Тень Миротворца

Глава 12 (Ч. 2)

Красная рожа полицмейстера с налитыми кровью глазами развернулась в мою сторону, словно орудийная башня линкора, рот его приоткрылся, а сжатая в кулак кисть руки начала свой медленный путь к кобуре. Повисшее молчание прервал уже знакомый голос губернатора.

— Иван Ильич, дорогой, а не представите ли нам вашего подчинённого? Похоже, этот человек единственный из нас, кто пока занят реальным делом.

Из полицмейстера словно выпустили лишний воздух. Грудь его тихонько сдулась, лицо приобрело нормальный розовый оттенок, взгляд же обратился в сторону губернатора.

— Ваше высокопревосходительство, Николай Васильевич, — Вяземский, ловя волну, мгновенно переобулся. Вот же хват! Настоящий князь. Вот только что, едва не влез в дуэль, а теперь как гладко стелет, даже строевую стойку изобразил, — этот молодой человек старший над санитарами бригады сортировки, вольнонаёмный полкового лазарета 7-го Сибирского полка, Пронькин Гаврила Никитич, последние часы он с…

— Я думаю, Гаврила Никитич и сам может кратко обрисовать обстановку с турецкими пленными, ведь так, молодой человек? — Протасьев снял свою фуражку, аккуратно промокнув белоснежным платком лысину и посмотрев на меня строгим взглядом.

— Так точно, вашсиятельство! — я вытянулся в струнку. Ничего, не убудет… Надо было сдать назад, ибо дальнейшее моё общение в том же ключе, похоже, могли, мягко говоря, неправильно понять. Чёрт возьми, я на минуту забыл, что тут помимо высоких чинов ещё и много титулованных дворян. А я, получается, как минимум дважды нарушил субординацию и политес! Ну, выноси меня, матушка, судьба Миротворца! — Разрешите доложить, первая смена сортировки завершена. Личный состав проходит санобработку и отправлен для принятия пищи и часового отдыха. Поскольку нам не был представлен численный состав эшелона с пленными, я был вынужден вести текущий счёт больным, раненым и умершим. По характеру заболеваний, возрастному и чинному составу контингента в скором времени отчёт предоставит мой начальник, военный врач РОКК, коллежский асессор Вяземский. В ходе сортировки общего числа пленных в двенадцати вагона исходя из среднего числа турок на вагон двадцать-двадцать четыре человека, нами было проверено примерно двести восемьдесят восемь человек. Из них вынесено в обсервационный пункт и подвержено полной санобработке: стрижка, обмывание с дегтярным мылом, присыпка, удаление остатков одежды — сто девяносто три пленных. Состояние почти у всех тяжёлое или средней тяжести. В вагонах и рядом с ними определено порядка восьмидесяти трупов, подлежащих немедленной, повторяю, немедленной утилизации из-за высокого риска заражения территории. Во время предварительного осмотра выявлены признаки сыпного и возвратного тифа, холеры. Простите, для более точного прогноза нужен тщательный осмотр, времени было немного. Далее, почти треть из выживших имеют старые боевые ранения с ненадлежащим уходом и риском развития заражения крови. То есть, нуждаются в хирургическом пособии. Все пленные крайне истощены, причём это не процесс последних дней пребывания в эшелоне, это многомесячный процесс. Есть признаки цинги, пелагры. В большинстве своём это малограмотные крестьяне, полагаю, из глухих провинций Турции. Среди выживших девять офицеров, остальные мертвы. Вольнонаёмный Пронькин доклад окончил, — я снова встал по стойке смирно, хотя при моём внешнем виде полного вахлака в грязном рубище, что было несколько часов белым халатом, это выглядело по-клоунски. Но никто из присутствующих не засмеялся, лишь в тишине ветер донёс от санпропускника так надоевшее за сегодняшний день: «Алла…!»

Губернатор задумчиво перевёл взгляд с меня на молчавшего всё это время Вяземского и только хотел что-то сказать, как из рядов чиновников и полицейских позади него разнёсся тихий ропот. Плотная толпа подхватила вал шепотков и, будто по мановению руки, расступилась, а полицейские поспешно изобразили две шеренги, чтобы пропустить идущего в сопровождении адъютанта довольно высокого крупного телосложения статного мужчину лет около пятидесяти с седыми усами а-ля-Кайзер Вильгельм на овальном бледном лице.

