Тайные пороки

Глава 19

— Все в порядке, — объявила госпожа Май, выскальзывая из массажного кабинета и потряхивая в воздухе договором, который минуту назад написал в присутствии следователя и его помощника господин Либид. — Теперь мы можем покинуть эту тюрьму.

Она передала документ Эдмунду, шагнула к заплаканной даме у камина и обняла ее. Черноглазый господин, вышедший следом за издательницей «Флирта», искоса наблюдал сцену утешения.

— Дорогая, этому кошмару в вашем салоне настал конец Ваши материальные и моральные убытки господин Либид возместит сию же минуту.

Эдмунд Федорович вынул из кармана портмоне и послушно отсчитал кругленькую, по мысли Тернова, сумму. Хозяйка салона приняла купюры. Не пересчитывая, положила их на каминную доску, достала из-за манжеты носовой платочек и высморкалась.

— Теперь я свободна, — заявила, по-кошачьи потягиваясь, госпожа Май и игриво глянула на следователя. — И могу вплотную заняться вами, Павел Мироныч.

— Сочту за честь, — прохрипел запунцовевший Тернов.

— Вот и отлично, отлично, — проворковала госпожа Май. — Эдмунд, ты готов? Мы покинем эти застенки в сопровождении служителей закона. Так безопасней.

Черноокий господин, насмешливо взиравший на госпожу Май, с места не двигался.

— Подайте мне руку, господин Тернов, — распорядилась госпожа Май и, опираясь на спешно предоставленную ей руку молодого следователя, покинула холл косметического салона.

Следом за парочкой поплелись Лапочкин и господин Либид.

Но на этом милости, расточаемые следователю госпожой Май, не закончились. В гардеробной она доверила именно ему накинуть на ее плечи шубу, на его руку опиралась, пока горничная застегивала пуговки на изящных ботиках, из его рук приняла огромную муфту.

— Вот так. Да. Благодарю вас, — приговаривала она с особой, интимной интонацией.

На улице госпожа Май не стала дожидаться, пока мужчины найдут свободного извозчика, а свернула влево и чуть ли не бегом устремилась к перекрестку двух ярко освещенных проспектов, словно опасалась погони. Мужчины с трудом поспевали за ней.

Завидев пустые сани, Тернов бросился едва ли не под копыта неторопливо бредущей лошадки.

Когда седоки разместились и сани тронулись, госпожа Май разверзла уста:

— Дорогой Павел Мироныч, я готова помочь вам в деле с португальским королем. Но я точно знаю, господин Шалопаев не ездил в Португалию. Он лежал с инфлюэнцей в больнице. Шалопаев никак не мог стрелять в португальского короля.

— Нет, Ольга Леонардовна, — с досадой сказал Тернов, — в короля стрелял поручик Бешенцов. Но это информация конфиденциальная.

— Не знаю я такого поручика, — заметила равнодушно Ольга. И, привалясь к Павлу Мироновичу, приблизила губы к его лицу, обдавая его свежим дыханием, хранившим аромат фиалковых лепешечек, которые она, видимо, употребляла. — Впрочем, я не люблю решать важные дела на бегу. Предпочитаю разбираться в них основательно. Может быть, вы согласитесь провести со мной вечер в моей скромной келье?

Следователь, в сознании которого мгновенно вспыхнули отеческие нравоучения седенького контрразведчика, обомлел: неужели коварная красавица расставляет ему сети? Или он уже попал к ней в рабство? Последние полчаса он исполняет все ее прихоти! Но ведь ему необходимо побеседовать с Ольгой!

— И вашего помощника мы тоже делом займем, — продолжила обольстительница, — попросим сопроводить господина Либида в банк, чтобы положить наш ценный документ в сейф, под надлежащую охрану.

