Тень Миротворца

Глава 18

Поделившись со своим отделением новостями о готовящейся переправе и прорыве наших позиций, отправился на поиски Федько. Наверняка командиров взводов и отрядов проинструктируют: что-то мне не очень нравится эта ночная возня.

Немцы никогда не страдали спонтанностью действий. Орднунг прежде всего. Значит, прорыв нашей блокады Перемышля — это спланированная операция. И гансы наверняка не остановятся на достигнутом. Как бы нам не поплатиться за слишком медленную реакцию. Хотя может, я опять нагнетаю? И здесь вообще принято не особо спешить с контрударами.

Федько нашёлся у коновязи в обозе. Как я и предполагал, штабс-капитан вызывал командиров подразделений к себе. Среди них оказалось несколько незнакомых поручиков и высокий, одетый в шинель и папаху, капитан, о чём-то увлечённо беседовавший с Кроном.

— Пронькин, ты чего здесь? — Федько, увидев меня, вышел к обозной коновязи.

— Решил узнать какие будут приказы, господин унтер-офицер.

— Слыхал уже? Переправа. Наши сапёры уже пошли помогать брусиловцам. Казаков с пулемётным взводом на двуколках уже отослали ниже по течению искать брода. Штабс не хочет сюрпризов на том берегу. Пока на этом берегу будут ладить плоты, казаки и пулемётчики займут плацдарм прикрытия на левом берегу, — Федько говорил короткими фразами, видимо, так же, как и я, чувствуя общую тревогу, — хорошо хоть тучами небо заволокло, если и нам ничего не видно, значит, противнику тоже.

— Да, только в полной темноте всё равно переправу не сладить. Так и народ с имуществом потопить недолго. Сам знаешь, что на реке мы будем для немцев как на ладони, — возразил я.

— Вот можешь ты, Гаврила, настроение испортить! — сплюнул унтер, — твои-то готовы?

— Уже предупредил, сворачиваются.

— Пойдём вторым эшелоном, вместе со вторым взводом и телефонистами. Плотов мало, сапёрам пришлось в селе несколько погребов и сараев разобрать на брёвна с досками. Дома-то всё больше мазанки. Штабс приказал заплатить хозяевам честь по чести.

— Ну и правильно, чего настраивать против нас мирное население? Они-то причём?

— Немцы бы или австрияки, небось, даже и не почесались. Пальнули бы для острастки пару раз, пшеки бы обосрались. И вся недолга.

— Добрый ты, Федько.

— Какой есть, Гавр. Ладно. Сбор у крайней от реки хаты. Там ещё колодец приметный.

— Погодите, господин унтер-офицер. Есть вопрос.

— Давай, только побыстрей.

— Санитарам не выдали гранат, да и патронов всего по четыре обоймы.

— А ты что, Перемышль брать собрался.

— Ты сам прикинь, унтер, — решил я не отступать и намеренно попёр буром, — а если казаки с пулемётчиками брода поблизости не найдут. Или не успеют к переправе? А на левом берегу немцы? Встречный бой ночью. Там кусты и деревья только вдоль берега, а дальше — чистое поле, как здесь. Пулемётами покосят, как траву косой. Так хоть ответить чем будет. Что мы с нашими карабинами в темноте навоюем?

— У тебя от страха, Гаврила, ум помутился, — постучал пальцем по своему лбу Федько, — вот и мерещится что ни попадя. Немец давно наши траншеи занял и сидит, кофе с ромом попивает да нас поджидает. Нет ему резону сюда ночью идти. Да и разъезды бы давно заметили, — унтер махнул на меня рукой и скрылся за коновязью.

Но моя чуйка продолжала грызть изнутри. Можно было бы поспорить с Федько и дольше. Сказать, что разъезды на тот берег наверняка не отправляли, а немцы вполне могли развить своё спланированное наступление. Да мало ли что?

Херово… Что он там сказал? Сбор у крайней хаты. Ладно, время у меня ещё есть.

Фельдфебеля Арченко в обозе не оказалось, и никто не знал, куда подался начальник цейхгауза. Но фортуна не оставила моих надежд.

