Титус Гроан

Каменные Проулки

Тошнота медленно, но верно подступала к горлу господина Флэя, и пока тянулись эти жуткие минуты, он наливался отвращением столь всеобъемлющим, что, не окружай главного повара его молодцы, Флэй, пожалуй, набросился бы на пьянчугу. На деле же он лишь оскалил песочного цвета зубы и в последний раз пронзил повара взглядом, полным несказанной угрозы. Затем отвернулся, сплюнул и, распихивая тех, кто преграждал ему путь, огромными, как у скелета, шагами устремился к узкому дверному проему в стене, расположенному напротив того, сквозь который он вошел в кухню. Ко времени, когда Свелтеров монолог доволокся, наконец, до хмельного его завершения, господин Флэй уже был снаружи и каждый шаг уносил его на новых пять футов от смрада и мрака Великой Кухни.

Черное одеяние Флэя, залатанное на локтях и близ ворота сальной, цвета сепии, тканью, сидело на нем дурно, но было такой же неизменной его принадлежностью, как голова черепахи, глядящая из-под панциря, или голова грифа, торчащая из каменного мусора перьев, суть неизменные принадлежности этой рептилии и этой птицы. Костлявая, пергаментного цвета голова Флэя искони сроднилась с упомянутым сальным тряпьем. Она торчала из чердачного окошка этого высокого черного сооружения так, словно никогда и не знала иного жилья.

Пока господин Флэй шагал коридорами в ту часть замка, где впервые за много недель был им оставлен лорд Сепулькгравий, Смотритель мирно похрапывал под реечной шторой в Зале Блистающей Резьбы. Гамак, приведенный в движение господином Ротткоддом, который залег в него, едва заперев за Флэем дверь, еще покачивался, почти неприметно, Солнце палило сквозь щелки штор, золотистыми лентами обвивая пьедестал одной из скульптур, покрывая тигровыми полосами пыльные доски полов.

Пока господин Флэй совершал свой путь, солнечный свет все также просовывал один-единственный пальчик и в кухонное окно, освещая потную каменную колонну, коей не было больше нужды подпирать главного повара, ибо упившийся Свелтер сверзился с винной бочки через миг после ухода Флэя и ныне лежал, раскинувшись, у подножья своей трибуны.

Вокруг него валялись по полу раздавленные, обвалянные в опилках комки мяса. Резко воняло горящим жиром, но кроме распростертой туши главного повара, Серых Скребунов под столом да еще одного персонажа, так и свисавшего с потолочной балки, в огромной, жаркой, пустой кухне не осталось уже никого. Каждый мужчина и мальчик, еще владевший своими ногами, удалился на поиски места попрохладней.

Стирпайк наблюдал театральное завершение разглагольствований господина Свелтера со смесью изумления, облегчения и злорадного удовольствия. Миг-другой он простоял, глядя сверху вниз на заляпанное вином тулово своего повелителя, затем, оглядевшись и обнаружив, что остался один, метнулся к двери, в которую вышел Флэй, и скоро уже несся по коридорам, сворачивая то налево, то направо в безумном стремлении выбраться на чистый воздух.

Он никогда прежде не проходил в эту дверь, но полагал, что быстро отыщет путь, который приведет его под открытое небо, куда-нибудь, где он сможет побыть один. Заворачивая то туда, то сюда, он вскоре понял, что заблудился в лабиринте каменных коридоров, освещаемых там и сям свечьми, утопавшими посреди стенных ниш в собственном сале. На бегу юноша в отчаянии схватился за голову и тут — он как раз обогнул скругление стены — впереди быстро прошествовал поперечным проходом некто, не глядевший ни вправо, ни влево.

