Тень Миротворца

Глава 22

Переход от сна к яви, казалось, занял всего долю мгновения. Уши немедленно заложило от чудовищного грохота, обрушившегося со всех сторон, дезориентируя и прижимая к земле. Несмотря на способность видеть в темноте, я только и успел осознать, что нахожусь в воздухе вместе с ящиками, на которых меня устроил спать Подопригора.

Что характерно, продолжаю крепко прижимать к себе карабин — единственную опору и надежду в этом хаосе. Накануне всё моё имущество было торжественно возвращено мне каптенармусом, который едва кровно не обиделся на моё предложение отблагодарить его рублём.

Обстановка вокруг явно говорила о том, что немцы решили повторить утренний обстрел, но на этот раз взявшись за нас всерьёз, ибо прилетавшие и взрывающиеся то и дело чемоданы поднимали в воздух тонны земли и обломков, что мало походило на обычный обстрел из полевых орудий.

Приземлился я удачно, прямо на земляную насыпь перед пулемётной позицией. А вот ящики, летевшие вместе со мной, почему-то норовили свалиться мне прямо на голову. Хорошо, что большинство из них были пустыми, но парочку дополнительных чувствительных ссадин мне всё же обеспечили.

Шустро перебирая локтями и коленями, я сполз в ближайшую траншею, где оказался среди таких же застигнутых внезапным обстрелом бедолаг, большинство из которых орали что-то нечленораздельное, зажав уши ладонями и зажмурив глаза. Слух так и не вернулся, поэтому лица окружающих напоминали театр немого абсурда. Сверху на нас не прекращала сыпаться какая-то дрянь, липкая и мокрая на ощупь. Воняло сгоревшим тротилом, дерьмом и, кажется, мясным варевом…

— Кухню! Кухню накрыло, братцы! Ай, беда! Прямым попаданием! — по случайности или провидением господним рядом нарисовался один из моих санитаров с выпученными от ужаса глазами. И его визг прорвал блокаду молчания, вернув мне слух.

В ушах неприятно звенело, и я расслышал лишь его фразу про кухню, хотя он продолжал ещё что-то кричать, жестикулируя и порываясь не только встать, но и вылезти на бруствер, вскидывая руки в неистовом отчаянии. Кто-то из более опытных солдат ухватил санитара за ноги и утащил на дно траншеи, где его связали ремнём и начали отпаивать из фляжки.

Снова ухнуло три раза кряду, немного дальше, чем предыдущая серия разрывов. Земля как-то по-особенному вздрогнула, да так, что я клацнул зубами, неприятно прикусив язык. Солоноватый вкус крови во рту заставил сплюнуть. Похоже, планы на ночную разведку проходов в заграждениях накрылись медным тазом, вернее, чемоданами тяжёлой артиллерии противника. За шиворот продолжала ссыпаться земля, заставляя ёжится, в затылок неудобно упёрлось что-то твёрдое.

Я попытался скинуть помеху, мешавшую сидеть и, ухватившись рукой за какой-то продолговатый предмет, с силой потянул его из-за плеча. И с недоумением уставился на зажатый в ладони сапог, из которого торчала нога, оторванная аккурат в области колена. Белели обломки берцовых костей.

К горлу подкатил неприятный комок, скорее от неожиданности случившегося, нежели от самого факта. Я почему-то медленно и осторожно положил оторванную ногу в нишу для гранат, вырытую в стенке траншеи, стараясь больше не смотреть в эту сторону.

Спустя некоторое время методичность и монотонность взрывов, раздававшихся теперь совсем уж отдалённо, перестала заставлять то и дело вздрагивать прятавшихся рядом солдат. Потянуло запахом табака, послышались разговоры, а стоны раненых стали глуше — или это защитная реакция психики? Пехота закурила, знать скоро обстрелу конец…

— Ить, герман-то, чёртушко. Лупить и лупить! Видать, снарядами богат, не то что наши. Что им повылазило! Ни пожрать толком, ни помолиться к ночи, — послышался справа незнакомый голос одного из солдат.

