Титус Гроан

Грот

Случилось это в день второго визита Стирпайка в Библиотеку. Он возвращался в замок и, достигнув опушки бора, дожидался возможности проскользнуть незамеченным по открытому участку земли, как вдруг увидел вдали, слева, кого-то, шагавшего в сторону Горы Горменгаст.

Бодрящий воздух и узнанный издали человек заставили Стирпайка сменить курс и быстрыми, птичьими шажками понестись вдоль лесной опушки. Средь мрачного, неровного ландшафта, лежавшего слева от него, тонкая фигурка в багровом платье выглядела неуместной, будто рубин на шиферной плитке. Ни летнему солнцу, ни уж тем более осеннему свету этого дня не удавалось умерить безотрадность, присущую окрестностям Горменгаста. Они казались продолжением замка, грубым, сумрачным и, при всей их, обычно ветреной, шири гнетущим, давящим душу какой-то саднящей тяжестью.

Вдали возвышалась во всей своей несокрушимости Гора Горменгаст, зловещая, словно насильно вытянутая из земли неким волшебником в проклятие всякому, кто увидит ее. Хоть и казалось, будто подножие Горы выпутывается из лесного одеяла всего в нескольких милях от замка, на деле, и всаднику, чтобы добраться до него, пришлось бы скакать целый день. У вершины Горы даже в ясные дни, когда все небо оставалось чистым, обыкновенно теснились тучи, столь же привычным зрелищем были бури, ревущие на ее высотах, и косые полотнища темных дождей, застилающие ее туманный венец, заслоняющие половину жуткого остова Горы, между тем как солнце играло на окрестных ландшафтах и даже на предгорьях ее. Сегодня, однако ни единого облачка не висело над нею, и Фуксия, взглянув после полдневного завтрака в окно своей спальни, удивленно воззрилась на Гору и спросила:

— А где же тучи?

— Какие тучи? — откликнулась нянюшка Шлакк, стоявшая, баюкая Титуса, у нее за спиной. — Какие такие тучи, озорница моя?

— За вершину Горы почти всегда цепляются тучи, — сказала Фуксия.

— А сегодня разве нет, дорогая?

— Нет, — ответила Фуксия. — Куда они подевались?

Фуксия сознавала, что госпожа Шлакк ничего ни в чем толком не смыслит, однако избавиться от издавна приобретенной привычки задавать ей вопросы было непросто. Понимание того, что взрослые далеко не всегда знают больше детей, было чем-то таким, против чего она внутренне восставала. Ей хотелось, чтобы госпожа Шлакк так и оставалась мудрой старухой, выслушивающей рассказы обо всех ее горестях, утешительницей, какой Нянюшка казалась ей всегда, но Фуксия росла и теперь уже ясно видела, насколько слаба и бестолкова дряхлая ее радетельница. Не то чтобы она утрачивала прежнюю преданность и привязанность к ней. Явись такая необходимость, Фуксия защищала бы морщинистую карлицу до последнего вздоха, однако девочка все больше отдалялась от людей, замыкаясь в себе, и не было никого, к кому она могла бы теперь обратиться с безоглядной доверчивостью, чтобы излить свои новые восторги, свои тайные страхи, истории, замыслы.

— Пойду-ка я, пожалуй, прогуляюсь, — сказала она.

— Опять? — отозвалась госпожа Шлакк, на миг перестав качать младенца. — Ты нынче так часто уходишь, ведь правда? Почему ты всегда бросаешь меня?

— Я не бросаю, — сказала Фуксия, — просто мне хочется погулять и подумать. Это не значит уходить от тебя. Да ты и сама знаешь.

— Ничего я не знаю, — наморщив личико, сказала нянюшка Шлакк, — я знаю только, что ты целое лето никуда не ходила, разве не так, дорогая? А теперь, когда холодно, и ветер, и грязь, ты каждый день уходишь и возвращаешься вся продрогшая или мокрая. Ох, бедное мое сердце! Ну почему? Почему каждый день?

