Тень Миротворца

Глава 10

Так и вышло. Рыжий дрых без задних ног, как спят люди с абсолютно спокойной совестью. А вот мне не спалось. Нет, с совестью было всё почти более-менее неплохо, просто жалко было терять время на сон. Пары коньяка давно улетучились, и я сунулся было на свежий воздух с намерением провести очередную тренировку, но погода внесла свои коррективы. С наступлением темноты пошёл мокрый снег, плавно перешедший в настоящий ледяной дождь.

К моменту, когда я было сунулся наружу, давно ударил мороз, превратив все наружные поверхности вагона, а в особенности крышу в настоящий каток. Даже босиком мне не удалось сделать нормально и пяти шагов. Мда…манией самоубийства я пока не страдаю. Пришлось обойтись программой минимум в тамбуре: шесть чередующихся подходов по сто отжиманий на кулаках, приседаний «пистолетиком» со сменой ноги и отжиманий в стойке на руках. Результатом стало пропотевшее насквозь исподнее и жуткий голод, от которого мелко тряслись руки и урчало в животе. Похоже, обычное трёхразовое солдатское питание и чай-коньяк с начальником полностью исчерпали необходимый при подобных нагрузках калораж. Сходив в потёмках за сменой белья, развесил сушиться мокрое на одной из протянутых для такого случая верёвке. Ковша ледяной воды хватило освежить немного разгорячённое тело.

Учитывая прошлое побочное воздействие во время медитации на окружающую среду, решил на этот раз провести её расстелив шинель у одной из свободных стен вагона, где было сложено в ящиках лазаретное барахло. Удобный закуток под одним из окон приглянулся мне ещё днём. Осталось лишь подвинуть один из ящиков, что я и сделал, стараясь особенно не шуметь.

Нужного настроя на этот раз пришлось ждать довольно долго. Мешали посторонние звуки: стук поездных колёс, дрожание и тряска вагонного пола, храп сослуживцев, скрип полок и топчанов.

Наконец, удалось приспособиться, выделив из общего шума наиболее ритмичный компонент и сосредоточившись исключительно на нём… Благодаря термозазорам между рельсами и педантичной скрупулёзности металлургов, перестук колёс прекрасно исполнил роль метронома.

На этот раз никаких видений и реальных экскурсов в историю не было. В глубокой темноте неожиданно возникло огромное лицо Ремесленника.

— Отлично получается, Гавр. Почти не имея навыков, ты в полевых условиях всего лишь с третьей попытки, причём не в фазе сна, вошёл в контакт с моей закладкой. Или твоя база гораздо сильнее, чем я оценил, или это результат симбиоза твоего нейротрона и природных способностей предка. Судя по результатам прошедшего дня и ночи, ты внял моим советам, кроме работ с предметами. Это очень важно, пойми…

— Не было возможности. Мы в постоянном движении внутри вагонов, я всё время на виду. Трудно будет объяснить, если начну делать упражнения, размахивая сапёрной лопаткой или черенком от лопаты, да и развернуться особо негде. Сегодня даже пришлось отменить беготню по крышам. Только простые силовые упражнения в тамбуре.

— Тогда обязательно сделай это при первой возможности, пока новая нейроструктура не закостенела. И ещё. Статистика выполнения заданий, подобных твоему, показала, что для успешного выполнения поиска Демиурга, кроме объективных факторов: числа контактных лиц, разнообразие и условия экспозиции контакта, вербальный или визуальный контакт; необходимы и субъективные: степень развития зрительной, тактильной, графической и образной памяти. Задатки и потенциал у тебя уже сформированы, осталось нарастить число синаптических связей.

— И как это сделать? — немного растерялся я от столь сложной, на мой взгляд, задачи.

— Простые упражнения с запоминанием разнообразных предметов, числом от пяти до двадцати и более за три-четыре секунды осмотра, затем перечисление их с закрытыми глазами. Многократное повторение вплоть до идеального результата.

— Окружающие посчитают меня чокнувшимся. Разве что Иван Ильич снизойдёт.

— Кто это?

— Мой местный покровитель.

— Вживаешься? Хорошо. Тогда есть способ одновременно посложнее и поинтереснее. Языки. Но понадобятся какие-никакие пособия. Хотя бы словарь. Начинаешь с существительных, окружающих тебя в ближнем визуальном контакте, затем переходишь на те, что за окошком, потом прилагательные, далее глаголы действий, наречия, числительные. Всё это обязательно записываешь и привязываешь к мысленным предметам. Даже недели занятий по два-три часа в день хватит чтобы развить синаптические связи. А с твоей нынешней памятью иметь несколько тысяч слов словарного запаса и вовсе легко.

— Но таким образом язык не выучить? — вырвалось у меня.

— Твоя задача заключается не в этом. Для языкознания важна практика. А где её тебе взять без носителя или хотя бы учителя нужного языка? Но утилитарной цели ты добьёшься. Развитие необходимого уровня памяти, важного для поиска и распознания Демиурга. Не хочу вдаваться в нейрофизиологические подробности. Просто поверь на слово!