— Тю!? Глянько, хлопец, вже ефрейтор! О це дило! — каптенармус Мыкола Гнатович Подопригора сграбастал меня в охапку. Будучи значительно ниже ростом и явно слабее, этот живчик умудрился затащить меня между телегами с какими-то тюками, — кого шукаешь? — глазки Мыколы хитро блеснули. Я почувствовал настрой каптёрщика, но решил всё-таки обратиться без лукавства.

— Мыкола Гнатович, да я, в общем-то, Мефодия Фомича искал. Скоро на ту сторону переправляться, а моим санитарам забыли гранаты выдать. А ежели что? — в конце я решил-таки немного схитрить.

Улыбка сползла с лица каптёрщика, а глаза превратились в два буравчика.

— Сказывся, Гаврила, чи шо? Гранати тильки штурмовикам выдалы. Яки санитары?

— Прости, дядько Мыкола. Соврал я. Да только сердце неспокойно. У меня чуйка с детства на всякие неприятности. Вот и сейчас так же.

— Зудить? — понимающе кивнул, помягчев, каптенармус.

— Зудит, господин ефрейтор. Мне немного, хотя бы по четыре штуки на брата, а? А после переправы, если немца не будет, клянусь, верну в целости и сохранности!

Подопригора продолжал молча буравить меня взглядом почти минуту. Наконец, тяжко вздохнув, ответил:

— Арченка не даст, даже не проси. У няго приказ. А я дам! Но помни мою доброту, Гаврила. Не вернёшь, до конца службы будешь сопли вместо портянок на ноги наматывать, — серьёзность угрозы подчёркивалась фактом удивительно резкого перехода каптёрщика с суржика на чистейший русский говор. И я проникся, молча кивнув, стараясь сохранять суровое выражение лица. — Ящики сам заберёшь, Голиаф? — улыбнулся в усы Подопригора.

— Разберусь.

— Тогда иди за мной.

И на тренировках, и на батальонном полигоне нас познакомили с гранатами не только русских систем. Но и немецкими, австрийскими, английскими и французскими. В ознакомительном порядке, конечно. Видимо, щедрость неизвестных попечителей закончилась на солдатской экипировке. Поэтому я мог лишь мечтать о «колотушках» с тёрочным запалом, то есть немецких «Штильхандгранат», не говоря уже о «бомбах Миллса», очень похожих на наши «Ф-1». Они не были идеальными, но максимально хорошо подходили для ведения штурмовых действий.

К прис-корбию моему, гранаты российской империи удивили в худшую сторону. На вооружении батальона находились гранаты Рдултовского. И это было бы полбеды, но треть из этих гранат была образца 1912 года и напоминала железные скворечники на деревянной рукоятке. Гранаты образца 1914 года выглядели уже более похожими на мои традиционные представления об этом виде оружия.

Вся суть трагедии этих в общем-то неплохих гранат заключалась в том, что для боевой активации требовалось десять операций. Поначалу на первом инструктаже я подумал, что ослышался и переспросил прапорщика, проводившего занятия. Но он уверил меня, что это так. Причём сделано это было с таким пафосом, будто, он сам изобрёл это издевательство над солдатами штурмового батальона. Хотя если прикинуть, что совсем недавно гренадеры метали во врага чугунные бомбы с фитилями из пакли, то подобная вундервафля, которая весила почти 750 грамм, могла считаться передовым изобретением военной науки.

Перед броском боец должен был поставить гранату на предохранитель и зарядить её. Первое означало — снять кольцо, оттянуть ударник, утопить рычаг в рукоятке, поставить предохранительную чеку поперёк окошка курка и вновь надеть кольцо на рукоятку и рычаг. Второе — сдвинуть крышку воронки и вставить запал длинным плечом в воронку, коротким — в жёлоб и зафиксировать запал крышкой. Для броска граната зажималась в руке, кольцо сдвигалось вперёд, а предохранительная чека сдвигалась большим пальцем свободной руки. При этом рычаг сжимал пружину и отводил зацепом ударник назад. Боевая пружина сжималась между муфтой и курком. При броске рычаг отжимался, боевая пружина толкала ударник, и тот накалывал бойком капсюль-воспламенитель. Огонь по нитям стопина передавался замедлительному составу, а затем — капсюлю-детонатору, подрывавшему разрывной заряд.