Я замер, боясь пошевелиться. Неужели… Левое предплечье горело огнём, который медленно переползал на плечо, затем на шею и заставлял напрягать мышцы спины. Такого при контакте с Ремесленниками и Странником не было. Неужели Демиург? Удача идёт в руки сама. Горячая волна коснулась затылка и ударила в мозг, смывая мгновенной волной все сомнения. Нет…не Демиург, но Гений, да ещё в сопровождении не менее двух Ремесленников!

Одет он был в однобортную тужурку цвета хаки с Георгиевским крестом в петличке и генеральскими погонами, на которых отчётливо были различимы короны и вензеля императорского дома Романовых. Голова его была непокрыта, высокий лоб и глубокие залысины придавали принцу облик незаурядного мыслителя. Взгляд вызывал неприятное чувство и был направлен словно сквозь меня, представлял собой великолепный образчик безразличия. Тем не менее голос принца выражал довольно живой интерес к происходящему:

— Николай Васильевич, не мог не вмешаться, несмотря на нашу с вами договорённость, — мягкий тихий баритон принца заставлял прислушиваться к каждому его слову. Похоже, этот человек привык говорить вполголоса. Такие персонажи не кричат, а слова их принято выслушивать на цыпочках.

— Ничего не имею против, ваше Императорское Высочество, — поклонился губернатор, отступая немного в сторону. Порыв проказливого ветра в лицо заставил принца слегка прищуриться. Остальные замерли, не сводя взглядов с принца Ольденбургского, что собственной персоной решил вместе с комиссией посетить наш…гадюшник.

— Я невольно стал свидетелем доклада этого интересного молодого человека и мне захотелось задать ему несколько вопросов. Информация из первых рук, знаете ли, важнее порой десятков реляций и чиновничьих отчётов. Не так ли, Николай Васильевич?

— Не смею спорить, Александр Петрович, — губернатор снова поклонился, обозначив лицом всепоглощающее внимание и заинтересованность.

— Итак, юноша. Мне показалось, или вы, делая доклад, не скрою, краткий и довольно всеобъемлющий, не сказали всего, что хотели?

— Э-э-э, ваше Императорское Высочество, простите, я полагал, что мои мысли, выводы и эмоциональная оценка происходящего не так важны для комиссии, как необходимые для планирования дальнейшей помощи цифры.

— Позвольте мне решать, господин Пронькин, что важно, а что нет для комиссии! Считайте, у вас своеобразный карт-бланш на выражение мнения. А цифры оставьте тем, кто с ними лучше обходится. Вы ведь понимаете выражение «карт-бланш»?

— Я понял, ваше Императорское Высочество, и всецело осознаю меру ответственности. Извините, но есть одна маленькая просьба, — обращаясь к принцу, я краем глаза поймал нахмурившееся лицо губернатора и его как бы невзначай тронувший губы указательный палец. Но какой-то бесстрашный чертёнок дёрнул меня изнутри, и я подмигнул Протасьеву, заставив его брови поползти вверх. Ольденбургский, если и заметил мою невинную эскападу, виду не подал.

— Изложите…

— Покорнейше прошу вас приказать уважаемым господам — членам комиссии отойти на два метра от меня. И сами поостерегитесь. Я только что от вагонов, из самого очага скверны. Ветер, конечно, всё больше в мою сторону дует. Но на вас ни халатов, ни масок. Для вшей ведь всё одно: что Император, что сапожник, — произнося эти слова, я был предельно осторожен и не отрывал взгляда от лица принца ни на секунду, — ваше высокоблагородие, — обернулся я к Вяземскому, — было бы неплохо подготовить для членов комиссии халаты, маски и наволочки на сапоги.

Иван Ильич кивнул и быстро зашептал на ухо Демьяну, не отрывая взгляда от нас с принцем.