— Кстати, я случайно наткнулся на неинициированного Ремесленника, — вспомнил я реакцию татуировки на Елизавету. Но лицо Павла уже поглотила чернота. Последние его слова я слышал уже из полной темноты.

Мда, совсем позабыл, что разговариваю не с самим Ремесленником, а с его закладкой в моих нейронах, заточенной под конкретную задачу.

Возвращение в реальность ночного вагона сопровождалось досадой: забыл спросить, что значил давешний карнавал исторического экскурса моего сознания в воинов разных эпох. Ладно, будет ещё время.

Осталось подумать, где взять необходимый языковой источник. Может, у сестёр милосердия найдётся гимназический учебник или словарь? Вопрос о выборе языка не принципиален. В идеале, конечно, подошёл бы язык противника — немецкий. У меня-то с языком вообще полный анекдот. Школьный курс испанского да институтский французского. Стыдно признаться, но ни того, ни другого толком и не знаю. Как бы мне исходя из местных гимназических реалий латынь или греческий учить не пришлось. Эх, не было у бабы забот, да купила порося.

Засыпая, организм преподнёс вполне ожидаемый сюрприз. Мышцы охватила сначала ноющая нарастающая боль. Затем кратковременная судорога. Хорошо, хоть только группы сгибателей-разгибателей. Наконец, по телу пробежала горячая волна, смывающая неприятные ощущения, оставив лишь неприятную тягучую слабость. Тьфу ты, пропасть! Похоже, это один из видов расплаты за быстропрогрессирующие изменения в тканях. Что же будет дальше?

Медитация и усталость вскоре взяли своё, поворочался я, устраиваясь так, чтобы хоть немного не беспокоить измученное тело, недолго. Сон, глубокий, как пропасть и вязкий, как трясина, стёр все мысли и образы.

Утренняя побудка была шумной. Я спросонья не сразу сообразил, что мы стоим.

— Пронькин, Горемыкин! Пулей за кипятком. Полчаса стоянки, — прогремел голос Демьяна, сопровождаемый порывом сквозняка, занёсшим порцию свежего воздуха в застоялое утреннее нутро вагона.

Ну а мне-то что? Только ремень застегнуть, да в новые сапоги впрыгнуть. С портяночками-то оно любо-дорого! Зацепил на выходе пустые фляги и, крикнув хлопающему глазами Горемыкину: «Догоняй!», рванул к приметному строению, где уже выстраивалась жиденькая очередь. На этот раз отоварились быстро. Струя кипятка хлестала из толстой трубы, только успевай подставлять тару, так что на каждого жаждущего уходило не более минуты.

Заодно поймал несколько заинтересованных и уважительных взглядов тех самых молодых представителей пулемётной роты, которые были свидетелями позавчерашних разборок с Фёдором и Глебом. Горемыкин, оправдывая фамилию, догнал меня уже на обратном пути, вцепившись клещами в одну из фляг. Отговаривать не стал, так как до вагона оставалось рукой подать.

Поручив помощнику санитарскую долю кипятка, втащил вторую флягу в вагон сестёр милосердия.

— Здорово ночевали, Иван Ильич?! — в узком проходе наткнулся на ещё мокрого после умывания Вяземского.

— Хорошо ночевал, Гаврила. А ты с кипятком? Неси обратно солдатикам. Аккумуляторы зарядились, мы свой титан разогрели. Теперь воды будет вдоволь! После завтрака прошу ко мне, продолжим.

— Непременно! — заверил я, вернувшись в свой вагон.

Стоянка эшелона немного затянулась. Успели и плотно позавтракать, и побриться. За завтраком потянул за рукав Семёна в тот самый закуток между ящиками, где ночью медитировал, прихватив свой вещевой мешок с купленной в Златоусте жилеткой и стальные пластины. Расстелив всё это богатство на полу, я разложил часть пластин внахлёст, отверстиями вверх.

Рыжий санитар, смачно жуя горячую кашу, запивая её не менее горячим чаем из кружки, заинтересованно вертел в руках одну из пластин. Затем, справившись с кашей, ухватил за край войлочного жилета.

— Распарывать придётся, Гаврила. Между слоями железки ладить. Дратвой подшивать, переплетённой с шёлковой нитью. Так надёжней, не притрётся. Тяжеленька кольчужка-то выйдет!

— Ты не сомневайся. Выдюжу! Сладишь?

— А чего тут не ладить? Носилки и то похитрее будут. Вечером померяешь.

— Ты не торопись. Лучше каждую пластину поместить в холщовый карман и уже после этого крепить к основе, так они меньше тереться и скользить друг об друга будут и не забывай, что внахлёст, как чешуя, — я протянул ему схематическое изображение расположение пластин на листке бумаги, заготовленное накануне.

Семён повертел его, цыкнув зубом:

— А чего так-то?

— Чтобы прикрыть наиболее уязвимые места лучше: лёгкие, сердце, вот тут, над ключицами, сзади почки, позвоночник…

— Ишь ты! Хм, попробую. Есть мысля.

— Я на тебя надеюсь, Семён. Сладишь — с меня магарыч!

