Торговцы мечтами

1938. ПОНЕДЕЛЬНИК

Я вылез из такси на Рокфеллер Плаза. Даже для марта этот день был ветреным. Пока я расплачивался, ветер вовсю трепал полы пальто. Я подал таксисту доллар и отказался от сдачи. Он начал рассыпаться в благодарностях — счетчик показывал всего лишь тридцать центов. Такси отъехало. В здание я вошел не сразу, решил несколько минут подышать свежим воздухом. Хотя на углу находилась автобусная остановка, воздух еще не успел пропахнуть бензином в такую рань. Давно, пожалуй, я не чувствовал себя настолько хорошо.

Пойдя в здание, я по обыкновению купил «Таймс» в киоске рядом со входом в банк Чейза и поднялся по ступенькам в сводчатый холл, ведущий в парикмахерскую.

«Де Земмлер» являлся для парикмахеров тем же, чем «Тиффани» — для ювелиров. Только я приблизился к двери, она распахнулась, словно по волшебству. Дверь мне открыл маленький коренастый итальянец, на смуглом лице которого блестели огромные белые зубы.

— Доброе утро, мистер Эдж, — поздоровался он. — Что-то сегодня вы рановато.

Прежде чем ответить, я машинально взглянул на часы. Действительно рановато — только десять часов.

— Да, Джо, — ответил я, протягивая пальто. — Рокко уже пришел?

— Конечно, мистер Эдж, — улыбнулся итальянец. — Переодевается. Через минуту он будет готов.

Я положил на стойку газету, снял с себя пиджак, галстук и подал Джо.

Из служебной комнаты вышел Рокко и направился к своему рабочему креслу. Джо незаметно подал ему сигнал. Рокко взглянул на меня и улыбнулся.

— Рокко готов, мистер Эдж, — объявил Джо. Затем повернулся к Рокко и крикнул: — О’кей, номер семь.

Я взял газету и подошел к креслу, около которого стоял улыбающийся парикмахер. Он накрыл меня простыней, засунул за воротник несколько «клинексов» и сказал:

— Рано ты сегодня, Джонни.

— Угу, — улыбнулся я.

— У тебя сегодня большое событие, Джонни. Наверное, всю ночь не спал?

— Верно, — по-прежнему улыбаясь, ответил я. — Так и не сомкнул глаз.

Он начал мыть руки над умывальником, находящимся перед креслом. Оглянувшись на меня, заметил:

— Я бы, наверное, тоже не заснул, если бы получил работу, за которую платят штуку в неделю.

— Полторы, Рок, — громко рассмеялся я. — Ты немного ошибся.

— Подумаешь! Что значат пять кусков в неделю, когда получаешь такие бабки? — Он вытер полотенцем руки. — Деньги на карманные расходы!

— Опять ошибаешься, Рок. Когда забираешься на такую высоту, деньги отходят на второй план. Главным становится престиж.

Он достал из кармана ножницы и начал подравнивать мне волосы.

— Престиж похож на откормленное брюхо. Сразу видно, что у его владельца все о’кей. Но люди все равно втайне стыдятся его. Тебе тоже иногда будет хотеться стать худым, как раньше.

— Ерунда, Рок. На мне это брюхо будет смотреться отлично.

Он промолчал, продолжая работать ножницами. Я развернул газету. На первой странице скучные новости. Листал ее до тех пор, пока не нашел то, что мне было нужно. Как и следовало ожидать, сообщение оказалось в разделе искусства. «Джон Эдж назначен президентом „Магнум Пикчерс“». За заголовком следовала обычная болтовня о кинокомпании и обо мне. Я слегка нахмурился — газетчики не прошли мимо моего развода с Далси Уоррен, знаменитой актрисой.

Рокко заглянул в газету через мое плечо.

— Придется заводить папку для газетных вырезок, Джонни? Теперь ты большая шишка.

Мне не очень понравился его юмор. Он будто забрался в мой мозг и заглянул в мои мысли. Я попытался не злиться и слабо улыбнулся.

— Не смеши меня, Рок. Я все тот же. Правда, у меня сейчас другая работа, но она ничего во мне не изменит.

— Не изменит? — фыркнул парикмахер. — Ты бы видел себя со стороны, когда входил в парикмахерскую. Вылитый Рокфеллер!

