Тёмный Зов

Глава 48

Охотник

— Где Эви? — спросил я Жнеца, когда тот поднялся ко мне на спутниковую тарелку.

Я сидел здесь, потягивая виски, прихваченный из Джубили, и с высоты смотрел на растянувшуюся вдалеке сферу.

Постоянное напоминание о том, насколько высоки ставки.

— Захотела побыть одна. Если ей будет что-либо угрожать, я почувствую.

Как будто бы я не держу ухо востро.

Я протянул ему бутылку.

— Наверное, она рада снова спать на нормальной кровати.

Я же не идиот. Понимаю, что эти двое, скорее всего, были вместе в этой кровати. Ревность разрывает на части.

Засунув руку в карман, я повертел в ладони одну из самых дорогих мне вещей: телефон, украденный у сводного брата. Я хранил его, вместе с диктофонной записью рассказа Эви о её жизни, в своём рюкзаке в пещере… merci mon Dieu[19]. Учитывая то, как Доминия и Эви недавно смотрели друг на друга, скоро только так я и смогу услышать её голос.

— Тебе, конечно же, не удалось её отговорить?

— Нет, стоит на своём.

— Я не отпущу её одну. Поеду без оружия, если придётся.

Смерть сделал глоток.

— Она просила проследить, чтобы ты не вмешивался.

— Но ты же не станешь её слушать?

— Как знать, — сказал он и в ответ на моё недовольное выражение добавил, — возможно, мы принесём больше пользы, отвлекая противника. Я мог бы выманить и убить нескольких зверей Фауны, а, если повезёт, даже спровоцировать Гейба пересечь границу сферы.

— Хочешь вернуться к сфере? Но если ты попадёшься, то убьёшь нас с Эви. Ты — бомба замедленного действия, помнишь?

— Я не попадусь, я слишком быстрый.

— Разве дело в скорости? Просто я не верю, что ты сможешь оставаться в стороне, если что-то пойдёт не так. Вот представь: на Эви напали волки, а тебе всё равно нельзя перейти черту.

— Держаться в стороне будет сложнее всего. Сражаться легко. Пойти на гибель легко. Сдержать порыв защитить её будет невыносимо. Но я соберу волю в кулак, — ответил он и протянул бутылку обратно.

Я отхлебнул виски и спросил:

— Императрица когда-нибудь в прошлых играх превращалась в ведьму насовсем?

— Она всегда была красной ведьмой. Никакого альтер эго попросту не существовало. Вечно красные волосы, вечно зелёные глаза.

И судя по рассказам, это была ужасная сущность. Так что же именно мы разворошили в Джубили? Во что Эви может превратиться уже завтра?

Новый порыв ветра пошатнул тарелку, стряхнув на землю груды снега. Я плотнее закутался в куртку и сказал:

— В одном Эви права. Ей необходимо попасть в замок.

— Если бы я обустроил запасное убежище, замок не был бы настолько важен. Я думал, что смогу предусмотреть всё, но не смог. Никто бы не смог. Я оставил своих жену и ребёнка беззащитными, а теперь всерьёз рассматриваю вариант, в котором ей придётся самой отвоёвывать замок.

— Неужели тебе никогда не приходила в голову мысль о запасном убежище?

— В прошлом такой необходимости не возникало. Я вырос в крепости, где сильный меч был гарантией защиты для всех. А я — самый сильный меч из ныне живущих. Так что спишем этот промах на самонадеянность.

— А я вырос в месте, где защиты было ждать не от кого, и рано понял, что жизнь непредсказуема. Так что спишем мою предусмотрительность на жизненный опыт.

— Сейчас он хорошо послужил тебе, смертный.

Примерно то же самое о моих жизненных трудностях до Вспышки говорила и Эви. Действительно ли все перенесённые невзгоды в итоге дали мне преимущество?

— Ладно, допустим, она убьёт Пола. Что дальше?

Неужели они думают, что я просто позволю им продолжить свою семейную жизнь? Ведь Эви нужна мне как воздух.

— К моему сожалению, у тебя больше шансов, — сказал он и озвучил мою собственную мысль, — ты единственный кроме меня, кто знает, каково это: так сильно её желать.

— Я понимаю, что ты хочешь вернуть её, вернуть свою семью. Но один раз я уже сошёл со сцены, и ты чуть её не убил.

— Да, — сдавленно ответил он.

После схватки с Рихтером я сказал Эви, что если буду уверен в Доминия, то не стану им мешать. А значит, мне нужно кое-что выяснить.