— Что ж, это будет вполне предусмотрительно. Николай Васильевич, будьте любезны, распорядитесь, — губернатор что-то вполголоса сказал полицмейстеру. Вскоре масса сопровождающих пришла в движение, деликатно отсекаемая цепью полицейских. Рядом с принцем остались лишь его адъютант и губернатор. Я же, отметив, что высокопоставленные собеседники остались там же, где и стояли, сам отступил на шаг, невольно заставляя отодвинуться и сотрудников лазарета.

— Благодарю, ваше Императорское Высочество! — коротко кивнул я, — прошу, не судите строго, скажу, как на духу. С точки зрения эпидемиологии, как науки, написанной кровью не только больных, но и врачей, идея везти пленных турок через пол-России, мягко говоря, недальновидная, но и это не главное. Понятно, что победитель должен быть милосерден, и это в русской традиции. Слава богу, нет добрее русского солдата, особенно в отношении к побеждённому врагу. Что касается обустройства обсервационного пункта, я заметил ряд слабых мест, о которых не могу умолчать. О некоторых из них я уже сообщал господину Вяземскому, он передал просьбу по команде. Поэтому, извините, может быть, повторюсь. Первое. Считаю, что нужно как можно скорее организовать сжигание трупов, можно даже прямо здесь, на небольшом пустыре у последнего вагона, вырыв предварительно соответствующих размеров котлован. Возможно, в несколько этапов, но, полагаю, удастся сделать это разом при достаточном количестве керосина и дров. Останки же, при участии местного мусульманского духовенства, можно захоронить в братской могиле. Всё следует проводить в строгой тайне: сжигание у мусульман равно горению в аду. Но если этого не сделать с заражёнными трупами, то в аду окажется гораздо больше людей. Оговорюсь, что также возможные жалобы со стороны горожан на дым и сажу можно игнорировать, так как, в противном случае, придётся заражённые трупы везти через весь город на телегах. Понятно, что во избежание беспорядков, это придётся делать ночью. Но ведь и сами телеги придётся дезинфицировать. К тому же только с этого эшелона у нас почти сотня трупов! Второе, нельзя забывать, что это всего лишь первый эшелон и завтра, как нам сообщили, прибудут ещё два. Людям придётся работать в авральном режиме. А ведь этими тремя составами всё не закончится? Обустройством своего обсервационного пункта в густонаселённой Самаре мы подвергаем риску не только непосредственно задействованный персонал: санитаров, врачей, сестёр милосердия, фельдшеров. Но и солдат оцепления, полицейских, вас, членов комиссии, поставщиков необходимых товаров, служащих железной дороги…да мало ли кого ещё из случайных людей? Даже вещи, обувь, что пожертвуют для турок горожане и благотворительные организации, потребуют эпидконтроля.

— Это почему же? — не выдержал губернатор. Принц остался бесстрастен, лишь поощрительно изредка кивал.

— Потому что воруют, ваше высокопревосходительство, воровали, воруют и будут воровать! Представьте, выдадут турку справный пиджак или кафтан, он в нём походит, а ночью его попятят? А потом продадут на самарском рынке. Тифозную одёжку! Нужно пояснять, сколько больных тифом горожан появятся через неделю? Или та одежда, что сейчас на пленных. Мы-то её срезаем с тех, кто без сознания, а ну как кто повадится меняться с турками на еду? Идиотов хватает, а дыр вот в этих заборах, — я указал на складские загородки, — и подавно! Может, я и неправ, и дую на воду? Но исключать подобное нельзя и полиции бдеть и пресекать по всей строгости, поскольку объяснять всем тёмным и неграмотным нет времени. В связи с этим нужно также отрядить специальную команду по борьбе с крысами. Здесь зона складов, — я обвёл рукой вокруг, — в том числе и продуктовых. И крысы не переводятся круглый год. Трупы лежат уже почти половину суток и с каждым часом у вшей-переносчиков всё больше шансов заразить местных грызунов. Идеально было бы также организовать здесь рядом в одном из складов баню для персонала и солдат охранения. Русская баня — первое дело против вшей. Наши вон ребятушки-молодцы из бригады, что сейчас отдыхает, прямо в палатке баньку по-чёрному смастерили. Тоже выход, хоть и временный. И, конечно, всё это требует бездну ресурсов. Прежде всего, бесперебойного подвоза воды, нужна карболка, мыло, лохани и тазы — всего этого уже не хватает. Не говоря уже об одеялах и какой-никакой одежде для турок. Для пленных лучше всего пару походных армейских кухонь сюда подвезти вместе с продуктами… — к концу своей запальчивой речи я несколько подрастерял энтузиазм. Да и усталость от сумасшедшего темпа, взятого нашей бригадой, наконец, стала брать своё. В заключения я просто сказал: «Да не оставит нас святой Георгий Победоносец, упаси Господь, пустить эту заразу в город. Не хватало нам воевать с тифом и холерой в глубоком тылу…»

