Тайные пороки

Глава 9

В превосходном расположении духа следователь Казанской части вошел в свой кабинет. Он мурлыкал себе под нос песенку, которую вчера исполняла ему его милая Лялечка, разгоряченная ужином в ресторане с шампанским и цыганами. Даже в интимной обстановке, когда они остались одни, актрисочка искусно оттягивала момент полного сближения и, принимая знаки внимания, неожиданно впадала в творческий экстаз, хватала гитару и, перебирая струны, пела легкую французскую песенку. И чем долее мучительница оттягивала час наслаждения, тем более разгоралась страсть в сердце Тернова, тем более обворожительной казалась ему Лялечка. Была там и одна такая минутка, когда в сознании Павла Мироновича даже сверкнула отчаянно смелая мысль — а не жениться ли на Лялечке?

Теперь, напевая под нос милый французский мотивчик и снимая шинель, Павел Миронович вполуха слушал обычные приветствия курьера, заменившего заболевшего письмоводителя. Он размышлял о том, что Россия еще не доросла до истинного прогресса. Он, Павел Миронович Тернов, конечно, готов бы был жениться даже и на какой-нибудь камелии, не то что на актриске, — но общество не поймет его благородного порыва! Это в свободной и просвещенной Америке так естественно и с пониманием общество отнеслось к последней матримониальной моде: миллионеры, банкиры, воротилы бизнеса косяками идут под венец с уборщицами, официантками, поломойками, проститутками… Когда еще дозреет до такой высоты демократии Россия?

Павел Миронович с нетерпением ожидал своего помощника, Льва Милеевича Лапочкина. Тот должен был вчера встретиться с невестой покойного Ардалиона Хрянова, опытный сыщик наверняка сумел извлечь из разговора новые факты, которые помогут раскрыть это таинственное дело.

— Запрос в Саратовскую губернию отправлен? — рассеянно спросил Тернов курьера, навытяжку стоявшего у стола письмоводителя. — Ответ есть?

— Так ведь только вчера отправили по телеграфу, — оправдывался покрасневший курьер, — еще небось только сейчас на стол тамошнего начальства легла бумага.

— Безобразие! — буркнул Тернов, усаживаясь на свое уже порядком потертое кресло. — В нашей сонной провинции дела ведутся как при царе Горохе. Ямщик в прошлом веке быстрее бы доскакал туда и обратно, чем запрос по телеграфу ходит.

Курьер виновато молчал.

— Надо подать Государю доклад, — важно заметил Павел Миронович, — о необходимости устройства прямого телефона между столицей и Саратовом.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — отрапортовал курьер.

— Кажется, ты не рад? — подзадорил Тернов подчиненного. — Думаешь, уйду я на повышение? И тогда тебе не будет такой вольницы как при моем либерализме?

— Я служу Царю и Отечеству, — ответил курьер, видавший на своем веку немало сумасбродного начальства, и из консерваторов, и из либералов. — И как испокон веку заведено, тяну свою лямку. Должен начальнику на стол с утра положить бумаги — кладу аккуратной стопочкой. Справа — свежие утренние газеты, слева — сводки происшествий за минувший день.

— Ладно, не обижайся, — после вчерашнего удачного свидания Павел Миронович хотел видеть вокруг себя только счастливые лица, сам готов был всех облагодетельствовать. — А рапорты агентов еще не готовы?

— Дописывают, с минуту на минуту будут. Дозвольте осведомиться о готовности.

Курьер с позволения начальства выскользнул за дверь, и Тернов погрузился в газеты. Читал он их по своей особой методе: статьи о политических вопросах и сообщения о дворцовой жизни — внимательно, вдумчиво. Вести из провинции — бегло, нетерпеливо. Объявления о новшествах — с карандашом в руках, подчеркивая адреса и фамилии: для последующего внесения в картотеку потенциальных преступников. Уголовную хронику — придирчиво. Сразу после нее — переходил к полицейской сводке. Сравнивал тексты сообщений, гневался, если газетчикам становилось известно слишком много. Особенно — если речь шла о делах, расследование которых еще не было завершено.

Утренние газеты на этот раз сообщали немного из криминальной сферы. О смерти Ардалиона Хрянова кратко упоминалось в полицейской хронике: найден труп в прачечной, с проломленной головой.

