зевоту. Старик спохватывается:

— Заговорились мы, ребята! Темнота близко. О ночёвке подумать надо.

Все быстро поднимаются с земли, забрасывают за спину мешки и отправляются в путь.

— Бездельники, они всегда раньше всех устают, — ворчит Сашок, неодобрительно поглядывая на Мишку.

— В хорошее место я вас приведу ночевать, — говорит Митрич, делая вид, что не заметил слов Сашка. — В одну рощицу, в которой давным-давно укрывался от непогоды наш полк.

Через полчаса быстрой ходьбы старик останавливается у рощи.

Шумят таинственно на ветру чёрные деревья. Грустно кричит в наступающей темноте козодой: «Тр-уэррр-уэррр-уэррр, тр-тр-уэррр…».

Митрич опускает на землю свой мешок.

Мальчишки не ждут команды. Освободившись от груза, они бегут в чащу собирать валежник и хворост, валить невысокие ёлочки.

Митрич тем временем достаёт из мешка плащ-палатку, гвозди, молоток. Сложив все это у комля сосны, он отправляется за водой.

Пройдя несколько десятков шагов вдоль опушки, старик сворачивает в глубь леса. Перед ним, журча и поблёскивая игрушечной волнишкой, катится ручеёк.

Приметив несколько больших булыжников на берегу и набрав воды, Митрич возвращается к лагерю. Великие Братья уже развели костёр, прямой нож огня бьёт в тёмный безветренный воздух.

— Ты посторожи костёр, — говорит Митрич Сашку, — а мы за камнями сходим.

Лёшка, Иван Косой и Губкин торопливо идут за Митричем. Они не знают, для чего нужны камни, но ведь зря не поведёт их Великий Брат.

Сложив булыжники у костра, мальчишки ждут — не будет ли ещё какого приказа?

Митрич осторожно опускает камень за камнем в костёр, стараясь, чтобы они не мешали гореть дровам. Затем, приладив над огнём ведёрко, садится рядом, поджав по-башкирски ноги. Долгим невидящим взглядом он смотрит в чёрную глубину леса, шевелит губами и изредка даже встряхивает головой, будто отгоняет от себя какие-то воспоминания.

Сашок склоняется к Лёшке и шепчет на ухо:

— Это Митрич войну вспомнил… Да, Лёш?

— Молчи! — тихо говорит Лёшка.

В ведёрке закипает вода. Митрич, очнувшись, трудно поднимается на ноги, достаёт из баночки чай и ссыпает его в кипяток.

Покончив с ужином, покормив голубей и собаку, мальчишки подходят к Митричу.

— Наруби елового лапника, Лёша.

Пока Лёшка стучит где-то по соседству топором, Митрич присаживается на корточки у костра. Двумя толстыми палками он выталкивает из огня раскалённые камни и передвигает горящие головешки в сторону. Потом осторожно пробует ладонью землю там, где был костёр, и удовлетворённо кивает головой. Земля здесь — сухая и тёплая.

Но, видно, и этого ему кажется мало.

— Ночи сейчас ещё холодные, — говорит он не то ребятам, не то себе. — Потеплее постель надо сделать.

Митрич достаёт лопату. Но Иван Косой тут же берёт её у старика.

— Где копать?

— Вот тут, где костёр был.

Косой выкапывает небольшую яму, Митрич сталкивает в неё горячие камни, и яму тут же забрасывают тёплой землей.

— Барская у нас постель будет! — радуется старик.

Лёшка приносит огромную охапку елового лапника, кладёт его на тёплую землю. Потом уводит ребят за собой — надо принести остальные ветки.

Разложив ровным широким слоем весь лапник, Митрич достаёт палатку. Он крепит её верхними концами к соснам, нижние концы привязывает к невысоким кустам. Получается навес, косо, под углом, прикреплённый к деревьям.

В почти погасший костёр подбрасывают новую охапку хвороста и дров.

— Вот теперь нас никакой холод не проймёт. И снизу тепло, и сбоку — от костра, и сверху.

— Сверху? — задирает голову Сашок.

— Сверху. От палатки, Сашок. Жар вверх идёт, а палатка будет бросать его вниз. Потому и натянули мы её косо.

Через несколько минут в лагере наступает почти мёртвая тишина. Беззвучно спят притомившиеся ребята, дремлет Стрелка, изредка подрагивая то одним, то другим ухом, спят в клетке голуби, прижав головки к груди и встопорщив перья.

Только Митрич не спит. Мало ли какие мысли могут придти человеку в голову, если в мирную, спокойную ночь привелось ему попасть на те самые земли, в те самые леса, где воевал он когда-то.

Но вот Митрич взглянул на костёр и поднялся на ноги. Подложив в огонь дров, старик уходит на опушку и долго вглядывается в тихую бездонность неба.

«И завтра, — думает он, — не испортится погода. Нет плохих примет. Звёзды теплятся зеленоватым светом, вокруг луны вон какое голубовато-белое кольцо. Меж деревьями уже ползёт туман, а дым от костра поднимается к небу «палкой». Да и роса с вечера выпала крутая. Значит, ничто не помешает походу — будет вёдро».

Митрич чувствует, что веки начинают тяжелеть, ноги уже плохо держат тело, и старик спешит к палатке.

Пристроившись к Сашку, он с наслаждением закрывает глаза и сейчас же засыпает.

Загрузка...