Тайные пороки

Глава 11

Следователь Казанской части Павел Миронович Тернов, не желая привлекать к себе излишнее внимание политиков и газетчиков, поехал в Государственную Думу в штатском. Переоблачиться из служебной шинели в цивильное велел и своему помощнику Лапочкину. Тот, правда, рвался в приют для бездомных кошек, чтобы учинить там обыск и обнаружить тайники, где хранятся антиправительственные бумаги, свидетельствующие о гнусном заговоре, но Тернов посчитал, что предприятие это преждевременное и опасное. Тоцкий, если он причастен к подполью либеральных ветеринаров, знает Лапочкина в лицо — как ни гримируйся, разоблачения не миновать, учинят скандал, под шумок уничтожат улики.

Павел Миронович не хотел признаться даже своему помощнику, что главным образом опасается скандала в прессе, менее всего он желал прослыть сатрапом, беспощадно преследующим хоть и сбившихся с пути праведного, но бескомпромиссных мучеников. Да и слишком свежи были воспоминания о том, как под градом нападок либеральной прессы, некоторые полицейские и военные, не выдержав угрызений совести из-за участия в подавлении беспорядков 1905 года, впадали в запойное пьянство, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством.

Единственное, на что согласился Павел Миронович, так это отправить в приют агента под видом санитарного инспектора. Лапочкину ничего не оставалось, как покорно исполнить волю молодого начальника.

К Таврическому они прибыли уже в послеобеденное время — с четверть часа назад началось вечернее заседание. К ограде липли зеваки. Возле самого здания Думы народу было немного: городовые, извозчики у экипажей, шоферы. Внутри же по залам и коридорам сновали какие-то сомнительные личности, по углам толклись группки мужчин, которые переговаривались, курили, смеялись, зорко посматривая вокруг, — как бы опасаясь чужих ушей рядом. Безошибочно — по фотоаппаратам и блокнотам в руках — узнавались в толпе репортеры. Горожане, правдами и неправдами заполучившие пригласительные билеты для гостей, спешили в зал заседаний, на их лицах была написана гордость от сознания причастности к судьбоносным моментам истории, свидетелями которых они сейчас станут.

Разумеется, Тернов бывал в Думе и прежде, и вполне ориентировался в просторных коридорах, знал, куда ведут те или иные высоченные двери и узкие переходы, но никогда еще в глаза ему не бросалось такое количество кошек. В фойе пара беременных мурок безбоязненно путалась под ногами депутатов и служащих, разжиревший рыжий кот растянулся на подоконнике, черная кошечка играла с кистью от шторы, серый Васька угрюмо пытался открыть лапой запертую дверь служебного кабинета, чей-то пушистый хвост мелькнул и за углом. А сколько мяукающих тварей всех мастей скрывается в подсобных помещениях, в кулуарах? Впервые в своей жизни Тернов задумался над тем — а чем же питаются эти кошачьи полчища? Неужели в Думе так много мышей? Или хвостатые хищники дворца законодательной мысли пожирают драгоценные папки с речами и дебатами политических светил?

Стараясь выглядеть неприметным, Тернов поднялся по лестнице и проскользнул в зал заседаний, на хоры, в ложу для публики.

Оттуда хорошо было видно все происходящее внизу. В зале царил полнейший кавардак. Часть депутатов, демонстративно развалясь на скамьях, читала вечерние газеты. Часть — свистела, топала ногами и что-то выкрикивала. Часть — стояла и аплодировала. Немало было и тех, кто шнырял между рядами и по проходам.

Над хлипкой трибуной возвышался оратор. Лысая его голова блестела в ярком свете люстры, коротко стриженная черная борода воинственно торчала вперед, глаза скрывались за круглыми стеклышками пенсне. Павел Миронович сразу узнал Пуришкевича, паладина неограниченной монархии.

— Я уже говорил, и повторю еще раз, — депутат на трибуне дождался, когда аплодисменты и свистки немного утихли, — враг рода человеческого, американский прихвостень Милюков задался целью погубить Россию и русский народ. Милюков ведет за нашей спиной тайные переговоры о продаже американцам Дальнего Востока. Так можно ли допускать предателя на обсуждение оборонных вопросов? За тридцать сребреников продал он секреты наших вооружений своим заокеанским хозяевам! Вчера я потребовал убрать из зала этого негодяя. Я вызывал его на дуэль! Где он сам и где его секунданты? Я был прав, нечем ему крыть правду-матку! Где этот предатель? Его нет! Сбежал!