Павел Миронович повеселел. Ему очень не хотелось, чтобы пресса пронюхала про красный бантик и кочергу. Поднимут вой о засилье социалистов, о том, что теперь беззащитной женщине и в прачечную войти страшно.

Из других происшествий заслуживали внимания немногие: фельдшерица железной дороги ударила по лицу инженера — оба арестованы с чердака дома на Овсянниковской украдено стираное исподнее мещанина Б. из проруби на Неве извлечено тело молодой женщины с ножевой раной в спине возле Пассажа нападение хулигана на журналиста Ч., провожавшего даму. В последнем случае пострадали два случайных подростка. В заведение мадам Горшениной ворвался сумасшедший, устроил погром — был на месте осмотрен врачом, связан и отправлен на освидетельствование. Бесследно исчез сын чиновника Пряхина.

Павел Миронович опять переметнулся к делам государственным, к думским отчетам. Депутат Государственной думы Пуришкевич получил подметное письмо с оскорблениями и угрозой поквитаться с ним на музыкальном вечере вагнерианцев, а Дума создала комиссию по нравственной чистоте, в которую пригласила графологов — чтобы доказать причастность к этим угрозам депутата Милюкова.

Знакомая фамилия заставила Тернова напрячься, настроение испортилось. С Милюковым состоял в переписке и Ардалион Хрянов! Не стал ли ветеринар жертвой громил Пуришкевича? Его архаровцы тоже разгуливают в сапогах — а именно такой следок и обнаружен в прачечной!

— Доброе утречко, Павел Мироныч! — раздался от дверей бодрый голос Льва Милеевича Лапочки на.

Однако вид помощник дознавателя имел несвежий.

— Вы плохо себя чувствуете? — взглянул исподлобья на Лапочкина следователь.

— Никак нет, господин Тернов.

Лапочкин уселся на стул перед столом начальника и отирал платком, зажатым в левой руке, испарину со лба. В правой руке он держал листки бумаги.

— Что у вас там? — нетерпеливо спросил Тернов. — Давайте бумаги сюда. Что это?

— Рапорты наших агентов, — ответил, протягивая листки через стол, помощник, — успел пробежать глазом. Есть кое-что и подозрительное. Обратите внимание, в чайную к Немытаеву вчера поздно вечером приходили Аграфена, соседка Ардалиона, и кузнец Пурыгин, долго беседовали.

— Что ж здесь подозрительного? — рассеянно спросил Тернов, переворачивая листок. — Наверное, о поминках с хозяином беседовали, смерть Хрянова обсуждали.

— И то верно, — философски откликнулся Лапочкин. — Только в отчетце сказано, кузнец какой-то пакет сунул костюмерше. Под столом, тайком.

— И что?

— Агент проследил за Горячкиной. Она стояла перед дверью Ардалиона. Долго рассматривала опечатанную дверь. Не собралась ли проникнуть в квартиру?

— Совсем ты меня запутал, Лев Милеевич, — сказал с досадой Тернов. — Что еще?

— И еще есть. Аграфена-то, на ночь глядя, отправилась через весь город пешком. И куда б вы думали? В приют для бездомных кошек. Там, оказывается, заседает этот самый Союз либеральных ветеринаров.

— И что же она там делала?

Павел Миронович старался скрыть нарастающее возбуждение. В мозгу его проносились безумные картины ночного разврата ветеринаров. Тем, наверное, актрисы не по карману — а вот костюмерши…

— Павел Мироныч, — Лапочкин понизил голос и оглянулся на дверь, — дело-то политическое. Союз ветеринаров — либеральный! Кузнец с «Сименса» тоже может в антиправительственной ячейке состоять, еще с пятого года. Может, Аграфена — связная? А Ардалион убит за то, что пронюхал об их замыслах и сообщил в Думу, Милюкову?

— А почему именно Милюкову? — не понял Тернов. — Логичней было бы — Пуришкевичу. Пуришкеич либералов не любит.

— Нет, Павел Мироныч, логичней — Милюкову! Он может всю мировую общественность поднять! Кроме того, Милюков в фаворе у самого Коцюбинского!

Тернов, пытаясь осознать глубину выводов своего мудрого помощника, от напряжения свел брови.

