Морозный колючий воздух, пропитанный живыми городскими запахами, пробрался в легкие Самсона Шалопаева. Вопреки ожиданиям организм его вдруг потерял вялость и расслабленность, что накопились за недели болезни. Низкое солнце било в глаза, под ногами похрустывала ледяная корка, затянувшая утреннюю слякоть.
— Укутай горло получше, — услышал Самсон рядом голос друга. — Идти можешь?
— Не только могу, но и хочу! Хочу идти по городу, смотреть на красивых женщин в нарядных шубках, на их румяные щечки.
— Экий ты романтик, братец, — думая о чем-то своем, пробубнил Фалалей.
— Станешь романтиком, когда две недели проведешь в лапах сестер-евангелисток.
Фалалей присвистнул и повлек собеседника по тротуару вперед.
— Так ты не в Боткинских валялся? А в Евангелической больнице? Впрочем, она ближе да и побогаче. Любит тебя Ольга. Денег на тебя не жалеет! Ну смотри, теперь расплачиваться придется! Натурой.
— Одним грехом больше, одним меньше, — сконфуженно откликнулся Самсон, щурясь на солнце.
Фалалей расхохотался.
— Так тебя там сестрички не милосердием лечили, а другими местами? То-то ты с лица схлынул.
— А что я мог сделать? В бреду был! В жару метался, сил не было отбиваться! Как я теперь в глаза своей Эльзе гляну! Она мне измены не простит!
— Ну об измене у тебя на лбу не написано, — развеселился пуще прежнего Фалалей, — а потом, ты ведь еще не нашел свою возлюбленную, может, никогда и не найдешь.
— Найду, — обиделся Самсон. — Лучше бы помог другу.
— Фотографию ты мне показывал, помню. Но не встречал таких, а то бы на руках тебе принес! Ха-ха-ха!
— А куда мы идем? — спросил Самсон.
— Уже пришли! В ресторан, друг мой! Обедать! Не все ж соловьев баснями кормить!
Самсон хотя и не отставал от фельетониста, но продолжал с ним пререкаться.
— Но госпожа Май велела нам отправляться к этой… невесте покойника.
— Подождет, никуда невеста не денется, — цинично отмахнулся Фалалей и помог Самсону размотать шарф.
В Приказчицком клубе, облюбованном петербургскими журналистами, Самсон уже бывал с Мурычем. Ему здесь нравилось: зеркала, пальмы, мраморные аркады вдоль стен, будто и нет зимы за зеркальными окнами, наполовину затянутыми желто-зелеными портьерами с золотой бахромой, будто всегда здесь лето. Да и журналистов в ресторане знали в лицо, привечали особливо, вот и теперь шустрый официант подхватил их у входа и проводил в обеденный зал, устроил неподалеку от камина, принял заказ, порекомендовал удачно получившийся сегодня ростбиф.
В ожидании заказа Фалалей пояснил:
— Гуляем в честь твоего исцеления. Для меня это праздник.
— Спасибо, — расчувствовался Самсон. — Кажется не две недели, а целую вечность провалялся с инфлюэнцей. Забыл, что значит пообедать по-человечески… Но госпожа Май….
— Пойми, дружище, невеста должна поплакать, пережить свое горе, — озираясь в поисках знакомых лиц, втолковывал Фалалей. — Откуда такая бесчувственность? Мало того, что венчание сорвалось! Мало того, что жениха убили! Мало того, что полиция сейчас там душу несчастной мотает! Так еще и мы пожалуем! Нате, здравствуйте, радуйтесь!
— Но Ольга Леонардовна рассердится!
— Не рассердится! Как ты не понимаешь? Она спектакль для дурака с розаном сыграла! А мы статистами там выступали! Будет она такой ерундой заниматься! Сам знаешь, любого вокруг пальца обведет, считай, ветеринар у нее уже в кармане. И молчать будет.
— А мы?
— Что мы? — Фалалей милостиво кивнул официанту, поставившему на столик первые закуски и, главное, чуть запотевший хрустальный графинчик с прозрачной до голубизны жидкостью. — А мы сейчас пообедаем и поскачем на выставку гигиенических средств, как нам и было сказано на редакционном совещании. Завтра, может, к невесте наведаемся. А послезавтра — к Тоцкому, заодно и на поминках погуляем…
— И все-таки я бы предпочел съездить к невесте, — упрямо повторил Самсон. — Вдруг там откроется какое-нибудь преступление по страсти?