— Хотел бы я взглянуть на всю эту ситуацию с твоей стороны. Побывать в твоей шкуре.

Жрец посмотрел на сферу.

— Побывать в моей шкуре? Не советовал бы.

Теперь я чётко вижу, какой была его долгая жизнь. У меня самого не осталось родных. Не осталось близких друзей. Все, кроме Эви, умерли, а я живу дальше. Он живёт так два тысячелетия.

— Вот твоя ненависть к Эви. Сколько её было от Пола? Сколько от тебя? Помоги мне понять.

— Как я тебе помогу, если и сам понимаю с трудом.

— Но ты же понимаешь, что прошлое должно оставаться в прошлом. Вы ведь были счастливы вместе, non?

— Я знал, что она страдает из-за тебя, но надеялся, что вместе мы со всем справимся. А потом выяснилось, что она в положении. Ты не представляешь, как я был потрясён. Я считал себя самым счастливым человеком на земле.

— И был прав. В день охоты на льва, я видел тебя в окне замка. И задумался: осознаёшь ли ты, чего лишился? Что лучше: получить всё и потерять… или никогда не знать счастья?

Хотя для меня уже поздно. Всего я никогда не имел, но испытал достаточно, чтобы лишившись этого, сломаться.

— Даже тогда я чувствовал потерю, — он посмотрел мне в глаза, — а ты проницательный, смертный. В который раз напоминаешь мне, за что она в тебя влюбилась.

Я разозлился сам на себя, потому что его слова мне польстили. Но, в конце концов, он мудрый бессмертный. Мудрый, даже не принимая в расчёт прожитые века.

— Да, я имел всё и всё потерял, — добавил он и сжал кулаки, будто готов был ударить сам себя. Или Пола?

— С чего всё началось?

— Сначала в голову стали приходить странные мысли. Я начал размышлять о прошлом больше, чем когда-либо. В подсознании засели воспоминания о давних предательствах. Теперь я знаю, что Пол уже тогда тренировал свои способности. Активировав силы полностью, он убедил меня, что Императрица предаст снова, что она врёт о ребёнке. Я был уверен, что она меня загипнотизировала. Ты не представляешь, каково это — быть под внушением.

— Я многое могу представить.

Эви под контролем Жреца чуть не стала каннибалом.

— В колоде Таро моя карта в перевёрнутом положении символизирует неспособность к переменам. Это и стало почвой для разгорания ненависти. Я кипел от злости как никогда. Ненавидел ли я её в прошлом? Да. Но ведь я всё переосмыслил. Перерос. Вы ведь вначале тоже не поладили, но сейчас мы не говорим о ненависти.

— Не поладили — это мягко сказано, — я со вздохом поднёс бутылку к губам, — я считал её высокомерной стервой.

Я и представить не мог, кем она для меня станет, когда называл её bonne á rien.

Не годной ни на что… только на то, чтобы осуществить все мои мечты.

— Под внушением Пола ты забываешь всё хорошее. Он заставляет зациклиться лишь на негативе.

Я толкнул Жнеца локтем, передавая ему бутылку, и он снова сделал глоток.

— Даже после всего, что я наделал в прошлом, после того, что причинил своим родным… я чуть не повторил это с той, которую люблю больше жизни.

— Эви рассказывала о том, что с ними случилось. Говорила, что вы были близки.

— Очень, — ответил он, вглядываясь в сферу, — я обожал свою мать. А отец был мне лучшим другом. Я хотел жениться и мечтал, что их ребёнок будет расти рядом с моим. Но вместо этого я всех их убил самым болезненным способом, который только можно представить.

— Ты не виноват.

— И всё же…

Он до сих пор страдает, и это чувство навсегда. Я знаю это как никто, потому что тоже буду вечно страдать из-за ma mère.

— А ты был близок с матерью? — спросил он, прочистив горло.

— Насколько мог. В последние годы с ней было непросто, — она перестала надеяться; а разве я, потеряв Эви, не перестал бы? — ma mère говорила, что в нашей семье все влюбляются раз и навсегда. Она любила и потеряла любовь. Говорила, что чувствует себя так, будто лишается частички души каждую секунду день за днём.

— Что с ней произошло?

Рука сама потянулась к чёткам. Только что Жнец признался, что убил своих родных. Смогу ли я быть таким же откровенным? Как он однажды сказал: «Если не можешь говорить о своих поступках, то не совершай их».