Речь его прервал шквал аплодисментов, свист, возмущенные крики, шиканье.

Председательствующий за спиной Пуришкевича остервенело зазвонил в колокольчик.

— Господин Пуришкевич, делаю вам замечание. Выбирайте выражения. Еще раз нарушите порядок, будете выдворены из зала заседаний.

— Милюков — и государственная тайна несовместимы! Завтра закрытое обсуждение вопросов просвещения! У нас есть неопровержимые сведения, — Пуришкевич повел рукой на занятые кадетами ряды, — что шайка негодяев во главе с Милюковым готовится нанести смертельный удар всему русскому и в этой сфере! Ни для кого не секрет, что в высшей школе засилье революционеров и инородцев! Ни для кого не секрет, что в совете старост Петербургского университета есть женщина. Эта женщина что-то вроде юридической матки и находится в близких отношениях со всеми членами совета.

Председательствующий вскочил и снова затряс колокольчиком. Шум в зале усилился.

— Довольно опасных экспериментов! — Голос оратора перекрыл и звук колокольчика, и гул в зале. — Довольно лгать и удушать народ, по земле которого ты ходишь! Довольно идти на поводу у полячишки Коцюбинского! Я сделаю все, чтобы спасти Россию от Милюковых и коцюбинских! Убью в честном поединке крысеныша! Не удастся трусу и проститутке Милюкову поставить Россию на колени! Россия кукиш покажет ему: Накося! Выкуси!

— Депутат Пуришкевич, я лишаю вас слова! — председательствующему наконец снова удалось вклиниться в пламенную речь депутата.

— Милюков на заокеанские деньги растлевает российскую прессу! — Оратор проигнорировал слова председательствующего. — Наши журналисты не умеют отстаивать своих убеждений, потому что их у них просто нет! Они, как дрессированные попугаи, повторяют чужие мнения — и чем мнение хуже, тем больше за него платят! Если либеральная пресса здесь, в самом центре Российской империи, так поносит свое Отечество, своего Царя, свой народ, то как же развязывается язык Милюкова за океаном?! Мерзопакостная натура антихриста Милюкова откроется, как только придут к нам стенограммы его лекций в Америке, в стране дьявола! Наш общественный элемент, так называемая интеллигенция русская, в переводе на русский язык — извините за выражение — сволочь…

Зал в единодушном порыве вскочил на ноги, депутаты захлопали, заорали, затопали.

— Пошел вон! Долой! Правильно! Это кабак, а не Государственная Дума! Молодец! Мерзавец!

Павел Миронович не мог понять, кто беснуется от восторга и воодушевления, а кто от ярости и возмущения. Он привстал, чтобы лучше видеть происходящее внизу, с его колен скатилось что-то лохматое.

— Я требую экспертизы антинародных проектов законов по народному просвещению, которые Милюков готовит со своими сообщниками в глубоком подполье! — выкрикнул Пуришкевич.

— Господин Пуришкевич! Я лишаю вас слова! Я лишаю вас права присутствовать на заседании Думы!

— А я не вам подчиняюсь, милюковская вы проститутка, а воле избравшего меня народа! — побагровел Пуришкевич.

К трибуне подскочил толстый депутат с сжатыми кулаками и ринулся к оратору с воплем «Я его задушу своими руками, пустите меня!». Кто-то вцепился руками в пузо избранника и пытался развернуть. Пуришкевич схватил с кафедры стакан с водой и швырнул в голову толстяка, но промахнулся, попал в спинку сиденья, во все стороны полетели стеклянные осколки и брызги воды. Из зала к оппонентам на подмогу бросились сторонники. На зов председательствующего к дерущимся подбежали приставы из охраны Таврического.

— Господин Пуришкевич, вы лишены права участвовать в работе Думы на пятнадцать заседаний. — Председательствующий отер платком пот со лба. — Покиньте зал!

— Не покину, пока не выскажу всю правду! — Пуришкевич стукнул кулаком по трибуне.

— Удалите хулигана из зала.

Приставы, оттеснив помятых участников побоища, двинулись с двух сторон к монументальному Пуришкевичу. Тот принял позу Наполеона и нагло заявил:

— Я обладаю неприкосновенностью личности!

Охрана, коротко посовещавшись, двинулась к оратору. Пуришкевич вышел из-за трибуны, шагнул к краю сцены, уселся на плечи охранников и скрестил руки. Кортеж тронулся с места. Сапоги Пуришкевича мерно покачивались в такт движениям его носильщиков. Шествие достигло центрального прохода, присоединившиеся к нему сподвижники скандалиста составляли почетный эскорт, в сопровождении которого живописная композиция медленно плыла к выходу.