Фуксия засунула руки в большие карманы своего багрового платья.

Это правда, она забросила свой чердак ради сумрачных болот и каменистых тропинок в землях, прилегающих к Горменгасту. Почему? Или она вдруг переросла свой чердак, в котором когда-то не чаяла души? Нет, не переросла, просто что-то переменилось с той страшной ночи, когда она увидела в темноте лежащего под окном Стирпайка. Чердак больше не был неприкосновенным, потаенным, таинственным. Уже не другой мир, просто часть замка. Притягательность его ослабла — безмолвная, темная драма его завершилась, и Фуксия не могла заставить себя навестить его снова. Когда она наконец решилась подняться по винтовой лестнице и окунуться в мглистую, привычную атмосферу, ее пронзила столь острая ностальгия по тому, чем он некогда был для нее, что она отшатнулась от пылинок, роящихся в его воздухе, от смутных очертаний всего, бывшего раньше ее друзьями — от затянутого паутиной органа, от безумного прохода, набитого сотнями ее прежних любовей — и повернула назад, и спотыкаясь, спустилась по темной лестнице, ощущая безысходную скорбь, от которой, казалось, ей теперь никогда не избавиться. Сейчас, при вспоминании об этом, глаза ее потускнели и кулаки сами собой сжались в карманах.

— Да, — сказала она, — я часто ухожу из замка. Ты думаешь, что я бросаю тебя? Если так, то напрасно, ты же знаешь, как я люблю тебя, правда? Ведь знаешь же?

Она выпятила нижнюю губу и взглянула на госпожу Шлакк, нахмурясь, — но нахмурясь лишь для того, чтобы сдержать слезы, ибо в последние дни Фуксию разымало такое одиночество, что слезы, казалось, всегда были у нее наготове. Никогда не видевшая от родителей ни особой суровости, ни особой ласки, одно только безразличие, девочка не сознавала, чего ей недостает — любви.

Так оно было всегда, и всегда Фуксия возмещала эту недостачу, слагая рассказы о своем Будущем или расточая собственные запасы любви на вещи, заполнявшие ее чердак, а в последнее время — на то, что она находила и видела, бродя по пустошам и лесам.

— Ведь знаешь же, правда? — повторила Фуксия.

Нянюшка, с ненужной силой укачивавшая Титуса, подобрала губки, указывая, что его светлость спит, и что голос Фуксии звучит слишком громко.

Фуксия подошла к старушке поближе и взглянула на брата. Отвращение к нему давно растаяло, и хоть маленькое существо с сиреневыми глазами не пробуждало в ней никаких родственных чувств, она успела уже привыкнуть к его присутствию в Замке и время от времени, сохраняя серьезный вид, играла с ним по полчаса, а то и дольше.

Взгляд Нянюшки последовал за взглядом Фуксии.

— Его маленькая светлость, — кивая, сказала она, — вот его маленькая светлость.

— Почему ты его любишь?

— Почему я его люблю! Ох, мое бедное, слабое сердце! Почему я люблю его, глупая? Как можно такое спрашивать? — вскричала Нянюшка. — Ах, моя маленькая светлость, малюточка моя! Как же мне его не любить — крошку невинную? Самый что ни на есть будущий господин Горменгаста, вот ведь ты кто, правда, единственный мой? Самый что ни на есть. А что говорит твоя злая сестрица, а, что она говорит?

— Ну вот, теперь мы его в кроватку уложим, потому что он заснул, вот и уложим, пусть смотрит свои золотые сны.

— Ты и со мной так говорила, когда я была маленькая? — спросила Фуксия.

— Конечно, — ответила госпожа Шлакк. — Какая ты дурочка! Ох, ну совсем ничего не понимаешь! Приберешься ты, наконец, в своей комнате? А то все я, все я!

