Тайные пороки

Глава 15

Лев Милеевич Лапочкин ворвался в кабинет следователя Тернова в чрезвычайном возбуждении. Не соблюдая субординации, забыв о вежливости, он закричал прямо с порога:

— Павел Мироныч, голубчик, просыпайтесь скорее!

— В чем дело? — Тернов с неудовольствием оторвался от газет, которые просматривал, воспользовавшись неожиданным утренним затишьем. — При чем здесь сон? Докладывайте по форме.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, слушаюсь, — ответил осаженный начальником Лапочкин, но переполненный впечатлениями не стал выдерживать обращение по форме, а сразу перешел к сути. — Вы вчера отдохнули?

— Бодр и свеж, — уклончиво ответил Тернов помощнику, застывшему около начальственного стола. — А что?

— Возможно, вам понадобятся физические силы, если вы захотите ко мне присоединиться. Кажется, в деле появляется просвет.

— Так. Садитесь, Лев Милеевич, — следователь неторопливо сложил газету и выжидательно посмотрел на соратника, — вам удалось что-то выяснить про убийцу Ардалиона Хрянова?

— Пока еще не знаю, — Лапочкин для видимости помялся, — так, есть кое-что подозрительное. Я ведь вчера посетил меблирашки Будановой, как вам и обещал.

— И что?

— Да ничего особенного, — все тем же нарочито скучающим тоном продолжил помощник, — заглянул к консьержу, поинтересовался, нет ли чего свеженького? Не случилось ли чего? Ну он мне и ответил, мол, все по-старому, никто не являлся, новостей нет.

— А сама хозяйка — вы с ней говорили?

— Нет, не стал. Она от постели сынка своего единственного не отходит. Захворал ее Митенька, где-то накануне ножку повредил. Растяжение связок.

— Ну и что? — Следователь выказывал явное неудовольствие.

— А то, что у мальца сидел и его приятель, Павел Челышев. Звал Митю прогуляться, настаивал, ну, матушка и не пустила.

— Какие вы все пустяки рассказываете, — Тернов поморщился.

— Вовсе не пустяки, — с укоризной ответил помощник, — мальчишки наверняка какую-то пакость замыслили. Зачем им чуть ли не ночью гулять? Хорошо, что соседняя кондитерская еще не закрылась, откуда прекрасный вид открывается на парадную дверь этого притона. Там и приютился.

— Зачем же вы не отправились спать?

— Хотел за молокососами последить, — усмехнулся Лапочкин. — Из парадной двери вышел только один Челышев. Все озирался. А неподалеку сани с седоком стояли. Седок, вроде бы мирно дремавший, как мальчишку увидел, тронул тростью плечо возницы.

— Седока разглядели?

— Слава Богу, оружие не взял, так хоть бинокль в цивильное платье успел положить. И увидел я… Знаете кого? — Лапочкин выдержал интригующую паузу. — Ни за что не догадаетесь. Тоцкого! Он явно принял меры, чтобы изменить внешность. Загримировался, голубчик. В какой-то малахай вырядился. Ну меня накладной бородой не обманешь. Я гусь стреляный. Очень меня его маневры заинтересовали.

— И что же дальше?

— А дальше я потихоньку выбрался из кондитерской да поковылял в отдалении за санями. Двигались они медленно, Челышев-то топал пешком до конки. Там и мне подфартило с извозчиком. Так что во тьме кромешной так неспешно и прогуливались на ночь глядя.

— Но когда-то ваша прогулка завершилась? — холодно спросил Тернов. — Излагайте быстрее. У меня полно других забот, помимо того, чтобы ваши былины выслушивать.

Лапочкин хитро сощурился и фамильярно устроил локоть на сукно начальничьего стола.

— А вот тут-то, как прогулка закончилась, и мне стало интересно. Потому что этот рохля Челышев — мальчишка, розовый как молочный поросенок, с очечками круглыми на носу, завернул в одно из злачнейших мест столицы. В заведение мадам Горшениной.

— В бордель? Несовершеннолетний юнец?

