Титус Гроан

Горница Корней

— На сегодня вполне достаточно, — сказала леди Кора и положила вышивание на столик у кресла.

— Но ты вышила только три стежка, Кора, — сказала леди Кларис, вытягивая нить на длину руки.

Кора обратила к ней полный подозрения взгляд.

— Ты следила за мной, — сказала она, — ведь так?

— Это не тайное дело, — ответила ее сестра. — Шитье дело не тайное.

И она покачала головой.

Кора, нимало не убежденная, сидела, надувшись и потирая одним коленом другое.

— Ну вот, и я тоже закончила, — произнесла, нарушая молчание, леди Кларис. — Половина лепестка, для такого дня, как этот, пожалуй, вполне достаточно. Еще не время для чая?

— Почему тебе всегда нужно знать время? — спросила Кора. — «Завтракать еще не время, Кора?»… «Обедать еще не время, Кора?»… «Еще не время для чая, Кора?» — и так далее, и так далее. Сама же знаешь, все равно никакой разницы, сколько сейчас времени, нет.

— Когда проголодаешься, есть, — сказала Кларис.

— И тоже нет. Ничто не имеет ровно никакого значения — даже когда проголодаешься.

— И все-таки есть, — не согласилась сестра. — Есть, я знаю.

— Кларис Гроан, — сурово произнесла Кора, поднимаясь из кресла, — ты слишком много знаешь.

Кларис не ответила, но прикусила тонкую, отвисшую нижнюю губу.

— Обычно мы занимаемся шитьем много дольше, правда, Кора? — сказала она наконец. — Иногда по нескольку часов подряд и всегда при этом разговариваем, много, а сегодня все не так, верно, Кора?

— Не так, — отозвалась Кора.

— А почему?

— Не знаю. Наверное, потому что нам это было не нужно, глупенькая.

Кларис тоже встала из кресла, разгладила пурпурный атлас своего платья и лукаво взглянула на сестру.

— Я-то знаю, почему мы не разговаривали, — сказала она.

— Ничего ты не знаешь.

— А вот и знаю, — сказала Кларис. — Я знаю.

Кора фыркнула, подошла, шурша платьем, к высокому стенному зеркалу и поправила булавку в прическе. Затем, решив, что выдержала достаточно долгую паузу:

— А вот и не знаешь, — сказала она и над отражением собственного плеча уставилась в зеркало, разглядывая сестру. Не привыкни она за сорок девять лет к этому явлению, она бы, верно напугалась, увидев в стекле, рядом со своим лицом, другое, пусть меньшее, поскольку сестра находилась от нее на некотором расстоянии, но уставившееся на нее точь-в-точь с таким же выражением.

Она увидела в зеркале, как раскрывается рот сестры.

— Я знаю, — донесся сзади голос, — потому что мне известно, о чем ты думаешь. Все очень просто.

— Это ты думаешь, что знаешь, — ответила Кора, — а я знаю, что ничего ты не знаешь, потому что я знаю, что ты целый день думала, будто я думаю об этом, вот почему.

Логичность ее ответа, похоже, не произвела на Кларис очень уж сильного впечатления — та хоть и помолчала с минуту, но после снова взялась за свое:

— Сказать тебе, о чем ты думала? — спросила она.

— По-моему, ты можешь сказать, если хочешь. Я не против. Ну, так о чем же? Мне даже интересно. Продолжай.

— А мне теперь что-то не хочется, — сказала Кларис. — Пожалуй, я оставлю это при себе, хоть оно и очевидно, — Кларис особенно налегла на слово «очевидно». — Так что, чай пить еще не время? Я позвоню в колокольчик, Кора? Как жаль, что сегодня слишком ветрено для дерева.

— Ты думала об этом мальчике, о Стирпайке, — сказала Кора, бочком придвигаясь к сестре и вглядываясь в ее лицо с близкого расстояния. Она чувствовала, что, внезапно вернувшись к прерванному разговору, сумеет побить бедную Кларис ее же оружием.

— Как и ты, — сказала Кларис — Я давным-давно поняла. Ведь так?

— Так, — сказала Кора. — Давным-давно. Теперь мы обе знаем.

Недавно разожженный огонь неуважительно мотал их тени по потолку и по стенам, на которых висели образцы вышивок. Комната была просторна, футов тридцать на двадцать. Против выхода в коридор располагалась малая дверца. Она вела в Горницу Корней, построенную в форме полукруга. По сторонам от дверцы располагались два высоких окна с толстыми, ромбовидной огранки стеклами, а в двух других стенах комнаты — по небольшому камину и узкой двери, из которых одна вела в кухню и в комнаты двух служанок, а другая в столовую и темно-желтую спальню сестер.