И она заковыляла к двери, держа на руках драгоценный сверток. Каждый день задавала она этот же самый вопрос, но ответа никогда не ждала, наперед зная, что каким он ни будет, придавать хоть какое-то подобие порядка этому хаосу все едино придется ей.

Фуксия снова повернулась к окну и вгляделась в Гору Горменгаст, очертания которой вплоть до последнего пласта горных пород давно уже оттиснулись в ее памяти.

Между замком и Горой лежали безлюдные земли, большей частью голые пустоши с пространными трясинами, по которым, никем не тревожимые, расхаживали меж камышей громоздкие цапли. Ветер нес над болотами тонкие крики кроншнепов и чибисов. Куропатки, уныло шлепавшие в тростниках, выводили здесь свое потомство. К востоку от Горы, не смыкаясь с древесной порослью ее основания, простиралась волнообразная тьма Извитого Леса. К западу тянулись запустелые земли, там и сям утыканные низкорослыми, чахлыми деревцами, которые ветра согнули, обратя в горбунов.

Между этой печальной пустыней и бором, окружавшим Западное крыло, уступами поднималось до высоты почти в две сотни футов безрадостное плато — неровное плоскогорье, образованное иззелена-черными скалами, изломанными, ободранными и пустыми. За его-то холодными кручами и струилась река, огибая подножье Горы и питая болота, в которых гнездились дикие птицы.

Из окошка Фуксии различались три коротких участка реки. В этот день срединный участок и тот, что лежал от него справа, чернели, отражая Гору, а третий, видневшийся далеко к западу от скалистого плато, представлялся мутно-белой полоской, не отблескивавшей, не искрившейся, но лежавшей, отражая матовое небо, тяжело и безжизненно, как рука мертвеца.

Фуксия резко отвернулась от окна, захлопнула за собой дверь и полетела по лестницам вниз, поскользнувшись и едва не упав на последней из них, перед тем, как пронизать лабиринт коридоров и, задыхаясь, выскочить под зябкий солнечный свет.

Глотнув холодного воздуха, она задохнулась и с такой силой прижала один к другому стиснутые кулачки, что ногти впились в ладони. И тронулась в путь. Она шла уже около часу, когда услышала сзади шаги и, обернувшись, увидела Стирпайка. С той ночи у Прюнскваллоров она редко видала его и ни разу так ясно, как нынче, когда он приближался к ней, прорезая наготу осени. Обнаружив, что Фуксия глядит на него, он остановился и крикнул:

— Леди Фуксия! Могу ли я присоединиться к вам?

За спиной его она увидела нечто, показавшееся ей, по контрасту с этим чужим, непостижимым человеком, близким и подлинным. Нечто понятное, такое, без чего она не смогла бы обойтись, да и прожить тоже, ибо оно было частью ее души, ее тела, частью, на которую она глядела сейчас, которая так знакомо рисовалась на фоне небес. Горменгаст. Длинные, зазубристые очертания ее дома. Сейчас он был лишь фоном для Стирпайка. Ширмой с изображением испещренных окнами башен и стен. Юноша стоял перед нею незваным гостем, столь проворно и прочно навязавшим себя ее миру, и голова его возносилась над самой высокой из башен.

— Чего тебе? — спросила она.

Ветер, прилетевший от Извитого Леса, увлек за собой подол ее платья, и оно плотно обвило девочку справа, выставив напоказ крепость ее юного торса и бедер.

— Леди Фуксия! — перекрикивая усиливающийся ветер, отозвался Стирпайк. — Я объясню!

Сделав несколько шагов, он приблизился к каменистому откосу, на котором стояла Фуксия.

— Я хотел бы, чтобы вы рассказали мне об этих местах — о болотах, о Горе Горменгаст. Мне о них никто еще не рассказывал. Вы знаете эти места, вы их понимаете (он набрал побольше воздуху в грудь), — а я, хоть и люблю их, остаюсь совершенным невеждой, — Стирпайк уже подошел к ней почти вплотную. — Нельзя ли мне время от времени сопровождать вас в ваших прогулках? Вы согласны обдумать эту просьбу? — Фуксия чуть отодвинулась в сторону. — И если согласны, не могу ли я теперь проводить вас до дому?

