Титус Гроан

«Взыскание величия»

— Хочу чаю, — сказала Кларис и, первой тронувшись в путь, совершила еще один чудотворный проход по горнице — Стирпайк следовал за ней по пятам, а Кора пошла своим путем.

Вновь очутившись в относительно нормальной гостиной с уже зажженными старухой-служанкой восковыми свечьми, они расположились у камина. Стирпайк попросил разрешения закурить. Кора с Кларис, обменявшись взглядами, медленно кивнули, Стирпайк набил трубку и раскурил ее от красного уголька.

Кларис подергала свисавший со стены шнурок звонка, и вот они уже расселись у огня полукругом (Стирпайк сел между сестрами), и дверь справа от них отворилась, и в гостиную вошла смуглая старуха с очень короткими ножками и кустистыми бровями.

— Чаю что ли? — осведомилась она пещерным голосом, казалось, донесшимся из какой-то лежащей этажом ниже просторной залы. Тут на глаза ей попался Стирпайк и старуха утерла тылом ладони свой неприятный нос, и удалилась, закрыв за собою дверь с таким звуком, будто что-то взорвалось в коридоре.

— Ну, это уж слишком, — сказал Стирпайк. — Как вы такое сносите?

— Какое? — спросила Кларис.

— Вы хотите сказать, ваши светлости, что свыклись с подобного рода бесцеремонным, дерзостным обхождением? И не противитесь, когда к прирожденному, наследственному достоинству вашему относятся с оскорбительным небрежением — когда старуха без роду и племени хлопает тут у вас дверьми и говорит с вами так, будто вы ей ровня? Как может ничем не разбавленная кровь Гроанов, гордо текущая в ваших венах, оставаться столь смиренной? Почему она, в пурпурной ярости ее, не взбурлила в эту минуту? — слегка наклонясь вперед, Стирпайк выдержал паузу.

— Ваших птиц украла Гертруда, супруга вашего брата. Любовный труд ваш среди корней, который, если б не эта женщина, приносил бы ныне великие плоды, потерпел фиаско. Даже Дерево ваше забыто. Я ни разу о нем не слышал. Почему же я не слышал о нем? Потому что вы и все владение ваше сброшены со счетов, забыты, оставлены в небрежении. Много ли есть в Горменгасте представителей вашего древнего, высокого рода, хранителей ритуалов, восходящих к незапамятным временам? — а между тем вы, способные выполнять их безупречнее кого бы то ни было, на каждом шагу встречаете неуважение.

Двойняшки не спускали с него глаз. Когда он умолкал, они обращали взгляды одна на другую. Слова Стирпайка, хоть они и сыпались по временам слишком часто для их разумения, тем не менее усваивались сестрами во всей их подстрекательской сути. Этот чужак выставлял напоказ все их старые язвы и горести, облекая оные в ясную форму.

Коротконогая старуха вернулась с чайным подносом, каковой и поставила перед ними без всякой почтительности. Затем, некрасиво переваливаясь с ноги на ногу, старуха вернулась к двери и оттуда снова уставилась на гостя, вытирая, как прежде, нос здоровенной ладонью.

Когда она, наконец, сгинула с глаз, Стирпайк, вновь наклонясь и поочередно оглядев Кору с Кларис, вникнув в глаза их своими, сосредоточенными, сидящими тесно, спросил:

— Веруете ли вы в честь? Ответьте мне, ваши светлости, веруете ли вы в нее?

Обе механически кивнули.

— Считаете ли, что замком должна править несправедливость?

Обе покачали головами.

— Полагаете ли, что ей не следует ставить препон — что она вправе чванливо процветать без какого-либо возмездия?

Кларис, не вполне уяснившая последний вопрос, помедлила, но увидев, что Кора отрицательно качает головой, последовала ее примеру.

— Иными словами, — сказал Стирпайк, — по-вашему, со всем этим следует что-то сделать. Что-то, способное сокрушить тиранию.

Сестры опять закивали, и Кларис ощутила легкое удовлетворение тем обстоятельством, что ни разу еще не ошиблась насчет того, когда следует кивать, а когда качать головой.

— Есть ли у вас какие-либо идеи на этот счет? — спросил Стирпайк. — Можете вы предложить какой-нибудь план?

На этот раз обе покачали головами без промедления.

— В таком случае, — сказал Стирпайк, вытягивая перед собою ноги и перекрещивая лодыжки, — могу ли я, ваши светлости, предложить вам нечто?

И снова он самым почтительным образом поочередно вгляделся в сестер, ожидая их разрешения. Сестры, сидевшие в креслах, как палки, медленно покивали одна за другой.