Даже простое мысленное перечисление действий занимало четверть минуты. Но я гордился тем, что довёл на тренировках приведение гранаты Рдултовского в боевое состояние до рекордных пяти секунд и последнюю неделю в учебном лагере ни разу не провалил упражнение на точность и дальность броска.

Недостаток гранат этой системы значительно перекрывался её достоинствами: сложность приведения к боевому состоянию обуславливало и трёхкратную надёжность, а снаряжение почти четвертью килограмма аммонала или мелинита делало её очень весомым аргументом не только в наступательном, но и оборонительном бою.

Поэтому, когда каптенармус поставил передо мной два ящика этих гранат, я даже не стал кривиться из-за того, что в одном из них были те самые «скворечники», причём с какими-то верёвочными висюльками.

— Это что за чудо, дядько Мыкола? — ткнул я пальцем в верёвочки.

— Га? А, это приспособа для проволочных заграждений. Бросаешь — и она повысне на крючках. Зараз и проход, и гансам супрыз, — Подопригора был так доволен, что я не стал его разочаровывать, подхватив оба ящика. И тут заметил стоящий наверху ящик со знакомыми бутылками, обёрнутыми кусками мешковины.

— О, а это что? — как можно невиннее поинтересовался я.

— Где?

— Да вот, в бутылках.

— А-а-а… нэ, это нэ то, шо ты подумав, Гаврила. Цэ смись горюча, приспособа огнемётчиков. Надысь тут игралыся. Наготовили четыре ящика. Ще мэни в шинку за бутылками гонялы. Та, баловство одно!

— А дай пару штук, а, дядько Мыкола, — я продолжал делать вид, что оно мне как бы и не особенно надо. С каптёрщиком надо было держать ухо востро. Поймёт острую заинтересованность, захочет поиметь свой гешефт. Это не гранаты.

— Та и на шо воно тоби?

— Дрова сырые, горят плохо. Скоро дожди зарядят. Для розжига.

— А… ну бери. Две. Нэ бильше.

— Спасибо, пан ефрейтор!

— Иди уж.

Как не спешил, а застал своё отделение уже заливающим костёр и в полной походной готовности.

— Разбираем по четыре штуки на брата, — указал я на ящики, добавив: «Кто хорошо бросает, берите квадратные. Для остальных вот эти!» — я открыл крышку с гранатами образца четырнадцатого года. Всё-таки со «скворечниками» обращаться сложнее.

Пришлось для своего отделения служить поводырём. Пока шли к месту, темнота была почти полной, даже плеск речной воды не особенно помогал. Остальные, скорее всего, ориентировались на стук топоров и огонь костров, что разожгли сапёры у спуска плотов на воду.

Одно из этих плавсредств уже было под завязку заполнено и неспешно отчаливало. Солдаты у края отталкивались от дна реки сразу несколькими шестами.

Несмотря на все мои беспокойства и переживания, переправа прошла довольно буднично и без осложнений. Ширина Сана в этом месте была не более пятидесяти саженей, поэтому плоты, которых сапёры умудрились построить больше десятка, шли почти непрерывной вереницей.

Последними переправляли распряжённые двуколки и телеги с поклажей. Этого я уже не видел, так как неожиданно нарвался на задание командира, который целенаправленно искал меня.

— Пронькин! Бери своё отделение и за мной, к штабс-капитану! — вестовой вынырнул, как чёрт из коробочки, видимо, направленный ко мне матерящимся Федько, который никак не мог добиться, чтобы ездовые побыстрее впрягали лошадей в повозки.

Среди кустов терновника и лесных балок, густо разросшихся на левом берегу, скопилось критическое количество солдат. Штурмовой батальон и почти полк отступившей 69 дивизии сапёры переправили за рекордные три часа. До рассвета оставалось довольно много времени. Вся эта масса войск опасно задержалась на берегу.

В груди снова ёкнуло и отпустило. Костры разжигать было строго-настрого запрещено, но команды к движению так и не было. Видимо, всё же придётся возвращать гранаты Подопригоре. А так не хочется…

— Гаврила, — Август Карлович стоял с начальником штаба, подсвечивая себе карманным фонариком. В руках его была сложенная вчетверо карта.

— Господин штабс-капитан, ефрейтор…

— Отставить, Пронькин. Слушай приказ. Ты со своим отделением поступаешь в распоряжение поручика Мавродаки, командира первого взвода третьей роты нашего батальона. Выдвигаешься в составе арьергардной разведки. С вами отправятся ещё взвод стрелков из шестьдесят девятой и две пулемётные команды.