— Чего б ты понимал, тетеря! — тут же отозвался слева чей-то густой бас, — енто вон нас с толку сбивает. Утром тоже, навроде, впустую молотил по позициям, думали, ён в атаку пойдёт — ан нет. Ничего не случилось! И сейчас так же. Дуриком в ночь не попрёть. Герман умный, зазря гибнуть не станет. Помотает нервы пару-тройку раз, а как мы расслабимся, вот тогда и вдарить сурьёзно, — солдаты загомонили, обсуждая оба варианта событий.

Прислушиваясь к их разговорам, я не заметил, как стихла канонада. Послышались команды, окрики унтеров.

— Р-разобраться в окопах! Перекличка! Раненых в лазарет! Убитых на вторую линию! Да шибче, шибче, с-сукины дети! Огня не зажигать! Фонарями светите сторожко!

Тут-то меня и отыскал Подопригора. Похоже, ефрейтор настоящий уникум сыска. Я в таком бардаке до утра бы промучился.

— Хлопче? Живый! Ай, гарно! Давай, швыдче, до прапорщика Мавродаки, он у командирского блиндажа.

— Что? Всё-таки идём?

— Ни зразумию до чого. Приказано тоби отыскать. А там, як зробытся…

Снаряды противника на сей раз пропахали наши позиции значительно серьёзнее, чем накануне.

Не знаю, как остальным, но мне, пока пробирался до командирского блиндажа, удалось изрядно насмотреться. Большой калибр — это большой калибр. Не прибавить ни убавить. Встречались места, где от пулемётных позиций, блиндажей и отдельных огневых точек оставались огромные воронки. И больше ничего: ни трупов, ни мусора, ни каких-либо видимых останков.

Входя в блиндаж в довольно мрачном настроении, я полагал увидеть что-то вроде военного офицерского совета, но застал лишь штабс-капитана и прапорщика Мавродаки.

— О, а вот и наш герой! Не запылился, — настроение у Крона тоже было мрачным.

— Так точно, вашбродь. Малость ошиблись.

— Это насчёт чего? — недоумённо оторвался от карты Август Карлович.

— Насчёт «не запылился». После такой артподготовки земля разве что только в исподнем не шебаршится.

— А, вон ты про что, Гаврила! Удар тяжёлой австрийской артиллерии штука неприятная, но тем не менее сегодня она нам на руку. В ночное время работа корректировщиков затруднена. Поэтому били австрияки не всегда точно. Мне уже доложили, что значительная часть попаданий пришлась с недолётом: аккурат между нашими и немецкими позициями, как раз на левом фланге, куда и предполагалось направить для расчистки пути для утреннего наступления два взвода наших штурмовиков. От воронки к воронке всяко сподручнее продвигаться, как считаешь, Гаврила?

— Наверно, господин штабс-капитан. Только вот не совсем понимаю, почему вы мне это говорите. Я проводник. Моё ночное зрение в вашем распоряжении. В остальном, как прикажете.

— Не совсем так, ефрейтор, — вступил в разговор Костас Дмитриевич, — ещё сегодня утром при обстреле батальон потерял довольно много людей, в основном ранеными, к сожалению, есть и убитые. Среди потерь есть командиры взводов второй и третьей роты. Унтеров осталось наперечёт. Поэтому Август Карлович принял решение назначить тебя временным исполняющим должность командира второго взвода третьей роты. Первым взводом, как ты знаешь, командую я. Ночная операция возложена на два этих взвода. Штурмовики уже предупреждены и готовятся. Осталось ввести в курс дела тебя.

Видимо, у меня отвисла челюсть от подобных новостей, потому что Крон и Мавродаки дружно улыбнулись.

— Что, ефрейтор, остолбенел? Как дисциплину нарушать, так ты первый, а как ответственность на себя взять, так и дар речи потерял?

— Ничего я не потерял, вашбродь. Просто… я же всего лишь ефрейтор. Как-то это быстро слишком. И как меня солдаты примут? Я же не из их взвода. И даже наоборот. Из санитарной команды.