Уверившись, что я закончил, принц Ольденбургский с каменным лицом что-то негромко сказал своему адъютанту, коротко кивнул мне, пробормотав: «Благодарю!» — и, увлекаемый губернатором, зашагал к своей карете. Только сейчас мне стало понятно, какого, похоже, дурака я свалял. Куда? Ну, куда, скажите на милость, я вылез?! Миротворец, твою мать! Нет, чтобы подальше, тишком, бочком со своими санитарами отдохнул и продолжил таскать больных. Нет же, вылез… А как оно там, сложится? Вон, есть кому думать, целая свора чиновников всех мастей и рангов набежала. Это я что же, получается, прямо намекнул, что затея с отправкой пленных в Сибирь полная лажа? Бл@… И как это меня полицмейстеру сразу не скормили? Он бы уж сожрал, не подавился. А может, принц и сам до многого дошёл, не дурак же он, видит, чем затея стала чревата. А так — повернул, будто какой-то малахольный санитар от избытка эмоций нагородил чего ни попадя. Впечатлительный, молодой да глупый. А там, глядишь и подчистить можно… Брр-р, чего-то я совсем не о том.

— Ну что, Гаврила, жалеешь уже? — подкрался со спины Вяземский.

— А! — с досады махнул я рукой, — глупость, она на то и глупость, что осознаёшь её только потом.

— Может, и не глупость, генерал-адъютант славится тем, что привечает сообразительных и умных людей. Поверь, ты ему понравился. А маска на лице — это стезя опытного придворного, пусть и члена царствующей фамилии. Ладно, иди, пока о тебе не вспомнили, отдыхай. Работы ещё непочатый край. Демьян там одёжки и белья вам нового подбросил. Дело надо делать, а жалеть потом будешь.

— И то верно, главное, мысли я им, надеюсь, верные обозначил, — грустно улыбнулся я и тут вспомнил, какая мне пришла мне мысль во время доклада принцу, — Иван Ильич!

— Чего орёшь? Ну? — остановился было собравшийся уходить Вяземский.

— Иван Ильич, это же шанс!

— Какой шанс? Ты о чём?

— Сейчас комиссия начнёт работу. Полагаю, вас пригласят их сопровождать и разъяснять что к чему. Возможно, будет потом и высочайшая аудиенция.

— Маловероятно. Ну и что?

— Наши тетради, Иван Ильич. Вы же составляли краткие письма своим знакомым, что рассылали телеграфом со станций?

— Да, конечно. Ты же сам помогал составлять.

— Почему бы не передать их лично Его Императорскому Высочеству? Уж кому, как не ему оценить перспективы тех идей, что расписаны со всем тщанием в ваших записках?

— Пожалуй, — задумался князь, — было бы славно…

Бригаду свою я застал лежащими вповалку чуть ли не друг на друге в чистой палатке на тюках с бельём и обмундированием. Вернее, не я застал, об этом сообщил мне Семён, не пустив меня дальше входа в грязную палатку, где я, наконец смог последовательно скинуть с себя сначала верхний, потом нижний халат с косынкой и марлевой повязкой. Перчатки полетели в чан с карболкой, гимнастёрка, штаны, обмотки и исподнее в бочку с мыльной водой, что кипела над небольшим костерком.

Время уж перевалило за полдень, игривый ветерок снова сорвался с катушек, превратившись в очень быстро набиравший силу ветрило. Резко похолодало и, едва я высунул нос из банной палатки, на него тут же опустилось несколько хлопьев снега.

