Титус Гроан

Флэй является с приказом

Осень вернулась в Горменгаст, подобная возвращающемуся в свою твердыню мрачному призраку. Дыхание ее веяло по забытым проходам — Горменгаст сам обратился в осень. И обитатели замка стали лишь тенями ее.

Разрушающийся замок, мрея в туманах, вдыхал осень, и каждый холодный камень замка выдыхал ее. Корявые деревья, обступившие темное озеро, пылали, роняя капли, и листья их, срываемые ветром, бешено кружили меж башен. Тучи окутывали башни и расточались или тяжко ворочались на поднебесном каменном поле, и лохмотья их тянулись меж стрельниц, теснясь у невидимых стен.

Совы, хоронящиеся в каменных галереях Кремнистой Башни, нечеловечески вскрикивали или, безмолвно падая в ветреную тьму, плыли к своим ловитвенным угодьям. Фуксию видели в замке все реже и реже. Подобно тому, как погода с каждым отлетающим днем становилась все более грозной, так и Фуксия, казалось, все удлиняла долгие прогулки, ставшие ныне главным ее удовольствием. Волнение, наполнявшее ее несколько лет назад, когда она вместе с госпожой Шлакк, которую девочка увлекала тогда за собою в кружные походы, представлявшиеся старушке и опасными, и ненужными, вновь овладело ею. Но ныне Фуксия и не нуждалась в спутницах, и не желала их.

Вновь посещая почти забытые ею самые дикие из лежащих окрест замка места, Фуксия испытывала и восторг, и горькое одиночество. Это соединение сладости с горечью стало для нее таким же насущно необходимым, каким был когда-то чердак. Хмурым взглядом она следила, как меняется окраска деревьев и набивала карманы длинными золотистыми листьями, огненными побегами папоротника — да собственно всем, что попадалось ей в лесах и на скалах. Комнату Фуксии заполнили чем-то привлекшие ее странной формы камни, грибы, схожие с людскими ладонями или блюдцами, причудливые осколки кремня и искривленные ветки; и госпожа Шлакк, зная, что корить девочку бесполезно, каждый вечер, тиская пальчиками нижнюю губу, смотрела, как Фуксия вываливает из карманов новые сокровища, прибавляя их к разраставшимся запасам, которые все сильнее затрудняли передвижение по ее спальне.

Кроме иероглифов на стенах, в комнате Фуксии появились теперь огромные листья, которые она прикалывала или приклеивала между своими рисунками. Пол был по большей части завален собранными ею трофеями.

— Не хватит ли, дорогая? — спросила одним поздним вечером няня, увидев, как только что вошедшая Фуксия выкладывает на кровать поросший мхом булыжник. Сквозь мох там и сям пробивались тонкие побеги папоротника и белые цветочки величиной с комара.

Фуксия не услышала вопроса, и старушка подошла поближе к кровати.

— Ты их довольно уже набрала, проказница моя, разве нет? О да, да, по-моему, довольно! Вполне уже достаточно для твоей комнаты, милочка. Какая же ты грязная, моя… Ох, бедное мое сердце, какая ты неаппетитная!

Фуксия отбросила с глаз и с шеи промокшие волосы, так что они повисли сзади, над воротником, тяжелыми, точно у черной морской травы, пучками. Затем, расстегнув после яростной борьбы пуговицу на горле, отчего рубчатая вельветовая накидка свалилась с плеч ее на пол, Фуксия ногой затолкала накидку под кровать. И лишь тут она, похоже, что в первый раз, приметила рядом с собою нянюшку Шлакк. Наклонившись, девочка свирепо поцеловала няню в лоб, оросив одежду старушки каплями дождя.

— Ах, замарашка ты неосторожная! Докука непослушная! Ох, бедное мое сердце, ну как ты могла? — внезапно выйдя из себя, воскликнула госпожа Шлакк и притопнула ножкой. — Прямо на мой черный атлас, грязнуля! Плохая, мокрая! Ох, бедное мое платье! Как ты можешь бродить по такой слякоти, на таком ветру? Ты всегда была со мной недобрая. Всегда, всегда!

— Неправда, — стиснув ладони, сказала Фуксия.

Бедная старая няня расплакалась.

— Ну, что такое, ну что? — спросила Фуксия.

— Не знаю. Ничего не знаю, — ответила няня. — Все такие злые со мной, откуда же мне знать?

— Тогда я уйду, — сказала Фуксия.

Нянюшка задохнулась и вздернула личико кверху.

— Уйдешь? — жалобно вскричала она. — Нет, нет, ты не должна уходить!