Лапочкин смотрел на начальника зверем: ему вовсе не улыбалось прислуживать господину Либиду, который занимался какими-то темными делишками. А тащиться с ним банк означало лишиться намеченного похода в трактир и бутылки хорошего португальского портвейна…

— Олюшка, — встревожился господин Либид, — ты меня извини, я не вправе вмешиваться в твою личную жизнь, но все-таки… Господин Шалопаев, который является предметом ваших забот, как я понял, все-таки на свободе. А вот наш гениальный сотрудник Лиркин сидит в кутузке. И даже в газету попал, в полицейскую хронику… Скандал…

— Я ничего об этом не знаю, — Ольга Леонардовна недовольно свела черные брови. — Он должен писать программную статью для следующего выпуска журнала. Я ему такую честь оказала…

— А он не ценит, не ценит, неблагодарный. Тысячу раз предлагал тебе его уволить. Теперь он арестован за разгром венерологической клиники.

— А что он там делал? В хронике не пишут?

— Нет, Олюшка, не пишут, — продолжал беспокоиться господин Либид, — сегодня среда, а послезавтра все материалы в номер должны быть готовы. Как же ты без программной статьи обойдешься, если твой музыкальный обозреватель останется сидеть на нарах?

— Возмутительная наглость, — Ольга Леонардовна распрямилась, в глазах ее блеснул недобрый огонь, — хорошо, что плетка со мной. Вот поеду сейчас в участок — и исполосую негодяя вдоль и поперек.

— А… а… как же свобода личности? — то ли от возмущения, то ли от обволакивающего его запаха фиалковых лепешечек, которыми пользовалась и Лялечка, Тернов начал заикаться. — Телесные наказания у нас, слава Богу, отменены, тем более в интеллигентных кругах…

— Шутит госпожа Май, шутит, — поспешил вмешаться господин Либид, — плеточку вы ее видели — игрушечная. Смысл в плеточке один — рукоятка у нее превосходная, с уникальной инкрустацией. Дайка сюда, Олюшка, свою игрушку. Так лучше будет.

— Павел Мироныч, вы должны меня понять, — трогательно надула губы чаровница, — я надеялась побеседовать наедине с умным, красивым молодым человеком, поговорить с вами о приятном, а вместо этого придется, видимо, тащиться в участок.

— Дело превыше всего, — сочувственно поддержал ее Лапочкин, довольный, что его начальник избежал цепких ручек хищницы. Все-таки Лялечка лучше — она следователем не командует!

— И опять все самое тяжелое сваливается на плечи беззащитной женщины, — тяжело вздохнула госпожа Май. — Сколько сил придется потратить, чтобы вызволить этого дурака, безобидного по большому счету. Сколько времени! А ведь одного словечка, вашего словечка было бы достаточно, чтобы все уладить…

Госпожа Май являла собою такую трогательную картинку женской слабости и незащищенности, что сердце следователя Тернова не выдержало — он же не зверь какой-нибудь!

— Если позволите, я поеду с вами, — неожиданно для самого себя выпалил он.

Ольга Леонардовна снова качнулась к нему, вынула руку из муфты и пожала его ладонь. Пожатие было таким выразительным — кратким, сильным, страстным, многообещающим, благодарным — что следователь внезапно ощутил себя мужчиной героической складки, всемогущим и всесильным.

— Я позвоню тебе, Олюшка, — сказал вполголоса господин Либид, — завтра.

— А где мы находимся? — как бы очнувшись от прострации, забеспокоилась победительница и стала вытягивать шейку то налево, то направо, вглядываясь в окрестные дома и вывески.

— Эй, стой, стой! — завопил господин Либид извозчику. — Здесь мы с господином Лапочкиным сойдем, отсюда три шага, добежим пешочком.

Вытолкнутый господином Либидом на тротуар, помощник следователя с недоумением и досадой смотрел вслед удаляющимся саням, в которых остались-таки наедине, как того и хотела соблазнительница, молодые люди.

А следователь Тернов смотрел на свою спутницу с восхищением. Ольга Леонардовна была спокойна, на губах ее блуждала неопределенная улыбка. Именно эта улыбка более всего и волновала Павла Мироновича — его Лялечка имела несколько разных улыбок с вполне определенным значением. То была азбука обольщения, арифметика. А госпожа Май, похоже, владела алгеброй. Да и чувства она, похоже, испытывала и возбуждала не такие простые, как его Лялечка. В мозгу следователя мелькнула крамольная мысль о том, что он бы гордился такой любовницей… Но увы! Такие женщины содержанками не бывают, у них — большие планы и большие дела!