Я начал злиться. Поднял руку, посмотрел на ногти и попросил:

— Позови маникюршу.

Девушка быстро подошла. Она взяла мою руку и принялась обрабатывать ногти. Рокко наклонил кресло чуть назад и начал покрывать мое лицо пеной. Читать стало невозможно, и я бросил газету на пол.

Меня обработали по высшему разряду — побрили, вымыли голову шампунем, сделали маникюр. Когда я встал, ко мне бросился Джо с пиджаком и галстуком. Став перед зеркалом, я с первой же попытки завязал неплохой узел. Потом протянул Рокко пятидолларовую купюру.

Он спрятал ее в карман с таким видом, будто делал мне одолжение. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, затем он поинтересовался:

— Старик уже звонил? Что он думает по поводу твоей новой работы?

— Мне наплевать на него и на то, что он думает, — резко ответил я.

— Так нельзя, Джонни, — мягко покачал головой парикмахер. — Он отличный мужик, даже несмотря на то, что слегка надул тебя. Он всегда относился к тебе, как к сыну.

— Это однако не помешало ему надуть меня! — запальчиво воскликнул я.

— Не помешало, — негромко согласился Рокко. — Ну и что из этого? Он старик, он был болен, устал, попал в отчаянное положение и знал, что разорился. — Парикмахер на секунду замолчал, чтобы дать мне прикурить. Когда он вновь заговорил, его лицо приблизилось к моему. — Он озлобился на весь свет, немного спятил и выместил всю горечь на тебе. Ну и что, Джонни? Все равно ты не можешь просто взять и забыть тридцать лет своей жизни! Ты не можешь вычеркнуть их, словно их не было!

Я заглянул ему в лицо. В мягких карих глазах светилось сочувствие, почти жалость. Я хотел ответить, но промолчал, надел пиджак, перекинул пальто через руку и вышел из парикмахерской.

В здании уже толпились туристы в ожидании какого-нибудь гида, который бы повел их по этажам. Как и тридцать лет назад, на лицах этих простаков застыла глупая серьезность и ожидание чего-то необычного. У всех слегка приоткрыты рты, словно через них можно было что-то увидеть.

Эскалатор доставил меня на второй этаж, на котором находились лифты. Лифтер молча нажал кнопку тридцать второго этажа.

— Доброе утро, мистер Эдж.

— Доброе утро.

Двери закрылись. Скоростной лифт рванул вверх, и у меня захватило дух. На тридцать втором этаже лифт остановился.

Девушка, сидящая за столом в холле, улыбнулась мне.

— Доброе утро, мистер Эдж.

— Доброе утро, Мона. — Я завернул за угол и направился по коридору, покрытому ковровой дорожкой, к моему новому кабинету. Раньше в нем сидел он, но сейчас на двери уже висела написанная золотыми буквами моя фамилия: «Мистер Эдж». Меня развеселило то, что не удалось обнаружить замазанных следов его фамилии. Даже если ваша фамилия висит на двери тысячу лет, для того чтобы ее снять, достаточно нескольких минут.

Я взялся за дверную ручку, но внезапно остановился. Вплоть до этой минуты все казалось сном, мечтой. Ведь столько лет на этой двери красовалась его фамилия, а не моя. Я опять вгляделся в золотую табличку. Нет, все наяву — «Мистер Эдж».

Открыл дверь и вошел в приемную. Джейн только что положила трубку. Она повесила мое пальто в маленький шкаф и поздоровалась:

— Доброе утро, мистер Эдж.

— Доброе утро, мисс Андерсен, — улыбнулся я. — С каких пор мы перешли на официальный тон?

— Но Джонни, ты сейчас большой босс, — рассмеялась Джейн. — Кто-то же должен начать соблюдать этикет.

— Пусть это будет кто-нибудь другой, Джейн, — сказал я и вошел к себе.

В дверях остановился, чтобы хоть немного привыкнуть к новой обстановке. Я в первый раз вошел в кабинет после ремонта. В пятницу вечером я еще находился в Калифорнии на студии, а сюда в Нью-Йорк прилетел только в воскресенье ночью.

— Нравится? — полюбопытствовала Джейн, входя вслед за мной.