— Так точно, Павел Мироныч! — Лапочкин торжествующе откинулся на спинку стула. — В бордель! И по моим наблюдениям, юнца там с поклонами и изъявлениями почтения встретил борделевский швейцар, выскочил на улицу, дверь распахнул — только что сам под ноги не стелился.

— Хм, — Тернов насупился, — безобразие. Я еще раз убеждаюсь, что народное просвещение нуждается в реформировании. Где это видано, чтобы зеленые юнцы по ночам в бордели ходили, как взрослые? В наше время такого не было!

— Не в этом дело! А в том, что следом за ним туда же ринулся и Тоцкий! И был он в сапогах!

— Ну и что?

— Как — что?! Раньше-то он был без сапог! Значит, сапоги у него есть. Могла быть и кочерга. И под малахаем, в который он сейчас вырядился, мог и в ту трагическую ночь донести кочергу до места преступления.

— А бантик? Неужели нес с бантиком? Неужели так хитроумно все выстроил? — Тернов был поражен.

Лапочкин вскочил. Уловив, что молодой начальник осознал важность его открытий, он перестал скрывать нетерпение.

— Пока что эти соображения несущественны, осмысления требуют другие факты. Факт первый — в бордель молокососа Челышева пустили, встретили с распростертыми объятиями. Факт второй — Тоцкого туда не пустили, убрался несолоно хлебавши. Спустя несколько минут и я постучал, спросил, могу ли встретиться с мадам. Швейцар ответил: мадам принимает завтра. В полдень. И добавил, чтобы я приходил пораньше, а то уж наведывались желающие.

— Ну и что? — не понял Тернов, по привычке раскладывая бумаги со стола в ящики и приготовляя таким образом стол к своему отсутствию.

— А то, что из имеющихся фактов можно сделать два вывода. Первый — юнец Челышев — завсегдатай борделя, а Тоцкий — нет. К тому же если Тоцкий, активный деятель Союза либеральных ветеринаров, замешан в убийстве Ардалиона Хрянова, то становится понятным его слежка за молодежью. Он хочет вовлечь ее в ряды бунтовщиков.

— Вы уверены? — скептически усмехнулся Тернов. — И даже знаете, каким образом?

— Знаю, — самодовольно кивнул Лапочкин. — Не случайно сам Хрянов следил за Митей Будановым и его друзьями. Искал резоны для шантажа. И нашел: склонность к пороку и тайные походы по борделям. Надо спасать молодежь.

— Каким образом? — встрепенулся Тернов. — Я готов, но не знаю, как.

— Зато я знаю. Наверняка именно Тоцкий собирался явиться на прием сегодня в полдень к мадам Горшениной. Видимо, чтоб шантажировать и ее, как совратительницу молодежи. Требовать с нее деньги за свое молчание: деньги для пополнения кассы Союза либеральных ветеринаров. Мы можем их захватить с поличным.

— Давно я не бывал в борделе… — вздохнул Тернов. — Ах, простите, Лев Милеевич, шучу, давно не брал я в руки шашек.

Следственную камеру сыщики покидали в приподнятом настроении, переодеваться в цивильное не стали, решив, что в данном случае служебная форма поможет укротить видавшую виды мадам.

Солнце уже стояло над городом, неохотно взирало на суматошную жизнь городских улиц, где под его косыми лучами беспорядочно копошились суетные существа, безрассудно тратя подаренный им короткий зимний день на пустые хлопоты. Бесчувственное светило, кажется, едва собрало слабые силенки на холодную усмешку.

— А я так и не видел ни разу блистательную диву, — сказал с неискренним сожалением Лапочкин, углядев из казенного экипажа плакаты на афишных тумбах и на перилах империалов, там аршинными буквами было набрано имя знаменитой Дузе.

— При нашей службе совершенно невозможно оставаться культурным человеком, — поддержал помощника Тернов, — хлопот много, а досуга мало.

— Говорят, Дузе неподражаема в роли камелии, а вот наши писатели ничего равноценного Дюма не создали. Плакать зрителю не над чем.

— Зритель у нас над живыми камелиями может сколько угодно рыдать, — ответил Тернов рассеянно и тут же закричал: — Стой, стой!