— Кажется, участок Спасской части где-то здесь, — Ольга Леонардовна протянула Тернову газету, которую передал ей ранее Эдмунд Федорович — сложенную так, чтобы на виду было сообщение об аресте Лиркина.

Павел Миронович расплатился с извозчиком и помог спутнице сойти из саней. Поддерживая даму под руку, он повел ее к казенному зданьицу, мимо дежурного в кабинет пристава Шумилова.

— Прошу прошения, — заявил уверенно с порога Павел Миронович худощавому лысому человеку, поднимающемуся из-за стола, — нам с вами, Алексей Гордеич, уже доводилось встречаться. Следователь Казанской части Тернов, Павел Миронович.

— Как же помню, помню… Встречались по делу Парамонова… Чем могу служить? — спросил неожиданного визитера хозяин кабинета, однако взгляд его был обращен через плечо следователя — на скромно потупившуюся у дверей величественную даму.

— Позвольте представить вам, любезный Алексей Гордеич, самую красивую даму столицы: госпожу Май, Ольгу Леонардовну.

Пристав одернул мундир, пригладил усы с загнутыми высоко вверх острыми концами, а-ля Вильгельм, по-кошачьи мягко обошел стол и направился бесшумной поступью к даме. Тернов с изумлением узрел на ногах пристава войлочные опорки.

— Позвольте вашу драгоценную ручку, — пристав бережно взял узкую кисть в белой перчатке и с чувством поцеловал ее. — Припадаю к вашим ножкам. И прошу вас покорнейше присаживаться вон на тот стульчик.

Тернов терпеливо ждал, когда пристав, в прокуренных владениях которого такие красавицы явно являлись нечасто, закончит свои галантные маневры. Наконец он получил возможность продолжить:

— Мы решились побеспокоить вас, любезнейший Алексей Гордеич, в неурочный час в связи с одним досадным недоразумением… И надеемся, вы не откажете нам в нашей маленькой просьбе… Нам стало известно, что в вашей темнице томится один арестованный.

— Есть, есть, томится, и не один… — автоматически ответил Шумилов, с жадностью и откровенным восхищением разглядывая госпожу Май: темные глаза с поволокой, сочные губы полуоткрыты, выражение узкого лица — томное, обещающее…

— Я имею в виду господина Лиркина… — уточнил ходатай.

— Передадим завтра дело в суд. В лучшем случае — наложат штраф, а пока пусть поостынет в арестантской.

— Но Алексей Гордеич, — Павел Миронович Тернов очень старался, чтобы его речь звучала солиднее и, главное, чтоб в ней ни в коем случае не проскользнули просительные нотки, — этот арестованный — служащий несчастной госпожи Май. И он болен. Я ручаюсь вам в этом, поскольку самолично беседовал с ним сегодня днем, он уже тогда был в крайнем возбуждении.

— Однако законы Российской империи никому не дозволяют громить частные клиники, даже больным, — напыщенно возразил Шумилов, подкручивая кончик уса ржавым от неумеренного потребления папирос пальцем.

— Но законы Российской империи не исключают милосердия, дорогой Алексей Гордеич, — разомкнула губы госпожа Май, с нескрываемой нежностью глядя на пристава. — Я готова вместе с вами урегулировать эту щекотливую ситуацию… Вы не против, если мы сию же минуту возместим…

— Разве что штраф за буянство, — быстро сориентировался Шумилов.

— Я знала, мы поймем друг друга, — госпожа Май раскрыла извлеченное из муфты сафьяновое портмоне. — Я умею быть благодарной, господин Шумилов. Если позволите, я пришлю для вашей супруги маленький презент — такое же портмоне.

Шумилов поднял тяжелый взгляд на следователя Тернова.

— Но мы бы хотели забрать с собой господина Лиркина прямо сейчас, — пояснил тот.

Шумилов встал и бесшумно ринулся к дверям, за которыми тут же скрылся.

— Если вызовет подмогу, чтобы нас арестовать за попытку дачи взятки при исполнении обязанностей, все отрицать, свидетелей не было, — быстро произнесла Ольга Леонардовна, не повышая голоса.

— Но этого не может быть! — жарким шепотом возразил Тернов.