— Э-э-э… — я несколько завис.

— Что непонятно, Гаврила? Мне твои глаза нужны. Там, — он махнул в сторону пригорка, на котором заканчивались прибрежные лесные балки, — равнина. Скоро рассвет, мы будем как на ладони. Стоять тут до света тоже нет никакого смысла.

— Есть…то есть, понял, ваше благородие.

— То-то. Наш батальон двинется вдоль реки. Вы — впереди и в центре, справа стрелки и казачьи разъезды. Если противник выйдет на вас внезапно, шумните и отходите. Но лучше отойти назад без шума. Понял?

Слева из темноты появился темноглазый горбоносый поручик в накинутом башлыке.

— А вот и твой командир, Гаврила. Костас Димитриевич, это тот ефрейтор, о котором я говорил. «Кошачий глаз», — хмыкнул штабс-капитан, — задачу я ему поставил. Выходим.

— Есть, — козырнул поручик, — ефрейтор, за мной!

Я дал знак ожидавшим в двух шагах солдатам своего отделения, добавив уже на ходу:

— Выдвигаемся с арьергардом, полная боевая готовность. Шлемы надеть. Не переговариваться, не курить. Стрелять и применять гранаты только по моей команде. Держаться плотной группой. Кто потеряется, не орать, не суетиться. Отходить влево к реке, там будет продвигаться наш батальон.

Поручик с греческой фамилией шагал словно цапля, еле за ним поспевали. Наверху было совсем немного посветлее: к утру в облачном покрове стали появляться прорехи и вблизи можно было различить светлые пятна лиц, тускло поблескивающие пряжки солдатских ремней. Взвод стрелков со спешившимися пулемётчиками нас уже ожидал. Я мысленно прикинул: до рассвета часа два-три, шлёпать нам по пересечённой местности вёрст десять. Несладко придётся пулемётным командам тащить на горбу разделённые на тело и станину максимы. Попотеть придётся.

Мысли тут же перескочили. Поручик указал моим место в первых двух шеренгах.

— В колонну по четыре, дистанция два шага, разбер-рись! — хриплый голос поручика привёл отряд в движение, — давай, ефрейтор, гляди в оба.

Мне было отсюда не видно, но судя по приглушённому лязгу металла, скрипу колёс и фырканью лошадей справа из темноты стрелковый полк начал движение.

Звуков же со стороны батальона не было слышно совсем. Всё заглушал шум ветра и отдалённый плеск речной воды.

Ну и отлично, переправились без приключений. У меня отлегло от сердца.

— Прибавить шагу! — поручик занял место слева от меня. Мне же оставалось шире раскрыть глаза и не отвлекаться. Отсутствие ярких источников света позволяло моему зрению не тратить время на адаптацию и переходы.

Совсем скоро я смог различать рельеф и редкие деревца на несколько сотен шагов впереди нашего отряда. Стрелки и мои санитары, набравшие неплохой темп, уже через час значительно обогнали основные силы.

Идти по ещё не успевшей набрать рост траве было одно удовольствие. Берег реки ушёл левее шагов на двести, слившись с сумрачным пейзажем окружающей нас равнины. Тишину нарушали лишь хриплое дыхание бойцов да глухой топот ботинок.

Я оглянулся. В задних шеренгах, где шли пулемётчики с тяжёлой ношей, наблюдалось некое разряжение дистанции.

— Господин поручик, пулемётчики немного отстают, — уведомил я Мавродаки.

— Кор-роче шаг! — подал грек команду первым шеренгам. Она тут же прошелестела до задних рядов. Пулемётчики подтянулись, — ефрейтор, что видишь?

— Впереди шагов на двести простиралась равнина. Такая же картина влево и вправо. Деревья если и встречались, то одиночные, низкорослые. Кустарника почти нет.

— Неплохо. Я уже в десяти шагах ничего не вижу. С таким зрением коней уводить хорошо.

— Я охотник, — спокойно пояснил я, пожав плечами.

— Хороший навык, — только и бросил поручик, надолго замолчав.

