Тайная сторона Игры

2

Сашка не хвастался — слух у него и в самом деле был отменный. Вот и сейчас он слышал, что говорили на другом конце телефонного провода. А вот как тезка Аз подошёл — не слышал. Умел тезка Аз ходить тише кошки.

— Александр Александрович, не в службу, а в дружбу! Дело-то заковыристое, никому, кроме Вас, не под силу, — дребезжал голос из ниоткуда.

— Да, Сигизмунд Викентьевич, но, мне кажется, мы днём обо всём уже договорились.

— Договорились, договорились, голубчик. Но вот какая штука: пропал третий эшелон!

— Пропал?

— Бесследно! Как и в первых двух случаях, коменданта эшелона встретили доверенные люди — ну, вы понимаете, кто.

— Догадываюсь.

— И не только встретили. Отдали приказ и устный, и письменный. После чего все, за исключением машиниста и кочегара, эшелон покинули. И — всё. Сорок вагонов пшеницы, тысячи и тысячи пудов хлеба — исчезли! Опять! Я этого не перенесу! Вы понимаете — буквально не перенесу!

— Я понимаю, понимаю.

— Так я могу на вас рассчитывать, голубчик?

— Я, Сигизмунд Викентьевич, некоторым образом на службе…

— Приказ Феликс Эдмундович подпишет, вы не сомневайтесь. Ведь дело и его касается. Да что подпишет, уже подписал, я знаю наверное. Ну, вы понимаете…

— И это понимаю.

— Если хотите, и Лев Давыдович мандат даст.

— Хочу. Но кое-что мне необходимо получить именно от вас.

— От меня? Все, что угодно, хоть отряд латышских стрелков.

— Польских? Немецких? Латышских? Чешских?

— Любых. Даже китайских.

— Большой отряд?

— Двенадцать человек прямо сейчас. С грузовиком и пулемётом.

— Возможно, позже, пока они ни к чему.

— Но мне держать их в полной готовности?

— Держите, — подумав, согласился Арехин.

— Вы меня воскрешаете!

— Да, сейчас мне нужно овса.

— Овса?

— Да, обыкновенного овса. Для лошадей. Концы большие, разъездов много, а у моих рысаков овёс на исходе.

— Овса… — Орехин понял, что с овсом, в отличие от латышских стрелков, дело обстояло сложнее. — Ах, чего уж. Пришлю овса, много. И людского фуражу тоже. Прямо сейчас. Только, прошу, вы уж постарайтесь. Три эшелона! Да с меня голову снимут!

— Я постараюсь, — Арехин положил трубку на рычаг.

Накануне тезка Аз выглядел уставшим, посеревшим, Сашка даже подумал, уж не прицепилась ли инфлюэнция. Или с питанием у тезки совсем плохо. Но сейчас Арехин был полон бодрости и сил.

Верно, пообедал где-нибудь в хорошем месте и отдохнул.

Они вернулись к себе.

Тезка прошелся по комнате, постоял перед окном — сейчас, по ночному времени было оно зашторено не для полутьмы, которую так любил Арехин, а исключительно ради тепла. Преграда уличным ветрам. Конечно, окна и законопатили, и бумагами заклеили, а всё одно — тянет стужей.

Арехин штору отодвинул — не полностью, слегка, и стал смотреть в тёмный провал ночи.

— Э… — решился подать голос Сашка. — Стрелков ждете? Или овса?

— Просто смотрю. Мало ли… Вдруг перепутают. Овёс себе, а стрелков — нам. Как в прошлый раз, приехали прямо домой. Страху жильцы натерпелись, вспоминать стыдно. Думали, ликвидационный отряд.

— В прошлый раз?

— Не по линии МУСа, а тоже… не в службу, а в дружбу…

— И теперь — в дружбу?

— Теперь напишут официальный приказ с печатями и подписями. Вы же слышали: тысячи пудов зерна. Найдем, глядишь, и нас премируют пудиком-третьим.

— А куда оно делось — зерно?

— В этом-то и проблема. Один за другим в Москву прибывают эшелоны с хлебом — и исчезают.

— Как это?

— С паровозом, вагонами и поездной бригадой. Паровозы-то, я думаю, рано или поздно найдутся, а вот зерно… Да и люди при зерне не для того сейчас пропадают, чтобы через неделю вернуться.

— А латышские стрелки… То есть китайские…

— Эшелонами воруют не ловкачи-карманники, даже не лихие налётчики сам-три, сам-пять. Впятером, положим, угнать эшелон можно, а дальше? Самое удивительное, Александр, что зерно нигде не появилось. Спекулянты стонут — нет зерна, ни за какие деньги нет. Значит, украсть — украли, а дальше? Судя по всему, действует организация, умная, жестокая, со стальной дисциплиной. Это не уголовщина, это идейный противник. А, как говорит мой знакомый любитель шахмат, против идейных противников латышские стрелки — штука архиполезнешая, особенно если латыши — китайцы.

— Вот этого я совсем не понял, — признался Орехин. — Как это: латыши — и китайцы?

— А тут и понимать нечего. Поначалу отряды особого назначения, готовые ради революции выполнить любой приказ, комплектовали из латышей. Но латышей на всю революцию не хватает, поэтому стали брать чехов, немцев, китайцев. Последние считаются самыми лучшими для проведения карательных и устрашающих акций.

— Карать — это да, карать — это хорошо. А кого мы будем карать?

— Мы будем устрашать. Наших противников

— Устрашать тоже хорошо. А кто наши противники?

— Знал бы… Поэтому со стрелками придется годить, но отвергать их помощь с порога нельзя. Мало ли когда нужда в них станет. И потом, высшее начальство будет спокойно: раз уж дело до латышских стрелков дошло, значит, работа идёт со всем революционным рвением и старанием. И какое-то время беспокоить, теребить и вмешиваться в дело не будет. Вмешиваться — от слова мешать, а зачем, чтобы мешали сверх неизбежного? — Арехин ещё раз выглянул в окно.

Спустя минуту Сашка услышал звук мотора.

— Они? Латышские стрелки?

— Нет. Это товарища Оболикшто на «Руссобалте» доставили. В смысле — подвезли.

Сашка, сколь не вглядывался во тьму, разглядеть не мог не то, что товарища Оболикшто, даже автомобиля не увидел. Темно, да ещё в кабинете какой-никакой свет, хотя штора его и приглушает.

Через минуту по пустому коридору раздались гулкие шаги, и тут Сашка узнал товарища Оболикшто по походке. Тот сначала в свой кабинет зашёл, но не задержался, а прошел к ним.

Вид товарища Оболикшто стращал не хуже китайских латышей: лицо чёрное, под глазами мешки, да пребольшие, а в самих глазах огонь лютой революционной ненависти ко всем бандитам, ворам и прочим паразитам.

— Нам поручили срочно разобраться с хлебными эшелонами, — сказал он вместо приветствия.

Арехин выдвинул стул, хороший, крепкий, предлагая сесть товарищу Оболикшто. Действительно, товарищ Оболикшто едва на ногах держался — от усталости, верно, потому что зазеркальем от него не пахло.