— Хорошее дело.

Оставив заготовку и схему рыжему санитару и предупредив Демьяна, вернулся к Ивану Ильичу.

Мысли о поиске актуальных и технически исполнимых новинках для военной медицины не переставали меня беспокоить даже в походе за кипятком и размышлениях о бронежилете. Пусть моя задумка со стальными пластинами и окажется детской вознёй. Но если получится и покажет себя, это станет ещё одним поводом напомнить об изобретении князя Чемерзина и подтолкнёт, чем чёрт не шутит в нужном направлении изобретательскую мысль. По крайней мере, я вложил в него всё, что помнил о бронежилете, который носил сам во время срочной службы. Правда, материалы в моём распоряжении, понятное дело, далеко не те, что у оригинала. Но, как говорится, не имея гербовой, и на туалетной «Войну и мир» накарябаешь.

Военный врач РОКК пребывал в глубокой задумчивости, перелистывая заполненные вчера страницы журналов. При моём появлении Иван Ильич оживился.

— Ничего не вспомнили больше, Гаврила Никитич? — энтузиазма и надежды в голосе князя поубавилось. Я его прекрасно понимал. Одно дело очертить направление поиска и даже придать ему конкретные черты, но до результата чаще всего, было очень и очень далеко. Переосмыслив вчерашние наши темы, сопоставив их с современными реалиями и возможностями внедрения и производства, коллежский асессор понял, какую ношу взваливает на себя.

— Есть парочка идей.

— Не томите.

— Оптимизация переливания одногруппной крови и лечение холеры.

— Э-э-э…неожиданно. Хотя вполне понятно, особенно первая часть. На войне смерть от кровотечений встречается довольно часто.

— В этой войне от кровотечений, связанных с ранениями, умрёт 65 % пострадавших, Иван Ильич. Что насчёт холеры, то мы вчера уже затронули проблему санитарного апокалипсиса, медленно, но верно охватывающего не только зоны боевых действий, но и тылы. Беженцы, военнопленные, раненые без жёсткого эпидемического контроля превращаются в идеальных разносчиков заразы. Нехватка элементарных средств, недостаточность санитарно-просветительской работы с населением, низкий уровень вакцинации население, например, от натуральной оспы…мне дальше перечислять, Иван Ильич?

— Не нужно, мой друг. Что вы можете предложить.

— Итак, холера… — я присел за стол, пододвинув к себе чернильницу и стопку бумаги. — Современные врачи прекрасно её изучили. Я не знаю формул антибиотиков, но и это бы не спасло при отсутствии должного развития технологий и производства. Но число жертв можно значительно уменьшить за счёт своевременной регидратации, то есть восстановления водно-солевого баланса как введением внутривенно растворов специальной рецептуры, так и естественным путём через рот. Вот эти составы. Они не так уж и сложны. Вещества нетрудно будет найти у аптекарей. Главное — стерильность водных растворов. Транспортировка в бутылках — это уже, конечно, проблема. Так как для серьёзной эпидемии нужны тонны таких веществ. Здесь могут спасти порошки для приготовления растворов внутрь. Так называемых, оральных регидратационных солей.

Закончив писать названия и процентные соотношения, я пододвинул листки Вяземскому. У того заметно дрожали руки, но чем больше он вчитывался в строчки, тем шире становилась его улыбка.

— Не всё так легко, как кажется, дорогой Иван Ильич. Существует методика расчётов введения адекватного объёма растворов исходя из веса, примерной потери жидкостей и оценки тяжести состояния больного. Ей я, к сожалению, не владею. Вернее, не помню. Не попалось перед отправкой. Не всё можно предусмотреть. Но, думаю, опытным врачам — инфекционистам и эпидемиологам не составит большого труда со временем доработать методику.

— Но как же…ведь солевой раствор не излечит холеру? — прервал меня коллежский асессор.

— Умирают, Иван Ильич, не от холерного вибриона, а от обезвоживания. Восстановленный баланс позволит окрепнуть организму и в большинстве случаев иммунитету поставить финальную точку в противостоянии с холерной палочкой. Мы не спасём всех, но чудовищной 60 % — ой смертности не будет, уверяю вас. Да, и ещё: ошибочно, и это многажды доказано, вводить этим больным растворы глюкозы, кровь и кровезаменители. В общем, всё, кроме растворов электролитов. Это только убьёт больных! Сложности также могут возникнуть и с порошками для приготовления питьевых растворов. Они склонны впитывать влагу и комковаться, приходя в негодность. Идеальная упаковка — это алюминиевая фольга. Если я не ошибаюсь, то она уже изобретена в североамериканских штатах, но можно по бедности и попробовать использовать вощёную или парафинированную бумагу. Это уже частности.

— Да-а-а, Гаврила, признаться, удивил. Поистине, утро вечера мудренее. Теперь я в нетерпении, что вы предложите с кровью. До сих пор это довольно спорная проблема. Я, конечно, читал работы Ландштейнера с соавторами. И знаком с теорией групп крови.