— Ты не с этой просьбой меня догонял, — медленно произнесла Фуксия. Ее начинало трясти на холодном ветру.

— О нет, с этой, — заверил ее Стирпайк, — только об этом я и хотел вас просить. И чтобы вы рассказали мне все о Природе.

— Я ничего не смыслю в Природе, — сказала Фуксия, сходя по каменистому склону. — Я ее не понимаю. Только гляжу на нее. Кто тебе сказал, будто я ее знаю? Чья это выдумка?

— Ничья, — ответил Стирпайк. — Мне казалось, вы должны знать и понимать то, что так любите. Я часто видел, как вы возвращаетесь в замок нагруженной вашими находками. А кроме того, вы и выглядите, как человек понимающий.

— Я? — удивилась Фуксия. — Ничего подобного. Я вообще ни в чем мудреном не разбираюсь.

— Ваше знание интуитивно, — сказал юноша. — Книжная ученость и все такое вам не нужны. Вам довольно взглянуть на вещь, чтобы узнать ее. Ветер усиливается, ваша светлость, становится все холоднее. Нам лучше вернуться.

Стирпайк поднял высокий воротник своей накидки и, заручившись разрешением Фуксии проводить ее до замка, начал спускаться вместе с нею по серым скалам. Они не прошли и половины спуска, как хлынул дождь и осеннее солнце скрылось в быстро летящих, разодранных в клочья тучах.

— Ступайте осторожнее, леди Фуксия, — неожиданно посоветовал Стирпайк, и Фуксия остановилась, чтобы оглянуться на него через плечо — так, словно успела забыть о его присутствии. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но тут по скалам прокатился, рокоча, прилетевший издали гром, и Фуксия подняла лицо к небу. Черная туча приближалась к ним и из набрякшей массы ее сплошной темной стеной валил дождь.

Скоро он накрыл их, и мысли Фуксии метнулись, проскочив несколько лет, вспять, к одному вечеру, в который ее, как сегодня, застала врасплох гроза. В тот раз она вышла с матерью на одну из нечастых прогулок, в которые Графиня по каким-то ведомым одной только ей причинам вдруг решала взять с собою дочь. Редкие эти походы были всегда безмолвными, Фуксия отчетливо помнила снедавшее ее желание освободиться от двигавшейся рядом с ней и над ней провожатой, но помнила и зависть к своей огромной матери, когда та издавала долгий, пронзительный, мелодичный свист, и птицы слетались, садясь ей на голову, плечи и руки. Отчетливее же всего запомнила Фуксия, как в тот день, когда над ними разразилась гроза, мать, не повернув к замку, продолжала идти вперед, прямо к наслоениям темных скал, по которым она спускалась теперь со Стирпайком. Мать свернула в неровную узкую лощину и скрылась за высокой, отломившейся от скал плитой, стоявшей, приникнув к каменной стене. Фуксия побежала следом. Она ожидала увидеть мать укрывшейся от ливня между каменным отвесом и плитой, но к удивлению своему обнаружила перед собой вход в пещеру. Она заглянула вовнутрь, там, в промозглой тьме грота, прямо на земле сидела, прислонясь к наклонной стене, мать, неподвижная, безмолвная, огромная.

Сидя в гроте, они дожидались, когда гроза устанет от собственной ярости и с неба, точно слезы раскаяния, посыплется реденький дождик. Они так и не обменялись тогда ни единым словом, и теперь, вспомнив о гроте, Фуксия ощутила, как все ее тело пронизала дрожь. Тем не менее она сказала Стирпайку:

— Если хочешь, иди за мной. Тут есть пещера.

Дождь уже сек откосы, и Фуксия полетела по скользким серым камням. Стирпайк бежал следом, стараясь не отставать.