— Быть может все, — философски отрезала госпожа Май, — самое главное быть ко всему готовыми.

С минуту в помещении царила гробовая тишина. Наконец за дверью послышались шаги, возня, какие-то голоса. Дверь внезапно распахнулась, в ее проеме возникли двое: музыкальный обозреватели журнала «Флирт» и пристав Шумилов, Лиркин упирался, Шумилов держал его за шиворот, и вульгарными, но ловкими пинками в зад загонял в помещение.

— Вот, — с трудом справляясь с одышкой, отрапортовал Шумилов, — доставил, забирайте гнуса.

— Что? — Лиркин с визгом вывернулся наконец из хватки пристава. — Как вы меня назвали? И кому вы меня выдаете? Моим врагам?

— Господин Лиркин, возьмите себя в руки, — цыкнул Тернов, краем глаза заметив, как меняется выражение лица госпожи Май: что-то леденяще-суровое приходило на смену милой томности.

— Нет, нет, ведите меня назад в мою законную камеру, — завопил Лиркин и попытался проскользнуть в дверь, которую загораживал своим туловищем Шумилов. — Я с ними не пойду! Мне на роду написано страдать! И я буду страдать ни за что ни про что.

— Господин Лиркин, — Ольга Леонардовна слегка повысила голос, музыкальный обозреватель обернулся и, видимо, заметил в лице работодательницы нечто, что мгновенно подействовало на него освежающе. — Извольте сесть и объясниться.

Лиркин развернулся, по дуге обогнул госпожу Май, присел на краешек казенного стула, зажав сцепленные пальцы между коленями.

— Что вы делали в венерологической клинике? — строго вопросила госпожа Май.

— Я болен, я ужасно болен, — залепетал Лиркин, не поднимая глаз.

— Вот видите, Алексей Гордеич, мы были правдивы перед вами, — обратился Тернов к приставу, преграждающему арестанту путь к отступлению.

— Зачем вы нанесли урон частной собственности? — продолжила допрос госпожа Май.

— Внезапно рассудок помутился, — застонал Лиркин, — почувствовал себя таким несчастным, таким никому не нужным.

— В каком состоянии статья, которую вы должны представить в номер?

— Материал весь у меня уже есть, но в голове, он-то и сводит меня с ума, разрывает череп, только Фалалея еще не нашел.

— А зачем вам господин Черепанов? — вступил Тернов.

— Для достижения совершенства в своем деле! — крикнул Лиркин, уставившись исподлобья на Тернова. — Но вам этого не понять, не понять.

— Успокоились? — Госпожа Май чуть-чуть сдвинула брови и встала. — Собирайтесь. Повезем вас домой. Отоспитесь и выстроите вашу статью.

Шумилов наконец отошел от дверей и проследовал на свое служебное место, под портрет Николая II.

— Блистательная госпожа Май, — сказал он сурово. — Вы, конечно, хозяйка вашим рабам, но я бы не домой вез этого субчика, а в сумасшедший дом.

— Друг мой, — лицо госпожи Май снова приобрело доверительное и ласковое выражение, — безумие — это всего лишь следствие. А первопричина — в другом. Вы меня понимаете? Визит к венерологу…

— Да что там понимать, — пристав скривился, — бабы ему не хватает, вот и бузит. И в башке у него мутится. И безобразничает.

Тернов побледнел и, шагнув к госпоже Май, понизил голос:

— Я читал, Ольга Леонардовна, в специальной медицинской литературе, что сифилис иногда в мозг перекидывается и человек сходит с ума — вплоть до гениальности.

Лиркин резво вскочил:

— Что вы там шушукаетесь? Думаете, я ничего не слышу? Не надейтесь! У меня абсолютный, музыкальный слух! Решили сжить меня со свету? Так вот вам, выкусите — нет у меня никакого сифилиса.

Госпожа Май медленно повернула отягощенную соболиной шляпой голову, и под ее холодным взглядом Лиркин безвольно разжал сложившиеся в кукиш пальцы.

— Вы нам все уши прожужжали своей гениальностью, — произнесла она зловеще.

— Ну и что? Ну и что? — снова ощерился Лиркин. — Что, гениев без сифилиса не бывает?