И тут в глазах ее вспыхнуло борющееся со страхом любопытство.

— Да и куда? — спросила она. — Куда тебе идти, дорогая?

— Подальше отсюда, в другие страны, — ответила Фуксия. — Туда, где люди, не знавшие, что я была прежде леди Фуксией, удивятся, когда я скажу им, кем я была, и станут обходиться со мной лучше и вежливее, и иногда даже выказывать мне почтение. Но я все равно буду приносить домой листья, и блестящие камушки, и грибы из леса, что бы они обо мне ни думали.

— Ты хочешь бросить меня? — произнесла няня с такой печалью, что Фуксия тут же обхватила ее крепкими руками.

— Не плачь, — сказала она. — Что толку плакать?

Нянюшка вновь подняла на нее взгляд, на этот раз полный любви, которую она питала к своей «деточке». Но даже в слабости сочувствия к ней, старушка считала себя обязанной напомнить Фуксии о своем положении в Замке и потому повторила:

— Неужели необходимо выходить из дому в такую слякотную погоду, единственная моя? Да еще и одежду рвать, ты ведь всегда ее рвешь, проказница моя дорогая. Ты уже большая, тебе полагается гулять только в погожие дни.

— Мне нравится осень, — медленно ответила Фуксия. — Вот я и хожу смотреть на нее.

— Да разве ее из окошка не видать, сокровище мое? — спросила госпожа Шлакк. — А тут тебе и тепло бы было, и потом, на что там смотреть, не знаю, да где уж мне, я всего-навсего глупая старуха.

— Я знаю, что мне нужно, так что не беспокойся, — сказала Фуксия. — Я кое-что ищу.

— Своенравница ты, вот кто, — немного брюзгливо откликнулась госпожа Шлакк, — а я, между прочим, понимаю гораздо больше, чем ты думаешь. Да, и во всем, но погоди, я тебе сейчас чаю приготовлю. Будешь пить его у огня, а я принесу малыша, он, верно, уже проснулся. О, господи! Сколько всего переделать надо! Ох, слабое мое сердце, долго ли я еще протяну, не знаю!

Глаза ее, следуя за взглядом Фуксии, воротились к булыжнику, вокруг которого расползлось по лоскутному одеялу мокрое пятно.

— Это ужас, что ты за грязнуля, — воскликнула старушка. — Ну, зачем тебе этот камень? На что он, дорогая? Какой от него прок? Ты меня никогда не слушаешься. Никогда. И совсем не становишься большой, как я тебе велела. А мне и помочь теперь некому. Кида ушла, вся работа на мне.

И госпожа Шлакк вытерла глаза тыльной стороною ладошки.

— Да сними же ты мокрую одежду, а то я тебе ничего не принесу, и эти грязные, промокшие башмаки тоже сними!..

Повозившись немного с дверной ручкой, госпожа Шлакк открыла дверь и зашаркала по коридору, прижимая руку к груди.

Фуксия вылезла из башмаков — не расшнуровывая, но носком одной ноги придавливая к полу каблук другой и так вытаскивая ступню. Госпожа Шлакк успела разжечь жаркий огонь, и Фуксия, стянув платье, вытерла им мокрую голову. Затем, завернувшись в теплое одеяло, она рухнула в пододвинутое к камину низкое кресло и, купаясь в привычной ласке тепла, отсутствующим взглядом уставилась из-под полуопущенных век на языки пламени.

Когда госпожа Шлакк вернулась с подносом, нагруженным чаем, поджаренными пшеничными лепешками, хлебом с коринками, маслом, яйцами и баночкой меда, Фуксия уже спала.

Поставив поднос на полку над очагом, старушка на цыпочках добралась до двери и исчезла — чтобы вновь появиться с крошечным Титусом на руках. Младенец был обернут в белый покров, подчеркивающий теплые тона его личика. Почти лысый при рождении, теперь, хоть прошло всего лишь два месяца, он обзавелся копной волос, таких же темных, как у сестры.

Госпожа Шлакк опустилась с Титусом в кресло напротив Фуксии и слепенько вглядывалась в нее, размышляя, что же теперь делать — разбудить ли девочку или пусть себе поспит, а там можно будет приготовить чай заново. «Так ведь и лепешки остынут, — говорила она себе. — Ох, сколько мне с ней мороки». Однако затруднение ее разрешил отрывистый удар в дверь, нанесенный костяшками чьей-то руки, удар, от которого она, прижав к груди Титуса, испуганно вскинулась, а Фуксия проснулась.

— Кто там? — крикнула госпожа Шлакк. — Кто там?