— Он сказал, что возвысит нас, — сообщила Кора. — Ты ведь слышала, верно?

— Я же не глухая, — ответила Кларис.

— Сказал, что нас недостаточно чтут и что нам следует помнить, кто мы. Мы леди Кларис Гроан и леди Кора Гроан, вот мы кто.

— Кора и Кларис, — поправила ее сестра, — из Горменгаста.

— А никто не благоговеет, когда нас видит. Он сказал, что заставит их всех.

— Заставит что, дорогая? — до Коры начало доходить, что они с сестрой, оказывается, размышляют об одном и том же.

— Благоговеть, — сказала Кларис. — Им же положено благоговеть. Разве им не положено, Кора?

— Да, но только они все равно не благоговеют. Нет. И в этом все дело, — сказала Кларис, — хоть я и попробовала нынче утром.

— Что ты такое попробовала? — спросила Кора тоном, отчасти покровительственным.

— Помнишь, когда я сказала: «Пойду, погуляю»?

— Да, — Кора села и вытащила из плоской груди крохотный, но крепко надушенный платочек. — И что же?

— А я вовсе и не в уборную пошла, — Кларис тоже вдруг села, прямая, как палка. — Я вовсе взяла чернила — черные чернила.

— Для чего?

— Я тебе пока не скажу, время еще не пришло, — важно ответила Кларис и ноздри ее дрогнули, как у мустанга. — Взяла черных чернил и отлила их в баночку. У нас их много. А потом сказала себе то, что ты много раз говорила мне и я тебе тоже — что Гертруда ничем не лучше нас, на самом деле еще и хуже, потому что в ее жилах нет ни капли крови Гроанов, не то, что в наших, у нее самая обыкновенная кровь, от которой никакой пользы. Вот я и взяла чернила, и я знала, что сделаю. Тебе я говорить не стала, потому что ты бы мне запретила, да я и сейчас не знаю, зачем говорю тебе, ты ведь можешь подумать, что я поступила неправильно, но теперь все уже позади, поэтому и неважно, что ты подумаешь, дорогая, ведь правда?

— Пока не знаю, — с некоторой брюзгливостью откликнулась Кора.

— Ну вот, я знала, что в девять часов Гертруда должна быть в Срединной Зале, принимать семерых самых уродливых нищих из Наружных Жилищ, поливать их маслом, так что я, с баночкой, полной чернил, около девяти прошла через дверь Срединной Залы, а ровно в девять подошла к Гертруде, но тут мне не повезло, потому что она была в черном платье.

— О чем ты говоришь? — спросила Кора.

— Ну, я собиралась облить ей чернилами все платье.

— Это было бы хорошо, очень хорошо, — сказала Кора. — И облила?

— Да, — сказала Кларис, — только из этого все равно ничего не вышло, потому что платье и так было черное, а как я ее поливала, она не увидела, потому что разговаривала со скворцом.

— С одной из наших птиц, — уточнила Кора.

— Да, — сказала Кларис. — С одной из украденных у нас птиц. Но другие всё видели. Все они так рты и разинули. Поняли, какая я смелая. А Гертруда не поняла, так что вся моя смелость оказалась ни к чему. Больше я ничего сделать не могла, и испугалась, и побежала назад, всю дорогу бежала, а теперь я, пожалуй, пойду, вымою баночку.

Она встала, дабы претворить эту мысль в действие, но тут кто-то осторожно стукнул в дверь. Гостей у сестер бывало немного, заходили они редко, так что в первый миг обе слишком взволновались, чтобы выговорить: «Войдите».

Кора первой открыла рот, пустой голос ее прозвучал гораздо громче, чем ей хотелось:

— Войдите.

Кларис уже стояла бок о бок с ней. Их плечи соприкасались. Головы они вытянули вперед, словно выглядывая из окна.

Дверь отворилась, вошел Стирпайк, имея под мышкой щегольскую трость со сверкающей металлической ручкой. Починив и отчистив до необходимого блеска уворованный им потайной клинок, он теперь брал его с собой куда бы ни шел. Шею привычно облаченного в черное Стирпайка облегала раздобытая неведомо где золотая цепь. Небогатые, песочного цвета волосы, сегодня слегка потемневшие от жира, были гладко зачесаны назад, уходя от бледного лба по широкой дуге.

