Теперь или никогда!

Глава двадцатая, в которой раскрываются последующие события

Катя Воронцова подавала различные блюда посетителям ресторана, улыбалась, отвечала на шутки гитлеровских офицеров, но тревога в душе все нарастала.

Она едва дождалась вечера. Наконец-то она придет домой, снова увидит сына, и тогда они уйдут. Сразу же уйдут, вместе…

Светила луна, легкий ветер приносил с собой дыхание речной свежести.

— Бывало, в такую вот пору гуляешь всю ночь напролет, — мечтательно произнесла Соня.

— А у нас в Ленинграде белые ночи, — сказала Катя. — Можешь себе представить, ночью до того светло, что хоть шей, хоть читай…

Она задумалась. Вспомнилось, как в последний раз, перед самой войной, они все вместе — муж, сын и она — отправились в Царское Село и бродили там по аллеям. И Митя читал вслух стихи Пушкина. Какие стихи? Теперь уже и не вспомнить…

Он всегда был начитанный мальчик. Кажется, не было книги, о которой он бы не слышал.

Муж считал, что Митя будет историком, а она, Катя, желала одного, чтобы ее сын стал настоящим, хорошим, умным человеком.

Что-то он делает сейчас, самый дорогой человек на свете, ее сын?

Лег спать или ждет ее?

Нет, он никогда не ложится спать, не подождав ее. Когда бы она ни пришла, он всегда ждет, и сегодня она принесет ему то, что он любит: бутылку молока и отбивную котлету, зажаренную в сухарях.

Нет, он сейчас есть не будет. Это они возьмут с собой в дорогу, им ведь идти долго-долго. Пусть долго, пусть, лишь бы добраться до своих, лишь бы спасти своего мальчика…

— Как думаешь, куда это уехал твой поклонник? — спросила Соня.

Катя пожала плечами:

— Какой поклонник? Роберт, что ли?

— Ну да.

— Откуда я знаю?

— А он симпатичный, — продолжала Соня. — Даже как-то на немца не похож.

— Может быть, — рассеянно ответила Катя.

— А Роберт тебе совсем не нравится?

— Он хороший, — откровенно призналась Катя. — Ты и вправду сказала, не похож он на немца, скромный такой, добрый. Но я на него смотрю просто как на товарища.

Так, непринужденно болтая, они подходили к своему дому.

Катя первая заметила машину, стоявшую возле дома.

— Неужели Роберт? — спросила она Соню.

Соня вгляделась.

— Наверно, приехал и сразу к тебе…

Они подошли ближе. Возле подъезда стоял немецкий офицер, рядом с ним три солдата.

— Воронцова? — спросил офицер, обводя взглядом поочередно Катю и ее подругу. — Кто из вас Воронцова?

— Я, — ответила Катя.

Офицер схватил ее за руку, коротко приказал:

— За мной!

Катя рванулась в сторону. Кошелка, в которой была бутылка молока и отбивная котлета, упала на землю.

Офицер выразительно глянул на солдат. Гитлеровцы бросились на Катю.

В одно мгновение ей крепко-накрепко скрутили за спиной руки и бросили в машину.

Машина тронулась с места.

Соня долго стояла, глядя вслед машине.

Луна освещала ее бледное лицо, плотно сжатые губы.

Вдали все еще был слышен постепенно затихавший шум машины, на земле валялась Катина кошелка, из которой щедро лилось молоко.

Офицер схватил Катю за руку.

«А бутылка-то разбилась», — вдруг подумала Соня.

Странное дело: в самые напряженные моменты вдруг иной раз думается о каких-то незначительных, не играющих решительно никакого значения пустяках…

Соня подняла кошелку, выбросила из нее разбитую бутылку и медленно вошла в дом.

Митя сидел дома, читал старую-престарую книгу Аркадия Гайдара, которую ему где-то достала мать.

Время от времени мальчик поднимал голову от книги, поглядывая на часы: маме пора уже было прийти домой, а ее все еще нет. Почему? Что могло задержать ее?

Внезапно хлопнула входная дверь. Митя вскочил, бросился в коридор. Там стояла всего лишь одна Соня.

— Тетя Соня, вы? — спросил Митя. — А где мама?

— Мама придет позднее, — чуть запинаясь, ответила Соня.