Я жестом попросил передать бутылку и снова приложился к горлышку.

— В Нулевой День меня не было дома. А она осталась в нашей старой хижине, беззащитная перед Вспышкой.

Жнец разинул рот.

— Она обратилась.

Я туго сглотнул.

— Она напала на Клотиль. Рвалась к её горлу с такой силой, словно озверела. И я… убил её. Поднял руку на собственную мать. Chère défunte mère[20].

— У тебя не было выбора. Она уже была мертва. Возможно, Солнце и считает иначе, но Бэгмены никогда не станут теми, кем были. Я чувствую смерть. Поверь, как только в них просыпается жажда крови, это конец.

Я взглянул на него поверх бутылки.

— Ты уверен?

— Да. Запомни, Дево: твоя мать погибла во время Вспышки.

На душе стало немного легче. Ещё одна вещь, за которую я благодарен Доминия.

— Только Эви не говори.

— Сам скажи. Она поймёт.

— Вот почему я их убиваю, — снова глоток, — потому что, если я сам когда-нибудь обращусь, то хочу, чтобы меня тоже убили.

Я передал бутылку Жнецу, и мы продолжили пить по очереди, пока не пошел мелкий снег.

— Я давно хотел узнать, — сказал он, — почему она грустит каждый раз при виде первых снежинок. По всей видимости, это имеет отношение к тебе.

— Я впервые увидел снег прямо перед нападением Рихтера. Мы с ней говорили по рации, и она слышала, как это меня впечатлило.

— Впервые?

Видимо, для человека, родившегося на холодном севере, странно такое слышать.

— А что для неё значит это? — спросил он, вытягивая из кармана красную ленту.

— Я дал её Эви, когда мы ехали спасать Селену, — сказал я, не в силах оторвать взгляд от ленты, — и сказал, чтобы она вернула её, если решит остаться со мной.

— Понятно, — Смерть сохранил бесстрастное выражение, но я заметил боль, промелькнувшую в его взгляде, — она хотела отдать её тебе. Когда она сбежала из замка, я нашёл эту ленту в ящике шкафа и теперь хочу её вернуть.

— Кто знает, Жнец, может она решит отдать её тебе. Я же видел, как вы смотрели друг на друга, когда зашевелился ребёнок.

— А я, наоборот, чувствую себя третьим лишним в вашей истории.

Серьёзно?

Немного подумав, я вздохнул.

— У каждого из нас своя беда. В моей семье все прокляты любить лишь один раз. Ты проклят тем, что не можешь прикоснуться ни к кому, кроме Эви. А она? Она проклята любить нас двоих. Так оно и есть, и ты это знаешь.

— Так было. Раньше…

— И сейчас, — увы, — по правде говоря, мы с Эви провели вместе всего одну ночь. И то потому, что я чуть не умер в ущелье. Она не спешила ставить на тебе крест.

— Зачем ты говоришь мне это?

— Потому что её чувства не изменились

— Спасибо. Помогло.

Я посмотрел на домик, представляя, как она спит.

— Срок выпадает на её день рождения.

— Именно так, — пробормотал он, — а если бы я не сбежал от Повешенного? Ты бы вырастил моего сына?

— De bon cœur, — несомненно, — я говорил Эви, что ты сам попросил бы меня удержать её и вырастить ребёнка как своего, вместо того чтобы подвергать их опасности в замке. Я был прав?

Он посмотрел мне в глаза.

— Да.

Это ж надо иметь такую выдержку.

Расправив плечи, Доминия сказал:

— Ты хороший человек. Трудно представить лучшего отца.

Не успел я спросить, к чему он клонит, как его взгляд снова повернулся к сфере.

— Почему ты постоянно смотришь туда? — заставляя одного кайджана нервничать, — о чём думаешь?

Он пожал плечами.

Но я спрашивал не ради такого ответа.

— Судя по твоим словам, эта дымка будто наркотик. Жить в ней проще, помнишь? Неужели тебя не тянет обратно? Что, если ты возьмёшь и вернёшься?

— Если бы меня туда тянуло, я бы сам перерезал себе глотку. Я никогда больше не попаду в сферу, слышишь, смертный?

Но сколько бы раз Смерть не повторял это, его взгляд снова и снова останавливался на светящемся куполе.

Вдруг его глаза загорелись.

— Мне тут в голову пришла одна мысль. План.

На его лице появилось выражение, от которого у меня по спине пробежал холодок.

— Жнец?