— Флэй, — ответил голос слуги лорда Сепулькгравия. Дверь приоткрылась на несколько дюймов и в самом верху образовавшейся щели показалось костлявое лицо.

— Ну? Ну? Ну? — с каждым словом дергая головой, спросила Нянюшка. — Что такое?

Фуксия обернулась, взгляд ее прополз вверх по щели, пока не уткнулся в лицо, наводящее на мысли о мертвеце.

— А почему ты внутрь не заходишь? — спросила она.

— Не зван, — без выражения ответил Флэй. Он подошел к сидящим, хрустя при каждом шаге коленями. Взгляд его переместился с Фуксии на госпожу Шлакк, с госпожи Шлакк на Титуса, а с Титуса на чайный поднос, на коем и задержался немного, прежде чем вернуться к закутавшейся в одеяло Фуксии. При этом Флэй обнаружил, что Фуксия по-прежнему смотрит на него, отчего правая его ладонь, ни дать, ни взять — пятерка затупившихся когтей, — сама собою поехала вверх, чтобы поскрести далеко выступивший на затылке костный нарост.

— Приказ его светлости, моя госпожа, — сказал он, вновь обращая взгляд к подносу.

— Ему нужна я? — спросила Фуксия.

— Лорд Титус, — ответил Флэй, пожирая глазами чай, поджаристые лепешки, хлеб с коринками, масло, яйца и баночку меда.

— Ты говоришь, ему нужен маленький Титус? — воскликнула няня, пытаясь достать ногами до пола.

Флэй механически кивнул.

— Буду ждать, квадратная арка, половина девятого, — прибавил он, вытирая об одежду ладони.

— Ему нужна моя маленькая светлость, — прошептала старушка Фуксии, которая, хоть начальная ее неприязнь к брату давно сошла на нет, по прежнему не разделяла взволнованного обожания, с которым относилась к младенцу Нянюшка. — Чудо мое махонькое.

— Отчего нет? — откликнулся Флэй и вновь погрузился в привычное молчание, успев напоследок добавить: — Девять часов — библиотека.

— Ох, бедное мое сердце, так ему уже в постельку будет пора, — ахнула няня и еще крепче прижала Титуса к себе.

Фуксия тоже уже смотрела на чайный поднос.

— Флэй, — сказала она, — ты не хочешь поесть?

В виде ответа паукообразный слуга пересек комнату, подхватил замеченный им краешком глаза стул и, возвратившись к камину, уселся между девочкой и старушкой. После чего извлек потускневшие часы, скорчил им такую рожу, будто то были и не часы вовсе, а смертельный враг его, и вернул их в некую потайную прореху в грязном своем облачении.

Нянюшка, выбравшись из кресла, отыскала подушку, положила ее у огня, устроила на ней Титуса и начала разливать чай. Сыскалась чашка и для Флэя, и затем в течение какого-то времени все трое жевали, прихлебывали, нагибались, беря с подноса потребное, но при этом не давали себе труда взглядывать друг на друга. Отблески пламени плясали по комнате, и тепло его было желанным, ибо в наружных дворах да и в коридорах дышащие влажной землей сквозняки этой поры пробирали человека до самых костей.

Флэй снова вытащил часы и, утерев ладонью рот, поднялся. Вставая, он смахнул с подлокотника своего кресла блюдце, разбившееся об пол со звуком, заставившим Флэя прянуть в сторону, вцепившись в спинку кресла задрожавшей рукой. Титус скривился, словно собираясь заплакать, но передумал.

Столь очевидный признак волнения, владевшего Флэем, которого Фуксия знала с детства и в котором ни разу прежде никакой нервозности не замечала, удивил девочку.

— А почему ты дрожишь? — спросила она. — Ты раньше никогда не дрожал.

Флэй совладал с собой и вдруг снова сел, повернувши лицо к Фуксии.

— Это ночи, — бестонно сказал он. — Не сплю, леди Фуксия.

И вдруг страшновато рассмеялся, со звуком, с каким ржавчина счищается с ножа.

Резко встав, он подошел к двери и очень медленно приоткрыл ее, внимательно вглядевшись в щель, прежде чем дюйм за дюймом просочиться наружу и со стуком закрыть за собою дверь.

— Девять часов, — дрожащим голосом сказала нянюшка Шлакк. — Зачем твоему отцу понадобилась моя маленькая светлость, да еще в девять часов? Ох, бедное мое сердце, и чего он от него хочет?

Но Фуксия, утомленная долгим днем, проведенным ею в дождливом лесу, уже крепко спала, и красное пламя мерцало на ее запрокинутом лице.