— Да отправьте его на экспертизу, — брезгливо предложил Шумилов, — пока всех не позаражал. Слава Богу, гениальность бытовым путем не передается.

— Это насилие над личностью! Я протестую! — Лиркин рухнул на стул, закрыв лицо ладонями.

Тернов склонился к госпоже Май и зашептал ей на ухо:

— Может быть, он ходил к венерологу в связи с половыми извращениями?

— Вы располагаете какой-либо информацией? — насторожилась та, не выпуская из виду сотрудника, плечи которого вздрагивали от бесшумных рыданий.

Тернов кивнул и добавил многозначительно:

— Располагаю. Ночами к нему ходят женщины. Старухи с пачками рваных газет. Подумайте сами — разве это не извращение?

Ольга Леонардовна задумалась. Затем приобняла Тернова за талию и несомненно интимным тоном шепнула:

— Как вы умеете утешить слабую измученную женщину, я вас боюсь. Извращения меня не пугают, а вот болезнь…

— Господа, господа, — подал голос Шумилов, — я надеюсь, мы дело уладили и можем пойти по домам.

— Да, уважаемый Алексей Гордеич, простите, что мы вас задержали, — чрезмерно громко заговорил Тернов, надеясь, что звук собственного голоса поможет избавиться от смущения и волнения, которые вселила в его существо госпожа Май. — Мы отняли у вас так много времени…

Но договорить фразу он не успел, потому что внезапно дверь распахнулась и в комнату ворвался бритый мужчина в расстегнутом пальто с каракулевым воротником и в каракулевой шапке, сдвинутой на макушку.

— А, вот вы где? — завопил он. — Вся гнусная шайка в сборе! Вся банда, которая вступила в сговор с целью моей дискредитации!

— Руки вверх! — закричал Шумилов и в его правой руке его появился выхваченный из кобуры револьвер, нацеленный прямо на неизвестного.

Госпожа Май, чтобы привлечь к себе внимание пристава, позволила себе резкий жест.

— Алексей Гордеич, — произнесла она со злостью, — опустите револьвер. Я сама убью этого типа. Нет, задушу собственными руками.

Она повернулась на каблуках и шагнула к бузотеру.

— Господин Мурин! Что все это значит? Почему вы здесь?

— Нет, почему вы здесь? И вместе с Лиркиным? Вы должны быть в косметическом салоне! Или сегодня — не среда?

— В салоне я уже была. А вот почему вы пренебрегли сегодня гимнастическим залом?

— Я им не пренебрегал! — вскинулся Мурин. — И что вам до спорта?

— Вы вовлекли в эти дела и бедного Самсона!

— Я его не вовлекал! Он больше за вашу юбку держится!

— Не дерзите даме, господин Мурин, — не выдержав, вступился за госпожу Май Тернов. — Из-за того, что вы не занимаетесь воспитанием молодого поколения, им занимаются преступники.

— Лиркин, что ли? — Мурин скривился.

— Не Лиркин, а поручик Бешенцов, — заявил Тернов. — Это вы свели с ним Шалопаева?

— Мурин на все способен, — брызгая слюной, заверещал Лиркин, — он поддерживает переписку с иностранными изданиями и гражданами. Я-то знаю, он в немецком журнале печатался — мне наш берлинский раввин сообщал. Продал врагам описание наших новейших научных разработок.

Мурин позеленел:

— Госпожа Май, — прошипел он, — пока вы меня не задушили, позвольте мне убить этого негодяя. Вам же лучше. Так низко пасть — клеветать на своего коллегу. Следующей будете вы.

— Прошу без угроз в храме правопорядка, — прикрикнул Шумилов, не без интереса наблюдающий сценку из неизвестной ему жизни свободной прессы. — Еще раз повторится — выпишу штраф.

— Так зачем вы сюда явились, господин Мурин? — шагнул вперед Тернов.

— Очень хорошо, что вы здесь, господин Тернов, — сказал Мурин. — Вы свидетель. Рассыпаясь в любезностях перед этой Венерой, вы не понимаете, с каким лицемерным и хищным созданием имеете дело. Она и вас под монастырь подведет.

— Милостивый государь… — возмущенно начал Тернов.