— Уверен, — шепнул за спиной Тернова Лапочкин, — сейчас они вынесут его на улицу, покажут народу триумф истинного героя! Надо же дать возможность репортерам снять это шествие и на фоне зевак, облепивших Таврический.

— Газеты завтра сообщат все подробнейшим образом, — Павел Миронович поморщился, — однако из обличительной речи оратора я не вполне понял, какие антинародные проекты готовит Милюков.

— Я тоже ничего не понял.

— Что может быть такого страшного в законодательных актах по реформированию просвещения? Ну сократят часы на изучение закона Божьего. Ну пересмотрят министерский бюджет в пользу светских заведений. Ну увеличат процент приема в гимназии инородцев, количество инспекторов. Ну выпустят новые учебники с цитатами из Вольтера.

— И при чем здесь Ардалион Хрянов? — потер пальцем подбородок Лапочкин.

— Надо идти в канцелярию, — предложил Тернов. — Пока идет заседание, в канцелярии народу немного.

Они оставили зал заседаний и направились туда, где служащие Государственной Думы обеспечивали бесперебойное производство бумаг с помощью бумаг.

Заведующий канцелярией ознакомился с документами, предъявленными следователем и его помощником, и, внимательно выслушав дело, с которым они пришли, повел посетителей в смежную комнату.

— В Думу ежедневно поступают тысячи писем и посылок для депутатов, — объяснил он, — все они проходят через нашу канцелярию, разбираются, регистрируются, сортируются и только после этого депутаты получают их в свое распоряжение.

Он подвел посетителей к столу, за которым сидел приятной наружности молодой человек лет двадцати двух. Он был бледен, светловолос, худощав. Глаза его, поднятые от бумаг, не выражали ничего, кроме бесконечной усталости. На костюме белели клочья кошачьей шерсти. Молодой человек встал.

— Господин Бекбулатов сидит у нас на буквах «эл» — «эн». Регистрирует входящие и исходящие. Борис Иваныч, — сказал начальник, — господа из Окружного суда интересуются почтой, получаемой на имя Милюкова.

Молодой человек внимательно посмотрел на Тернова, на Лапочкина же бросил короткий взгляд.

— Какая именно корреспонденция вас интересует? — спросил он учтиво.

Тернов откашлялся и, прибавляя низких нот в голосе, пояснил:

— Примерно неделю назад из канцелярии господина Милюкова было отправлено письмо на имя господина Хрянова.

Молодой человек ловко вынул из кипы толстых книг одну и начал быстро листать, пробегая глазами строчки. Наконец остановился.

— Да, было такое письмо, — он кивнул. — Отправлено в ответ на послание, которое господин Хрянов лично принес господину Милюкову месяцем ранее.

— Каково содержание письма господина Хрянова?

Начальник канцелярии ответил вместо подчиненного:

— Мы категорически против того, чтобы перлюстрировать корреспонденцию. Поэтому содержание письма фиксируем в соответствии с заявлением автора письма.

— Господина Хрянова я помню, — сказал Бекбулатов, — человек приятный, аккуратный. Он писал господину Милюкову по поводу реформирования народного просвещения.

— А как указал тему своего ответа господин Милюков? — встрял Лапочкин.

— О совершенствовании преподавания латыни.

— Господин Хрянов получал ответ от господина Милюкова до востребования или с нарочным?

— Обычным путем, по домашнему адресу — Демидов переулок, пять, флигель во дворе, — Бекбулатов смотрел поверх головы Тернова. В ответе чувствовалось откровенное неудовольствие, что и было понятно: на столе высилась гора незарегистрированной корреспонденции.

— Добавлю, уважаемые господа, — поспешил завершить разговор начальник канцелярии, легонько отталкивая ногой кошку, пытавшуюся потереться шеей о его сапог, — что корреспонденция отправляется в казенных конвертах утвержденного образца с круглой печатью канцелярии и штампом.

— У меня еще один вопросец есть, — извиняющимся тоном произнес Лапочкин, — если вы, господин Бекбулатов, помните господина Хрянова, то, может, вы помните и еще одну мелочь — один ли он приходил?

Бекбулатов задумался лишь на минуту.

— Господин Хрянов приходил один. Однако у меня возникло подозрение, что за ним следят.

— Кто? И почему? — насторожился Тернов.

