Тайная сторона Игры

4

— Уточкин — это кто? — спросил Сашка самый, казалось, обыкновенный вопрос.

— Летчик. В небе на аэропланах летал.

— А этот, стало быть, троюродный брат?

— Может, и родной.

— Что ж от родства бегает?

— А происхождение? У Семена Уточкина родители — купцы, а это теперь страшнее душегубов.

— А…

Сашка подумал, что купцы — те же душегубы, первой, второй и третьей гильдии. А у тезка Аз родители тоже не из пролетариев. А ничего, жить можно. Как знать, чем завтра обернется. Вот он, Орехин, как ни крути, в бедняках навсегда, и через то почет и уважение обеспечено и ему, и детям, ежели заведутся, и внукам — ну, если сдуру с какой дворянкой-купчихой не сойдутся. Авось не сойдутся. Скоро их, купчих-дворянок, и вовсе изведут. Или сами отомрут, потому что временя зимние, всяким персикам-виноградам полный и окончательный конец. Вымерзнут.

Но печурка в ногах грела исправно, и Орехин допустил, что вдруг и не вымерзнут. В оранжерее останутся, как в доме Арехина. Но потом выглянул наружу, и понял — не уцелеют оранжереи. Им ведь, оранжереям, обогрев нужен, стекла всякие, уход. А кому ухаживать?

Тезка Аз что-то сказал кучеру, но Сашка прослушал. Он все о машинке думал, о машинке дознания. Действительно, бить не нужно. Культурно. Током пощекотал, и все. Интересно, больно? Очень больно? Больнее, чем ногой в живот? А в зубы? Больно, конечно, раз всё в говнищах в той камере допросной. Зато ни синяков, ни переломов, и зубы целы, а говнища, что говнища, взял да и смыл водой.

Они остановились у здания большого, с башнею. Не Сухаревской, нет. Обыкновенной башней. А вокруг — заметенные рельсы. Депо, догадался Орехин, хотя на самом деле это было отделение управления железных дорог.

Они подъехали опять к боковому ходу, только лампочка не горела. Да и незачем, рассвет на дворе. Парадные ходы, они большущие, враз выстудят здание. А маленькая, боковая дверь и студит маленько.

Их никто не встречал. Не Чека. Но Арехин шел уверенно, будто не раз и не два был здесь. В отличие от Чека никто не кричал, и кровью не пахло, а пахло — слегка — сыростью. Вот весна придет, тогда сырости станет побольше, а так — мороз ведь.

И шли они не в подвалы какие, а выше, на второй этаж, на третий. Становилось светлее — из окон.

Арехин отыскал нужную дверь, постучал.

Сашке послышалось что-то невнятное, но тезке оказалось довольно, и он дверь открыл.

— Здравствуйте, Максимилиан Леонардович!

— Это ты… — над большим старорежимным столом возвышался могучий торс, увенчанный большой кудластой головой (тезка Он недавно читал Луи Буссенара). — А я думаю, кому сюда понадобилось спозаранку?

Максимилиан Леонардович соскочил со стула и оказался невысоким человечком, почти карлой. В плечах, однако ж, широк. И руки крепкие, узловатые, такими руками кочергу узлом завязывать на шее мировой контры.

Сейчас карла о мировой контре не беспокоился. Просто подошел к буржуйке и положил туда немного дровишек, почти щепочек. Однако ж тепла печурка давала в аккурат: чайник на буржуйке тихонько тянул заунывную песню.

— Чайку? Шиповник, самое нужное по погоде.

— Чайку можно, — согласился Арехин.

Карла достал стаканы в оловянных, а, может, и серебряных подстаканниках, из особой деревянной коробочки с двойной крышкой особой же ложкой (на этот раз даже позолоченной, если целиком не золотой) высыпал по стаканам заварки и залил кипятком.

Запахло весной, но не сырой, а майской, вольной.

Эх, была, не была — и Орехин выложил сухари и сахар. Клаве он другое даст, как найдут эшелоны. Премия будет большая. А хоть и не премия.

— Гусар, молодой человек? Это хорошо, — одобрил карла.

Чай они так и выпили — вприкуску, и сухариками закусили.

— Теперь перейдем ко второму пункту программы, — объявил карла, — что там у вас, Александр Александрович?

— Смертельный номер. Пропажа трех эшелонов с хлебом, — и Арехин обстоятельно рассказал о случившемся. Орехину понравилось. Он сам все знал, но рассказать бы не смог. Или смог?