— Не перебивайте меня. Имейте мужество взглянуть истине в лицо. А истина такова. В понедельник, планируя номер, госпожа Май заказала программную статью этому рыжему козлу.

— Нет, вы видели такого антисемита? — отозвался Лиркин, не двигаясь с места. — Господин пристав, запишите в протокол оскорбление личности и разжигание межнациональной розни…

— Заткнитесь, Лиркин, — оборвал его Мурин, — Господин Тернов, только сегодня я понял всю глубину коварного замысла! Этот негодяй за всеми нами следил, чтобы изобразить в своей статье наши недостатки и погрешности. Я почти уличил его. Жаль, задержался в гимнастическом зале и пришел к венерологу, которого порекомендовала мне сама же госпожа Май, поздно — клиника была разгромлена. Господина Самоварова я застал «в слезах и в руинах». Он сказал, что этот Лиркин сначала выпытывал у него, являюсь ли я поклонником музыки Чайковского и ходил ли в детстве на его концерты… А затем разгромил клинику — чтобы я уже вовсе не смог подготовить должным образом свой материал.

— Этот ассимилянт нарушил мое интимное пространство! — выкрикнул Лиркин.

— И в чем же виновата госпожа Май? — не понял Тернов.

— А вы не видите? И погром, и арест, и освобождение — дело ее рук. Ее замысел. И то, что вы все здесь собрались, неопровержимо это доказывает.

— Отлично, — Тернов чувствовал себя призванным защищать прекрасную женщину от несправедливых обвинений. — Теперь мы выслушаем противоположную сторону. Господин Лиркин. Излагайте вашу версию.

Арестант встал, оправил платье и, презрительно оглядев Мурина, произнес:

— Ложь. Полнейшая ложь и клевета. Госпожа Май оскорбила меня еще в понедельник — заказав мне статью, которую и статьей назвать нельзя. Не то что программной публикацией. Рассчитывала, что я не справлюсь с ее изощренным и злоумышленным заданием. Но я не промах. И меня так просто из седла не выбьешь. Я уже близок был к своей цели, я нашел нестандартное решение проблемы. Даже арест мне не помешал. Однако возникло непреодолимое препятствие, и его создала сама госпожа Май.

— О чем вы говорите, господин Лиркин? — нетерпеливо перебил обвинителя Тернов.

— О Фалалее, вот о чем! Или вы не знаете, что он бесследно исчез? Знаете! Отпираться бессмысленно! И тем не менее ничегошеньки не делаете, чтобы его найти! Значит, и вы в сговоре с госпожой Май.

— Он спятил, — Мурин покрутил пальцем у виска, — что избавляет меня от необходимости марать об него руки.

— Зато я об вас руки измараю, — взвыл Лиркин, тряся перед собой побелевшими кулаками. — И вы, и этот ваш Нарцисс-Шалопаев Фалалея спрятали! Господин Тернов, вы же слышали сегодня утром, как Шалопаев не желал посвящать меня в поиски Фалалея. Скрывал, избегал моего общества…

Госпожа Май, поморщившись, обратилась к репортеру:

— Гаврила Кузьмич, так сегодня в гимнастическом зале Самсона не было?

— Не являлся, Ольга Леонардовна, могу на Евангелии поклясться, — шутовским тоном отозвался тот.

— На Евангелии обычно клянутся предатели, — не мог уняться Лиркин. — А вы и есть предатель Царя и Отечества. Зачем в гимнастический зал ходите?

— Чтоб не быть такой сосиской, как вы! — снова усмехнулся Мурин.

— Подумайте, господин Тернов, хорошенько подумайте, — знаток предателей умоляюще сложил ладони на груди и вытянул шею в сторону следователя, — зачем эта бездарность тренируется? Зачем мышцы накачивает? Кулаки оттачивает? Я знаю! Чтобы пополнить ряды боевиков Пуришкевича!

Тернов отпрянул и непроизвольно ответил:

— Но ведь Пуришкевич как раз за Царя и Отечество!

— Зато он против евреев! — выкрикнул Лиркин.

— Довольно! — хлопнул кулаком по столу багровый пристав Шумилов. — Прекратить балаган! Здесь вам не Государственная Дума!

Госпожа Май властно взмахнула рукой.