Когда сани остановились, он легко соскочил на тротуар и направился к витрине галантерейного магазина, у которой топтались двое мужчин.

— Добрый день, господа, — сказал он со сдержанной радостью, пожимая им руки. — Надеюсь, мы узнаем друг друга?

— Добрый день, господин Тернов, я вас хорошо помню, — растерянно произнес рослый блондин.

— Здравия желаем, — нелюбезно ответил рыжий коротышка с нервно вздрагивающими губами, — продолжаете преследовать журналистов?

Тернов согнал улыбку с лица.

— Господин Шалопаев, господин Лиркин, я вас не преследую. Просто хотел поинтересоваться, как идут дела, не требуется ли помощь?

— Нет-нет, — затряс головой Шалопаев, — мы просто беседуем, случайно встретились.

— У нас идет разговор об искусстве, — резко добавил Лиркин.

— Об искусстве? — Тернов, вскинув брови, повернулся к блондину.

— Да, вот Леонид Леонидович, — забормотал тот, — интересуется, умею ли я петь? Но мне Бог голоса не дал. Вот он и предлагает мне взять уроки вокала у певицы Софии Дымшиц. А я отказываюсь, мне некогда.

— Куда же вы торопитесь? — встрял подоспевший к начальнику Лапочкин.

— И сам не знаю куда, — растерялся Самсон, — столько дел, столько проблем.

— А я-то думал, вы обрадуете меня сообщением о том, что ваш коллега господин Черепанов благополучно нашелся, — сказал Тернов, внимательно следя за выражением лиц журналистов.

Самсон покраснел. Лиркин насупился и настороженно переводил взгляд с одного собеседника на другого.

— А откуда вы знаете, что Фалалей пропал? — спросил Самсон, косясь на Лиркина.

— Даже я этого не знал! — воскликнул музыковед с досадой. — А он мне нужен позарез!

Тернов многозначительно молвил:

— Нам все известно.

Лапочкин выпятил грудь колесом и, хитро улыбаясь, буравил своими глазками из-под кустистых бровей музыкального обозревателя журнала «Флирт».

— Позвольте вопросец, господин Лиркин, — вкрадчиво обратился он к журналисту, — вы вчера были на вечере вагнерианцев?

— А что — это преступление?! — фальцетом выкрикнул музыкальный обозреватель, явно рассчитывая привлечь внимание прохожих. — Был. У меня и свидетель есть: господин Платонов, Иван Федорович, махровый черносотенец.

— Очень хорошо, — Лапочкин расцвел дружелюбной улыбкой, — мы с Павлом Миронычем тоже собирались, да не успели. Дел извините-с, невпроворот. И что — вечер удался?

— Вполне, — процедил Лиркин. — А вы разве в музыке что-нибудь понимаете?

— Так-с, самую малость. — Дружелюбная улыбка сбежала с губ Лапочкина, он вмиг посуровел и спросил в лоб: — Сколько вы заплатили сумасшедшей старухе за газетные лохмотья?

Лиркин побагровел:

— Да вы надо мной издеваетесь! Что вы несете?! Господин Тернов! Оградите меня от гнусных допросов! Я свободный художник и свободный человек!

Тернов сделал выразительный жест, как бы отодвигая скандалиста.

— Вчера в аптеку приходила старуха?

— Старух приходит в аптеку каждый день много. Спросите у сестры, она их считает, — сварливо ответил Лиркин.

— Рваные газеты приносила?

— Что за чушь?! Что за поклеп?! Жить в этой стране невозможно — сплошь и рядом антисемитские домыслы, клевета черносотенная!

— Значит, вы старухе денег за рваные газеты не платили?

В глазах Лиркина пылала нешуточная ненависть, казалось, он готов был своими изнеженными музыкальными руками разорвать служителей закона.

— У вас есть доказательства? Предъявите! Или вы хотите посадить меня в сумасшедший дом?

Изо рта музыковеда вылетали брызги слюны, оседали на рыжей бороде и усах, тут же превращаясь в крохотные льдинки, отдельные капли долетали и до лиц собеседников. Павел Миронович отступил и обратил взор на изумленного Самсона Шалопаева.