— Ты за это не переживай, Пронькин, — Мавродаки переглянулся со штабс-капитаном, — у тебя во взводе командиры отделений бывалые, если что, помогут. Да и слава о тебе в батальоне давно гуляет. Так что не тушуйся. Ежели ночью всё сладится, так, глядишь, вместе с Георгием и унтер-офицерские погоны наденешь!

— Эх, господин прапорщик, вашими бы устами… Не хвалиться бы мне идучи на рать, а хвалиться, идучи с рати…

— Я же говорил вам, господин штабс-капитан, редкого оптимизма человек Гаврила Пронькин, — Мавродаки со значением посмотрел на Крона. И они со штабс-капитаном дружно расхохотались.

— Ну ладно, прапорщик, потехе время… Слушайте ещё раз внимательно, повторюсь для Гаврилы отдельно. У ваших взводов две основные задачи: успеть сделать под покровом ночи довольно широкий проход в заграждениях как с нашей, так и со стороны противника к четырём-пяти часам утра. Максимально скрытно, не зажигая огня! Затем, также скрытно, выдвинуться к правому флангу немецких укреплений, там за линией второго эшелона окопов, вот здесь, — он указал на пометки, сделанные красным карандашом на разложенной на столе карте, — дислоцирована немецкая батарея тяжёлых гаубиц со взводом охранения. Та самая, что вела обстрел полчаса назад. Это их основная позиция: авиаторы днём усмотрели. Тяжёлые орудия быстро не перебросишь на новый плацдарм, да австрияки, думаю, пока и не собираются. Важно другое. С наступлением утра она не должна выпустить по нашим позициям ни одного снаряда! Делайте что хотите, но пушки должны молчать! Утром, по проделанному вами проходу пойдут в атаку на левый фланг полк 8-й дивизии. И это лишь малая часть участвующих в намеченном наступлении войск. Только на нашем участке фронта я знаю о четырёх одновременных попытках прорыва. Запомните, к семи утра ваших взводов не должно быть на линии первой и второй линии окопов перед нами на протяжении как минимум вёрсты. Ибо в этот час бить по этим позициям станет уже наша тяжёлая артиллерия.

— Неужто, сподобились наконец, Август Карлович?! — глаза поручика Мавродаки заблестели.

— Сподобились, сподобились, прапорщик. С февраля из Бреста их под Перемышль ждали, вот, только к концу апреля передислоцировали. А куда без них-то? 17-ая тяжёлая артиллерия особого назначения (ТАОН)! Попрыгают теперь у нас колбасники! Отольются им наши потери. И упаси Господь, Костас Дмитриевич, вашим солдатам находиться в зоне их поражения, как я сказал. Они хоть и недолго отработают по немецким позициям, основная цель — это выносные бастионы Перемышля, но и полусотни снарядов такого калибра хватит, чтобы превратить там всё в прах.

— Так пусть себе и ударили бы по полной? А? Нам тогда никаких проходов не понадобится делать, — решил я вставить свои пять копеек, — а что? — Вместо того, чтобы в мясорубку два взвода штурмовиков отправлять, раздолбали бы этими ТАОНАми там всё вдребезги и пополам. А потом бы по лунной поверхности и рванули до самого…э-э-э Берлина? Блин! — уже договаривая последнюю часть фразы, я по лицам офицеров понял, что сморозил явную глупость.

— Может, вы всё же рано его на взвод поставили, Август Карлович? — задумчиво нахмурил брови Мавродаки.

— В самый раз. Дурацкие мысли из башки повыбивает! Ты, Гаврила, меньше рассуждай, как лучше и куда лучше в масштабах фронта. Оставь это генералам. Твоё дело сегодня ночью людей половчее провести к окопам противника, да потом на позициях немецкой артиллерии не оплошать.

— Виноват, вашбродь, понял, осознал. Разрешите предложение?

— Ну что ещё? — штабс-капитан раздражённо бросил карандаш на карту.