Следующий час показался вечностью. Ни в рельефе, ни в обстановке ничего не менялось. И время скоротать беседой или ещё чем-нибудь занимательным не представлялось возможным. Больше всего в жизни не люблю ждать и догонять. Паршивое занятие.

Спустя час равнина потихоньку стала перемежаться небольшими холмами. Несколько раз нам приходилось преодолевать небольшие промоины, возможно старое русло пересыхающего ручья, дно которое было полно топкой, но, к счастью, неглубокой грязи. Затем рельеф снова выровнялся, с реки потянуло влажным ветром, принёсшим запахи прели и сырой земли.

Интересно, почему самое большое дерьмо случается, когда его ну никак не ждёшь? Вернее, перестал ждать. Вроде бы всё делал правильно, перестраховывался, внимательно прислушивался к своей интуиции, глядел в оба и прочее, прочее…

А когда все страхи начнут казаться пустыми и постепенно становится стыдно за своё малодушие и показную крутость, а ты уже расслабил булки, обзывая себя трусом и паникёром, действительность преподносит вонючий букет, полный острых шипов и мерзких сюрпризов.

Осмотрев в тысячный раз сумрачное пространство равнины, я аккуратно прикрыл рот кулаком, сдерживая пытавший вырваться богатырский зевок. Каждые четверть часа я закрывал глаза на несколько десятков секунд. Это позволяло «обновить» остроту сумеречного зрения и делало менее интенсивной головную боль, которая уже через четверть часа нашего путешествия радостно поселилась где-то в области правого виска. Небольшое напоминание от нейротрона, о том, что за всё надо платить, Гавр…

Сейчас же мне показалось, что я, прикрыв веки всего на десяток секунд, увидел какое-то странное мельтешение на границе серого горизонта и едва начинающего светлеть неба. То ли удача в этот раз оказалась не на нашей стороне, то ли разведка противника сработала гораздо лучше. Не знаю, гадать стало некогда. Тем более что «мельтешение» наблюдалось минимум в пятистах метрах впереди по ходу нашего движения.

Я уже было повернулся к Мавродаки, чтобы поделиться своими наблюдениями, как раскатистый грохот недалёкого орудийного залпа внезапно разорвал тишину, а за ним не заставили себя долго ждать второй, третий.

Разрывы ударили довольно далеко справа и чуть впереди.

— Это по стрелкам лупят! — разнеслось среди взводных пехотинцев, — справа обходят…

Предположение не было лишено логики.

— А-а-атставить панику! Слушай мою команду, разобраться в цепь по две шеренги, дистанция пять саженей…

— Ваше благородие, дозвольте! — я привлёк внимание Мавродаки, так как в голове созрел план. Сыроватый, но какой есть. Уйти, в противном случае, мы просто не успеем.

— Что?! — рявкнул поручик, так как разрывы снарядов стали раздаваться значительно ближе и горячий ветер достигал нашего отряда, заставляя учащённо биться сердце.

— До своих добежать не успеем: или артиллерией накроют или конница нагонит.

— Какая, нахрен, конница, Пронькин? Совсем от страху в штаны наложил?

— Вашбродь, я чётко вижу верховых с пиками на горизонте, прямо напротив нас, если добежим до того высохшего русла ручья и заляжем, то сможем их остановить. У нас два Максима и почти две тысячи патронов в коробах!

— До русла ещё добежать надо. Нас сомнут и пройдутся копытами по головам, — голос Мавродаки тем не менее стал спокойнее.

— Если просто побежим, точно порубят. Я со своими штурмовиками побегу навстречу, обозначу сектор обстрела пулемётчикам двумя бутылками с зажигательной смесью. Им останется только выставить прицел и отсечь конницу. А там и основные силы подойдут.

— Это самоубийство, ефрейтор!

— Иначе все тут ляжем, а мы постараемся выкрутиться и время для вас выгадать. Вы, главное, огонь открывайте только после второй огненной вспышки. Ну?! Решайте!

— Давай, Пронькин! Храни вас Господь! Сладится. Всех твоих к Георгиям представлю, — хлопнул меня по плечу Мавродаки, — взво-о-д! Назад бегом марш! Занять позиции у русла высохшего ручья! Командиры пулемётных команд, ко мне! Бего-о-ом, сучьи дети!!!