Весна, придя ненадолго в гости и поманив ласковым солнышком, снова уступила место зиме, вечно мешкавшей с отъездом в южное полушарие. С небес повалило так, что уже через десять минут из-за снегопада не стало видно ни пункта санобработки, ни ворот фруктового пакгауза.

Пришлось спешно заново облачаться в свежие халаты, маску и косынку. Обработанные перчатки дожидались меня в чистой палатке. Сытный перекус, за который я с огромной благодарностью поклонился Семёну с его помощниками, вернул несколько утраченный энтузиазм, с которым я и стал поднимать отдыхающую бригаду. Часа отдыха после такой нагрузки, конечно, маловато, но не до жиру. К тому же грязь и лужи успели застыть на пришедшем морозе, ходить стало не в пример легче.

Тихо матерясь, санитары брали ещё сыроватые после обработки носилки. Поделки наши с Семёном не подвели. Несмотря на нещадную эксплуатацию, ни одной оторванной ручки или прорванного полотна.

И снова потянулись минуты, тягучие, как патока, медленно складывающиеся в часы, обильно сдобренные потом, стонами больных, раненых и доводящей до тихого бешенства несильной, но такой привязчивой болью в спине.

Часа через два, когда непрекращающийся снегопад устлал внушительным белоснежным покровом всю территорию у эшелона, мы смогли использовать носилки в качестве волокуш, и работа ускорилась. Теперь одного пленного мог волочь один санитар. Носилок хватало. Я же умудрялся затаскивать по дощатым сходням по двое больных, предварительно закрепив их ремнями через ручки. Но вскоре бросил это стахановское издевательство, так как санпропускник пакгауза стал захлёбываться от нашего темпа.

Всё же до темноты нам-таки удалось положить всех живых турок под крышу и устроить их в тёплых постелях. Страдальцы, напоенные горячим молоком и по первости накормленные небольшим количеством жиденькой полбы, почти все забылись беспокойным болезненным сном, перемежающимся невнятными вскриками, стонами. Пока проходила сортировка, умерло ещё шесть пленных, трупы которых пришлось снова выносить под снегопад.

Вяземский, не дожидаясь разрешения, отрядил к последнему вагону людей с кирками и лопатами, для рытья котлована под трупы. Этот длинный день, наконец, заканчивался. Сил хватило лишь пройти обязательную санобработку. Вместе с санитарами мы сидели в чистой палатке в одном исподнем, завернувшись в одеяла и тупо уставившись на огонь в потрескивающей дровами буржуйке. Хорошее сменное бельё и наша одежда всё ещё сохли, поэтому моя бригада сейчас более напоминала сборище босяков или погорельцев. Дырка на дырке, право слово.

Кусок не лез в горло, но я заставил себя съесть две полные миски каши, памятуя о новых особенностях организма. Буквально через несколько минут полегчало и усталость растаяла, как дым в пасмурном небе.

На улице стояли уже глубокие сумерки. Спать не хотелось. Намотав поплотнее портянки, влез в ещё мокрые сапоги. Выпросил у Семёна одну из чистых шинелей и прихватив пару наволочек с марлевой повязкой, решил проведать Вяземского.

У входа в пакгауз ярко горели несколько костров, освещая территорию санпропускника. Лавки под тентом пустовали. Я передёрнул плечами, вспомнив какую гору работы пришлось сегодня осилить небольшому отряду медиков. Мороз и снегопад загнал полицейских и солдат под редкие навесы прилегавших к обсервационному пункту складов. Я с содроганием подумал, как нам завтра придётся несладко с заледеневшими за ночь трупами. Одно радовало — вошь такой мороз тоже не жалует и на мёртвых телах долго не продержится.

Выходивший из пакгауза становой пристав уставился на меня, как на психа. Оно и правда: в куцей шинельке, маске, кальсонах и запорошённых снегом сапогах я походил скорее на беглого дезертира, чем на санитара.

— Вашбродь, не подскажете, где найти врача Вяземского? — решил я опередить его очевидный вопрос, — посыльный я до него от санитарского отряда.