— А можно так устроить, чтобы когда мы на правом фланге поползём дорожку нашим вытаптывать, на левом наша артиллерия и пулемётчики пошумели бы с полчасика, а? И нам легче на первых порах, и отвлечём противника. Я вон, пока сюда шёл, раз десять наблюдал, как осветительные ракеты пускают, супостаты. А ежели заподозрят чего и разведку вышлют навстречу? Или того хуже, подвезут прожекторы?

— Можешь, Пронькин, когда захочешь, мозгами шевелить! Про прожекторы ты хватил лишку, конечно. Они только на бастионах Перемышля у австрияков есть. Будет вам отвлекающий огонь, не переживай! Уж подумали об этом, кому положено. Не полчаса, но четверть часа у вас будет. Идите к своим, получайте гранаты, патроны. Я распорядился выдать двойной боезапас. Только не переусердствуйте! Всё же на пузе почти полверсты ползти придётся…

Перспектива, конечно, радовала до дрожи. Куда там той «прогулке» вдоль реки, где мы с Мавродаки впервые вместе прошли боевое крещение! Хотя, увидев солдат, вверенных мне с греком, взводов, я приободрился. Штурмовики, что называется, на подбор. С такими не то, что полверсты, пять вёрст проползёшь в полной боевой. Несказанно приободрили и промелькнувшие лица прикомандированных сибирских стрелков. Ну если такой резерв Крон нам даёт, уж и не знаю, как отдариваться…

Пока разбирались по отделениям, договаривались об очерёдности и проверяли амуницию, я был отоварен лично каптенармусом в соответствии с приказом штабса.

На этот раз все полученные гранаты были образца 1914 года, что, конечно, порадовало. Получил я и грубые, но довольно надёжные, сапёрные кусачки для проволоки. Как пояснил Подопригора, такие же будут у солдат отделения, что пойдёт со мной в авангарде. Следующим девайсом оказались две доски, шириной сантиметров двадцать и длиной чуть более метра с вбитыми в них железными скобами «для сподручности». На мой естественный вопрос ефрейтор ответил, что это некие «подкладушки», которые нужно будет подтаскивать вперёд и лишь после этого переползать на них. Нужно это, оказывается, в тех местах, где присутствует заграждение, именуемое «спотыкач» — сеть на коротких кольях.

Мда, похоже, ночка будет ой-о-ой. Тут не семь, а семьсот семьдесят семь потов сойдёт, пока мы эту дорогу жизни для пехоты расчистим! Осталось надеяться, что на нашем пути немцы не успели натыкать мин. Вот тогда северный пушной зверёк не преминет посетить отчаянных штурмовиков. Не спасут даже сапёры, что также ползут со мной в авангарде.

Но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Оказалось, что сапёры 8-й дивизии с нашей стороны днём уже поработали довольно неплохо, незаметно подрезав и сдвинув где нужно основные заграждения в сторону. Так что первые пятьдесят-сто метров мы ползли, можно сказать, с комфортом, солдатам передового отделения, что следовали со мной, пришлось отдать свои карабины товарищам. Последовал их примеру и я.

Осознавая, что иду не просто на выполнение опасного задания, но и, возможно, это мой путь в одну сторону: там, за линией фронта меня ждала главная цель. Поэтому, взял с собой весь накопленный арсенал.

Плюнув на условности, я оставил шинель каптенармусу, испросив взамен старую штопанную гимнастёрку большого размера, которую и надел поверх бронежилета и разгрузки, всё остальное: кобуру, обе лопатки, подсумки, гранатные сумки, — я сложил в трофейный рюкзак, оставив из оружия лишь револьвер в нагрудном чехле, перевесив его за спину вместе с ножнами бебута. В правом сапоге у меня была финка, в поясных ножнах у копчика — метательные ножи. И всё равно, было довольно неудобно, хотя и терпимо.