— Отделение, ко мне! — не обращая на команды и суету взвода в предрассветных сумерках, рявкнул я так, что перекрыл грохот очередного взрыва. Судя по тусклому блеску касок вокруг меня, команды и не требовалось. Раз, два…восемь. Все здесь. Никто со взводом не отступил. А ведь могли же.

— Так, слушаем меня внимательно. Разбираемся в цепь, дистанция десять метров, тьфу ты, десять саженей. Чтобы только-только видеть соседей. Изготовить все гранаты к бою. Как скомандую, первую бросаем все одновременно вперёд на максимальное расстояние. Остальные метаем по мере готовности. Как увидите первую вспышку огня слева и разгорится пламя — это сигнал готовности. Вторая вспышка и огонь справа — залечь, вжаться в землю всеми костями и молиться: ударят наши пулемётчики. Будем надеяться, что учили их хорошо. Не то вернусь и лично руки повыдёргиваю! Всё понятно?!

— Так точно, — нестройный хор голосов был мне ответом, — разобраться по команде!

Серая предутренняя мгла скрыла моих штурмовиков. Только бы небыстро развиднелось, не то на этой целине мы как прыщи на заднице. Если я не ошибся, то уже через минуту-другую конные будут здесь. И мои сюрпризы должны их остановить. О противоположном и думать не буду. Было бы верхом идиотизма закончить миссию в первом же бою.

— Юстас… — то ли прохрипел, то ли прошептал я.

И серый полумрак разорвали яркие краски. Молнией вспыхнули в голове строчки: «И внял я неба содроганье, и горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье…»

Неимоверным усилием подавив первый вал эндорфинового шторма, возвращая разуму поставленную задачу, я не удержался и, хохоча на бегу, проорал мерно приближающемуся навстречу стуку сотен копыт:

— Вот это прихо-о-од!!!

Я знал, что у меня всего несколько минут для выполнения задуманного, но в то же время понимал, благодаря возникшему состоянию, что успею. Я стал чувствовать время. Нет, это не было пресловутым тиканьем метронома или секундомера в мозгу. Лучше, гораздо лучше. Все мои анализаторы: зрительный, слуховой, тактильный и даже вкусовой с обонятельным работали в сверхрежиме. Я не просто двигался, ориентировался и планировал. Я знал, где буду находиться в следующую секунду, куда поставлю ногу, как стоит вынимать бутылку с зажигательной смесью, под каким углом метать, чтобы попасть в нужную точку, и чтобы она обязательно разбилась, а спичка не догорела к этому моменту. При этом я уже видел, где будет находиться каждый всадник, вырвавшейся вперёд из конной лавы чёрных гусар. Да, да, похоже, нам не повезло нарваться на своём фронте на одно из лучших кавалерийских подразделений кайзера.

Но ещё не ушедшая на покой ночь была порукой моей фортуне. Гусары шли лёгкой рысью, сдерживая коней и не срываясь в галоп, боясь в темноте переломать ноги и шеи. Не знаю, какой была их боевая задача, возможно, обойти стрелков слева и ударить во фланг. Да и не очень-то и задумывался над этим. В голове пульсировала лишь одна задача: эти крутые прусаки должны получить по зубам свинцовыми дубинками наших пулемётов. И желательно так, чтобы на ближайшие полчаса это отбило у них охоту преследовать взвод Мавродаки.

Учтя примерный левый край фронта конной лавы, я метнул первую бутылку. Задумка сработала без сучка и задоринки. Полыхнуло несильно, но вполне заметно в предрассветных сумерках. Учитывая тренировки, гореть должно не менее пяти минут. Мысли эти ещё пролетали в моей голове, а тело неслось к правой отметке, при этом я буквально физически ощущал, что секунды утекают сквозь пальцы, словно морской песок.

А вот и вторая отметка. Бросок — и глухой стук бутылки о почву. Твою ж дивизию! От случайностей не застрахован никто. В том числе и анавры. Вот так щёлкают по носу самоуверенных миротворцев.

Цветные блики вокруг начинали тускнеть, время сверхрежима вот-вот закончится. Снарядить гранату и попытаться забросить её рядом с бутылкой? Шанс? Спокойно, Гавр, спокойно…

Предохранитель — зарядить — кольцо — ударник — рычаг — чека — снова кольцо на рукоятку и рычаг — крышку воронки — запал — крышка.