В самом начале короткого, крутого спуска девочка на миг обернулась, чтобы взглянуть не отстал ли он, и внезапно нога ее соскользнула с мокрой поверхности наклонной скалы, и Фуксия грохнулась оземь, ударясь о камень скулой, плечом и голенью с силой, которая на миг оглушила ее. Но только на миг. Она попыталась подняться и почувствовала, как по щеке растекается боль, и тут же рядом с ней оказался Стирпайк. Когда она упала, их разделяло ярдов двенадцать, но юноша успел змеей проскользнуть между скал и почти мгновенно опустился близ нее на колени. Рана на лице, как он сразу увидел, была лишь царапиной. Тонкими пальцами он ощупал плечо и голень Фуксии — все цело. Он снял накидку, накрыл девочку и глянул вниз по лощине. Дождь, заливавший ему лицо, лупил по скалам. У подножья крутого спуска Стирпайк различил сквозь потоки воды неясные очертания огромного, подпирающего стену лощины камня, и понял, что к нему-то Фуксия, скорее всего, и бежала, поскольку футах в сорока от него лощину перекрывал высокий, неприступный гранитный отвес.

Фуксия попробовала сесть, но боль в плече лишила ее нужной для этого силы.

— Лежите! — прикрикнул Стирпайк сквозь разделяющую их завесу дождя, и указав на припертый к стене камень, спросил: — Это мы к нему направлялись?

— Там пещера, — прошептала Фуксия. — Помоги мне подняться. Я дойду.

— О нет, — сказал Стирпайк. Склонившись к девочке, он осторожно, дюйм за дюймом поднял ее над камнями. Жилы тощих рук его напряглись, медленно он вознес ее к своей груди, одновременно распрямляя ноги. Затем, делая по залитым водою камням один осторожный шаг за другим, он пошел к пещере. Сотни исхлестанных лужиц уже стояли между камней.

Фуксия не протестовала, понимая, что самой ей ни за что не удалось бы справиться с трудным спуском; но ощущая на себе обнимавшие ее руки, ощущая близость его тела, она чувствовала одновременно, как нечто, глубоко затаившееся в ней, пытается уйти еще глубже. Сквозь плотные, спутанные пряди своих мокрых волос она различала резкое, бледное, лукавое лицо юноши, его властные темно-красные глаза, сосредоточенно вглядывающиеся в камни под ногами, высокий выпуклый лоб, поблескивающие скулы, рот, вытянутый в бесстрастную линию.

Это Стирпайк. Он несет ее, она в его руках, в его власти. Жесткие ладони и пальцы его держат на весу ее бедра и плечи. Она ощущает его мышцы, похожие на железные прутья. Это тот человек, которого она нашла на полу своего чердака, который взобрался по гигантской отвесной стене. Он сказал, что нашел каменное поле под небом. Сказал, что она понимает Природу. Что хочет поучиться у нее. Чему может он, умеющий составлять такие длинные, такие красивые фразы, у нее научиться? Ей следует быть осторожной. Он умен. Но что в том дурного? Доктор Прюн тоже умен, а он ей нравится. Она и сама хотела бы быть умной.

Юноша протиснулся между скальной стеной и наклонной плитой, и они очутились в скудно освещенном гроте. Пол здесь был сух, а гомон дождя, долетавший от входа, казался исходящим из другого мира.

Стирпайк осторожно опустил девочку на землю и усадил, прислонив к ровной, чуть скошенной стене. Затем стянул с себя рубашку и, выжав ее, принялся раздирать на длинные узкие полосы. Фуксия наблюдала за ним, зачарованная, несмотря на терзавшую ее боль. Она наблюдала за ним, словно за существом из иного мира, устроенного на иных началах, состоящего из механизмов, работающих ровнее, бесстрастней, упорней и спорей, чем наши. Сердце ее восставало против безжизненной четкости его движений, но брезжило в ней и завистливое восхищение перед качествами, столь чуждыми собственной ее натуре.