— Внутрь ступай. Там он. Да портки какие надень, застынешь! — махнул рукой полицейский и, подняв воротник шинели, пошёл по своим делам.

Внутри пакгауза была проделана огромная работа. Если учесть, что на всё про всё ушло меньше суток. Главное, разделили пространство на сектора. Дальнюю часть отвели инфекционным и температурящим больным, как объяснил мне встретившийся на входе Иван Ильич. Там был и необходимый бетонированный жёлоб для стока и отведения воды в канализацию, который пришлось изрядно засыпать карболкой, так как туда сливали судна от больных. Для ходячих тут же располагалась дощатая загородка с деревянными поручнями, на которые у извозчиков пришлось выменивать запасную оглоблю.

Иван Ильич выглядел донельзя вымотанным, с посеревшим лицом. Почти всё время, что мы с ним общались он, не останавливаясь ни на минуту, перечислял тот ворох трудностей и забот, который свалили на него после визита комиссии, члены которой, как он выразился, «только и делали, что многозначительно кивали и изображали понимание и сочувствие на лицах, при этом постоянно морщась от запахов, царивших в пакгаузе, да ускоряли шаг с каждой минутой пребывания». Лишь губернатор и чиновник от градоначальника старались вникнуть в основные проблемы. Второй даже составлял список всего необходимого обсервационному пункту.

Впервые я услышал от Ивана Ильича нецензурную брань, когда заикнулся о тех предложениях, что я озвучил принцу.

— Ох, бл@дь, Гаврила, Гаврила! Если бы! Даже покормить больных удалось всего лишь раз, благодаря привезённому молоку и хлебу от купца Власьева. Татарские мулы и те обещались появиться лишь завтра! Уж и не знаю. Дров на истопку на сегодня хватит, а завтра уже нет. Сестричкам вон соорудили лавки из нераспиленного горбыля, да навалили на них тюки с нашей лазаретной мягкой рухлядью. Это что? Организация? А! — махнул рукой князь, присаживаясь к бочке, в которой жарко горело пламя. Этот импровизированный очаг освещал и обогревал закуток в пакгаузе, ставший временным пристанищем сёстрам милосердия и думским врачам.

В углу, накрывшись драповым пальто, крепко спал Месяцев, тесно прижавшись спина к спине к ещё какому-то гражданскому доктору. Женщина средних лет с некрасивым вытянутым лицом в овчинном полушубке, шапочке-пирожке и пенсне помогала разливать горячий чай из котелка в кружки, расставляемые Ольгой Евгеньевной. Я поздоровался. Оказалось, что женщина в пенсне тоже врач, Ингеборга Карловна Лесигард.

Мы с князем присели к очагу, найдя место с краю на тюках. Говорить больше не хотелось. Видя раздражение Вяземского и общую усталость окружающих, я счёл правильным молчать. Лишь изредка кто-нибудь из сестёр милосердия вставал и отправлялся на обход по постам, устроенным в каждом отгороженном отсеке. В сторонке Елизавета свет Семёновна, наш Ремесленник, колдовала над целой батареей кастрюлек, расставленных на грубо сколоченном столе, то доливая кипяток в одни, то что-то подмешивая в другие ёмкости.

— У Лизоньки своя метода отпаивать холерных, Гаврила, до наших солевых растворов далеко, да и не из чего их здесь сделать, — пояснил Вяземский, заметив мой вялый интерес, — на всё хозяйство — пара шприцев. Зато хирургических инструментов целых три набора.

— Оперировать собираетесь?

— Да вот, запланировали две ампутации. Никак не потерпят. Ольга Евгеньевна ассистирует. Твоя бы помощь была не лишней.

— Извольте, — кивнул я, — всё равно сна нив одном глазу. Да и не хочется ничего. Пусто внутри как-то после сегодняшнего. А заниматься тренировками душа не лежит. Может, ближе к утру?

— Военный врач РОКК, Вяземский Иван Ильич, здесь? — звонкий, почти мальчишеский голос появившегося из темноты входа урядника заставил нас с князем вздрогнуть.

— Что угодно? — князь встал, едва заметно поморщившись и потирая поясницу.