Это моя мантра, моё заклинание. Наверное, я побил собственный рекорд. Краем глаза ловя приближение конницы. С-сука, метров пятьдесят, может, больше…

Предохранительная чека сдвинута, бросок…

Щёлкнула боевая пружина — последний привет от гранаты, улетающей в сумрак. Взрыв…вспышка! Получилось! А теперь прими меня мать сыра земля. Я печатался в рыхлый дёрн, будто крот, стараясь стать плоским и незаметным, не забывая снаряжать новый смертоносный полуфунт железа и взрывчатки.

Пулемётчики не подвели. Мерная неудержимая работа двух машинок музыкой отозвалась в сердце и одновременно заставила дыбом встать волосы на затылке. Длинные, не менее чем на пятьдесят патронов, очереди отправляли сотни частичек свинца навстречу конной лавине.

Я не утерпел и заглянул в щель между козырьком каски и дёрном до боли в шейных позвонках. Оказывается, пока я носился с бутылками, немного рассвело. Шагах в сорока от нашей с отделением позиции творился форменный ад.

Смешались в кучу не только кони, люди. Казалось, гигантская невидимая коса срывает всадников с сёдел, подрубает ноги лошадям и добивает уже мёртвых, тупо вколачивая куда ни попадя свинцовые гвозди.

Сколько здесь до позиций пулемётчиков? Метров двести, триста? Да ещё ровная, как стол, степь на полверсты. Идеальная позиция, как в тире.

А прусаки всё прут и прут. Кони спотыкаются, перепрыгивают через горы трупов и падают, падают, падают…

Из-за завораживающей картины сотен смертей я не сразу сообразил, что пулемёты умолкли. Перезарядка? Идиоты, почему одновременно? Некогда гадать.

— Отделение, гранатами огонь!

Восемь скворечников вместе с моим почти синхронно пологими дугами устремились за трупный вал. Внешне не очень эффектные, но вполне эффективные взрывы разметали не только мёртвые тела, пройдясь шквалом смертоносных осколков по следующей волне конников.

Следующие броски пошли уже вразнобой, пулемёты снова вернулись к своей монотонной песне, не оставляя надежды ни новым смельчакам, ни тем, кто уже пытался обойти смертельный заслон моего отделения.

Гусары повернули коней. В перерывах между взрывами и таканьем пулемётов со стороны противника всё время слышался невнятный гул. Когда же моими штурмовиками был использован весь запас гранат, стали слышны отдельные крики и стоны поверженных, жалобное ржание лошадей.

Весь этот ковёр из тел людей в ещё недавно великолепных чёрных доломанах и киверах и туши грациозных, сильных коней, слабо шевелилась и агонически подёргиваясь то там, то здесь, казалась единым медленно умирающим организмом. Сущей насмешкой смотрелась на доломанах огромная мёртвая голова…

В чувство меня привёл столб земли, вставший буквально в двадцати шагах от меня. Грохотом взрыва ударило по ушам.

— Отделение, валим отсюда нахрен! Отступаем! — я почти не услышал своего голоса, но по тому, как мои штурмовики рванули в сторону русла ручья, понял, что услышали. Раз, два…восемь. Слава богу, все!

Бежал, петляя, как заяц, поминутно оглядываясь и ускоряя темп с каждым прилетевшим снарядом. Артиллеристы у кайзера не зря ели свой солдатский хлеб. Промешкай мы ещё полминуты и наши тела стали бы полноценной приправой чёрным гусарам. Враг умел мстить за свои потери.

Со стороны брусиловских стрелков послышался многоголосый рёв, в котором самый взыскательный наблюдатель едва узнал бы легендарное русское «Ура!».

Наконец, русло ручья с засевшим там разведывательным взводом оказалось передо мной и рухнул в него, словно бильярдный шар через бортик стола, радуясь хлюпнувшей под сапогами жирной грязи, как родной.

Взрывы перед нашими позициями не переставали греметь, осыпая нашу утлую траншею комьями земли и дёрна.

Кто-то ткнул меня в плечо.

— Ну вы дали, земеля, однако! Штурмовики, одно слово!

В чумазом пехотинце я узнал того сапёра, что ночью подходил к походному костру. Только теперь я ощутил, как стучат мои зубы и трясутся руки, вцепившиеся в цевьё карабина.