Чай и булочки тем временем стыли, впрочем, все трое о них и думать забыли.

Стирпайк поднялся и встал спиною к огню, чтобы видеть обеих сестер.

— Ваши милостивые светлости, — начал он. — Я получил информацию важности необычайной. Информация — вот что главное в том неприятном деле, которым мы вынуждены заняться. Я прошу вас выслушать меня со вниманием, ни на что не отвлекаясь. Но прежде всего, я задам вам вопрос: кому принадлежит в Горменгасте неоспоримая власть? Кто именно, обладая этой властью, не пользуется ею, но допускает, чтобы великие традиции замка коснели в бездействии, забыв, что и собственные сестры его, равные ему по крови и происхождению, имеют право на дань уважения и — должен ли я упоминать об этом? — да, и на преклонение тоже? Кто этот человек?

— Гертруда, — ответили обе.

— Ну, бросьте, бросьте, — сказал, приподымая брови, Стирпайк, — кто он, забывший даже о собственных сестрах? Кто, ваши светлости?

— Сепулькгравий, — сказала Кора.

— Сепулькгравий, — подтвердила Кларис.

Обеих, хоть они и не выказывали того, уже охватило такое волнение, такое возбуждение, что они утратили и малую осмотрительность, какой когда-либо обладали. Каждое произнесенное Стирпайком слово обе заглатывали целиком.

— Лорд Сепулькгравий, — сказал Стирпайк. И выдержав паузу, продолжил: — Если бы вы не были сестрами ему, не принадлежали к одному с ним Роду, разве осмелился бы я подобным образом говорить о властителе Горменгаста? Но долг мой в том-то состоит, чтобы говорить с вами честно. Леди Гертруда непочтительна к вам, но кому надлежало бы это поправить? Кому, как не вашему брату, вручена здесь верховная власть? И я, предпринимая усилия, направленные на возвращение вам должного положения, на то, чтобы снова наполнить Южное крыло неисчислимыми слугами, обязан принимать в расчет вашего эгоистичного брата.

— Еще какого эгоистичного, — сказала Кларис.

— Да уж! — подтвердила Кора. — Куда уж дальше. А что должны делать мы? Скажи нам! Скажи!

— В любом сражении — идет ли речь о войне или о схватке интеллектов, — сказал Стирпайк, — самое важное это захватить инициативу и первым нанести решающий удар.

— Да! — сказала понемногу сползавшая на краешек кресла Кора, быстрыми, безостановочными движениями, которым уже начала вторить Кларис, разглаживая светло-пурпурный подол у себя на коленях.

— Но следует выбрать куда ударить, — продолжал Стирпайк. — При этом ясно, что наивернейшую превентивную меру представляет собой удар, нанесенный по наиболее уязвимому из нервных центров противника. И никакой нерешительности! Все или ничего.

— Все или ничего, — повторила Кларис.

— А теперь вы, милостивые государыни, должны сказать мне — что является средоточием интересов вашего брата?

Сестры продолжали гладить себя по коленям.

— Не литература ли? — вопросил Стирпайк. — Разве не является он великим ценителем книг?

Сестры кивнули.

— Он очень умный, — сказала Кора.

— Но только он все из книжек вычитал, — сказала Кларис.

— Вот именно, — подхватил Стирпайк. — Стало быть, утратив книги, он окажется перед лицом поражения. Если уничтожить сердцевину его жизни, от нее останется лишь опустевшая скорлупа. Насколько я, ваши светлости, способен судить, первый удар надлежит нанести по библиотеке. Вы должны быть восстановлены в ваших правах, — пылко добавил он. — Это будет лишь справедливо.

И Стирпайк, на один театральный шаг приблизившись к Коре Гроан, возгласил:

— Госпожа моя, леди Кора Гроан, согласны ли вы со мной?

Кора, каковая в обуявшем ее возбуждении сползла уже на самый край кресла, вскочила и закивала с такою силой, что сбила себе прическу.

Спрошенная за нею Кларис согласилась с сестрой, Стирпайк же, вновь раскуривший от огня трубку, на несколько мгновений прислонился к каминной полке, выпуская из тонких губ кольца дыма.

— Вы оказали мне, ваши светлости, великую помощь, — произнес он, наконец, затягиваясь и глядя, как дымные кольца плывут к потолку. — Уверен, что вы готовы и далее поддерживать меня в моей борьбе за вашу свободу.

По тому, как согласно дрогнули тела снова усевшихся сестер, он понял, что они согласны и с этим.