— Самсон Васильевич, как вы мне объясните такой простой факт: ваш коллега бесследно исчез. А ни вы, ни господин Лиркин и не думаете его искать?

— Я думал, — Самсон пожал плечами. — Но где же его искать?

— А зачем вам нужен Черепанов? — вступил как ни в чем не бывало Лиркин. — Тоже будете ему дурацкие вопросы задавать? Нос свой совать в замыслы свободной прессы?

Тернов на грубость не прореагировал и сказал, глядя на Лапочкина:

— Странное это дело, исчезновение господина Черепанова. И еще страннее, что госпожа Май совершенно спокойна. А о чем господин Черепанов должен писать в следующий номер журнала?

Последний вопрос, обращенный к Самсону, застал того врасплох.

— Вроде бы о выставке женских гигиенических средств.

Лиркин тихонько захихикал и подмигнул Тернову.

— А вы, Самсон Васильевич, у вас есть тема?

— Моя рубрика «Преступление по страсти». Но пока такого преступления я не нашел. Без руководства Фалалея — пропадаю, — простодушно признался начинающий журналист, объявленный три недели назад чуть ли не очередным золотым пером «Флирта» за статью «Балет и сатана». Тернов посчитал ее бредовой, а Лялечку она восхитила.

— Хорошо. Видимо, придется мне самому поговорить с госпожой Май. Но это позже. Сейчас меня ждут дела. Позвольте откланяться!

Следователь и его помощник, церемонно поклонившись журналистам, вернулись в сани и велели кучеру продолжать путь.

Некоторое время седоки ехали молча. Наконец Тернов заговорил:

— Лев Милеевич, вы не интересовались в последние дни статистикой буйных помешательств?

— Нет, господин Тернов, некогда было, — ответил пораженный Лапочкин. — А зачем вам это?

— Мысль у меня появилась. И именно Лиркин меня на нее и навел. Осмотрелся я вокруг, прислушался к себе — что-то с погодой не в порядке.

— В каком смысле? — помощник следователя насторожился.

— А вы разве не чувствуете? Солнце как-то странно светит. В воздухе электрические разряды проскакивают.

— Мне все кажется обычным и нормальным, — поспешил успокоить начальника Лапочкин.

— А мне — нет. Сколько безумств мы встретили в последние дни. Все какие-то нервные, грубые, раздраженные. Везде нам хамят. А как Милюков и Пуришкевич сцепились! А как распоясался Коцюбинский! Прочел я сегодня его речь — волосы дыбом встали! И вчера в ресторане Синеоков нам говорил, что весь день у него неудачный, и он, как творческая натура, ощущает возросшую агрессивность в себе и в окружающих. А сумасшедший, которого мы вчера у канала видели? А старуха с газетной рваниной? А неуравновешенный Лиркин, наконец?

Устав от длительного монолога, Тернов откинулся на спинку сиденья и подергал туго застегнутый ворот мундира, который давил ему на шею.

— Вы полагаете, смерть Ардалиона Хрянова — дело рук буйнопомешанного? — осторожно спросил Лапочкин.

— О Хрянове я вообще не думал, — признался Тернов, — хотя уже пора. Вот мы сейчас едем в бордель, а надо бы на кладбище. Ведь сегодня похороны и поминки.

— Может, еще успеем, — успокоил Лапочкин, соскакивая на землю и помогая начальнику сойти с остановившихся саней.

Заведение мадам Горшениной сыщики увидели еще издалека: лампа с зеркальными рефлекторами в глубине крыльца, задернутые плотные занавески на окнах. Издалека они заметили и медицинскую карету возле входа в заведение, и санитаров, грузивших в карету носилки с пациентом, — теперь карета тронулась с места и вскоре скрылась за поворотом.

— Надеюсь, госпитализирована не сама мадам, — сказал сердито Тернов, оправляя шинель при подходе к заведению.

Дверь перед ним и поспешающим за ним помощником распахнулась, сдержанно-любезный швейцар вытянулся в струнку.