Грот был футов в пятнадцать глубиной, потолок его косо сходил к земле, так что встать во весь рост в нем удавалось лишь на первых девяти футах от входа. Ближе к потолочному своду поверхность скалы разламывалась, образуя изгибы, способные обольстить взгляд наделенного воображением человека, позволив ему скоротать какое угодно время, отыскивая в сплетенных узорах неисчислимые армии лиц — омерзительных или ангельских, по настроению.

Глубины грота окутывал мрак, но у заслоненного входа в него тусклого света вполне хватало для того, чтобы Фуксия и Стирпайк видели друг дружку.

Разодрав рубашку, Стирпайк опустился близ Фуксии на колени и перебинтовал ей голову, и остановил кровь, сочившуюся из царапин на ноге, неглубоких и как раз потому трудно отыскиваемых. С рукой дело обстояло сложнее, Фуксии пришлось позволить Стирпайку оголить ей плечо, чтобы он смог очистить рану.

Фуксия смотрела, как юноша осторожно промокает глубокий порез. Резкая боль и потрясение сменились жгучим саднением, ей пришлось прикусить губу, чтобы сдержать слезы. В полусвете она видела, как на смутно белом лице Стирпайка тлеют глаза. Обнаженное по пояс тело. Отчего это плечи его кажутся изуродованными? Высокие, но крепкие, хотя выглядят они, как все его тело, странно напряженными, сжатыми. Узкая, сильная грудь.

Медленно отняв от ее плеча комок ткани, Стирпайк наклонился, желая убедиться, что кровь больше не идет.

— Сидите спокойно, — сказал он. — Старайтесь не двигать руками. Больно?

— Все в порядке, — ответила Фуксия.

— Не надо геройствовать, — сказал он, опускаясь на пятки. — Это не игра. Мне необходимо точно знать, насколько сильна боль, — не насколько вы отважны. Это я и так уже знаю. Что болит сильнее всего?

— Нога, — ответила Фуксия. — Из-за нее меня даже подташнивает. И еще мне холодно. Вот, теперь ты знаешь.

Глаза их встретились в полумгле.

Стирпайк встал.

— Мне придется покинуть вас, — сказал он. — Иначе вас сгложет холод. В одиночку доставить вас в замок я не смогу. Сбегаю за Прюном и за носилками. Здесь с вами ничего не случится. А теперь я уйду, сразу. И вернусь через полчаса. Когда нужно, я умею двигаться быстро.

— Стирпайк, — сказала Фуксия.

Он тут же снова опустился на колени.

— Что? — очень тихо спросил он.

— Ты мне очень помог, — сказала она.

— Ну уж и очень, — отозвался он. Ладонь его лежала совсем рядом с ладонью девочки.

Молчание, последовавшее за этим, в конце концов стало нелепым, и юноша встал.

— Медлить нельзя, — нечто не схожее с прежней холодностью проступало в ее повадке. — Оставим пока все как есть. Если я не потороплюсь, вас скоро затрясет, как лист на ветру. Постарайтесь не шевелиться, совсем.

Укрыв ее своей накидкой, Стирпайк шагнул к выходу из пещеры.

Фуксия смотрела на очертания его сутуловатого, но стройного тела, на миг замершего, перед тем как нырнуть в залитую дождем лощину. И вот он исчез, а Фуксия осталась сидеть совершенно неподвижно, как и было ей сказано, и вслушиваться в дробный ропот дождя.

Стирпайк не зря похвалялся своей расторопностью. С невероятным проворством прыгал он с валуна на валун, пока не достиг входа в лощину, а оттуда понесся по долгим склонам, скача, как дервиш. Но опрометчивости не было в нем. Каждый шаг его был просчитанным результатом решения, принимаемого с быстротой, много превосходящей быстроту его ног.

Скалы остались позади, замок возник из тусклых полотнищ дождя.