— Вряд ли, — прожевав кусок белорыбицы, возразил Фалалей, — там падших мужчин нет. А тема номера — именно падшие мужчины. Нет там и моих любимых изменников или изменниц. Мне сейчас делать нечего. Слушай, а может, ты мне о своей Эльзе поподробнее расскажешь, а я про твою измену с евангелистками напишу?
— Я тебе как другу сказал, а ты… — обиделся стажер.
Он уже раскаивался в том, что две недели назад, когда они с Фалалеем отмечали успех статьи «Балет и Сатана», проговорился, что ищет Эльзу — слишком крепким шампанское оказалось!
— Да я шучу, не бойся! А впрочем, я, знаешь, могу так написать о тебе, что никто и не узнает — даже мать родная! Ты же уже убедился в моих талантах! У меня золотое перо! Меня сам Коцюбинский похвалил!
— А кто такой Коцюбинский? — Самсон перестал жевать и вытаращился на Фалалея.
— Ты не знаешь Коцюбинского? — делано изумился Фалалей. — Да не робей! Тебе ведь еще некогда было со светилами знакомиться! Коцюбинский — журналюга, он каждый день в своем листке, который германские банкиры финансируют, разделывает под орех петербургского градоначальника! Мальчишке двадцать лет — а такие зубки успел отточить! Все его боятся!
Самсон помолчал, покрутил в пальцах рюмку с водкой, выпил и сказал ядовито:
— Благодарствуйте, Фалалей Аверьяныч, мне пока одной Ольги Леонардовны хватит. С каждым днем все больше ее боюсь. Какая-то она стала необычная…
Фалалей, подхватив на вилку маринованный лучок, согласно кивнул.
— Мы, когда ты заболел, номер о падших женщинах выпустили. Я в десяти борделях побывал! Ну и впечатления, скажу тебе! Райское наслаждение! Ходил как в тумане. Лишь неделю назад заметил, что Майша как-то необычно выглядит. И безрукавочка эта меховая очень ее красит. Данила сказал по секрету, что вечерами она ездит ТУДА…
— Куда — туда? — не понял Самсон.
— Ну наверх куда-то, — отмахнулся Фалалей, — то ли к Императрице, то ли к самому Императору…
— Не может быть! — воскликнул ошарашенный Самсон.
— Может! — перешел на шепот Фалалей. — Во дворце есть еще и черногорочки, те тоже меховые безрукавочки носят… Может, к ним…
Самсон представил себе Ольгу Леонардовну в кругу царственных особ — о, она могла вскружить голову любому великому князю!
— Станет чьей-нибудь морганатической супругой! — шипел Фалалей, яростно расправляясь с ростбифом. — Сразу забросит «Флирт»! Сдохнет журнал! И мы все на улице окажемся!
— А что если тебе написать о каком-нибудь падшем великом князе? — неожиданно для себя предложил Самсон.
— Здорово! — хлопнул друга по плечу фельетонист. — Отличная идея! С меня причитается! А пока давай за Майшей последим! У нас времени на все хватит!
Самсон, уже не воспринимая всерьез мгновенные прыжки мыслей своего наставника — от одной идеи к другой, от одного замысла к другому, — спорить не стал.
— Ты, Фалалей, лучше расскажи мне, что вы там с Платоновым натворили. Из сегодняшнего собрания я ничего не понял.
Фалалей злорадно потер руки и хохотнул.
— Да уж, наворотили мы. Журнал чуть не прикрыли. Больно воодушевила нас тема номера: духовное возрождение падшей женщины. Ладно, давай еще по рюмочке, и рассказываю по порядку. Платонов где-то отыскал блудливую вещичку, «Дневник кушетки». Ну перевел да и зарифмовал. Представляешь, поэмка, в которой предмет мебели, то есть кушетка, исповедуется перед читателем, кто, когда и как на ней грешил… Очень смешно получилось. Майша тиснула в разделе юмора. Но кто знал, что этот самый «Дневник» запрещен к печати! Что тут началось! Ольгу к цензору вызвали, потом пригласили в Синод! Она клялась и божилась, мол, ничего не слышала о запрете на «Дневник», и вообще, наш стихотворно-платоновский дневник — самостоятельное произведение, и на него запрет не распространяется. Но сатрапы были непреклонны.
Самсон удивился:
— А ты тут при чем?
— А я, брат Самсон, тоже отличился. — Сытый Фалалей довольно откинулся на спинку стула и утер кончиком салфетки усы. — Ко мне тоже муза явилась, и я в рифму накатал поэмку — о Саломее и Ироде. Ну в том смысле, что плясунья иудейская — падшая женщина, так низко пала, что голову Иоанна Крестителя потребовала… Высшее проявление падения. К тому же у меня там все сочеталось с моей генеральной темой — изменой. То есть эта самая Саломея предалась блуду с царем Иродом, который в силу сего адюльтера изменил своей жене Иродиаде.