— Вопрос, возникающий перед нами в этой связи, — продолжал Стирпайк, — состоит в том, как нам избавиться от книг вашего брата и тем самым вернуть его к исполнению принятых им на себя обязательств? В чем, по вашему мнению, состоит очевидный способ уничтожения набитой книгами библиотеки? Вы, ваши светлости, бывали в ней в последнее время?

Сестры затрясли головами.

— Как поступили бы вы, леди Кора? Какой именно метод избрали бы для уничтожения сотен тысяч книг?

Стирпайк вынул изо рта трубку и напряженно уставился на Кору.

— Я бы их сожгла, — сказала Кора.

Именно это и хотел услышать Стирпайк, однако, услышав, он с сомнением покачал головой.

— Это дело непростое. Каким средством мы могли бы воспользоваться, чтобы их сжечь?

— Огнем, — сказала Кларис.

— Но как вы разожжете огонь, леди Кларис? — с озадаченным видом поинтересовался Стирпайк.

— Солома, — сказала Кора.

— Это возможно, — потирая подбородок, согласился Стирпайк. — Хотелось бы, впрочем, знать, обеспечит ли исполнение вашей мысли достаточную быстроту возгорания. Вы как полагаете?

— Да, да! — воскликнула Кларис. — Солома отлично горит.

— Но сможет ли огонь охватить и книги? — упрямился Стирпайк. — Если его ничем не подпитывать? Да и соломы понадобится немало. Займутся ли книги достаточно быстро?

— А куда спешить? — спросила Кора.

— Все должно произойти сколь возможно быстрее, — пояснил Стирпайк, — иначе сбегутся любители лезть не в свое дело и погасят огонь.

— Люблю, когда горит, — сказала Кларис.

— Но мы же не станем сжигать библиотеку Сепулькгравия дотла, разве не так?

Стирпайк ожидал, что рано или поздно в одной из сестер пробудится совесть, и потому до этой минуты козырную свою карту не открывал.

— Леди Кора, — сказал он, — порою приходится совершать поступки, которые самому тебе неприятны. При разрешении столь великой проблемы невозможно действовать, не сняв шелковых перчаток. Нет. Мы с вами творим историю, мы обязаны быть решительными. Помните, как, войдя сюда, я сказал вам, что получил наиважнейшие сведения. Помните? Что ж, теперь я поделюсь с вами тем, что дошло до моих ушей. Сохраняйте спокойствие и твердость; помните, кто вы. Не беспокойтесь, я позабочусь о соблюдении ваших интересов, пока же присядьте, хорошо? — и выслушайте меня со вниманием.

— Вы поведали мне о том, как дурно обходятся с вами то в одном, то в другом, узнайте ж теперь о последнем скандале, который разгорается там, внизу. «Их так и не пригласили, — повторяют все и каждый. — Их не пригласили».

— Кого? — спросила Кларис.

— Куда? — спросила Кора.

— На Всеобщую Встречу, устройством которой занят сейчас ваш брат. На этой Всеобщей Встрече будет обсуждаться распорядок праздника в честь Нового Наследника Горменгаста, вашего племянника Титуса. Всякий, кто хоть что-нибудь значит, приглашен на нее. Даже Прюнскваллоры. Впервые за долгие годы ваш брат проявил интерес к делам практическим, интерес достаточно живой для того, чтобы решиться созвать всех членов семьи. Говорят, что он собирается многое сказать относительно Титуса, и на мой взгляд, эта Всеобщая Встреча, которая состоится через неделю, неизмеримо важна. Никто не знает в точности, что именно на уме у лорда Сепулькгравия, но общее мнение сводится к тому, что он намерен уже сейчас начать приготовления к празднованию первого дня рождения сына.

— Собирается ли он все же пригласить на этот праздник и вас, я сказать не могу, но если судить по услышанным мной замечаниям относительно того, что вас окончательно оттерли от дел и забыли, точно пару стоптанных туфель, такой исход представляется мне малоправдоподобным.

— Как видите, — продолжал Стирпайк, — я не тратил времени зря. Я прислушивался к разговорам, я вникал в ситуацию, и рано или поздно труды мои вознаградятся: когда я увижу вас, дорогие мои светлости, сидящими на двух концах стола, за которым будут тесниться знатные гости, когда я услышу звон бокалов, услышу овации, сопровождающее каждое сказанное вами слово — вот в тот день я поздравлю себя с тем, что когда-то давным-давно мне достало воображения и безжалостного практицизма, чтобы свершить опасные труды, позволившие поднять вас на уровень, коему вы принадлежите по праву.