— Господин Шумилов, выдворите этого буяна вон! За шиворот! Пинками!

— Не смейте! — завизжал Лиркин. — Я сам уйду! Но вы еще об этом пожалеете!

Он двинулся к дверям, и госпожа Май крикнула ему вслед:

— И Фалалея не ищите! Он будет только в пятницу!

Когда дверь за музыкальным обозревателем захлопнулась с грохотом, от которого посыпалась штукатурка с потолка, следователь Тернов укоризненно сказал:

— А от вас, господин Мурин, такого нахальства я не ожидал.

— С волками жить — по-волчьи выть, — ответил хмуро тот.

— Надеюсь, вы не будете преследовать этого несчастного? — попытался вразумить журналиста Тернов. — Он серьезно болен.

— Да на кой черт он мне сдался, — скривился Мурин. — Позвольте и мне откланяться. Придется теперь из-за него идти Шекспира читать.

— А вы разве его еще не читали? — язвительно улыбнулась госпожа Май.

— Читал, но не с точки зрения венерологии, — репортер сдержанно поклонился работодательнице и мужчинам. — Из-за этого разгрома Самоваров теперь не желает рассказать мне о секретах своего врачевания, основанных на образе Венеры в поэме «Венера и Адонис».

Когда Мурин покинул кабинет, воцарилось глубокое молчание.

Пристав Шумилов глядел на госпожу Май с состраданием. Затем достал из кармана пачку купюр, совсем недавно извлеченных из сафьянового портмоне красавицы, со вздохами отсчитал от них половину и протянул бывшей владелице:

— Тяжела ваша жизнь, бедная Ольга Леонардовна. Возьмите-ка эти деньжонки, возьмите. Мне так мучиться не приходится. А вам, как я понимаю, немало трат предстоит на лечение сотрудников.

Ольга Леонардовна, не жеманясь, приняла купюры, подхватила под локоть следователя Тернова и пообещала с подлинным чувством в голосе:

— Я не забуду вашу бесценную душу, Алексей Гордеич, будьте уверены. Прощайте.

На улице Павел Миронович понял, что госпожа Май находится не в том настроении, чтобы приглашать его к себе для разговоров в интимной обстановке. Втайне он сначала обрадовался, потом почувствовал легкое огорчение.

Впрочем, он остался на высоте и ничем не уронил своего достоинства. Он довез госпожу Май до редакции журнала «Флирт». На прощание очаровательная дама, молчавшая всю дорогу, улыбнулась ему устало, но со значением.

Когда же владелица журнала попала наконец в свои апартаменты, перед ней возник конторщик Данила.

— Ну, красавец, — сказала она, скидывая шубу ему на руки, — докладывай. Какие новости.

— Новостей особенных нет.

— Фалалей объявлялся?

— Еще не было.

— А наш шустрый стажер? Спит?

— Где-то бегает, еще не воротился.

— Явится, меня не беспокой. Я устала. Ужин снеси ему в буфетную.

— Слушаюсь, золотая моя барынька. Здесь еще письмецо имеется.

— Мне?

— Нет, Самсону Васильевичу. От барышни. Зовут Мария Жуковская.

— Ну-ка давай сюда, гляну, что там.

Данила быстро подал начальнице листок, видимо, заготовленный ранее. Госпожа Май лениво развернула страницу и прочла:

«Дорогой Самсон Васильевич! Хоть наше свидание в доме скорби прервалось таким неожиданным образом, санитар сказал мне, что вы — известный в городе человек. Я на вас не сержусь, хотя вы меня оставили, и, надеясь на нашу дальнейшую дружбу, посылаю вам маленький забавный презент, который дала мне моя безумная подруга — он касается реформирования просвещения…»

— Что за презент?

— Да чушь собачья, — ответил торопливо Данила, — в конверте была мятая бумага.

— Не буду читать, надоели сумасшедшие. — Госпожа Май вернула конторщику листок, зевнула. — Мне надо хорошенько отдохнуть. Вечером завтра прием.

— А какие указания на утро?

— Утром ко мне придет господин Платонов. Буду завтракать с ним. Долго. Прошу тебя, Данила Корнеич, никого не пускать. Даже господина Либида…