Едва господин Флэй, — ибо это был направлявшийся к жилым покоям слуга его светлости, — едва только он скрылся из виду, Стирпайк выглянул из-за угла и пошел следом, стараясь по возможности шагать с Флэем в ногу, чтобы сделать неслышными звуки своих шагов. Задача была почти нерешаемая, поскольку паучья поступь Флэя, отличаясь редкой размашистостью, включала в себя, подобно церемониальному шагу, еще и небольшую задержку перед окончательным ударом ступни об пол. Тем не менее юный Стирпайк, понимая, что как бы там ни было, а это единственный его шанс вырваться из бесконечных коридоров, старался, как мог, не отставать от господина Флэя в надежде, что тот со временем свернет в какой-нибудь осененный прохладой дворик или выйдет на открытое место, откуда можно будет удрать. По временам, там, где свечи отстояли одна от другой футов на тридцать-сорок, господин Флэй терялся из виду и только буханье ног о каменные плиты направляло преследователя. Затем, постепенно, по мере того как колеблющиеся очертания его сближались со следующим оплывающим ореолом, Флэй обретал силуэт, а перед самой свечой претворялся на миг в черное пугало, в богомола, скроенного из черных, как смоль, соединенных веревкой кусков картона. Затем приближавшийся свет начинал отступать и на миг, следовавший за минованием пламени, Стирпайк видел Флэя совершенно отчетливо — освещенной фигурой на глубоком фоне каменных улиц, по которым им еще предстояло пройти. В этот миг свет озарял сальную, истертую ткань, покрывавшую плечи Флэя, и сдвоенные вертикальные мышцы шеи его резко и голо выступали над лохмотьями ворота. А он все шагал, и свет тускнел на его спине, и Стирпайк терял его и слышал лишь хруст в коленных чашках и удары ступней о камень, покамест следующая свеча заново не вырезала Флэя из тьмы. Почти совершенно измотанный — поначалу невыносимой атмосферой Великой Кухни, а теперь этим по видимости бесконечным походом, юноша, — ему было от силы семнадцать, — внезапно свалился от усталости, гулко ударившись о камни, по которым еще немного проволоклись его башмаки. Звук удара заставил Флэя затормозить и медленно обернуться, одновременно подтягивая плечи к самым ушам. «Кто там?» — каркнул он, вглядываясь в тьму, из которой пришел.

Ответа не последовало. Господин Флэй, вытянув шею и сузив глаза, двинулся назад. По пути он вступил в свет одной из настенных свечей. Он приблизился к ней, не отрывая маленьких глаз от уже пройденной тьмы, выломал из стены свечу вместе со служащим ей подпоркой древним наплывом свечного сала и с ее помощью вскоре добрался до юноши, лежавшего посреди коридора несколькими ярдами дальше.

Согнувшись, Флэй опустил ком светящегося свечного сала поближе к лежащему ниц Стирпайку и вгляделся в неподвижную груду рук и ног. Звук его шагов и треск коленных суставов делали безмолвие этого места абсолютным. Прикрыв оскаленные зубы, Флэй слегка распрямился. Затем ногой перевернул юношу. Это пробудило Стирпайка от обморока, он приподнялся, опираясь на локоть.

— Где я? — шепотом спросил он. — Где я?

«Один из Свелтеровых крысят, — сказал себе господин Флэй, не обращая внимания на вопрос. — Из Свелтеровых, э? Один из его полосатых крысят.»

— Вставай, — произнес он вслух. — Что ты здесь делаешь?

И он поднес свечу к самому лицу юноши.

— Я не знаю, где я, — ответил Стирпайк. — Я заблудился. Заблудился. Мне нужен дневной свет.

— Что ты здесь делаешь, я спрашиваю… что ты делаешь здесь? — сказал Флэй. — Мне здесь Свелтеровы сопляки не нужны. Чтоб им пусто было!

— Да я и не стремился сюда. Покажите мне где дневной свет, и я уйду. Далеко-далеко.

— Далеко? Куда?

Способность соображать уже вернулась к Стирпайку, хотя он еще ощущал духоту и отчаянную усталость. Он приметил глумливость в голосе Флэя, когда тот сказал: «Мне здесь Свелтеровы сопляки не нужны» и потому на вопрос «Далеко? Куда?» ответил быстро: «Куда угодно, лишь бы подальше от кошмарного господина Свелтера».

С секунду Флэй вглядывался в него, открывая рот, чтобы что-то сказать, и закрывая снова.

— Новенький, — без выражения произнес он наконец, глядя сквозь Стирпайка.

— Я? — спросил юноша.

— Ты, — сказал Флэй, продолжая глядеть на что-то, лежащее за его лбом.

— Мне семнадцать, господин, — сказал Стирпайк, — но на кухне я новичок.

— Когда? — спросил Флэй, предпочитавший отбрасывать большую часть всякого предложения.

Стирпайк, который, видимо, обладал способностью понимать такого рода стенографические речи, ответил:

— Прошлый месяц. Я хочу уйти от кошмарного Свелтера, — прибавил он, разыгрывая единственно возможную карту, и взглянул на свечу, горевшую впереди.

— Заблудился, значит? — сказал Флэй, помолчав. Тон его стал несколько менее сумрачным. — Заблудился в Каменных Проулках, так? Один из Свелтеровых крысят заблудился в Каменных Проулках, э?