— У меня приказ полицмейстера. Велено передать вольнонаёмному полкового лазарета Пронькину Гавриле Никитичу, — полицейский, совсем ещё молодой человек, но уже обзавёдшийся густыми пшеничными усами, тщательно козырнул.

— Так передавай! Вот он этот вольнонаёмный и есть, — Вяземский указал на меня. Полицейский недоверчиво оглядел меня, перевёл взгляд на князя, который, похлопав его по плечу, произнёс: «Да он это, он. Не сомневайтесь! Просто переодеться больше не во что.»

— Тогда извольте, господин Пронькин, по распоряжению канцелярии губернатора явиться завтра к десяти часам для беседы к чиновнику особых поручений Петру Фомичу Эрастову, по адресу улица Дворянская, 125, гостиница «Гранд отель», в девятый нумер. При себе велено иметь все документы.

— Спасибо, служивый. Он непременно всё исполнит в точности, — ответил за меня Вяземский. Так как я не нашёлся что ответить.

— Ну что, Гавр, не прошла, видно, незамеченной твоя эскапада с Его Императорским Высочеством? — спросил Иван Ильич, едва урядник скрылся за воротами пакгауза.

Я же был в полной растерянности. От слов «чиновник по особым поручениям» тянуло какой-то гоголевщиной или, того хуже, акуниновщиной. Хотя если хотели законопатить в кутузку, то не приглашали бы, а послали того же урядника арестовать. Кто я вообще такой? Крестьянский сын, самоучка. Мало ли что работаю на Вяземского. А тут такие политесы.

— Не люблю я такого внимания со стороны сильных мира сего, — пробормотал я в ответ Вяземскому, отхлёбывая уже подостывший чай.

— Но идти придётся. Всё же пригласили вежливо, — Иван Ильич долил мне и себе кипятка из котелка, — да ещё и не немедленно, а с плезиром: поутру, в гостиницу, а не в официальное присутствие. Ты вот что, Гаврила, я тебе говорить не хотел, мало ли, по какому поводу интересовались. Сегодня, как комиссия отработала, подходили ко мне двое. Один Самсоновым представился, полковник Генерального штаба при принце Ольденбургском. Да ты видел его. Он рядом с генерал-адъютантом тёрся, хлыщ с усиками и аксельбантами. Но халат с маской надел, не побрезговал. И второй, в партикулярном, по виду из судейских, Тынянов фамилия. Второй отрекомендовался поручением полицмейстера, первый же не стал объясняться. Оба подробнейшим образом расспрашивали кто ты и откуда, интересовались, как занесло тебя к нам в лазарет. Потом судейский ещё и Демьяна допытывал. Уж не знаю как. Ты вот что, Гаврила. Думаю, завтра этот самый чиновник по особым поручениям будет тебя для чего-то опрашивать. Видно, показался ты принцу. Из того, что ты мне рассказал о себе, я имею в виду жизнь твоего визави, полагаю, можешь смело рассказывать как есть. Спросить всё равно не у кого. Ни дядька твой, ни приятель его из полиции уже ничего не скажут. А до остальных родственничков, что в деревне, — три дня полем, два дня лесом. Добавь только, что тот ссыльный, как бишь его?

— Густав Густавович Штерн.

— Точно. Скажи, был зело одержим идеей, что происхождение человека не влияет на его способности, мол, даже крестьянина можно обучить наукам. Что и претворял в жизнь, обучая тебя. Я же и полковнику, и судейскому на это указал. Объяснил, что ещё в Томске с тобой на этой почве и сошлись, многое обсуждали, в том числе и касательно медицины, инфекций и организации труда. Книги давал на прочтение, беседы вёл. Поэтому и взял тебя, по рекомендации отца Афанасия и по старой памяти. Так хоть немного станет понятно, чего это сын крестьянский изъясняется как довольно образованный мещанин.

— Складно. Спасибо, Иван Ильич. Сам бы лучше не придумал. Об остальном узнаю завтра, — пожал я руку Вяземскому, — ну что, ваше сиятельство, пойдёмте отпиливать туркам конечности? Раньше начнём, раньше закончим, — поднялся я, запахивая шинель.