Я огляделся по сторонам. Конечно, нравится. Кому не понравится комната, сверкающая всем великолепием? Кабинет был угловой комнатой. В двух стенах, выходящих на улицу, находились по пять окон. Противоположные стены были отделаны панелью под дерево. На большой висела огромная фотография студии, сделанная с самолета. В той, что поменьше, виднелся газовый камин с железной подставкой для дров и решеткой. Рядом стояли несколько стульев, отделанных темно-красной кожей. Столешница стола, изготовленного из сверкающего красного дерева, была обтянута красновато-коричневой кожей. В центре располагался кусок кожи другого цвета с моими инициалами. В кабинете вполне можно провести бал или вечеринку и еще останется достаточно места для уединения.

— Нравится, Джонни? — повторила Джейн.

— Конечно, — кивнул я, подошел к столу и сел.

— Ты еще главного не видел. — Она направилась к камину и нажала какую-то кнопку на стене.

Камин начал поворачиваться на шарнирах, и за ним оказался бар. Я присвистнул от восхищения.

— Неплохо? — с гордостью поинтересовалась Джейн.

— Нет слов.

— Это еще не все. — Джейн нажала кнопку, и камин вернулся на место. Она отошла на несколько шагов и нажала другую кнопку. Часть стены, оказавшаяся дверью, скользнула назад и открыла сияющую кафелем ванную комнату.

— А как тебе это?

Я подошел к Джейн и обнял ее.

— Джейн, ты сделала меня самым счастливым человеком на свете. Откуда ты знаешь, что больше всего на свете я мечтал иметь свой собственный сортир?

Секретарша смущенно рассмеялась.

— Я очень рада, что тебе понравилось, Джонни. Я немного волновалась.

Я отпустил ее и заглянул в ванную, оборудованную по последнему слову техники.

— Твои волнения закончились, девочка моя. Папе все очень понравилось.

Я вернулся к столу. К новой обстановке трудно привыкнуть всего за несколько минут. Когда кабинет принадлежал Петеру, он был простым и старомодным, как и сам хозяин. Говорят, по кабинету можно узнать, что думает секретарша о своем боссе. Интересно, что думает обо мне Джейн?

В приемной зазвонил телефон, и она поспешила к себе. Как только Джейн закрыла дверь, я почувствовал такое сильное одиночество, что даже стало немного смешно.

Раньше, когда я работал помощником Петера, в это время в моем кабинете уже вовсю толпился народ. Я чувствовал себя отлично — мы обсуждали планы на будущее, говорили о картинах, ценах, рекламе. Комната казалась синей от клубов дыма. Мы спорили, критиковали друг друга, порой ругались, но во всем этом присутствовал дух товарищества, которого теперь, без всяких сомнений, я буду лишен.

Что когда-то давно сказал Петер? «Когда ты босс, Джонни, ты сам по себе. У тебя нет друзей, одни враги. Если к тебе хорошо относятся, ты становишься подозрительным. Тебе кажется, что всем от тебя что-то нужно. Ты слушаешь их, пытаешься успокоиться, но тебе никогда не удается это. Они никогда не забудут, что ты босс, что твои решения и слова могут в корне поменять их жизни. Быть боссом — значит быть одиноким, Джонни».

Тогда я смеялся над его словами, но сейчас, кажется, до меня дошел их смысл. Я попытался отогнать грустные мысли. В конце концов не так уж я и дорожу этим местом. Однако, когда взял первое письмо, мелькнула мысль: а может, я стараюсь обмануть себя, может, я добивался поста президента «Магнум Пикчерс»? Через секунду я взял себя в руки и принялся читать письмо.

В нем, как и в остальных письмах и телеграммах, меня поздравляли большие и маленькие режиссеры и продюсеры. Все желали удачи и успехов. Интересная деталь, присущая, наверное, только кинобизнесу. Независимо от того, пользуешься ты любовью или нет, тебя все равно поздравляют. Чем-то похоже на большую семью, где в ожидании успехов или неудач все внимательно следят друг за другом. По количеству неделовой почты всегда можно сказать, что о тебе думают.

Когда Джейн внесла огромный букет цветов, я уже заканчивал просматривать почту.

— От кого это?