— В моём времени это давно рутинная практика. Более того, я думаю, вам известно об успешных неоднократных попытках переливания крови за последние пятьдесят лет. Но никто и нигде не занимался этим массово. Уже в следующем годы англичане создадут мобильные передвижные станции переливания крови для своих раненых. А мы что, хуже? Война закончится не завтра, к сожалению…

— Ах, как ты прав, Гаврила! — князь, по своему недавнему обыкновению, постоянно перескакивал в обращении со мной с «вы» на «ты» и обратно.

Я подтянул к себе чистый лист, аккуратно выводя на нём название вещества и процент раствора.

— Парадоксально, но это изобретение уже существует не один год. Не знаю, запатентовано или нет. Скорее да. Плевать. 4 % — й цитрат натрия является великолепным консервантом для донорской крови. Кислотность до нужной можно подгонять раствором какой-нибудь из органических кислот. Теперь её можно будет хранить и переливать гораздо позже времени забора. То есть использовать для спасения жизни при кровопотерях. Методика совместимости донора и реципиента, пусть и примитивная, также известна. Метод перекрёстных сывороток, биопробы. Не сочтите за высокомерие, Иван Ильич, но одна из бед этого времени — информационная разобщённость. Врачи черпают новую информацию из медицинских журналов, сообщений обществ и на конференциях. Но сами врачебные объединения частенько разобщены, в них процветает научный снобизм, зависть и подсиживание. У нас этого тоже хватает. Очень часто огромная временная пропасть разделяет открытие, внедрением и его массовое использование! Вдумайтесь, группы крови открыты в 1900–1901 годах. Сейчас 1915. До сих пор не создано легкодоступного стандартного набора для определения групп крови, хотя к этому есть все научные и практические предпосылки. Переливание донорской крови — это чаще эксперимент с неопределённым исходом. А ведь переливанием крови можно лечить не только кровопотерю… И вообще, Иван Ильич, отношение власть предержащих к подобным вопросам имеет очень широкий диапазон: от бюрократического равнодушия и излишней щепетильности до дремучего средневекового принижения ценности человеческой жизни, простите за излишний пафос.

— Вы так не любите власть, Гаврила Никитич? — нахмурился коллежский асессор.

— Я не люблю упёртых идиотов, Иван Ильич. Кстати, как вы выкрутились перед сёстрами милосердия по поводу моего опрометчивого выступления?

— Во-первых, почти никто не поинтересовался, откуда у нашего вольнонаёмного столь широкие познания в медицине…

— Почти?

— А во-вторых, — Вяземский проигнорировал мой уточняющий вопрос, — из всех, кто заметил какие-либо несоответствия вашему социальному статусу, слух своё недоумение выразила лишь Ольга Евгеньевна. Мне пришлось сообщит ей по большому секрету, что вы у нас Пронькин на самом деле не сын крестьянина, а выгнанный по политическим мотивам с третьего курса студент Императорского Казанского университета, бежавший в Томск от преследований охранки, да простит мне Господь эту ложь. Шито белыми нитками, но хоть что-то да объясняет. Например, вашу патриотическую тягу к отбытию на фронт и неуёмный, без сомнения, феноменальный талант к медицинскому искусству.

— Вот так дела! Теперь я в глазах баронессы настоящий якобинец. И ведь только собрался обратиться к ней с важной просьбой, — вздохнул я.

— Не переживайте, в глазах мадемуазель Вревской это скорее достоинство. Девушки любят изгоев, фрондёров и вообще смелых мужчин. А вы ещё и загадочная личность, умны, молоды… — хитро подмигнул мне Вяземский.

— Князь, не узнав вас с достойной стороны за столь короткий период, подумал бы, что играете в сводника. Я же всё-таки некоторым образом женат… — улыбнулся я.

— Что вы, что вы, Гаврила! Ни боже мой! Просто баронесса уж слишком много внимания уделяет вашей персоне. Чем-то вы её заинтересовали. И я как раз хотел предложить вам немного раскрыться перед Ольгой Евгеньевной.

— Это зачем ещё? — удивился я такому предложению.

— На основе некоторых наших бесед я позволил составить несколько подробных телеграмм моим друзьям и родственникам в Москву и Санкт-Петербург. В том числе и о боевых химических газах…

— Простите, Иван Ильич, но мне кажется, это несколько наивно.

— Наивно желать сохранения жизни русским солдатам? — нахмурился Вяземский, — уж позвольте решать мне, как распорядиться той информацией, что вы предоставили! — коллежский асессор чуть не сорвался на фальцет. В купе осторожно заглянула озабоченная Лиза, — всё хорошо, душенька, это мы просто спорим с Гаврилой, — врач успокаивающе помахал ладонью в сторону сестры милосердия.

— Простите, Иван Ильич, я не совсем верно выразился.

— В корне неверно, Гаврила. Вас извиняет лишь то, что делаете это по незнанию. Коридорное право в России и протекция, порой, могут сделать неизмеримо больше, чем подача реляции по официальным каналам. Среди моих адресатов высокопоставленный чиновник военного министерства, сотрудник канцелярии Его Императорского Величества, жена товарища министра внутренних дел…мне продолжать?