— Почему вас не приглашают на праздник? Почему? Почему? Кто вы, чтобы последний лакей, подвизающийся на Свелтеровой кухне, относился к вам с подобным презрением и издевкой?

Стирпайк умолк, видя, что слова его произвели действие необычайное. Кларис перебралась в кресло Коры, обе сидели, вытянувшись в струнку и прижавшись друг к дружке.

— Когда вы только что с такой проницательностью предположили, что это нестерпимое положение дел можно разрешить посредством уничтожения обременительной библиотеки вашего брата, я почувствовал, что вы правы, что лишь отважный поступок такого рода позволит вам снова гордо держать ваши головы, почувствовать, что герб вашего рода остается по-прежнему незапятнанным. Эта ваша мысль несет на себе печать гениальности. Я призываю вас, ваши светлости, поступать так, как подсказывает вам чувство чести и гордость. Вы не стары еще, ваши светлости, о нет, вы не стары. Но молоды ли вы? Я счастлив был бы узнать, что годы, которые вам еще остались, наполнены чарующими днями и романтическими ночами. Достойная ли это цель? Должны ли мы сделать шаг, который позволит восстановить справедливость? Да или нет, милостивые мои государыни, да или нет?

Сестры встали, как один человек.

— Да, — сказали они, — мы хотим вернуть себе Власть.

— Мы хотим вернуть слуг, и справедливость, и все, все, — медленно произнесла Кора, в ровный тон ее голоса контрапунктом вплеталось жгучее волнение.

— И романтические ночи, — сказала Кларис. — Мне нравится. Да, да. Поджечь! Поджечь, — громко повторила она, плоская грудь ее начала вздыматься и опадать, как заведенная. — Поджечь! Поджечь! Поджечь!

— Когда? — спросила Кора. — Когда мы ее спалим?

Стирпайк, поднял руку, желая их утихомирить. Но сестры жеста его не заметили — накренясь вперед, они держались за руки и выкрикивали жуткими, лишенными каких бы то ни было чувств голосами:

— Поджечь! Поджечь! Поджечь! Поджечь! Поджечь! — пока не выдохлись.

Стирпайк выдержал это испытание, не дрогнув. Теперь он яснее, чем прежде, понимал причину, по которой их отстранили от обыденных дел замка. Что сестры соображают туго, он знал, но того, что они способны вести себя подобным образом, не мог и вообразить.

Он переменил тон.

— Сядьте! — рявкнул он. — Обе. Сидеть!

Сестры подчинились мгновенно, и хоть безапелляционность приказа их поразила, Стирпайк понял, что отныне они целиком в его власти, — и отогнав соблазн немедля выказать эту власть и впервые в жизни вкусить злые ее наслаждения, заговорил мягко, ибо первым делом надлежало испепелить библиотеку, для чего у него имелись свои резоны. После, обладая столь страшным влиянием на сестер, он сможет на время расслабиться и упиться здесь, в Южном крыле, всеми радостями тиранства.

— Через шесть дней, ваши светлости, — сказал он, поигрывая золотой цепочкой, — в вечер перед Всеобщей Встречей, на которую вас не позвали — библиотека будет пуста, вы сможете спалить ее дотла. Я все подготовлю к поджогу, подробности вы узнаете от меня несколько позже; однако в саму великую ночь вы, запалив по моему сигналу огонь, немедленно удалитесь в ваши покои.

— А можно нам посмотреть, как она будет гореть? — спросила Кора.

— Да, — подхватила Кларис, — можно?

— С вашего Дерева, — сказал Стирпайк. — Вы же не хотите, чтобы вас поймали?

— Нет! — сказали они. — Нет! Нет!

— Вот и любуйтесь пожаром с Дерева, на нем вы будете в безопасности. Я же останусь в лесу и прослежу, чтобы все прошло гладко. Вы поняли?

— Да, — сказали они. — А потом мы получим Власть, верно?

Недоступная сестрам ирония, содержавшаяся в их вопросе, заставила губы Стирпайка чуть изогнуться в улыбке, однако он ответил:

— А потом ваши светлости получат власть, — и подойдя к сестрам, он поочередно поцеловал кончики пальцев каждой, взял со стола трость и скорым шагом направился к двери, от которой отвесил прощальный поклон.

Перед тем как открыть ее, он сказал:

— Никто кроме нас об этом не знает. Никто и не узнает, так?

— Так, — ответили сестры. — Только мы.

— Я возвращусь через день-другой, — сказал Стирпайк, — и посвящу вас в детали. Мы обязаны спасти вашу честь.

И не пожелав им спокойной ночи, Стирпайк открыл дверь и растворился в темноте.