Несмотря на ожидаемые трудности, сложными оказались только первые сто метров ненарушенных заграждений. Приходилось притираться в работе с моими помощниками, которые почти ничего не видели в темноте. И основную работу по перекусыванию главных проволочных линий выполнять приходилось самому. Вот тут здорово помогла отвлекающая артподготовка на нашем левом фланге. Штурмовики тоже не ударили лицом в грязь. Минут пятнадцать было такое ощущение, что в дело вступили все станковые пулемёты батальона. Как бы ни пересолили ребятки…

Но вскоре работа пошла на лад и у нас. Мужики мне попались по-настоящему двужильные, терпеливые. Монотонная работа под постоянным напряжением изматывала неимоверно. Злость помогала не потерять веру в успех почти безнадёжного дела. Предательские мысли о бессмысленности и глупости этого сизифова труда донимали ежеминутно.

Порой хотелось плюнуть на всё, встать если не в полный рост, то хотя бы на колени, потянуться, расправить плечи, скостить напряжение в ставших деревянными мышцах спины и шеи.

Ещё через час, когда горячий пот не только стал заливать лицо, вызывая зуд даже в ушах. Он пропитал всю одежду, заставив её тереться о тело везде, где только находились хоть какие-нибудь швы. Вдруг со стороны противника потянуло живительным прохладным ветерком и до нас донеслись невнятные звуки. Я почувствовал запах душистого табака. Ага! Уже близко, значит. Ожидание финиша прибавило душевных сил.

По уже отработанной схеме весь отряд отреагировал, дружно замерев на месте и спрятав перемазанные землёй лица, прикрыв их рукавами. Ветер усилился, донеся до нас запахи полевой кухни. Близко, очень близко… Пора отворачивать вправо. Ещё несколько десятков метров и проволочные заграждения закончатся. И мы окажемся на открытом пространстве, там, конечно, будет удобнее сворачивать, но гораздо опаснее. Тут уж точно мин, как блох на бродячей собаке. А пехоте оставшиеся препятствия уже на один зубок. Помоги им Господи…Мы такой вариант обговорили отдельно.

Поворот и перемещение вправо на двести шагов заняли ещё два часа. Солдаты передового отделения, поняв, что мы достигли запасной позиции, вытянулись на земле почти бес сил. Как мы не старались, как ни береглись, обмундирование было изорвано, кожу ладоней нещадно саднило. Изрядно досталось и обмоткам, и ботинкам. Пожертвованные офицерами кожаные перчатки просто превратились в хлам.

Но мы выполнили первую часть задания! Пехоте будет значительно легче. Я не верил себе и тому, что творилось последние часы. Дурь ведь, авантюра несусветная, но ведь удалось! Ладно, мне, я вижу почти как днём, но остальные мужики? Они ведь почти всё делали на ощупь, лишь направляемые мной в самых трудных местах. Поразительно…

По времени уложились раньше срока почти на час. Оставалось лишь ждать. Вынужденная неподвижность и пропотевшая одежда вскоре дали о себе знать. Весенняя земля Прикарпатья вытягивала тепло из организма, словно губка воду. Толи от нервного ожидания, то ли от холода, но зубы начали отбивать мелкую дрожь. Я осторожно потянул из нагрудного кармана заготовленный кусок сахара и засунул его в рот. Спустя минуту дрожь унялась.

Находившийся слева от меня унтер шевельнулся, показав на циферблат редких по местным меркам трофейных наручных часов со светящимся циферблатом. Три минуты до артподготовки.

Памятуя, что у нас будет не более получаса с её начала для рывка к немецким окопам и преодоления их с минимальной задержкой, а также для прорыва в тыл: по карте здесь рельеф местности значительно изобиловал оврагами и балками. На это и была ставка, что уж большая часть из двух взводов прорвётся под шумок устроенного ТАОН апокалипсиса для выполнения задачи по нейтрализации вражеской батареи.

Душа холодела от понимания того, что для нашего отряда идут последние минуты, которые мы провели пока без потерь. Пока… А кому-то уже выписан билет в лучший из миров. Хотя я бы поспорил. Кто знает, где лучше? Свидетелей нет.