Затворив за собою дверь, он не без изящества извлек из подмышки трость и поклонился.

— Ваши светлости, — произнес он, — мое непростительное вторжение в уединенность ваших покоев, предваренное лишь послужившим мне посредником бесцеремонным стуком в филенку дверей, следовало бы считать апофеозом нахальства, когда бы я не явился к вам с самоважнейшим известием.

— Кто-нибудь умер? — спросила Кора.

— Гертруда? — эхом подхватила Кларис.

— Никто не умер, — сказал, подходя к сестрам, Стирпайк. — Через минуту-другую я ознакомлю вас с фактами, но прежде, мои дорогие светлости, я желал бы получить великую честь полюбоваться вашими вышивками. Вы дозволите мне их увидеть?

Стирпайк умолк, переводя вопрошающий взгляд с одной сестры на другую.

— Он и раньше о них говорил, у Прюнскваллоров, — прошептала Кларис сестре. — Раньше еще говорил, что хочет их видеть. Наши вышивки.

Кларис твердо верила, что если она переходит на шепот, не важно даже сколь громкий, никто, кроме сестры, не слышит ни одного произносимого ею слова.

— Я слышала, что он сказал, — отвечала сестра. — Я же не слепая, верно?

— Что ты хочешь увидеть сначала? — спросила Кларис. — Наше шитье, или Горницу Корней, или Дерево?

— Ежели я не ошибся, — в виде ответа уведомил их Стирпайк, — стены вкруг нас изукрашены твореньями игл ваших, а поверхностный, коли прилично так выразиться, взгляд, брошенный мною на них, не оставляет мне иного выбора, как только изучить их попристальнее, вслед за чем, если дозволите, я с наслаждением навестил бы вашу Горницу Корней.

— «Творения наших игл», сказал он, — прошептала Кларис громовым, бестонным шепотом, казалось, целиком заполнившим комнату.

— Естественно, — отозвалась, вновь пожимая плечами, сестра и, обратив лицо к Стирпайку, позволила правому уголку своего невыразительного рта слегка привздернуться вверх, и хоть веселого в этой гримасе было не больше, чем в изгибе губ дохлой пикши, Стирпайк вывел из нее, что ему дали понять, будто она и он выше столь очевидных пояснений.

— Прежде, чем я приступлю к осмотру, — сказал Стирпайк, помещая на стол свой невинный на вид потайной клинок, — могу ли я попросить вас, сударыни, просветить меня относительно того, почему вам пришлось, что весьма неудобно, самолично пригласить меня войти в вашу комнату? Определенно, ваш лакей пренебрегает своими обязанностями. Отчего он не стоит у дверей и не спрашивает, кто именно желает вас видеть, и не докладывает вам о том, прежде чем вы позволяете визитерам вторгаться сюда? Простите, драгоценные ваши светлости, мое любопытство, но где же он, ваш лакей? Коли желаете, я сам отчитаю его.

Несколько времени сестры глядели одна на другую, потом уставились на молодого человека. В конце концов, Кларис сказала:

— У нас нет лакея.

Стирпайк, именно для того и отвернувшийся, резко крутнулся на каблуках и, будто громом пораженный, отпрянул на шаг.

— Нет лакея! — воскликнул он, неверяще глядя на Кору.

Кора потрясла головой.

— Только старуха, которая пахнет, — сказала она. — А лакея никакого и нет.

Стирпайк подошел к столу, оперся о него руками и уставил невидящий взгляд в пространство.

— Их светлости Кора и Кларис Горменгаст не имеют лакея — никого не имеют, только старуху, которая пахнет. Где их слуги? Где свита, где толпы угодливых слуг? — и следом, почти что шепотом: — Этим тоже придется заняться. С этим необходимо покончить.

Он прищелкнул языком и выпрямился.

— Теперь же, — продолжил он тоном более легким, — нас ожидает шитье.

То, что Стирпайк говорил сестрам, пока все трое шли вдоль стен, служило удобрением для семени бунта, посеянного им еще у Прюнскваллоров. Расхваливая работу сестер, он искоса поглядывал на них и видел, что хотя они с большим удовольствием демонстрируют образчики своего мастерства, мысли их то и дело возвращаются к только что заданным им вопросам.

— Мы все это делаем левой рукой, правда, Кора? — говорила Кларис, указывая на страшноватого красно-зеленого зайца, вышитого, впрочем, с большим прилежанием.