Она молча поставила их в вазу на кофейном столике и бросила мне на стол маленький белый конверт. По ее поведению я понял, от кого цветы, еще до того, как увидел на конверте инициалы: «Д. У.» Внутри лежала маленькая белая карточка со знакомыми каракулями: «Успех способствует успеху, Джонни. Судя по всему, я в тебе ошиблась. Далси».

Я выбросил карточку в корзину для мусора и закурил.

Далси. Далси была стервой, но я женился на ней, потому что был без ума от нее. Она так смотрела на вас, словно вы самый замечательный парень на свете. Эта история лишний раз показывает, как сильно можно ошибаться. Когда я обнаружил, что свалял дурака, мы сразу развелись.

— Кто-нибудь звонил, Джейни?

Ее лицо просветлело.

— Перед самым твоим приходом звонил Джордж Паппас. Он просил тебя позвонить, когда будет время.

— О’кей, соедини меня с ним.

Секретарша вышла. Я давно знал Джорджа Паппаса, президента «Борден Пикчерс». Он оказался единственным человеком, который согласился купить маленький синематограф Петера, когда тот решил начать снимать картины.

Через несколько минут зазвонил телефон, и Джейн сообщила:

— Я соединилась с мистером Паппасом.

— Ну что же, давай его.

Послышался щелчок, затем раздался голос Джорджа:

— Привет, Джонни. — Он всегда произносил «д» мягко и как-то невнятно.

— Джордж, как ты там поживаешь?

— Хорошо, Джонни. Как ты?

— Грех жаловаться.

— Может, пообедаем вместе? — спросил Паппас.

— Слава Богу, хоть кто-то подумал об обеде. Я уже начал бояться, что придется есть в одиночестве.

— Куда пойдем?

У меня возникла идея.

— Джордж, приезжай ко мне. Я хочу показать тебе мой новый кабинет.

— Неужели он такой красивый, Джонни? — мягко рассмеялся Джордж.

— Красивый — не то слово. Он похож на гостиную французского борделя высшего класса. Приезжай. Мне хочется узнать твое мнение.

— Приеду в час, Джонни.

Мы попрощались.

Я попросил Джейн вызвать начальников отделов. Пришло время, чтобы они увидели своего нового босса.

Совещание затянулось почти до часа. Все поздравляли меня и желали счастья. Я сообщил, что дела у компании идут неважно и что нам нужно что-то придумать, иначе все мы рискуем скоро потерять работу. Такие слова звучали довольно смешно в кабинете, на один ремонт которого ушло пятнадцать тысяч, но очевидно никто, кроме меня, об этом не подумал. Моя речь произвела впечатление. Я попросил к концу недели от каждого отдела предложения по экономии. Необходимо избавиться от лишних людей и работать эффективнее, если мы хотим пережить этот экономический кризис. Затем я отпустил всех на обед. Начальники отделов, улыбаясь, вышли, но я видел, что едва ли у кого-нибудь из них будет аппетит.

Когда дверь закрылась, я подошел к камину и безуспешно принялся искать кнопку. Пришлось позвать на помощь Джейн.

— Никак не могу отыскать эти чертовы кнопки, — пожаловался я секретарше.

— Я тебе их покажу.

Она вновь нажала кнопку около камина. Когда появился бар, я попросил ее смешать коктейль, а сам отправился было в туалет. Но у двери кабинета Джейн меня остановила.

— Не забывай, у тебя собственный туалет. — Она нажала кнопку, и дверь в ванную открылась.

Когда я вышел из ванной, Джордж уже бродил по кабинету со стаканом в руке. Мы обменялись крепким рукопожатием.

— Ну, Джордж, что скажешь? — полюбопытствовал я.

Он медленно улыбнулся, затем поставил пустой стакан в бар и сказал:

— Несколько фотографий голых женщин, и, по-моему, ты будешь прав.

Я допил коктейль, и мы отправились обедать. Мне не хотелось идти в «Шор», потому что там всегда много народу, а Джордж не хотел в «Рейнбоу-Рум» из-за того, что ресторан находился под крышей небоскреба. Поэтому мы сошлись на «Английском гриле», окна которого выходили на пруд. Погода стояла достаточно холодная, чтобы держался лед. Мы уселись у окна и несколько минут разглядывали любителей катания на коньках.

Я заказал бараньи отбивные, Джордж Паппас объяснил, что сидит на диете, и заказал салат. Некоторое время мы продолжали глазеть в окно. Наконец он вздохнул.