Где-то далеко бумкнуло, раздался хоровой, медленно нарастающий свист и…

— Первый взво-од, второй… в атаку! Гранаты, к бою! — хриплый крик Мавродаки, едва слышимым эхом продублированный унтерами, разорвал короткую передышку между двумя взрывами. Я уже давно достал одну из своих лопаток из чехла и проверил револьвер. Карабин будет только мешать. Но на первой очереди всё же гранаты.

Затянул ремень шлема Адриана потуже, штурмовики вырвались на свободное от заграждений пространство и первые шеренги уже метнули свои гранаты, когда с левого фланга ударил пулемёт.

Десятки взрывов, падение тел, крики, трясущаяся перед глазами картинка, просветлённая первыми лучами солнца. Мы идём на запад…

— Стрелки — пулемёт! По окопам, гранатами, по моей команде… — перекошенное лицо Мавродаки, забрызганное кровью убитого рядом с ним солдата, яркой картинкой отпечаталось в моём мозгу, — о-огонь!!! — Только сейчас я понял, что в груди разливается тупая боль: пуля прошла по касательной, чиркнув и с силой вдавив одну из грудных пластин в области левой ключицы.

Справа на подавление заработали ручные мадсены. Жарко, однако!

Уже через несколько минут я понял, что немецкий пулемёт молчит, а сам я бегу в первых рядах к вражеской траншее. Штурмовики обгоняют меня, вот мы уже, сопя и матерясь на чём свет стоит, сцепились в окопах с солдатами кайзера. Штык прямо перед лицом, уход, удар сапогом в грудь. Выстрел из револьвера, один, второй…барабан пуст. Доставал, где лопаткой, а где и попросту проламывал грудную клетку кулаком, стараясь двигаться, вертеться волчком в тесноте траншеи.

— Юстас Алексу! — чудовищным рывком я дёрнул направленный на меня ствол винтовки с примкнутым штыком. Немец остался безоружным. Немудрёный удар сапогом в пах, помноженный на неимоверную силу оставил его недвижимым на дне траншеи.

Барабан револьвера давно пуст, и теперь в обеих руках лишь мелькают лопатки. Не помню, как достал вторую. Карабин так и болтается за спиной. Вот ещё один удар, почти как кувалдой, под лопатку: кто-то, видимо, выстрелил. Бронежилет продолжает меня спасать, выгадывая столь важные секунды боя. И тут немцы неожиданно кончились.

Я вместе с ещё одним незнакомым солдатом лезу вверх, вгрызаясь пальцами в стенку окопа.

Нам ещё бежать до второй линии, а там уже наши. Всё же умело применённый запас гранат — это вещь! На этот раз прошло без неожиданностей, и карманная артиллерия оказалась на высоте.

— Пронькин! Собирай всех, кто остался! Уходим на север, до батареи около километра. Пойдём оврагами. Быстрее! Сейчас тут будет туча немцев. Вперёд!

— Второй взвод, ко мне! — похоже, с лёгкой подачи Мавродаки, я только сейчас включился в свои обязанности взводного. Стыдоба… Тем не менее рядом довольно быстро образовался костяк из унтеров моего взвода и солдат, с которыми мы «вытаптывали» дорогу пехоте. — Не задерживаемся, братцы! Легкораненых с собой. Отстающих не ждём, иначе взводу смерть! Вперёд, за мной! Оврагами на север. С богом!

Как и было рассчитано, за позициями второй линии окопов местность резко менялась с равнинной на пересечённую. Солдаты моего взвода немного замешкались, прикрывая уход бойцов Мавродаки. Наконец, ветви колючих кустов балки, на которых едва стали набухать почки, скрыли от нас дымящиеся опустевшие позиции немцев.

Вслед запоздало ударили пулемёты. Один, второй… Пули вслепую, жужжа разъярёнными шмелями, втыкались с глухим стуком в сыпучие своды оврага поверх голов штурмовиков. Марш-бросок закончился, едва начавшись. Отряд, вставший временным лагерем, рассыпался малыми группами на стыке двух балок в полуверсте от предполагаемой позиции артиллерийской батареи.

Звуки канонады давно стихли. Скоро пехота пойдёт на прорыв. Чего тянет Мавродаки?