— А о каких гнусных замыслах вы говорите, Лев Милеевич?

Лапочкин почесал затылок, прищурился, как бы раздумывая, говорить ли уж молодому начальнику всю правду до конца или повременить?

— Знаете, что вызывает у меня наибольшее подозрение? — наконец спросил он интригующе.

— Что?

— А вот именно это — нестандартность маскировки!

— Маскировки?

— С одной стороны — безобидные бантики. А с другой — союз либеральных ветеринаров с «сименсовскими» кузнецами, обогащенный опытом театрального костюмера. Весьма неожиданно: никто ни в чем предосудительном не заподозрит!

Тернов недоверчиво уставился на своего помощника.

— Не слишком ли вы усложняете версию? — наконец изрек он. — По-моему, схема чрезмерно замысловатая. По такой схеме любой замысел трудно осуществим.

— Ошибаетесь, Павел Мироныч! — Лапочкин вскочил. — Я сегодня всю ночь голову ломал. Мы обязаны предотвратить самый страшный из замыслов негодяев. Ардалион — лишь первая, случайная жертва. Агнец, так сказать, принесенный на заклание у алтаря свободы.

— Прошу вас, Лев Милеевич, друг мой, не изъясняйтесь красиво! — взмолился Тернов. Он уже начинал злиться, ему казалось, что помощник специально каждый раз не договаривает самое главное, чтобы начальник лишний раз убедился, что незрел еще для своего служебного кресла.

— Я ведь вчера, Павел Мироныч, посетил меблированные комнаты госпожи Будановой, — сказал помощник со значением.

— Ну и что? Что вы там накопали?

— А накопал я там немало интересного, — не смог скрыть самодовольства Лапочкин. — Во-первых, там крутился шафер Тоцкий. А из отчета нашего агента следует, что этот субчик, Тоцкий, был на заседании либералов-ветеринаров. По описанию сходится. Во-вторых, осмотрел я апартаменты несчастной невесты — мадемуазель Толмазовой. Повсюду красные бантики. Девушка-то, похоже, неравнодушна к учению социалистов. Есть и еще кое-что. На ночь глядя явился к мадемуазель Толмазовой еще один подозрительный молодчик — журналист Самсон Шалопаев из «Флирта».

— Вот тут-то ничего удивительного нет, — возразил Тернов, — его, верно, госпожа Май направила, хочет предложить безутешной невесте другую кандидатуру для брака.

— Если бы! — хитро прищурился Лапочкин. — Юнец-то явился не с предложением, а с презервативом в кармане! А презерватив-то был тоже с красным бантиком!

— Возмутительно! — неискренне строго сказал Тернов, пронзенный мыслью, что его Лялечке такая пикантная мелочь весьма бы понравилась. — И где нынешняя молодежь только добывает такую гадость?

— Сказал, что на выставке женских гигиенических средств в Пассаже. — Лапочкин нагнул голову, чтобы скрыть невольную улыбку. — Вообще-то я думаю, что в этой шайке такой опознавательный знак: маленький красный бантик. Для конспирации. Конспирация, знаете ли, большой выдержки и самообладания требует. Не всем дано. Несчастный юноша, Самсон, был деморализован вконец: еще бы, обнаружил при всех склонность к блуду на идейной почве. Даже уверял меня, что у него начались галлюцинации.

— Пытался запутать следствие?

— Может, и так. Во всяком случае, бормотал, что по оконному карнизу ходят гуськом мышки с красными бантиками на шее. И каждая из них в юбочке.

— Притворялся пьяным?

Лапочкин выдержал паузу.

— Может, и так. Но меня не проведешь. Я, конечно, сделал вид, что ему поверил. Но ночью у меня в сознании все соединилось — ветеринары-либералы, костюмерша, кузнец и мышки.

— А при чем здесь Ардалион Хрянов? — в нетерпении стукнул ладонью по столешнице Тернов.

— Я уже закончил, Павел Мироныч, — кротко сказал Лапочкин. — Ардалион был убит, поскольку проник в суть замысла с бантиками. Мадемуазель Толмазова приручала мышек. Мадемуазель Горячкина шила им юбочки. Кузнец Пурыгин делал на заводе клетки, для мышек и для кошек. Либеральные ветеринары под покровом ночи заражали приютских кошек какой-нибудь гнусной болезнью.