— Всё, всё…Иван Ильич. Сдаюсь. Буду только рад, если что-нибудь из этого получится.

— То-то же, — погрозил мне пальцем военный врач РОКК, князь Вяземский, — дворянское слово очень много значит в России!

— Я уже попросил прощения. Извините, личного опыта общения с дворянами не имею, — привстал я из-за стола, отвесив подчёркнуто шутовской поклон, — Вся информация лишь из книг, да так приглянувшегося вам синематографа.

— А что, так-таки и не удосужились в своём двадцать первом веке? — хитро улыбнулся, отошедший от короткой отповеди Вяземский.

— За практически полным отсутствием данного класса в моей действительности как такового, — вырвалось у меня.

— Что вы этим хотели сказать? — автоматически переспросил Иван Ильич. Я же с досады мысленно отвесил себе подзатыльник. Вот не хотел же ни сам князь, ни я лезть в политические перспективы Российской Империи. Эх, как бы замять это…

— Вы действительно хотите знать ответ на свой вопрос?

— Я потомственный дворянин, мой род идёт от самого Рюрика и напрямую от внука Владимира Мономаха. Конечно, я хочу знать, что значат ваши слова о дворянстве!

Так, похоже, князюшка закусил удила. Придётся искать слова, чтобы помягче сообщить правду.

— Иван Ильич. Хочу предупредить, что мой ответ наверняка породить уйму других вопросов, наиболее полная информация о которых потребует дополнительной беседы без лишних ушей. Вы готовы?

— Говори!

— Хорошо, — я устало провёл ладонями по лицу, — чтобы быть кратким, скажу сразу: после семнадцатого года в России юридически и фактически перестанет существовать монархия и сословия. Вместо Российской Империи сформируется совершено новое государство с иным политическим и социальным устройством. Люди, бывшие дворянами, утратят на его территории свои привилегии и собственность. Более того, спустя довольно недолгое время большинство дворянских родов пресечётся или раствориться в новой социальной среде. Дворяне, эмигрировавшие за границу, смогут сохранить видимость своего статуса, но лишь те, кто будет независим финансово. Судьба большинства их будет незавидна, но всё равно лучше большинства оставшихся в новом государстве.

Князь был бледен, пальцы его мелко подрагивали, губы беззвучно шевелились. Я продолжал молчать, стараясь не смотреть на Ивана Ильича.

— Гаврила, — проговорил осипшим голосом коллежский асессор, — я не спрашивал, а ты, то есть, твой прадед, Пронькин Гаврила, что с ним стало? Погиб на фронте? — странно, Вяземский цепляется за сторонние факты, боясь услышать страшные слова?

— Умер на родине уже после войны, вернувшись с очередного допроса с пристрастием в организации, выполняющей функции Охранного Отделения в новом государстве.

— Значит, слова французского адвоката Верньо: «Революция, как бог Сатурн, пожирает своих детей…» — и для России оказались пророческими?

— Мой прадед не был революционером, Иван Ильич. Он лишь хотел, вернувшись с войны целым и невредимым, спокойно жить на своей родине, растить детей. Но отставной унтер-офицер и георгиевский кавалер чем-то не понравился новой власти.

— А знаете, что, Гаврила? Если я ещё захочу полюбопытствовать на эту тему, прошу вас, как на духу, пошлите меня по матушке от всего сердца, договорились?! — противная осиплость исчезала из голоса князя с каждым произнесённым словом.

— Договорились! — я встал и протянул руку Вяземскому. Тот ответил крепким рукопожатием и улыбнулся.

Мда-а-а… Я бы так не смог. Почти узнать, что впереди тебя и твой мир ждёт бездна и остаться в неизвестности? Феноменально. Ну да у каждого свои тараканы в голове. У меня вон и голова не совсем моя, и в голове всякая хрень: нейротрон, закладки, крипты… Одно радует: обещали, что конец будет хорошим. За что и цепляюсь.

— Как вы думаете, Иван Ильич, удобно будет сейчас обратиться с просьбой к баронессе Вревской? — решил я сменить тему.

— Думаю, вполне. Они сейчас в основном заняты изготовлением перевязочных пакетов, пока хватает материала. Потом займутся починкой больничного и операционного белья. С Зингером дело спорится. Вы, если собрались, идите сейчас, пока не настало время обеда, после него запланирован санитарный обход эшелона. К тому же я сегодня выписываю тех солдат, что пострадали при нападении грабителей, — на последней фразе Вяземский подмигнул мне.

Пробираясь по коридору, я отметил, что Фёдор и Глеб уже оклемались и резались в карты, сидя на койке. Засаленные до неразборчивости рисунка рубашки карт грязными пятнами выделялись на чистом белье.

— Здорово, славяне! — поприветствовал я задир.

— Здоровей ви…а, это ты, Гавр. Привет. — Цыган, заметив меня, положил свои карты. Глеб просто кивнул промолчав.

— Начальник сказал, вас выписывают вечером.

— Правда? Это хорошо. Скучно тут. Сестрички эти, как снулые рыбы. Чисто монашки, — вздохнул Фёдор.