Оказалось, прапорщик ждал передовую группу разведки, высланную им загодя, ещё от первой линии немецких окопов.

— Гаврила, батарея на месте, хвала Иисусу! Правда, охранения, похоже, больше роты, боюсь, трудно будет прорваться, — в глазах грека застыла тревога, — в моём взводе чуть больше двадцати человек, в твоём — и пятнадцати не наберётся. Побило нас на немецких позициях изрядно!

— Погодите, господин прапорщик, а разведчики не заметили, снарядные запасы на позициях, или всё же немного в стороне от основных батарей?

Мавродаки подозвал невысокого унтера и что-то у него спросил.

— Твоя правда, Гаврила. Основной склад в пятистах шагах, от него на позиции даже рельсы проложены.

— Подорвём склад — батарее конец! — рубанул я ладонью.

— Нас мало, пойдём на склад двумя взводами — немцы успеют связать боем, — возразил Мавродаки.

— А мы и не пойдём все. Мне нужно одно отделение наиболее сильных и почти весь запас гранат. Времени мало. Охрану склада возьмём в ножи, и сапёры заложат заряд с гранатами, а вы, господин поручик, пока отвлечёте охранение батареи боем. Сибирские стрелки сдюжат.

— Хм. Рискованно. Там же тонны взрывчатки! Вашему отделению будет трудно уйти.

— Решим, ваше благородие. Другого выхода всё равно нет. Не переживайте, подорвём мы их, ручаюсь.

— Эх, Гаврила, бедовый ты! Хорошо. Две трети оставшихся гранат твоим соберём. Пять минут.

— Вы, главное, подольше их отвлеките боем, Костас Дмитриевич, пусть стрелки командиров и прислугу выбивают. Ведь помните, батарея не должна сделать ни одного выстрела!

— Ты делай своё дело, ефрейтор, а мы уж, как-нибудь без советов…

Вёл моё отделение, состоявшее, как несложно было догадаться, из того самого «ползучего» авангарда с сапёрами, невысокий разведчик, что докладывал Мавродаки о складе.

Немцы устроились основательно, на опушке леса для снарядов были отрыты глубокие блиндажи с брёвнами аж в четыре наката. Дай им время — и боши забетонируют всё вокруг, ещё и цветочки высадят клумбами. Имелась в наличии и узкоколейная железнодорожная ветка с внушительной дрезиной, на которой были сложены несколько снарядных ящиков для транспортировки.

Заходить решено было с трёх сторон. От балки, со стороны оврага и с противоположной от немецкой батареи стороны. Немцы меньше всего ожидают нападения отсюда. А прозвучавшие в ближайшие четверть часа звуки активной перестрелки со стороны орудийной позиции и вовсе заставили охрану склада забегать, как ошпаренных тараканов.

Мудрствовать было некогда. Под такой шум работать было одно удовольствие. Штурмовики обошлись штыками и револьверами. Звуки выстрелов из нагана терялись на фоне суматохи. Удивительно, но солдаты моего отделения отделалось лишь двумя лёгкими ранениями.

Четверть часа ушло на минирование, а бой со стороны батареи только нарастал. Похоже, у Мавродаки не всё складывалось достаточно гладко. Сапёр, выскочивший из дверей одного из складов, опрометью кинулся ко мне.

— Гаврила Никитич, надо побыстрей уходить. Я два заряда выставил для подстраховки. На одном шнура на пять минут, на другом чуть по более. Шашки слабые, но мы весь запас гранат там уложили. Чеки сорвёт, к тёще не ходи. И — к архангелам!

Его напарник глянул на меня с надеждой:

— Нашим бы подмогнуть? А?

Я был того же мнения, рассматривая последние десять минут дрезину со снарядными ящиками.

— Есть одна мысль. У меня ещё мой личный запас гранат не использован. Так, все за мной, на дрезину!!!

Уже через минуту мы набирали ход, постепенно отдаляясь от складов, которые вскоре должны были взлететь на воздух. Штурмовики напряжённо поглядывали по сторонам, сжимая в руках карабины.