— Как хочется опять стать молодым.

— Угу, — согласился я.

— О, извини, Джонни, я и забыл. — Он внимательно посмотрел на меня.

— Ничего, Джордж, — улыбнулся я. — Я сейчас редко об этом вспоминаю. Ты сказал правду, так что нечего извиняться.

Паппас не ответил, но я знал, что он имеет в виду мою правую ногу, которую ампутировали во время войны. Сейчас я ходил с самым современным протезом, и незнакомые люди даже представить себе не могли, что у меня нет ноги.

Я вспомнил, как Петер пришел навестить меня в госпитале на Стейтн Айленд. Я тогда злился на весь свет и остаток жизни намеревался провести на больничной койке.

«Итак, ты потерял ногу, Джонни, — сказал Петер, — но голова же у тебя по-прежнему на плечах. Люди живут не тем, чем они ходят, а тем, что у них находится между ушами. Так что не будь дураком, Джонни, и возвращайся на работу. Вот увидишь — мигом обо всем забудешь».

Я вернулся к работе, и Петер оказался прав. Я быстро забыл об увечье и не вспоминал о ноге до той ночи, когда Далси обозвала меня калекой. Но так как она была стервой, я быстро забыл и ее слова.

Официант принес еду, и мы принялись обедать.

— Джордж, я рад, что ты позвонил. Я уже собирался звонить сам.

— Что-нибудь случилось? — полюбопытствовал Паппас.

— Ты же знаешь положение вещей. Меня сделали президентом только потому, что Ронсен надеется, будто я помогу ему выпутаться.

— Ну и как ты?

— Да что-то не очень, — честно признался я, — но ты же сам знаешь, как это бывает: когда тридцать лет что-нибудь строишь, не хочется, чтобы это рассыпалось, как карточный домик. К тому же это не такая уж и плохая работа.

— Неужели тебе так необходима работа? — улыбнулся Джордж.

Я усмехнулся. Работа мне как раз не так уж и нужна — как-никак я сто́ю четверть миллиона.

— Не в этом смысле. Просто я еще слишком молод, чтобы бездельничать.

Джордж Паппас проглотил ложку салата и спросил:

— И что ты от меня хочешь?

— Чтобы ты взял «ужасную десятку».

На его лице не дрогнул ни один мускул, хотя я только что попросил его взять то, что у нас называли десятью самыми худшими картинами.

— Ты хочешь, чтобы мои кинотеатры вылетели в трубу, Джонни? — тихо поинтересовался он.

— Они не настолько плохи, Джордж. Я хочу сделать тебе выгодное предложение. Делай с ними, что хочешь. Заплати только по пятьсот долларов за показ в пятистах кинотеатрах, а в остальных можешь крутить бесплатно.

Джордж Паппас молчал.

Я доел отбивные, откинулся на спинку стула и закурил. Предложение действительно казалось очень заманчивым. Принимая во внимание, что Паппас владел девятьюстами кинотеатрами, это значило, что в четырехстах он может крутить фильмы бесплатно.

— Они не такие уж и плохие, как пишут газеты, — заметил я. — Я их просмотрел, и можешь мне поверить — приходилось видеть и хуже.

— Можешь не расхваливать их, Джонни, — тихо ответил Паппас. — Я покупаю.

— Но это еще не все, Джордж. Деньги нам нужны немедленно.

Некоторое время он колебался, затем ответил:

— О’кей, Джонни, для тебя я сделаю и это.

— Спасибо, Джордж. Это очень большая помощь.

Официант убрал со стола. Я заказал кофе с яблочным пирогом, а Джордж — один черный кофе.

За десертом он поинтересовался, давно ли я говорил с Петером. Прожевав пирог, я ответил:

— Нет. Я не разговаривал с ним почти шесть месяцев.

— Почему бы тебе не позвонить ему, Джонни? По-моему, он обрадуется твоему звонку.

— Он сам может мне позвонить, — кратко ответил я.

— Все еще злишься, Джонни, да?

— Да нет, просто противно. Он считает меня антисемитом.

— Ты же знаешь, что он не верит в это.