— Значит, состав остановился у станции Камир-Товарная, охрану распустили, а поезд якобы погнали к складам… Ревхлебсклад — значит, к складам Филиппова. Но до Филиппова ни одно зернышко не дошло, так?

— Мы еще на этом складе не были, но можно считать доказанным — так.

— Значит, эшелон куда-то свернул.

Орехин не сдержался:

— Это ж не заяц — петли делать.

— Э, молодой человек, куда зайцу до наших московских петель, — карла подошел к стене, потянул шнур. Занавески раздвинулись, и показалась карта.

— Перед вами — Москва. Жирные красные линии — это обычные железнодорожные пути. Зеленые — узкоколейки, голубые — подземка, она вообще более в проекте, так что останавливаемся только на красных. Впечатляет?

Да… Напутано было — запросто не распутать.

— Помимо того, что железная дорога связывает все вокзалы, как пассажирские, так и товарные, она подходит к депо, к заводам, к складам мирного и военного времени, к речным пристаням, к проектируемым объектам особого назначения — и это только те линии, на которые получены официальные предписания. После пятнадцатого года начали экстренно прокладывать эрзац-линии — на год, на два, чтобы ускорить отгрузку боеприпасов и снаряжения. То ж и после февральского переворота. С другой стороны, часть путей снимали, занимаясь тришкинизацией.

— Чем, простите? — не удержался тезка Аз.

— Созданием тришкиного кафтана: тут отрежем, там пришьем. Во всяком случае, по Москве проходит приблизительно триста пятьдесят верст широкой колеи. Есть где затеряться составу, не правда ли? Одно, правда, может помочь: угоняли составы, вероятно, не для того, чтобы прятать. То есть может и быть такая ненависть к большевикам, чтобы это зерно просто сжечь. Но хлебных пожаров не было. Монархисты, анархисты, кадеты и прочие политические противники, скорее, устроили бы бесплатную раздачу хлеба — вон, мол, большевики его, хлебушек, в Германию собираются угнать, а мы — для народа отбили. Под этой маркой можно новую бучу заварить. Но никаких хлебных раздач не намечается. Наконец, хлеб и в самом деле могли отправить в Германию или Венгрию, но в этом случае уж точно это дело вам бы не поручили. Ну, и я бы знал.

Остается одно.

— Что? — почти одновременно спросили тезка Аз и Он.

— Хлеб похитили для того, чтобы съесть. Только и всего.

— Сто вагонов… Кто ж может съесть сто вагонов хлеба?

— Ответьте на этот вопрос, тогда и загадки никакой не будет. Полагаю, вам понадобится паровоз? — вдруг сказал карла.

— Да. Паровоз с бригадой, ну, и вагон. Или даже два. Этакий миниэкспресс.

— Бумага от Дзержинского есть?

— Есть.

— Пайки? Кочегар, он без пайка ничего не стоит.

— Прикажите получить.

— И прикажу, как же иначе.

— Вот на поезде и получим. Человека три-четыре дайте.

— За пайками? Да хоть сто!

— Ста не нужно. Троих вполне достаточно.

— Надеюсь, вы не рассчитываете этаким путем найти похищенное? Приехать на поезде и застать всех врасплох.

— Надеяться-то надеюсь, но не рассчитываю, верно. Просто хочу посмотреть, как это могло случиться. Проникнуться атмосферой.

— Покататься на паровозе, — рассмеялся карла. — Извольте садиться, экипаж подан.

— Как так?

— А у меня всегда под парами один составчик. Мало ли… Вдруг кто из вождей захочет покататься. Или какое деликатное поручение исполнить. Вот вам и от меня мандат, — карла черкнул что-то на старорежимного вида бланке. — В иные дни я бы вам три состава нашел за три минуты, уж поверьте.

— Верю.

— А сейчас, после революции, после разгона ВИКЖЕЛя специалисты перевелись. Я не об инженерах даже. Машинисты, смазчики колес, кочегары — все заняты на бронепоездах и прочем, связанным с фронтом. Остатки водят гражданские составы. Следить за хозяйством буквально некому. Но попробуем, попробуем… Не иголка все ж, сядешь — не уколешься.

Кучера они оставили ждать, накормив коней распоследним овсом. А сами побрели по путям к ожидавшему паровозу.