Самсон захлопал ресницами.
— И как же ты при этом сумел спасти Платонова? И за что благодарила тебя Ольга?
— Как — за что? Если б не моя поэмка, журнала, считай, уже бы и не было. А так как среди наших читательниц есть поклонницы Гришки Распутина, то они и показали святому старцу мой труд. Не поверишь, позвонили от старца и пригласили Майшу в их вертеп.
— Вот это да! Неужели Ольга Леонардовна согласилась?
Фалалей опрокинул в рот рюмку водки и крякнул.
— Не только согласилась, а молнией помчалась! Правда, господина Либида с собой прихватила. Потом рассказывала, что старец благодарил ее за то, что она открыла глаза российскому народу на истину.
— А она открыла? И что за истина? — От удивления Самсон сыпал один вопрос за другим.
— Все через мою поэмку! — Лицо Фалалея являло пеструю гамму владевших им чувств: самодовольство, легкое тщеславие, лукавство. — Старец считает, что Ольга велела мне вскрыть дворцовый заговор: плясунья Кшесинская по наущению врагов просила у царя иудейского, то есть у нашего Государя, с которым состоит в порочной связи, отрубить голову Распутину. Ну это, как ты понимаешь, фигурально. То есть враги России замыслили убить Гришку, а если что-то с ним случится, ясно кто виноват: Кшесинская, падшая танцовщица.
Самсон открыл рот:
— Потрясающе! Какие интересные события я пропустил! Так журнал наш остался на плаву благодаря Распутину?
— Правильно мыслишь, братец. — Фалалей снисходительно кивнул. — Ольга говорила, что старец нацарапал записочку куда надо — вмиг претензии к «Флирту» смолкли. Вот так-то. Отблагодарил. Но мне кажется, что Ольга ему еще и приглянулась.
— Распутин, верно, Ольгу и ко Двору представил, — догадался Самсон, — через черногорочек. Теперь все ясно. И эта ее меховая кацавеечка…
— Думаю, и плеточка ее из того же круга, — хмыкнул Фалалей, — черногорочки-то дикие совсем, цивилизация их вовсе не коснулась.
Самсон сложил салфетку и тяжело вздохнул.
— И все-таки счастливая Ольга! Вращается в таких высоких кругах! А мы — все с какой-то низменной реальностью имеем дело. Вот и сейчас какие-то ветеринары под ногами путаются. Хочешь не хочешь, а поручение Ольги придется выполнять.
— Ладно, поехали, — неожиданно легко согласился Фалалей. — Чего без толку сидеть? Еще есть время — в Пассаж успеем.
Молодые люди, полные сил и жажды движения, покинули ресторанный зал. На улице уже кое-где зажглись фонари: в январе темнеет рано.
До Пассажа, благо он находился недалеко, оба сочли за приятное удовольствие прогуляться пешком. Правда, и такой короткий путь не уберег их от ощутимо крепнущего морозца. Более всего страдали от холода щеки и ноги, не спасали и галоши, надетые на модные туфли с тонкими подошвами.
В Пассаже народу было немного, а мужчин — раз, два и обчелся.
На специальных стеллажах были выставлены книги. Одна из них — «Тайные силы и любовь» обещала, судя по рекламе, всякому, кто ее купит, дать возможность овладеть любым непокорным сердцем. Дочь Страны Восходящего солнца Тоначивара Масакадо делилась своими секретами в брошюрке «Отчего я так красива и молода?». Большим успехом пользовалась книжонка доктора Приклонского «Взгляд врача на предохранительные средства». Рядом со стеллажами расположились витрины с причудливыми баночками, флакончиками, тюбиками — кремы, лосьоны, умывания для красоты и гигиены глаз, для нежности кожи и цвета лица, волшебные средства, рекомендованные женщинам лучшими зарубежными и отечественными эскулапами — для сна, для успокоения нервов, для увеличения веса, бюста.
Молодые журналисты внимательно осматривали главные достопримечательности выставки: не витрины с предметами женской гигиены, хотя и среди них встречались прелюбопытные штучки, а посетительниц. Самсон ходил за Фалалеем, и тот полушепотом сообщал юному другу фамилии узнанных им дам.
Потом Фалалей увлек своего спутника к разделу «Гигиена брака», название которого украшал и красноречивый рисунок — Психея глядит в лицо спящему Амуру.