— Я, конечно, всегда занят посетителем, но согласно нашим внутренним инструкциям обязан и по сторонам поглядывать. Время нынче неспокойное, террористы могут пожаловать в любое место — тем более в Думу. С виду бывают приличными, не всегда охрана и остановит. Так вот, следом за господином Хряновым, обратил я внимание, появилась дама. Но прошла она к другому служащему — на буквы «а» — «дэ». Хороша собой, укутана в меха. Поэтому я ее приметил. Поглядывал в ее сторону, а когда я закон-чип дела с господином Хряновым, вышла она следом за ним.

— Что за дама, опишите! — требовательно выступил вперед Лапочкин.

— Высокая, статная, лицо под вуалью. Глаза большие блестели. Кажется, брюнетка.

— А потом?

— А потом я забыл и о ней, и о Хрянове, — признался смущенно Бекбулатов.

— А где хранится послание Хрянова? — спросил Тернов.

Начальник канцелярии опередил подчиненного с ответом.

— Та корреспонденция, которая оказывается неинтересной или ненужной для депутата, возвращается сюда и хранится в архиве.

— Но письмо господина Хрянова от депутата Милюкова не возвращалось, — ответил Бекбулатов.

— Значит, ознакомиться с его содержанием нельзя?

— Если только позволит сам господин Милюков. Тернов несколько мгновений молчал. Начальник Канцелярии пришел ему на помощь.

— Вы могли бы, конечно, поехать на дом к господину Милюкову, но сейчас его там нет.

— Мы уже заметили, что и на заседании он отсутствует, — сказал Лапочкин. — Что-то случилось? Боится Пуришкевича?

— Дело серьезней обстоит, — начальник понизил голос, — господин Милюков собирался ехать к Самому!

— К Государю? В Зимний? — Тернов понимающе пригнулся к уху канцеляриста.

— Нет, — шепотом пояснил начальник, — на Гороховую.

— Благодарю вас, — сказал Павел Миронович, настроение которого заметно испортилось.

— Вы оказали неоценимые услуги следствию, — добавил Лапочкин.

Оба сыщика поспешили покинуть российское законодательное горнило. Выйдя на просторный плац перед дворцом, остановились. Против ожидания, здесь не было ни Пуришкевича, ни зевак. Лапочкин достал коробку папирос и закурил.

— Похоже, Лев Милеевич, вы были правы, — признался Тернов. — Все указывает на то, что покойный Хрянов убит своими же сообщниками. И следившая за ним дама знаете кто? Аграфена. Может быть, она и убийца. Ей сподручно было.

— А как же след сапога? — спросил Лапочкин, выдохнув клуб дыма.

— И сапог для нее не проблема — она же костюмер, — с убитым видом ответил Тернов. — Не говорю уж о кочерге с бантиком.

Они двинулись к воротам, не решаясь высказать хоть какое-нибудь намерение о дальнейших действиях — доказывать причастность к убийству Аграфены без улик никак было невозможно!

Уже выходя из двора, они столкнулись с агентом следственной части. Тот, запыхавшись, остановился перед Терновым и вытянулся.

— Ваше высокоблагородие! Разрешите доложить!

— Докладывай, — хмуро велел Тернов.

— В ваше отсутствие получен телеграфный ответ из Саратова относительно нашего запроса о мадемуазель Толмазовой. Дочь помещика Толмазова сбежала из дома полгода назад с ссыльным Яковом Менделем. В столице вступила с преступником в брак. Жила по фальшивым документам на имя Полины Мендель. Ее сожитель погиб четыре месяца назад во время ликвидации группы химиков-бомбистов. Ныне Полина Мендель, она же Препедигна Толмазова, проклятая отцом, подвизается на Гороховой.

— Готовит покушение? — спросил оторопевший Тернов.

— Наши агенты такой информацией не располагают, охранка и разведка тоже, — ответил агент. — В сообщении имеются и приметы девицы.

— Статная красавица, большеглазая брюнетка? — с надеждой подсказал следователь.

— Почти так, — отрапортовал агент, — красавица статная, глаза узкие, нос клювообразный.

— Что же тогда получается? — беспомощно оглянулся на Лапочкина следователь.

— Получается, Павел Миронович, что Препедигна Ильинична Толмазова не может быть невестой покойного Хрянова. — Лапочкин решительно затоптал окурок. — Описание не совпадает.

— Но ведь у нее были подлинные документы! — воскликнул Тернов.

Лапочкин вздохнул и безапелляционно изрек:

— Документы подлинные, а девушка — ложная.