Вслед за Митей она вошла в комнату, села рядом с ним.

— Милый, — сказала она тихо, внушительно, — слушай и не перебивай меня. Мама сегодня, наверно, не придет…

— Почему? — перебил ее Митя.

— Сейчас расскажу. Ты не волнуйся, ничего страшного не случилось. Просто маму вызвали ее товарищи, ну ты знаешь, кто.

— Кто? — повторил Митя.

Соня улыбнулась.

— Мальчик мой, не нужно меня бояться. Я — друг, понимаешь, твой друг и мамин. И я тебе говорю чистую правду: маму вызвали ее товарищи, и она сегодня не придет.

— А когда она придет?

— Может быть, завтра или послезавтра… — Соня нежно погладила Митю по худенькому плечу. — Она просила тебя передать тому, кого ты знаешь, что она пошла по тому делу, по которому ей надо пойти. В общем, те, кому надо, знают, зачем ее вызвали…

Митя внезапно успокоился. Соня говорила доверительным тоном, ласково смотрела на него своими светлыми глазами.

— Мама просила тебя, — повторила Соня, — чтобы ты передал тому, кому надо, о том, что ее вызвали. Понял?

Сонины глаза смотрели на мальчика выжидательно и красноречиво. Они, эти светлые, почти прозрачные глаза светились тихой лаской, и Митя решил: так оно и есть. Значит, мама пошла сообщить еще кому-то, что надо уходить из города. Теперь надо сообщить Васе. Прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. Но тут он задумался. Он знал, где Вася работает, но не знал, где он живет.

Соня словно бы догадалась, о чем он думает.

— Сделаешь все утром, — сказала она. — А теперь поужинай, я тебе принесла что-то очень вкусное…

Она вынула из кошелки аппетитную отбивную котлету, завернутую в пергаментную бумагу.

— Вот поешь и ложись спать. Утро вечера мудренее…

Рано утром, как только открылась мастерская господина Воронько, Митя прибежал к Васе.

Вася увидел мальчика, нахмурился. Он строго-настрого приказал ему являться в мастерскую только в самых исключительных случаях.

Но он еще не знал, что этот случай был самый что ни есть исключительный.

Правда, ему тоже стало известно, что на след подпольщиков напали, что фашисты рыщут по всем направлениям, что надо уходить из города. Он и собирался уйти, может быть, даже вечером…

Митя подошел к Васе.

— Мне надо подметки сделать, — несмело обратился он к нему.

— Какие подметки? Покажи, — сказал Вася.

Митя снял ботинок с ноги.

Хозяин мастерской Воронько медленно приблизился к Васе:

— Ты скажи ему, что у нас бесплатно не делают, что у него никаких денег не хватит… — И Воронько сам расхохотался своим словам. — Слышишь, малый? Сколько у тебя грошей-то?

Митя не успел ответить. В мастерскую вошли три гитлеровских солдата.

Один стал у дверей, двое других бросились к Мите я Васе.

Не прошло и двух минут, как оба — Митя и Вася — уже лежали на полу со скрученными веревкой руками.

— А теперь быстро в машину! — скомандовал один из солдат.

Митя посмотрел на Васю. Вася попытался улыбнуться:

— Ничего, парень, все будет в порядке…

Внезапно Воронько закричал что есть силы:

— В порядке?! Да как ты смеешь, мерзавец! Ты еще смеешься, негодяй!..

Васю и Митю увели, бросили в машину, а Воронько еще долго не мог прийти в себя. Подумать только, в его мастерской, у него, добропорядочного и лояльного человека, активного сторонника нового порядка, обнаружен злейший враг власти. Надо же так! А все потому, что он доверчив, что он старается ко всем людям хорошо относиться, и вот награда за все то доброе, что он сделал этому негодяю!

Потом он постепенно стал успокаиваться. В конце концов, его хорошо знают и сумеют понять, что он, Воронько, ни при чем, что он всей душой, всем своим существом за немцев, за фюрера!..

Много позднее Вася узнал, что Митю Воронцова долго пытали, но мальчик не сказал ни слова. И его расстреляли спустя несколько дней после ареста. На день раньше повесили его мать, Катю.

Ее труп долгое время висел на виселице, с фанерной табличкой на груди; на фанере было написано черной краской одно только слово: «Партизанка».