Подходить к витринам с презервативами, предохранительными шариками, губочками, приборами дамы, видимо, стеснялись. И Фалалей, не понижая голоса, объяснял Самсону, чем презервативы из нервущегося шелка отличаются от подобных изделий из рыбьего пузыря.
— Пылинка в презервативе, что камешек в ботинке, — хохотнул Фалалей и тут же шепнул Самсону: — Смотри-ка, лишь одна женщина в Петербурге не имеет глупых предрассудков.
Самсон искоса взглянул в указанном направлении: вполоборота к нему стояла статная женщина, ее можно было бы назвать и тучноватой, если бы не тонкая шейка, стянутая строгим воротничком, и не тонкая талия, подчеркивающая тугую пышность телесных прелестей. Лицо женщины скрывала вуалетка, но по ряду характерных признаков Самсон догадался, что отважная эмансипэ весьма молода. Рядом с ней топтались два юнца в гимназической форме. Они что-то сердито говорили своей спутнице, иногда бросая косые взгляды на других посетителей.
— Вот это да! — шепнул стажеру Фалалей. — Не познакомиться ли нам с этой милашкой? Кажется, она и сама без предрассудков, и уже занялась эротическим воспитанием подрастающего поколения. Как ребятам повезло! Я в их возрасте еще и знать не знал, что такое средства предохранения.
Самсон зарделся — он тоже как-то еще не удосужился изучить технологию безопасного греха.
Подталкивая друга, Фалалей двинулся к прекрасной посетительнице.
— Какая чудная выставка! — говорил он, приближаясь к живописной группке и бросая взгляды на выставочные экспонаты. — Как жаль, что я ничего в этом не понимаю!
Оказавшись вблизи незнакомки, Фалалей расплылся в добродушнейшей улыбке.
— О, пардон, мадемуазель! Господа! Позвольте составить вам компанию! Прогресс ныне достиг значительнейших высот — вот и мой друг, известный поэт, пришел сюда в надежде увидеть петербургскую Венеру — и он ее увидел! Мадемуазель, позвольте представиться: Фалалей Черепанов! Почту за честь поцеловать вашу ручку.
Пока фельетонист крутился вокруг прекрасной незнакомки, смущенный Самсон, едва поспевая умом за словоизвержением друга, поглядывал на гимназистов. Напрасно Фалалей скинул их со счетов и пытался оттеснить: юнцы смотрели на непрошеного незнакомца с нескрываемой злобой.
Красавица приподняла вуалетку и приветливо улыбнулась Фалалею: безмятежное лицо озарилось светом огромных глаз, потом взор потупился, и на атласные розовые щечки легла тень от длинных ресниц.
— Вы — настоящий поэт? — ласково спросила красавица, склонив головку в сторону Самсона.
Потрясенный юноша словно испытал удар током — именно так, именно с такой интонацией и с таким наклоном головы обращалась к нему его Эльза. Но его милая тайная жена вызывала в нем умиление — а эта… Вспышка животной страсти помутила разум стажера журнала «Флирт».
— О драгоценная незнакомка, да — он поэт, во всяком случае, ямб от хорея, как говорил Пушкин, отличить может. Но и он, и я хотим знать еще больше! Хотя бы столько же, сколько знают ваши юные друзья. Просветите нас, умоляю!
Хотя Фалалей трещал без умолку и выглядел как безобидный шут, юные друзья красавицы внезапно проявили крайнюю нелюбезность.
— Какого черта вы, милостивый государь, пристаете к порядочной женщине? — гневно спросил белобрысый, встав между Венерой и Фалалеем.
— Вас сюда никто не приглашал, — заявил второй, рыженький и толстенький, поправляя на курносом носике круглые очечки.
— Да что я такого сказал? — изумился Фалалей. — Я просто тоже хочу получить консультацию у мадемуазель. Возможно, я вам кажусь стариком, мои юные друзья, но я тоже жажду прогресса и просвещения, в том числе и в половом вопросе.
— Знаем мы ваш прогресс, — злобно парировал блондин, — сначала плодите падших, а потом к милости призываете.
— У него кольца на руке нет, — скривился рыжий очкарик. — И потрепанный. Сразу видно, по борделям ходит, способствует расцвету продажной любви.
— Но здесь ваши гнусные замыслы не осуществятся, — белобрысый заслонил собой незнакомку, — я сейчас позову полицию.