— Да, — отвечала Кора, — времени уходит так много, а все оттого, что нам приходится пользоваться только левой рукой. Правые у нас, знаешь ли, совсем отощали — сообщила она Стирпайку, — совсем, совсем отощали.

— То-то я и смотрю, ваши светлости, — удивился Стирпайк. — Но как же это случилось?

— Одни только левые руки, — встряла Кларис, — а так — и левые бока, и правые ноги тоже. Вот почему они такие, немного неловкие. Это все из-за припадков падучей, которые с нами прежде случались. Их работа, и вот почему наше шитье гораздо искусней, чем кажется.

— И красивее, — добавила Кора.

— Не могу с вами не согласиться, — отозвался Стирпайк.

— Но никто его не видит, — сказала Кларис. — Бросили нас одних. Никто не ищет наших советов, или еще чего. Гертруда нас совсем не замечает, да и Сепулькгравий тоже. Ты знаешь, что мы хотим получить, знаешь, Кора?

— Да, — сказала сестра. — Я знаю.

— Что же? — спросила Кларис. — Ну, скажи мне, скажи.

— Власть, — ответила Кора.

— Вот именно. Власть. Ее-то мы и хотим, — и Кларис обратила взгляд к Стирпайку. И разгладила блестящие складки пурпурного платья.

— Хотя мне они, в общем-то, нравились, — сообщила она.

Стирпайк, гадая, куда могли забрести мысли Кларис, склонил голову набок, словно бы размышляя над глубокой истиной, сокрытой в ее замечании, но тут голос Коры (походящий на тушку камбалы, претворенную в звук) спросил:

— Что тебе, в общем-то, нравилось?

— Судороги, — совершенно серьезно пояснила Кларис. — Когда левая рука только еще начинала тоньшать. Ну, ты же помнишь, Кора? Помнишь наши первые припадки? Мне они, в общем-то, нравились.

Кора, шурша, приблизилась в сестре и воздела перед носом ее указательный палец.

— Кларис Гроан, — сказала она, — мы давным-давно прекратили разговоры об этом. Сейчас мы говорим о Власти. Почему ты не можешь следить за разговором? Ты то и дело забываешь, на чем мы остановились. Я давно это заметила.

— Так что там насчет Горницы Корней? — с деланной живостью осведомился Стирпайк. — Почему она зовется Горницей Корней? Я заинтригован.

— Ты не знаешь? — удивились два голоса.

— Он не знает, — сказала Кларис. — Видишь, какие мы забывчивые. Он не знает про нашу Горницу Корней.

Стирпайку не долго пришлось пребывать в неведении. Следуя за двумя пурпурными кеглями, он миновал куцый коридорчик, в конце которого Кора открыла тяжелую дверь, — петлям ее не повредило бы масло, по полпинты на каждую, — и вошла со следующей по пятам за нею сестрой в Горницу. Следом и Стирпайк переступил порог, после чего любознательность его была более чем вознаграждена.

Если название этой комнаты и представлялось необычным, в уместности его сомневаться не приходилось. Она и впрямь была «горницей корней». Не нескольких простеньких, раздельных их скоплений, но тысяч ветвящихся, перекрученных, свивающихся, сплетенных, разделяющихся, сходящихся, перевитых отростков, происхожденье которых даже проворный взгляд Стирпайка смог отыскать не сразу.

В конце концов, он сообразил, что всë утолщающиеся стволы сходятся к дальней стене, к высокой и узкой прорези в ней, через верхнюю половину которой в комнату лился с неба серый бесформенный свет. Поначалу Стирпайку казалось, что в этой свитой сети и повернуться-то невозможно, но тут он с изумленьем увидел, что близнецы движутся по лабиринту почти беспрепятственно. Годы опыта научили их находить проходы к окну. Они уже добрались до него и теперь выглядывали в вечер. Стирпайк попытался последовать за ними, но вскоре безнадежно завяз в извивах корней. Куда ни взгляни, его окружало сплетение причудливых рук, которые поднимались и опадали, клонились и цеплялись, недвижные, но оживленные неким змеистым ритмом.