Появление юноши у Прюнскваллоров получилось на редкость драматичным. Ирма, отродясь не видавшая голой мужской кожи за вычетом той, что выступает из воротничков и манжет, пронзительно взвизгнула и упала в объятия брата — но лишь для того, чтобы тут же прийти в себя и вылететь из комнаты подобно облаченному в черный шелк смерчу. Прюнскваллор и Стирпайк слышали, как она вихрем несется по лестнице, лязгая держащими ковер прутьями, слышали пушечный удар, с которым захлопнулась дверь ее спальни, и от которого во всех нижних комнатах заплясали на стенах картины.

Доктор Прюнскваллор закружил, огибая Стирпайка, откинув назад голову, так что шейные позвонки его влипли в высокий ворот сюртука, а между адамовым яблоком и жемчужной запонкой галстука образовалась отвесная пропасть. Задрав таким манером главу, отчего он обрел сходство с изготовившейся к нападению коброй, и брови воздев вопросительно, Доктор ухитрился еще и выставить напоказ оба ряда страшноватых зубов своих, и все они, ловя свет ламп, отражали его с неестественным блеском.

Доктор пребывал в восторженном изумлении. Вид полуголого, мокрого Стирпайка и отвращал его и восхищал. Время от времени оба слышали долетающие с верхнего этажа удивительные стенания.

Впрочем, узнав причину столь странного появления юноши, Доктор начал действовать, и действовать расторопно. Стирпайк не много потратил времени на объяснения. В несколько секунд Доктор уложил небольшой саквояж, вызвал звонком повара и велел ему тащить сюда носилки и к ним двух парней помоложе.

Стирпайк тем временем быстро оделся и сбегал в замок, сказать госпоже Шлакк, чтобы та разожгла камин, приготовила для Фуксии постель и какого-нибудь питья погорячее, — старушку он оставил в состоянии сварливой оторопи, из которого Стирпайк не вывел ее даже тем, что, скользнув мимо нее к выходу, грубовато ткнул бедняжку пальцем под ребра.

Вернувшись в замковый двор, он увидел Доктора, выходящего из садовой калитки с двумя тащившими носилки мужчинами. Прюнскваллор держал зонт над тряпицей, в которую он укутал свой саквояж.

Стирпайк догнал их и объяснил дорогу, прибавив, что побежит вперед, но еще выйдет на скальные откосы, чтобы встретить их на последнем участке пути. Сунув под плащ одно из одеял, он растворился в стихающем дожде. Он бежал, совершенно один, и высоко подпрыгивал на бегу. Жизнь так забавна! Так забавна! Даже дождь и тот сыграл ему на руку, превратив скалы в каток. Все, говорил он себе, можно обратить в свою пользу. Буквально все. Он несся сквозь дождь, и прищелкивал пальцами на бегу, и радостно скалил зубы.

Очнувшись в своей постели и увидев отблески пламени на потолке и сидящую рядом с ней нянюшку Шлакк, Фуксия спросила:

— А где Стирпайк?

— Кто, сокровище мое? — госпожа Шлакк взволнованно стиснула ладонь Фуксии, которую вот уж больше часа держала в своей. — Что тебе, единственная моя? Что, проказница моя ненаглядная? Ох, бедное мое сердце, ты меня только что не убила, дорогая. Почти совсем. Да, почти совсем, вот именно. Ну-ну. Лежи спокойно, Доктор скоро вернется. Ох, бедное мое, слабое сердце!

По старому, испуганному личику ее текли слезы.

— Нянюшка, — сказала Фуксия, — где Стирпайк?

— Этот противный мальчишка? — спросила Нянюшка. — Зачем он тебе, чудо мое? Ты же не хочешь видеть его, не хочешь? Ах, нет, на что тебе сдался этот юнец? Что такое, единственная моя? Хочешь его увидеть?

— О нет! Нет! — ответила Фуксия. — Не хочу. Я так устала. Ты здесь?

— Что ты, единственная моя?

— Ничего, ничего. Я просто хотела узнать, где он.