Тернов непроизвольно выдохнул:

— Сифилис?

— Возможно. Или проказа.

— Зачем? — Брови следователя поползли вверх.

— Вот здесь-то мы подошли к самому главному, Павел Мироныч, — Лапочкин тяжело вздохнул. — Думаю, шайка хотела запустить зараженных мышей в Государственную Думу!

Тернов в изумлении открыл рот.

— Они же ручные, — начал втолковывать начальнику Лев Милеевич, — да в юбочках, да в бантиках. Людей не боятся. Депутаты, конечно, брали бы их в руки, играли бы с ними в ходе прений. Ну и понимаете, какие последствия? — Лапочкин понизил голос до шепота: — Все депутаты вскоре оказались бы в лепрозории!

Тернов наконец закрыл рот.

— Чушь, — решительно отмел он версию подчиненного. — Мышек быстро пожрали бы кошки, их в Государственной Думе развели полчища.

— Но тогда сифилисом или проказой заразились бы кошки Государственной Думы, — печально сказал Лапочкин. — А они во время прений на колени депутатам вскакивают! Все равно — эпидемии не миновать!

— Где же выход? — недоуменно спросил испуганный Тернов.

Лапочкин встал, прошелся из одного угла кабинета в другой, затем снова сел.

— Выход злодеи продумали! И еще как! Представляете, в Думе начинается эпидемия, одного за другим наших политических светил отправляют в лепрозорий. С каждым днем редеют ряды государственных умов! И тут группа либеральных проходимцев, то есть ветеринаров, объявляет через прессу, что она в состоянии спасти интеллектуальную элиту Российской империи! Еще не заболевшие депутаты, дрожа от ужаса, собираются на внеочередное заседание. Приезжает сам Государь! Принимается решение: на место погибших законодателей кооптировать спасителей! Дать им руководящие посты! Продвинуть Россию в сторону цивилизованного мира!

— И как же, как же это сделать? — Тернов в нетерпении наклонился к помощнику.

— Очень просто, — ответил Лапочкин. — Ведь эти ветеринары-либералы в приюте для бездомных кошек наверняка вывели породу кошек, которым зараза не страшна. Достаточно доставить в Таврический этих хвостатых спасителей, либеральные кошки сожрут опасных мышей — и не заболеют! И Россия будет спасена!

Тернов схватился за голову.

— Но, Лев Милеевич, Милюков тоже либерал! И он мог бы погибнуть! Неужели ветеринары-либералы покусятся на своих?

— Так-то оно так, но либерал он недостаточно либеральный. Либеральная мысль должна от слов переходить к делу. А Милюков не хочет. Видимо, Ардалион предупредил письмом Милюкова о грозящей опасности — за что и был убит.

— Надо ехать в Государственную Думу, искать подтверждения вашей версии. — Павел Миронович физически ощущал, какая ответственность ложится на его плечи. Разговор измотал его, от утренних светлых мыслей не осталось и следа, он чувствовал страшную усталость, но готов был продолжить сложную интеллектуальную работу. — Ответьте мне, дорогой Лев Милеевич, если вы уверены, что дело обстоит таким чудовищным образом, почему вы не приняли мер, чтобы доставить сюда участников гнусного заговора? Где мадемуазель Толмазова? Где Тоцкий?

— Мадемуазель Толмазову я хотел сегодня привезти сюда самолично. Утром ездил в меблированные комнаты Будановой, но девушка домой не явилась. Наверное, скрылась.

— Ушла в подполье вместе с Тоцким?

— Вряд ли. Скорее всего, мадемуазель Толмазова — вообще не мадемуазель Толмазова. То есть не дочь саратовского помещика.

— На основании чего вы делаете такой вывод?

— Основание есть. В ее апартаментах я обнаружил гимназические учебники третьего класса.

— Ну и что?

— Госпожа Буданова и ее сын Митя уверяют, что мадемуазель Толмазова занималась с детьми. А дети-то учатся в последнем классе! Зачем им повторять курс третьего?

— Действительно, ерунда какая-то. А эти Будановы — из сочувствующих социалистам?

— Скорее всего — сын, а мать его прикрывает. Но главное, я сделал неожиданный вывод: это Митя с товарищами учили невесту Ардалиона латыни, истории древнего мира и ботанике. То есть она — не она. Злоумышленница жила под чужим именем!