И все же корни были мертвы. Когда-то давным-давно комнату, видимо, заполняла земля, однако теперь висящие большей частью под потолком нитевидные корневые отростки бессильно хватались за воздух. И словно мало было того, что Стирпайку открылась комната, забитая столь несосветимыми обитателями — еще пуще изумило его то обстоятельство, что каждый из переплетенных отростков оказался раскрашен вручную. Различные главные ветви и деревянные их дополнения, вплоть до последнего крохотного ветвления, были окрашены в собственные, особливые цвета, отчего казалось, будто это семь разноцветных стволов протискивают в окно свои безлистые ветви — желтые, красные, зеленые, фиалковые и бледно-синие, коралловые и оранжевые. Усилия для выполнения этой работы наверняка потребовались немалые, не говоря уже о почти сверхчеловеческих препятствиях и помехах, сопряженных с попытками разобраться в лабиринте перепутанных тонких корней, выяснить, какой усик к какой относится ветке, какая ветка к какому отростку и какой отросток к какому стволу, ибо, лишь обнаружив исходный ствол, можно было наложить на усик нужную краску.

Замысел состоял в том, чтобы птицы, влетая сюда, выбирали те корни, оттенок которых ближе всего к окраске их оперения, или, — если это для них предпочтительнее, — вили гнезда на корнях, чей цвет дополняет их собственный.

Труд этот отнял у сестер три года и все же, когда он был завершен, затея, на исполнение которой ушло столько сил, оказалась бессмысленной, Горница Корней — неудачей, а все их надежды — пустыми. От этого разочарования близнецы так до конца и не оправились. Правда, комната, сама по себе, доставляла им удовольствие, но то, что птицы никогда в нее не залетали, не говоря уж о том, чтобы гнездиться в ней, так и оставалось раной, гноившейся в глубине того скудноватого сознания, каким они обладали.

Мучительному разочарованию противостояла безоговорочная гордость, внушаемая мыслью, что у них все же есть «горница корней». И не только корней — из корней, что только логично, произрастало Дерево, ветви которого, вплоть до самых верхних сучьев, когда-то вытягивали из этой комнаты живительные соки, одеваясь в каждый из давно миновавших апрелей изумрудными листьями. Дерево и служило сестрам главным утешением, наделяя их чувством собственной исключительности, в которой им доныне отказывали.

Оторвав глаза от ветвей, сестры огляделись в поисках Стирпайка. Тот все еще не выпутался.

— Вы не могли бы помочь мне, мои дорогие светлости? — воззвал он сквозь паутину лиловых волокон.

— Почему ты не подходишь к окну? — спросила Кларис.

— Дороги не может найти, — ответила Кора.

— Не может? Почему это, не понимаю? — сказала Кларис.

— Потому что не может, — сказала Кора. — Иди, помоги ему.

— Хорошо. Но он, должно быть, совсем глупый, — объявила Кларис, проходя сквозь плотные стены корней, казалось, раскрывавшиеся перед нею и смыкавшиеся за ее спиной. Добравшись до Стирпайка, она преспокойно прошла мимо него, и лишь наступая ей на пятки, он смог пробраться к окну. У окна было посвободнее, поскольку семь стволов, протиснувшись сквозь нижнюю его часть, тянулись, прежде чем начать разделяться, фута еще на четыре. Пообок окна имелись ступеньки, ведущие к маленькой платформе, покоившейся на толстых горизонтальных ветвях.

— Выгляни наружу, — сказал Кора, едва Стирпайк подошел к окну, — ты увидишь Его.

Стирпайк взошел по ступенькам и увидел главный ствол, полого плывущий в пространстве, чтобы затем вознестись на огромную высоту, и присмотревшись, узнал в нем то дерево, которое разглядывал, сидя на крыше в полумиле отсюда, невдалеке от каменного поднебесного поля.

Теперь он уверился окончательно — то, что казалось тогда рискованным хождением двух далеких фигур по канату, представляло собою прогулку вполне безопасную, ибо верхняя поверхность ствола была удобно плоской. Дойдя до места, с которого начинались подъем и ветвление, деревянный тракт расширялся, образуя площадку, способную вместить от десяти до двенадцати тесно стоящих людей.

— Вот уж, действительно, Дерево, — сказал он. — Мне нравится. И что же, оно было сухим все то время, что вы его помните?

— Разумеется, — сказала Кларис.

— Мы не такие старые, — добавила Кора, и поскольку то была первая шутка, сказанная ею за многие годы, попробовала улыбнуться, но лицевые мышцы ее, вследствие долгого ими пренебрежения, оказались для сего непригодными.

— Не такие, как что? — спросила Кларис.

— Ты не поняла, — сказала Кора. — Ты вообще соображаешь гораздо туже, чем я. Я это давно заметила.