— Откуда, черт побери, я могу знать, во что он верит! Он вышвырнул меня из своего дома, когда я посоветовал ему продать все, что у него есть. Он обвинил меня в шпионстве. Он кричал, что мы с Ронсеном стараемся уничтожить его. Он обвинил меня во всех смертных грехах. Он считает, что я обязан был вовремя остановить его. О нет, Джордж, я долго терпел, но мое терпение лопнуло.

Паппас сунул в рот длинную сигару и не спеша зажег ее, не сводя с меня взгляда. Раскурив сигару, он спросил:

— А как же Дорис?

— Она решила остаться со стариком. От нее тоже никаких известий. — Мне было больно говорить о Дорис. Я нередко вел себя как последний дурак, и когда, казалось, между нами что-то налаживалось, в последний момент все рушилось.

— Что ты ждал от нее, — удивился Джордж. — Я знаю Дорис. Неужели ты думал, что она бросит старика в такой момент? Она слишком порядочная девушка для этого.

— Я и не хотел, чтобы она бросала старика. Единственное, что я хотел, это жениться на ней.

— И как бы к этому отнесся Петер?

Я молчал, потому что знал, как к этому отнесется Петер. Все равно вопрос был мне неприятен. Он касался моей личной жизни. Мы с Дорис отдали Петеру слишком много своих сил.

Джордж подозвал официанта, расплатился, и мы вышли. Он повернулся ко мне и крепко пожал руку.

— Позвони ему, — по-дружески посоветовал Паппас. — Вы оба почувствуете облегчение.

Я не ответил.

— Счастливо, Джонни, — попрощался Джордж. — Все будет в порядке. Я рад, что президентом стал ты, а не Фарбер. Держу пари, Петер тоже рад этому.

Я поблагодарил его и отправился наверх. В лифте думал о звонке Петеру, но когда добрался до своего этажа, решил, что если бы он хотел поговорить со мной, то уже бы сам позвонил.

В приемной Джейн не было, и я понял, что она еще обедает. На моем столе лежала довольно высокая кипа почты, прибывшая в мое отсутствие. Для устойчивости ее придавили пресс-папье.

Пресс-папье сразу показалось странно знакомым. Ну да, это же маленький бюст Петера. Я взвесил его в руке, сел и принялся разглядывать. Несколько лет назад Петеру показалось, что его бюст вызовет прилив вдохновения у каждого служащего. Он нанял скульптора, который за тысячу баков вылепил его. Затем нашли маленький заводик, сделали под высоким давлением отливку, и вскоре на каждом столе в компании стоял маленький бюст президента.

Скульптор здорово приукрасил Петера. Даже тридцать лет назад я не видел у него такой шевелюры. Ваятель вылепил волевой квадратный подбородок, которого никогда не было, сделал орлиный нос. От бюста веяло спокойной, уверенной решительностью, которой Петер обладал в такой же мере, как житель Луны. В основании виднелись слова: «Для человека, желающего работать, нет ничего невозможного. Петер Кесслер».

Я встал и, захватив бюст, подошел к стене рядом с камином. Нажал кнопку. В ванной на стене справа висели несколько маленьких полок для всякой всячины. Я осторожно водрузил статуэтку Петера в центр верхней полки, сделал шаг назад и принялся любоваться проделанной работой.

На меня, словно живое, смотрело приукрашенное лицо бывшего президента. Я вышел из ванной и закрыл дверь. Рассеянно просмотрел несколько писем, но ничего не понял. Продолжал думать о металлическом Петере и о том, как он смотрел на меня, когда я ставил его на полку.

Сердясь на самого себя, я вынес бюст из ванной и огляделся по сторонам в поисках места, где бы он не мешал мне. В конце концов поставил бюст на каминную полку. Мне показалось, что он улыбается и говорит: «Так-то лучше, мой мальчик».

— Ты так думаешь, старый подлец? — громко воскликнул я. Затем усмехнулся и вернулся к столу. Наконец можно было сконцентрировать внимание на почте.

В три часа заглянул Ронсен. На его круглом, откормленном лице застыла улыбка, из-за квадратных очков смотрели глаза вполне довольного собой человека.