Я достал гранаты, изготавливая их к броску. Хоть и сложная система, но сейчас она мне послужит надёжным подспорьем и даст шанс уйти.

— Слушаем приказ. Малько! — я обратился к сапёру, — насколько уже отъехали?

— За сто саженей могу ручаться, Гаврила Никитич!

Дрезина уже прилично разогналась и двигалась по инерции, так что не приходилось налегать на рычаги.

— Братцы, прыгаем и бежим что есть сил на запад до первого оврага, затем пережидаем взрыв складов и идём на соединение со взводом Мавродаки. Выполнять! — для ускорения я хлопнул по плечу стоявшего рядом сапёра.

— А ты, Гаврила Никитич?

— Я вслед за вами, давай, без разговоров! — штурмовики споро попрыгали и побежали от узкоколейки в сторону ближайшей балки. Звуки жестокой перестрелки приближались. Позиции батареи явно были укреплены лучше, чем склады. Слышался мерный рокот станковых пулемётов. Гранатных взрывов уже не было слышно: арсенал штурмовиков Мавродаки иссяк. Но и орудийных залпов тоже не происходило. Видать, выполнил грек задачу, не допустил обслугу к орудиям.

Колея после очередного поворота вышла на прямой участок, в конце которого уже виднелись батарейные позиции. Я продолжал держать в кулаках рукоятки двух гранат Рдултовского с зажатыми предохранительными скобами. У меня будет не больше 4–5 секунд до их взрыва. И сработает ли это на снарядах в ящиках? Сдетонирует ли? Почти полтора кило смеси аммонала и тротила. Должно!

Я откинул крышку ближайшего ящика, в нём рядком лежали остроконечные снаряды тёмно-серого цвета, на первый взгляд, сантиметров пятнадцати в поперечнике. Здоровенные хреновины! Вот сюда, поближе к ударному взрывателю я свои гранатки и пристрою. Странно, почему на дрезине уже снаряжённые для стрельбы боеприпасы? Вроде бы не по правилам. Да и хрен ли? Сами виноваты. Значит, удача сегодня на моей стороне. Осталось выбрать момент.

Приближение дрезины заметили на артиллерийской позиции, как и меня, отсвечивающего столбом на радость неприятелю. Дураков среди немцев не было. Первые же пули с противным звуком ударили в чугунную станину. Я присел за ящиками, молясь, чтобы не ударили из пулемёта: по закону подлости достаточно одной пули в боёк ударника и…а вот фиг вам! Я аккуратно положил обе гранаты в облюбованную часть ящика и в следующую секунду, с силой оттолкнувшись ногами от бортика дрезины, рванул в сторону от узкоколейки.

Кровь отмеряла секунды толчками в ушах. На третьей я бросился ничком в едва пробивавшуюся траву. До ближайшего кустарника было ещё шагов пятьдесят. Едва я закрыл ладонями уши и открыл рот, как жахнуло со стороны батареи. Нет, не так. ЖАХНУЛО!

Взрыв не просто перекрыл все звуки яростной перестрелки, он на несколько минут вверг меня в абсолютную тишину. Земля больно ударила по лицу, под носом хлюпнуло. Взрывная волна прошлась надо мной, задрав остатки драной гимнастёрки аж до самой шеи. Но сознание всё же осталось при мне и поэтому, памятуя о более серьёзном грядущем взрыве я побежал что есть мочи, не обращая внимание ни на глухоту, ни на сочившуюся из носа кровь.

Уже сидя на дне первого же попавшегося на пути оврага и скручивая турунды из обрывков исподнего, запихивая их в ноздри, я пытался понять, когда же рванёт. И всё равно прозевал этот феноменальный момент. А потом было уже не до этого.

Дрожание земли не удивило, а вот померкший почти до полной темноты утренний свет и ощущение дикого, неотвратимого ужаса ввергло меня в настоящую панику. Я было дёрнулся в сторону, но полная потеря сознания выключила, наконец, все чувства.