Тернов покрылся испариной.

— Лев Милеевич! Дорогой! — взмолился он шепотом, округляя глаза. — Никому не слова! Какое чудовищное гнездо мерзавцев! Как бы не пронюхал Коцюбинский! Он же во всем обвинит градоначальника! А почему вы думаете, что она сбежала? Может быть, Тоцкий ее убил и сбросил в прорубь, вон в газете напечатали про какую-то утопленницу!

Лев Милеевич встал.

— Тоцкий ни при чем. Он в коридоре дожидается. Я вчера еще велел ему прийти сюда для допроса. Если б убил — не пришел бы.

— Вы правы, — кивнул Тернов, — но почему ж до сих пор молчали?

— Простите, Павел Мироныч, хотел сначала ввести вас в курс дела, чтобы подручней вам было с негодяем беседовать. Да и ему полезно помучиться неизвестностью, ослабнет нравственно, так мы его и раскусим быстрее.

— Вашими бы словами.

Павел Миронович смахнул в верхний ящик стола служебные бумаги, подальше от глаз подозреваемого. Шея его затекла, и он сделал несколько вращательных движений головой. Выпрямил спину. Положил локти на столешницу.

Лапочкин открыл дверь в коридор и пригласил Тоцкого, а сам отошел к окну, чтобы наблюдать оттуда за малейшими изменениями лица либерального ветеринара.

Тоцкий двинулся прямо к столу следователя. Лицо помятое, глаза ввалились, но платье в порядке, отглаженные брюки, сюртук, чистенькая рубашка не из дорогих.

— Честь имею представиться — Евгений Львович Тоцкий, ветеринар. Прибыл по просьбе господина Лапочкина.

— Садитесь, — холодно кивнул Тернов. Минута прошла в абсолютной тишине, Павел Миронович пытался сформулировать вопрос, который убил бы наглого негодяя наповал. — Милостивый государь, — сказал железным голосом следователь, — вам придется поехать в морг для опознания тела утопленницы.

Тоцкий вздохнул с облегчением.

— Всегда готов, если это поможет следствию.

Не ожидавший такой реакции, Тернов смолк. Прошла еще одна тягостная минута.

Внезапно от окна раздался голос Лапочкина:

— А не знаете ли вы, милостивый государь, куда исчез стеклянный слоник с бантиком?

Тоцкий порылся в нагрудном кармане сюртука и протянул Тернову молочно-белую фигурку.

— Ардалион дал мне сам, когда я ехал к мадемуазель Толмазовой. Она должна была узнать шафера по слонику.

Лапочкин и Тернов многозначительно переглянулись.

— А разве господин Хрянов не дал вам фотографию невесты? — осторожно спросил следователь, наблюдая за выражением лица подозреваемого.

Тоцкий смутился.

— Фотографию дала мне сама мадемуазель Толмазова. Я только вчера с ней познакомился, когда приехал, чтобы везти в церковь. Не скрою, был поражен ее красотой и кротостью. Видимо, переусердствовал в комплиментах. Помнится, я даже сказал, что и сам бы женился на ней хоть сию минуту. Мадемуазель была так добра, что подарила мне фотографию, которую отправляла для объявления в журнал «Флирт». Ардалион-то фотографию ей вернул.

— И фотография тоже лежит у вас в кармане? — спросил от окна Лапочкин.

— Разумеется. — Тоцкий пожал плечами. — Желаете взглянуть?

Он достал из кармана фотографию и протянул ее Тернову.

Лапочкин приблизился к столу и тоже склонился над снимком.

— Лицо мне кажется знакомым, — пробормотал Тернов, — очень красивое, эротичное.

— Я тоже где-то встречал эту барышню, — Лапочкин нахмурился, — только вспомнить не могу. Жаль, если именно она лежит сейчас в морге.

Тоцкий встал, на его глаза набежали слезы.

— Верните мне фотографию, — попросил он, — пусть она мне напоминает о моем упущенном счастье.

— Упущенном или убитом? — Тернов с сожалением расстался с фотографией.

— Упущенным, — сказал неожиданно жестко Тоцкий. — А если мне суждено кого-то убить, то будет это поручик Бешенцов!