— Мадам у себя? — осведомился ледяным тоном Тернов.

— Так точно, — откликнулся швейцар.

— А кого увезла медицинская карета? — поспешил с вопросом и Лапочкин.

— Да нагрянул тут один буйнопомешанный, — несколько фамильярно ответил швейцар и подмигнул помощнику следователя. Тернов через плечо выразительно взглянул на подчиненного.

В пустом сумрачном холле горничная в строгом черном платье, оставляющем открытыми только лицо и кисти рук, приняла шинели посетителей и повела их по витой лестнице на второй этаж. Башмаки, освобожденные от галош, тонули в мягком ворсе ковра, устилавшего ступени. К волнующим ароматам приторных духов, сладкой пудры, женского тела примешивался и запах влажной земли — видимо, недавно поливали роскошные домашние растения, высаженные в расписные кадки и вазоны.

Горничная провела визитеров к неприметной двери, скрытой за синими бархатными портьерами, и впустила в апартаменты мадам.

В строгом кабинете ничто не говорило о роде занятий хозяйки: письменный стол, бюро, сейф, замаскированный под шкафчик, несколько кресел, мягкий ковер, приглушенный шелковым абажуром свет настольной лампы. Правда, стулья стояли не так ровно, как следовало бы, к ножке диванчика откатилось от голландской печи березовое полешко. Кочерга была на месте, у печи, — самая что ни на есть затрапезная, простонародная кочерга. Седой мужик, по виду дворник, прилаживал кольцо к оборванной оконной шторе.

Навстречу вошедшим из-за письменного стола поднялась весьма привлекательная дама лет сорока, шатенка, пышные формы подчеркнуты корсетом, суконное платье цвета маренго с отделкой из тесьмы, полотняные воротничок и манжеты. В пышной прическе ее алел маленький задорный бантик. Дама держала обе руки на обложке толстой книги.

— Прошу вас, господа, входите, располагайтесь, — приветливо улыбнулась она, указывая на стулья. — Извините за некоторый беспорядок, но здесь только что побывал посетитель, которого пришлось выдворять. Чем обязана? — спросила дама, беспокойно оглядываясь на дворника. — Лаврентий, скоро ли?

— Сию минуту, барыня. — Дворник взгромоздился на подставку и привел в порядок штору. Полюбовавшись делом своих рук и не дождавшись похвалы от хозяйки, он, осторожно ступая, удалился.

— Я вас слушаю, господа, — хозяйка подплыла к дивану и собственными ручками подняла полешко и положила его на надлежащее место. — У вас есть претензии к нашему заведению?

— Посетитель, которого только что увезла медицинская карета, господин Тоцкий? — сделал неожиданный выпад Лапочкин.

Мадам тяжело вздохнула, поднесла пухлую ручку с остроконечными, короткими пальчиками к прическе, поправила бантик.

— Так вы его знаете? Что — известный городской сумасшедший? Несносный человек. Я, конечно, всяких людей повидала на своем веку. Но оказаться наедине с буйнопомешанным — это свыше сил даже для меня.

— А что хотел от вас господин Тоцкий? — подхватил Тернов удачно начатую помощником беседу.

— Да разве бред сумасшедшего перескажешь? Я едва в себя пришла от такой неожиданности. Сначала он привязался к моему бантику в прическе. Делал какие-то странные намеки. Потом заявил, что ему известно все о подпольной деятельности нашего заведения. Вот тут-то я и заподозрила неладное. Нажала два раза кнопочку под столом — сигнал дворнику, что надо вызывать санитаров. А сама успокаивала несчастного до прибытия медицинской помощи.

— И в чем он вас обвинял?

— Не поверите, господин следователь, — вздохнула мадам, — он утверждал, что я атаман шайки, а члены шайки похищают порядочных девушек и поставляют в наше заведение. Так сказать, обрекают на половое рабство.

— А кто входит в вашу шайку? — игриво спросил Тернов.

— Господин Тоцкий утверждал, что мои сообщники — гимназисты, пропитанные ядом социалистических идей. Якобы юноши пытаются осуществить обобществление женщин.