И господин Флэй снова втянул голову в костлявые плечи.

— Свелтер свалился, бревно бревном, — сказал Стирпайк.

— И правильно, — сказал Флэй. — Почтил. А что сделал ты?

— Сделал, господин? — сказал Стирпайк. — Когда?

— А Счастье? — спросил Флэй, постепенно приобретавший сходство с черепом. Свеча гасла. — Счастья много?

— Какое у меня счастье! — сказал Стирпайк.

— Что! нет Великого Счастья? Бунт. Это бунт?

— Нет, разве что против Свелтера.

— Свелтер! Свелтер! Оставь это имя в его жиру и сале. И не произноси его больше в Каменных Проулках. Свелтер, вечно Свелтер! Придержи язык. Возьми свечу. Иди вперед. Поставь в нишу. Бунтовать? Вперед, налево, налево, направо, бери левее, теперь направо… я тебе покажу, как не быть счастливым, когда рождается Гроан… шагай… прямо…

Юный Стирпайк подчинялся этим приказам, долетавшим из сумрака за его спиной.

— Родился Гроан, — произнес Стирпайк с интонацией, которую можно было принять и за вопросительную, и за утвердительную.

— Родился, — сказал Флэй. — А ты нюнишь в проулках. Иди со мной, Свелтеров сопляк. Покажу тебе, что это значит. Гроан, мужчина. Новенький, э? Семнадцать? Тьфу! Никогда не понимал. Никогда. Поверни направо, таперь налево — еще раз… вон к той арке. Тьфу! Новый мальчишка под старым камнем, да еще и из Свелтеровых… не любишь его, э?

— Нет, господин.

— Угу, — сказал Флэй. — Жди здесь.

Стирпайк остался ждать, как ему было велено, а господин Флэй, вытянув из кармана связку ключей, выбрал один с таким тщанием, точно держал в руках небывалую редкость, и вставил ключ в замок незримой, ибо тьма тут стояла непроглядная, двери. Стирпайк услышал, как скрежещет металл замка.

— Эй! — окликнул из темноты Флэй. — Где ты, Свелтеров сопляк? Иди сюда.

Стирпайк шагнул на звук голоса, ощупывая руками стену низкой арки. Внезапно он ощутил близость дохнувшей сыростью одежды господина Флэя и, протянув руку, ухватился за подол длинной куртки слуги лорда Гроана. Флэй отбил руку юноши ударом своей костлявой длани, и в горле этого долговязого существа что-то резко защелкало: «тцк, тцк, тцк» — предостерегая Стирпайка от дальнейших покушений на интимность.

— Котовое место, — сказал Флэй, берясь за железную ручку двери.

— О, — отозвался Стирпайк, лихорадочно размышляя, и повторил, чтобы протянуть время: «Котовое место», — смысл этого высказывания оставался решительно ему непонятным. Единственное, что пришло Стирпайку в голову, — это что Флэй его обозвал котом и велел знать свое место. Хотя с другой стороны, раздражения в голосе Флэя не слышалось.

— Котовое место, — задумчиво повторил Флэй и повернул железный шишак. Медленно отворил он дверь и Стирпайку, выглянувшему из-за его спины, никаких объяснений более не потребовалось.

Позднее солнце заливало комнату. Стирпайк стоял, замерев, чувствуя, как по всему его телу разливается, покалывая иголочками, наслаждение. Он улыбался. Ковер обратил полы комнаты в подобие лазурного луга. На нем в сотнях картинных поз сидели, стояли, недвижные, как изваяния, или, сплетаясь в подвижную арабеску, величаво прогуливались по сапфировой почве, бесчисленные, снежно-белые коты.

Господин Флэй вышел на середину комнаты, и Стирпайк невольно отметил контраст между темной, раздерганной фигурой Флэя с ее нескладными движениями и монотонным хрустом в коленях — контраст между нею и величавым изяществом и безмолвием белых котов. Они никакого внимания не обратили ни на него, ни на Флэя, разве лишь перестали мурлыкать. Еще там, во мраке, перед тем как Флэй вытащил из кармана ключи, Стирпайку почудилось, будто он слышит тяжкий, глубокий рокот, ровный звук, походящий на гул морских валов — теперь он понял: то был звук, порождаемый этим народцем.

Когда они прошли под резной аркой на другом конце комнаты и закрыли за собою дверь, он снова услышал горловое урчание, ибо стоило белым котам остаться одним, как оно возродилось — глубокое, неспешное мурлыканье полилось, подобное голосу океана в гулкой горловине раковины.