Рядом за спиной кто-то шевельнулся, перед моим лицом возникла фляга с отвинченной крышкой. Я заставил себя отцепить одну руку и приник горлышку, с каждым глотком понимая, что во фляге отнюдь не вода. Горло перехватило спазмом, я резко выдохнул и чихнул.

— М-мать!

— А то! Она самая. Настоечка на картофельном самогоне. Пшеки её знатно готовят. Пробирает аж до самого нутра.

— И не говори, — я снова чихнул, — как бы не обосраться.

— Ничо, ефрейтор, вона из какой задницы вынулись, считай, заговорённый.

Артобстрел стал стихать, со стороны реки и немного впереди нас тоже послышались крики «Ура!»

Солдаты стали осторожно выглядывать из-за края оврага. Я заметил что-то высматривающего в бинокль Мавродаки.

Вместе с рассветом на равнину со стороны реки стал наползать туман. Похолодало. Благодаря действенному эликсиру из фляги сапёров, меня перестала бить адреналиновая дрожь и в животе заурчало. Недолго думая, я сунул руку в сухарную сумку, где носил неприкосновенный запас: половинку серого хлеба, с четверть фунтом копчёного сала.

— Эй, славяне, налетай! — я подвернул край шинели и прямо на бедре накромсал ножом нехитрую еду. Двое сапёров, не чинясь, потянулись за угощением, предварительно поплевав на руки и отерев их о штаны. Появилась на свет пара луковиц. Четверть часа прошли в молчании, прерываемые деликатным чавканьем и похрустыванием лука. Запили царское угощение всё той же настойкой, передавая друг другу флягу.

— Пронькин! — раздалось откуда-то сверху, — к командиру!

Мавродаки стоял на краю оврага с одним из своих унтеров и казачьим есаулом, держащим в поводу гнедого резвого коня. Конь переступал копытами, горячился и фыркал, косясь на казака.

Пробегая мимо одной из пулемётных позиций, приостановился, заметив возившихся у щитка солдат.

— Спасибо, братки, знатно причесали! — поблагодарил я.

— Обращайся, гренадер, ежели что! — весело подмигнул усатый пулемётчик, — не задели твоих, ефрейтор?

— Не. Ювелиры, мля. Тока штаны чуть не намочил.

— Ха-ха-ха! Ну так, знамо дело, у Максимки не забалуешь!

— И то верно, — помахал я рукой пулемётчику.

— Гавр, собирай своих санитаров. И дуйте на правый фланг. Там уже ваш отряд работает. У наших народу знатно посекло, поможете.

— Есть, господин поручик. А что по обстановке?

— Отбились. Немцы и вправду хотели на наших плечах в Бушковичи ворваться, закрепиться, а там и на Львов. Похоже, наступление чуть не проморгали. Сейчас они вроде отошли под сдвоенным ударом нашего полка и вашего батальона на старые позиции. Придётся занимать оборону. К полудню должны подойти ещё два полка от 69-й и 72-й дивизий. И четыре батареи горных пушек. Артиллерии у кайзеровцев до чёрта, гамон тус Христо су, — выругался по-гречески поручик.

— Тогда мы выдвигаемся. Куда идти примерно, вашбродь?

— Держите на юго-восток версты полторы, не ошибётесь.

Своих санитаров я нашёл тоже не тратящих времени даром: солдаты разожгли костёр (и где только дров раздобыли) и варили кулеш из консервов и крупы.

— Давайте, братцы, побыстрее сворачиваться. Идти надо. Там наших побили, помощь нужна.

Без лишних разговоров штурмовики разобрали карабины, плеснули недоваренного кулеша в котелки, и мы зашагали в сторону стихающей артиллерийской канонады.

Пока шли, выяснилось, что двоих всё же слегка зацепило осколками своих же гранат. Одному из солдат оцарапало бровь, другому распороло шинель на спине и задело кожу в области лопатки. Пришлось остановиться на пять минут и потратить время на обработку и трёхминутное внушение, вылившееся в небольшую лекцию о столбняке и прочих прелестях вплоть до газовой гангрены. Народ впечатлился и всю дорогу до расположения брусиловских стрелков обсуждали опасную, но до жути интересную тему. Мда, гвозди бы делать из этих людей…