— А тебе горячих деревенских девок подавай? — я слегка стиснул плечо Цыгана.

— А хотя бы!

— Ничего, немца побьём, будет и на твоей улице праздник.

— Ну, это ещё когда будет, — снова вздохнул Фёдор.

— Терпи Цыган, Бароном станешь, — на мою незамысловатую шутку пулемётчик лишь похлопал глазами.

Швейная мастерская «Красный крест&Ko» располагалась в дальнем конце вагона, в углу, противоположном титану с кипятком.

Вревская, сидевшая согнувшись над зингеровской машинкой, со спины напомнила почему-то мою маму. Вот так вечерами в детстве я любил засыпать под мерный перестук её шестерней или что там внутри этого великого достижения человечества. Её сестринский головной убор лежал рядом, а чёрные, как смоль, волосы были стянуты в тугой узел на затылке. Скрипнувшая под моей ногой доска заставила баронессу обернуться. Смущение в её взгляде длилось всего мгновение. Она встала, уступив место другой сестре милосердия. Надела косынку с красным крестом, тщательно заправив за край выбивавшиеся пряди волос.

Сдвинув небольшие картонные коробки из-под шляпок, некоторые из которых доверху были заполнены перевязочными пакетами, подошла ко мне, окатив холодным взглядом с ног до головы.

— Чем могу служить, Гаврила Никитич?

— Прошу прощения, Ольга Евгеньевна, что отрываю от работы. Хотел обратиться с несколько необычной просьбой.

— Извольте, я вас слушаю, — хоть бы мускул на лице шевельнулся или ресницы дрогнули. Лицо барышни из окошка справочного бюро. Один в один. Только голос поприятнее.

— Я бы хотел узнать, может, есть у вас или у кого-нибудь из сестёр милосердия гимназический учебник по немецкому языку, возможно, словарь? Мне ненадолго, на недельку, пока до Самары едем. Обязуюсь обращаться аккуратно.

Похоже, баронесса зависла. Наверное, размышляет, не каверза ли это какая-нибудь. И странный вольнонаёмный Пронькин, имеющий склонность по ночам заниматься гимнастикой на морозе в полураздетом виде и оказавшийся отчисленным неблагонадёжным студентом, попросту смеётся над ней.

Я же решил оставить вариант именно с немецким языком, так как варианты с греческим, латинским или, скажем, французским заранее исключил князь со своей придумкой сделать меня политически неблагонадёжным студентом. Раз бывший студент, да ещё Императорского Казанского университета, значит, неплохо окончил гимназию. А в это время языки учат на совесть, причём, несколько кряду, не то что в моём времени.

— Вы раньше изучали немецкий? — броня невозмутимости баронессы вроде бы слегка треснула. Соболиная бровь дрогнула и изогнулась дугой.

— В том-то и дело, что нет, Ольга Евгеньевна. А ведь это язык основного противника! Ну не по-гречески же мне с пленными говорить? — для пущего эффекта я прижал правую ладонь к груди и постарался изобразить на лице всю палитру жажды приобщения к знаниям.

— Ах, это… Мм-м, у меня нет, но, кажется, у Татьяны Аскольдовны была какая-то литература. По-моему, словарь. Но учить язык по словарю. Транскрипция немецкого не самая сложная, но, чтобы вас поняли, нужно ведь хоть какое-то произношение?

— Н-да-а…я как-то не задумывался над этим, — развёл я руками. Ну не говорить же мне Ольге, что это лишь для активации и тренировки определённых отделов моей памяти.

— Предлагаю поступить так, Гаврила Никитич. Недели, конечно, мало. Но я постараюсь помочь получить минимальные навыки в немецком, что могут пригодиться на фронте и в тылу врага, не приведи Господь, — Ольга искренне перекрестилась. — От вас же понадобится усердие и штудировка наших записей и ещё… — сестра милосердия замолчала, пристально глядя на меня.

— Всё что угодно, Ольга Евгеньевна! — определённо слукавил я.

— Вы расскажете мне всю правду о себе. И я не потерплю лжи, Гаврила! Её я чувствую интуитивно. Есть у меня такая способность. Батюшка привил.

— Хорошо…но как же с немецким? А если у Татьяны Аскольдовны не найдётся литературы?

— Обойдёмся, Гаврила Никитич, — улыбка Ольги выражала одновременно и превосходство, и удовлетворение. — Основателем рода Вревских был его светлость князь Александр Борисович Куракин. Первые представители рода были произведены в баронское достоинство Австрийской Империи грамотой Австрийского Императора Франца I, закреплённой затем указом Его Императорского Величества Александра I. В благодарность и по традиции с тех самых пор все представители рода Вревских с детства обучаются немецкому языку, как родному. Так что уж как-нибудь справимся, Гаврила.

Ни хрена себе, заявочки… Я постарался не слишком пересаливать лицом с растерянностью. Но удивлён, конечно, был очень. Получается, Ольга — австрийская баронесса? Видимо, все мои мысли легко читались на моей физиономии.