— Устроился, Джонни? — поинтересовался он своим сильным голосом. Когда слышишь этот громкий, командный голос в первый раз, удивляешься, что он исходит из такого круглого, рыхлого тела. Правда, тут же вспоминаешь, что это же Лоуренс Д. Ронсен. Люди такого класса рождаются с командным голосом. Готов держать пари, что в грудном возрасте он не хныкал из-за материнского молока, а приказывал, чтобы ему его дали. А может, я ошибаюсь, и матери подобных младенцев вообще не кормят грудью?

— Да, Ларри, — ответил я. Еще мне не нравилось в нем то, что в его присутствии невольно хотелось говорить на безупречном английском языке, на что я по своей природе был неспособен.

— Как прошла встреча с Паппасом? — поинтересовался Ронсен.

Должно быть, его шпионы работают без перерыва на обед.

— Неплохо. Я продал ему «ужасную десятку» за четверть миллиона баков.

Цифра произвела впечатление, и его губы расплылись в довольной улыбке.

— Причем деньги мы получим завтра, — добавил я.

Ронсен радостно потер руки, подошел к столу и похлопал меня по плечу удивительно тяжелей рукой. Я вспомнил, что в колледже он играл защитником.

— Я знал, что ты сможешь сделать это, Джонни, знал.

Удовлетворение исчезло с его лица так же быстро, как и появилось.

— Сейчас мы на верном пути, дружище, — заявил Ронсен. — Теперь не будет никаких промахов. С помощью этого старья мы быстро поправим дела.

Затем я поведал об утреннем совещании и о просьбе к начальникам отделов. Лоуренс Д. Ронсен внимательно слушал, время от времени кивая. Когда я закончил, он сказал:

— Я вижу, ты разработал целую программу.

— Да. Пожалуй, следующие три месяца придется провести здесь, чтобы находиться у руля.

— Это очень важно, — согласился Ронсен. — Если ты не будешь контролировать положение вещей в Нью-Йорке, можно будет закрывать лавочку.

Раздался звонок, и Джейн сообщила, что из Калифорнии звонит Дорис Кесслер.

Я замешкался на мгновение, потом попросил соединить нас. После негромкого щелчка донесся голос Дорис:

— Привет, Джонни.

— Привет, Дорис. — Интересно, что там могло случиться — в ее голосе слышались странные нотки.

— У папы случился удар, Джонни. Он хочет, чтобы ты приехал.

Я машинально посмотрел на бюст Петера, который стоял на камине. Ронсен, проследив мой взгляд, тоже заметил пресс-папье.

— Когда это произошло, Дорис?

— Около двух часов назад. Какой кошмар! Сначала пришла телеграмма, что Марк погиб в Испании. Папа ужасно расстроился и потерял сознание. Мы отнесли его в постель и вызвали врача. Он сказал, что это удар и неизвестно, сколько папа протянет — может, день, а может, два. Когда папа открыл глаза, он сказал: «Вызовите Джонни. Я должен с ним поговорить! Вызовите Джонни». — Дорис начала плакать.

Мой голос донесся словно издалека:

— Не плачь, Дорис. Я прилечу вечером. Обязательно дождитесь меня.

— Я буду ждать, Джонни, — пообещала она и положила трубку.

Я несколько раз нетерпеливо нажал на рычажок и попросил Джейн, снявшую трубку:

— Закажи мне билет на ближайший самолет в Калифорнию. Как только подтвердят бронь, сразу сообщи мне. Я поеду в аэропорт отсюда.

— Что случилось, Джонни? — Лоуренс Ронсен от волнения встал.

Слегка дрожащими пальцами я зажег сигарету.

— С Петером случился удар. Я лечу в Калифорнию.

— А как же планы в Нью-Йорке?

— Несколько дней подождут! — отрезал я.

— Джонни… — Он успокаивающе поднял руку. — Я понимаю твои чувства, но правлению не понравится такой поспешный отъезд. К тому же, ты там ничем не сумеешь помочь.

Я тоже встал и пристально посмотрел на Ронсена, не обращая внимания на его слова.

— Пошли правление подальше! — сказал я.

Именно Ронсен и являлся правлением. Он знал, что мне это известно, и его губы обиженно сжались. Он сердито повернулся и быстро вышел из кабинета. Впервые с того вечера, когда он предложил мне пост президента, я почувствовал покой.

— Ты можешь тоже идти подальше! — сказал я закрытой двери. Что этот сукин сын знал о последних тридцати годах моей жизни!