— По-моему, это уже слишком, — возмутился Тернов.

— Не то что слишком, а и вовсе не так, — мадам подплыла к креслу и опустилась на него, — все обстоит совершенно противоположным образом. Но разве безумному что-нибудь втолкуешь?

— Какие же у него были основания возводить на вас такую напраслину? — спросил Лапочкин.

— Он утверждал, что в понедельник ко мне доставили с целью обращения в половое рабство некую мадемуазель Толмазову.

Сыщики переглянулись.

— И кто же ее доставил? Что утверждал Тоцкий?

— Да я никакой мадемуазель Толмазовой не знаю! — воскликнула с негодованием мадам. — Могу показать книгу учета, в ней записаны все мои девочки. У меня их всего-то чуть больше дюжины. Новеньких не было уже с полгода. Я на хорошем счету во Врачебно-полицейском комитете. Все девочки зарегистрированы как должно. Я даже держу собственного врача! Плачу огромные деньги!

— Господин Тоцкий ознакомился с вашей учетной книгой? — спросил Лапочкин.

— Не пожелал! Твердил все про половое рабство! Кричал, что мы украли его счастье! Обзывал меня последними словами. Но тут уж и санитары подоспели…

— Сочувствую вам, мадам, — сказал проникновенно Тернов. — Но все-таки у нас есть сведения, что вы нарушаете закон. Занимаетесь растлением малолетних.

Мадам посерьезнела, но не рассердилась.

— Разумеется, визиты несовершеннолетних юношей я не афиширую, — сообщила она доверительно, — и принимаю не всех. Что же касается обслуживания, то обслуживанием их я занимаюсь сама, так сказать, по-матерински. Вы меня понимаете?

Тернов покраснел и кивнул. Лапочкин смотрел на мадам с все более возрастающим интересом.

— Сообщу вам, уважаемые господа, в конфиденциальном порядке: на руках у меня имеются расписки родителей моих юных клиентов, в них указано, что юноши бывают здесь по родительскому согласию. Желаете взглянуть?

— Нет, благодарю вас, зачем же, — залепетал Тернов.

— Видимо, это детишки состоятельных родителей, — пришел на выручку начальнику Лапочкин. — Например, судовладельца Челышева.

— Вы угадали, — улыбнулась мадам. — Юноша приходил вчера за утешением.

Визитеры встали, готовясь прощаться.

— Как, уже все? — с наигранным сокрушением спросила хозяйка, поднимаясь, чтобы еще раз продемонстрировать мужчинам свои привлекательные формы. — Рада была вам служить. Если желаете воспользоваться услугами нашего заведения — предложу существенные скидки.

— Благодарю вас, нам пора, — отказался Тернов.

— А не хотите ли взглянуть на моих девочек? Они скоро будут готовы! — с намеком осведомилась хозяйка. — Свеженькие, отдохнувшие. Большие мастерицы в любовном искусстве.

Служители закона, храня молчание, двигались к дверям.

— Если сами не желаете, присылайте ваших сыночков, — продолжала ворковать обольстительница, бархатной ручкой оглаживая рукава уходящих посетителей. — Приятно было познакомиться.

Смущенные и деморализованные, Тернов и Лапочкин покинули заведение. Провожал их любезный швейцар.

— Вид у вас огорченный, господа, — приговаривал он, — а обычно посетители от нашей хозяйки довольные уходят. Если не считать, конечно, сумасшедших.

— А разве сумасшедших много?

— В последние дни что-то зачастили. Позавчера тоже одного связали и увезли на одиннадцатую версту.

— Ну два человека — это не эпидемия, — подзудил швейцара Лапочкин.

— Так и до этого один был. Тот, правда, сам ушел, но грозил всех убить. Уволок кочергу у хозяйки. А еще военный.

— Кто таков? В каком звании?

— Боюсь соврать, кажется, поручик. Истинный русский медведь, — сказал швейцар. — Но проклинал он какого-то иностранца!

— Фамилию иностранца запомнили? — заинтересовался Тернов.

— Запомнил. Фамилия его — Лиссабон!