— Не надо так расстраиваться, сударь. Я русская баронесса по крови и духу! И моим предкам вверено баронское достоинство русским царём. А что до Австрии. Так и времена уже не наполеоновские. И то, что сейчас Россия выступает против Австро-Венгерской Империи, никоим образом не изменит моих патриотических чувств. Я вас успокоила?

— Вполне.

— Танечка! Дружочек, можно вас отвлечь? — произнесла Вревская куда-то в глубину вагона. Перестук каблучков — и к нам присоединилась невысокая сестра милосердия с милым, но печальным лицом, — Танечка, скажите, вы случайно не захватили с собой словарь немецкого языка?

— Да, рижское издание Киммеля, под редакцией Павловского. Вы же знаете мою слабость к сказкам Вильгельма Гауфа, — голос девушки соответствовал внешности: тихий, мелодичный. Лёгкая картавость лишь придавала ему прелести.

— Мы с господином Пронькиным решили немного позаниматься, пока эшелон идёт до Самары. Вы не одолжите нам его?

Девушка молча кивнула и скрылась в глубине вагона. Через некоторое время Татьяна Аскольдовна вернулась, неся в руках два толстенных тома. Она немного замялась, подходя, но потом решительно вручила мне словари. Я не выдержал, уж очень милой показалась мне хрупкая Татьяна:

— Кто родился в день воскресный, получает клад чудесный!

Наградой мне была светящаяся улыбка и изящный книксен.

— А вы не перестаёте меня удивлять Гаврила, — заметила Ольга, едва Татьяна скрылась в своём купе.

— «Холодное сердце» — моя любимая сказка, — искренне ответил я. Гауф — очень особенный сказочник.

— Что ж. Сегодня после обеда у меня будет возможность выслушать все ваши сказки.

— Буду очень рад, — я откланялся и, прихватив словари, вернулся в каморку Вяземского.

Сам князь куда-то подевался. Как позже сообщил мне Семён, убыл на санитарный обход поезда, прихватив с собой двоих санитаров. О, как! Бдит врачебное око. И то верно. Прём почти без остановок, народу толком не помыться, в вагонах полно солдат, а ватерклозет на каждый один. Горячая еда хорошо если два раза в день. Понятное дело, народ бывалый, не баре, но и досмотр нужен.

Я устроился у окна со словарями, погрузившись в чтение первых страниц с транскрипцией и правилами написания букв прописью. Не заметил, как пролетело больше часа. Обычно от подобных занятий меня клонило в сон, а тут будто добрался до любимого романа. Следующий час, последовав совету Ремесленника, я взял несколько листков и стал выписывать немецкие слова, обозначающие окружающие меня предметы. Дольше приходилось искать каждое существительное. Второй том словаря — русско-немецкий — имел более полутора тысяч страниц, да ещё приходилось выписывать транскрипцию. Не хотелось вечером ударить в грязь лицом перед Ольгой Евгеньевной. Так второй час ушёл на выписку почти сотни существительных. Закрыв словарь на плетённую из джута закладку, вшитую в корешок, взял чистый лист и закрыл немецкий столбик слов, выписанный напротив русских. Стал, постепенно сдвигая его вниз, называть предметы по-немецки.

Я, конечно, ждал хорошего результата. Но чтобы так… Не ошибся ни разу. Слова словно сами вспыхивали в голове, причём перед мысленным взором возникало полное изображение его из словаря. Вот это да! Такое следует переварить.

Я отложил словари стопкой в середину стола и вышел в тамбур. Надо сменить деятельность, а потом попробовать снова, чтобы проверить как долго сохраняется в памяти написание и произношение слова. Начало радует, но не будем обольщаться: овладение языком не заключается лишь в пополнении словарного запаса.

В санитарском вагоне очень кстати пересёкся с Семёном, с которым мы до самого обеда экспериментировали с бронежилетом. Количество пластин на площадь жилета оказалось с избытком, так что решено было удвоить их количество на самых уязвимых зонах, выложив своеобразный косой крест на передней части и прямой на задней. Карманы для каждой пластины решено было заказать у наших сестёр милосердия. Переговоры я решил взять на себя, а пока мы наготовили завязок из дратвы и распороли купленный в Златоусте жилет, заранее приготовив четыре заготовки войлочных планок: по две спереди и по две сзади.

В портновских заботах пришло время обеда. Разносчики из кухонного вагона вовремя воспользовались пятнадцатиминутной стоянкой на станции со странным названием Миньяръ. Повара порадовали гороховым супом такой густоты, что в нём не тонула ложка. А простой сероватый хлеб и белый кусок сала с чесноком, как мне показалось, исчезали, едва коснувшись губ. Обед был съеден за несколько минут, а организм настойчиво просил ещё. Похоже, назревает очередная проблема. С новым уровнем метаболизма нужна дополнительная подпитка. Жиры и белки, понятное дело, компактнее углеводов. И лезть в общий котёл нецелесообразно, хотя как крайнее средство сойдёт: ситуация не то чтобы неординарная, но солдаты должны войти в положение.