— Как вы разговариваете со взрослыми, молокососы? — перешел в наступление Фалалей. — Как ваши фамилии? Вы из какой гимназии? По какому праву разгуливаете в таком месте? В кондуит захотели?
— Дай, Егор, я ему сейчас врежу, — предложил очкарик, — а ты зови полицию, скажи, что пристает пьяный хулиган, а мы защищаемся.
— Форменная клевета! — ахнул деморализованный Фалалей. — Самсон, что ты молчишь?
Самсон молчал не только потому, что не знал, как участвовать в перепалке с неизвестными юнцами, почти его ровесниками, но и потому, что красавица не отводила от него взгляда — приглашающего, призывного, полного эротического томления. Он был словно загипнотизирован.
— Павлик, я устала, и я есть хочу, — лениво протянула невозмутимая красавица, опуская вуалетку.
— Вон с дороги, падаль, — прошипел белобрысый Егор, шагнув к Фалалею, и фельетонист непроизвольно попятился.
Подхватив волоокую красавицу под локотки, наглые гимназисты поспешно покинули поле боя. Побитые журналисты оторопело смотрели им вслед.
— Не желаете ли ознакомиться с коллекцией импортных презервативов? — раздался сбоку голос служащего. — Есть новые модельки, шелковые, с миленькими бантиками.
— Какие еще бантики? — вздрогнув от неожиданности, не сразу понял фельетонист. — Самсон, Самсон, ты слышал, что они сказали?
— Поскольку день заканчивается, — не отступал назойливый служащий, бубня за спиной Фалалея, — могу предоставить товар со скидочкой, значительной скидочкой. Есть и презервативы, защищающие от сифилиса… Очень прочные…
— Что ты к нам лезешь? — Разъярившийся фельетонист повернулся на каблуках на сто восемьдесят градусов и схватил служащего за лацкан пиджака. — Ты что не видишь, что мы не женщины? А твоя выставка — выставка каких средств? Средств женской, женской гигиены. Не забыл? Вот пусть бабы презервативы и покупают! — Он повернулся к Самсону, достал из кармана блокнот и карандаш и дрожащим от злости голосом приказал: — Самсон, дружище, напомни мне, как их зовут. Петруша? А первого?
— Не помню, — сказал стажер, — а разве они представлялись?
— Эй ты, как тебя там, — переполненный жаждой мщения Фалалей вновь бросился к служащему. — Ты к ним подходил? Имена их знаешь? Как даму зовут?
Служащий в раздумье уставился на блокнот Фалалея. Наконец вымолвил:
— Так вы газетчик? Журналист?
— Ну да, да, журналист, — торопил его Фалалей, — что с того? Напишу я про твои презервативы! Только говори быстрее!
Служащий сделал знак Самсону — приблизиться — и прошептал, когда оба склонили к нему уши:
— Одного кличут Павлом, а второго — Егором. А даму — не знаю. Только мальчишки ее пупсиком называли.
— Вот черт! — с досадой воскликнул Фалалей. — Толку от тебя не добьешься! Иди уж.
Разъяренный Фалалей повлек Самсона к выходу.
— Куда, куда ты бежишь? — спрашивал на ходу стажер. — Зачем так быстро?
— Знаешь что? — Фельетонист на секунду остановился. — Я не знаю, что я хочу сделать. То ли сию же минуту убить щенков. То ли прямо сейчас изнасиловать их пупсика.
— Ты что? Ты с ума сошел? — Самсон схватил его за рукав. — Или ты пьян?
— Ничего я не пьян! — заявил Фалалей, вырываясь и продолжая путь. — Но только меня зло берет, что один щенок назвал меня падалью, а другой откуда-то знает, что я по борделям ходил. И почему, почему эта красотка этим щенкам отдается, а мне — не может? Да я прямо сейчас…
Фельетонист договорить не успел, ибо, выскочив на улицу, он тут же наткнулся на злополучную троицу: его обидчики стояли под фонарем у края тротуара в ожидании экипажа.
Фалалей бросился к ним, Самсон рванулся было за другом, но тут к фонарю подкатил экипаж с седоком. Седок встал в полный рост, вынул из кармана руку с револьвером — и дважды выстрелил в фонарь. На обледенелую землю посыпались осколки стекла. Неизвестный легко соскочил с экипажа, правой ногой ударил в живот тощего гимназиста, левой — в живот рыжего, а удар рукоятью револьвера пришелся в лоб Фалалею. В следующее мгновение злоумышленник схватил красавицу, бросил ее в сани, выстрелил в воздух еще раз — и сани рванули вперед, оставив потрясенных зевак в шоке и трепете.