Я высунул нос на улицу. Наконец, погода радовала оттепелью. Что у нас на календаре? Начало марта. Для этих мест довольно тепло. Я с удовлетворением отметил, что с вагонов исчезла не только наледь, но и любые признаки влаги. Значит, ночью можно полноценно потренироваться.

В животе заурчало.

— Да слышу, слышу, утробушка ненасытная! — прошептал я.

Придётся поискать, чем тебя покормить, не то будет мне не Юго-Западный фронт, а безвестная могилка в каком-нибудь кювете у железки. Чтобы по крышам бегать энергия нужна.

Мимо спешили разносчики с переносными бидонами из полевой кухни.

— Долго стоять будем, земляки?! — успел крикнуть я в вдогонку.

— Четверть часа с гаком! Ещё и пол-эшелона не обнесли! — отмахнулся один из кухарей.

Четверть часа с гаком, по русскому обычаю, — это не менее получаса. Живём! Я метнулся в вагон, прихватил шинель и свой мешок, в который в Златоусте складывал покупки. Полустанок в Миньяре был совсем небольшим, но всё же капитальным строением. Какая-то бабка, закутанная в несколько платков, на мой вопрос про провиант молча махнула рукой куда-то в сторону бокового прохода между основным зданием и пристройками.

Нырнув туда, я обнаружил какого-то деда в заячьем тулупе, который с сосредоточенным видом помешивал смолу в огромной железной бадье, подвешенной над небольшим костерком.

— Отец. Бог в помощь! — колючий взгляд из-под седых бровей был мне вместо ответа.

— Слышь, отец. Мне бы едой разжиться. Не обижу! — я достал серебряный рубль и протянул его деду. Тот взял рубль, попробовал его на зуб и вдруг улыбнулся, продемонстрировав полный рот жёлтых и кое-где подгнивших зубов.

— Еда? — произнёс он.

— Еда, еда! — закивал я, тряхнув мешком, — токо мне бы понажористее чего, дед, и чтоб не испортилась в дороге.

— Деньга ещё нада.

— Дам ещё, коли принесёшь. Только быстро. Поезд уходит! — жёстко отрезал я.

— Казы, кагланган ит, корот…э-э-э мёд есть.

— Тащи всё! — я протянул ему мешок и показал трёхрублёвую банкноту.

Дед кивнул, пробормотав: «Железная деньга давай, бумага не нада!» — и исчез в подворотне. Вот тебе и на! Неужто с мешком и моим рублём смылся? Но из-за угла высунулась шапка со словами: «Мешай смола! Загустеет!» — и снова исчезла.

У меня отлегло от сердца, и я ухватился за деревянную ручку, продолжив помешивать горячую смолу.

Дед не подвёл: не успел я начать переживать, как он показался с наполовину наполненным мешком. Я выгреб всю мелочь из кармана, которой набралось на три рубля с полтиной. Пока странный дед считал, рассматривая каждую монетку, я проверил, чем же стал богат и невольно улыбнулся. Конская колбаса, сушёная конина, пара внушительных деревянных туесков с мёдом. А это что? Я понюхал и лизнул. Топлёный жир и конское сало. Сушёные ягоды. Так, малый холщовый мешочек был полон плотных серо-белых шариков с кисловатым запахом.

— О-о-о, курут! Корош, вода, самавар… — дед изобразил, будто макает что-то в воду.

— В горячей воде размачивать? — старик снова улыбнулся мечтой стоматолога. Нашу содержательную беседу прервал паровозный гудок.

— Ну, бывай, дед, спасибо! — и я рванул с места, в рекордные сроки покрыв расстояние до своего вагона, в который прыгнул уже на ходу.

— Гаврила, мать твою! Чё шляешься? — наткнулся я в тамбуре на Демьяна.

— Да вот, за приварком бегал.

— Ну ты и утробушка, Пронькин! Из котла-то довольно кормят. И чего нарыл у местных?

— Да вот, — я распахнул горловину мешка, — угощайтесь, господин младший унтер-офицер! — Демьян сунул нос в мешок, шумно втянув воздух.

— А-а-а, башкирские разносолы. Едал. Хорошо хранятся, не гниют. Ешь на здоровье. Я сыт. Разве что обчество медком побаловать.

— Не вопрос, — я вынул один из туесков, — в общий котёл!

— Дело, Гаврила! — улыбнулся унтер, — чайник у Семёна, сходи к сёстрам за кипятком.

Вяземский перехватил меня по пути. Пришлось отбояриваться необходимостью пообедать с личным составом. Набирая в титане кипяток, снова задумался о медицинских новшествах. Идей практически не осталось. Разве что обеспечить противошоковыми наборами санитаров? Но даже морфий, как выяснилось, здесь хранят в порошках и раствор готовится по необходимости. А об ампулах, не говоря уж о шприц-тюбиках, можно лишь только мечтать. Я так и представил Семёна на поле боя, судорожно достающего склянку с заранее приготовленным раствором и набирающего шприц. А вокруг роятся пули, летят комья земли, гарь, грязь, дым… Мда… ничего-то ты толком и посоветовать больше не можешь, господин Луговой. Вот же, чёрт, уже и фамилию свою забывать начал!