Торговцы мечтами

ЧЕТВЕРГ. 1938

Меня разбудил шорох раздвигаемых штор, и некоторое время я тупо пялился в потолок. Неожиданно вспомнил, что нахожусь в своем доме в Голливуде, но все равно, что-то не так. Я ведь должен находиться в Нью-Йорке. Что же я тогда делаю в Голливуде?

Наконец я окончательно все вспомнил. Наверное, забывчивость вызвал тот сон, в котором я бегу по несуществующей улице к девушке. Я часто вижу этот сон за последние двадцать лет, и он всегда заканчивается одинаково. Я падаю и надо мной все смеются.

Но сегодня утром надо мной смеялись, наверное, не только во сне. Я сам впустил Фарбера. Я сам. И это после того, что произошло. Я позволил Фарберу вставить ногу в дверь, а теперь придется как-то выталкивать его, чтобы ее захлопнуть. Однажды мне удался подобный фокус, но сейчас я сильно сомневался, смогу ли проделать его во второй раз. Сейчас я сам допустил ошибку.

— Доброе утро, мистер Джонни, — раздался голос Кристофера.

Я сел и посмотрел на слугу, на блестящем черном лице которого сверкали ослепительно белые зубы.

— Доброе утро, Кристофер. Как ты узнал, что я вернулся? — Я отпустил его на несколько недель, думая, что задержусь в Нью-Йорке надолго.

— Я прочитал в газетах, что мистер Петер заболел, — Кристофер серьезно посмотрел на меня, — и догадался, что вы приедете.

Я промолчал. Негр поставил поднос с завтраком на кровать. Неужели все, кроме меня, знали, как я отреагирую на сообщение о болезни Кесслера? Кристофер отлично знал о нашей ссоре и тем не менее не сомневался в моем возвращении. Они все оказались правы, потому что я прилетел. А что мне оставалось делать?..

В углу подноса лежали аккуратно сложенные газеты. Медленно отхлебывая апельсиновый сок, я открыл одну. В «Репортере» в глаза бросился простой заголовок:

«В» стояло по существу, но если мне удастся, он останется «в» недолго. Если бы Ронсен не зашел ко мне именно в тот момент, он бы никогда не уговорил меня. Я с интересом прочитал статью.

Я закрыл газету и допил апельсиновый сок. Слухи входили в меню голливудских завтраков наравне с кофе. Ни один завтрак не считался полным без них. На сегодня я уже узнал достаточно сплетен.

Кристофер налил кофе и снял крышечку с яиц и бекона. С тарелки поднимался ароматный запах свежего бекона. Внезапно я почувствовал голод и улыбнулся.

— Я рад, что ты вернулся, Кристофер.

— Я тоже рад, мистер Джонни, — улыбнулся он. — Я беспокоюсь, когда вы остаетесь в доме одни.

В ожидании Кристофера, который пошел за машиной, я закурил. Наступил яркий свежий день, и мое настроение заметно улучшилось. Уныние, опустившееся на меня, как облако, при известии о болезни Петера, начало рассеиваться. Это трудно объяснить, но я всегда чувствовал себя лучше, когда знал противников, Фарбера и Ронсена.

До сегодняшнего дня я сражался только за сохранение компании. Я никогда не считал стычки и с Ронсеном настоящей проблемой. Он являлся чужаком в кинобизнесе, неизбежным злом, которое следует терпеть до тех пор, пока это возможно. А когда необходимость в нем отпадет, от него следует просто избавиться. Но сейчас после вмешательства Фарбера у меня возник личный интерес к происходящему. Сражение уже шло не просто за сохранение «Магнума», а за то, кто именно будет его спасать. Если Стэнли Фарбер заинтересовался нами, значит, по-прежнему, считал «Магнум» прибыльным предприятием. Необходимо узнать его цели и вовремя нанести удар. В подобного рода делах конкуренция будила в человеке лучшие качества. Если же не хватает смелости драться, можно спокойно уходить.

Подъехала машина. Когда я сел в нее, Кристофер повернулся ко мне.

— В студию, мистер Джонни?

— Нет, сначала домой к мистеру Кесслеру.

Машина тронулась с места, и я откинулся на спинку сиденья. Сейчас не стоит спешить на студию. Пусть лучше Фарбер и Ронсен скоординируют свои планы и объявят их прежде, чем я начну действовать. Когда я буду знать эти планы, легче будет их расстроить. Я улыбнулся. Интересно, чему это ты так радуешься, подумал я? Ответить оказалось трудно, но настроение оставалось отличным.

Сестра вышла в коридор и тихо закрыла за собой дверь. Она говорила негромко, чтобы больной не мог ее услышать.

— Можете войти, мистер Эдж, но только ненадолго. Он очень слаб.

Я взглянул на Дорис, которая направилась к двери вместе со мной, но сестра взяла ее за руку.

— Нет, по одному, пожалуйста.

Дорис улыбнулась и сделала шаг назад.

— Иди, Джонни. Я уже заходила к нему утром и знаю, что он хочет видеть тебя.

Я вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь. Петер лежал в постели, голову подпирали две подушки. Кесслер лежал неподвижно, и сначала я подумал, что он спит. На худом и белом, как мел, лице глубоко запали глаза. Затем он медленно повернул голову, открыл глаза и улыбнулся.

— Джонни, — тихо произнес он.

Я подошел к кровати. Его глаза, яркие и живые, несмотря на болезнь, радостно смотрели на меня. Петер сделал легкое движение рукой.

— Джонни. — В его голосе сейчас ясно слышалась радость. Он говорил уже чуть громче.

Я взял его за руку и сел на стул, стоящий у кровати. Он пошевелил пальцами, и только сейчас я заметил, какая худая у него рука. Я до сих пор не мог вымолвить ни слова.

— Джонни, я вел себя, как последний дурак. — Он смотрел мне прямо в глаза.

— Не больше, чем я, Петер. — Мой голос странно звучал в тихой комнате. Меня переполняли чувства любви к этому старику.

— Всю жизнь мы, похоже, совершали ошибки, которые потом всю жизнь старались исправить, — слабо улыбнулся он.

Я сидел молча и держал его руки. Глаза Петера медленно закрылись, и мне показалось, что он уснул. Я сидел, не шевелясь, боясь разбудить его. Рука Кесслера продолжала лежать в моей. На его ладони пульсировала тоненькая голубая вена, и я, как зачарованный, смотрел на нее. Она то медленно набухала, то так же медленно спадала.

Его вопрос напугал меня и заставил поднять глаза.

— Как дела, Джонни? — В ярких глазах Петера светился интерес. На какое-то время мне даже показалось, что я перенесся назад в прошлое. Этот вопрос был у него любимым, и задавал он его в первую очередь. Первый из трех. А два других: «Как сборы?» и «Как дела в банке?»

Я машинально начал рассказывать о сделке с Джорджем, о желании Ронсена получить фарберовский миллион. Я не стал вдаваться в подробности, почему наши мнения с Ронсеном расходились.

Постепенно на лицо Петера вернулись краски, и он более или менее стал похож на прежнего Петера Кесслера. Он слушал, не прерывая меня. Когда я закончил, Кесслер откинулся на подушки и вздохнул.

Я озабоченно посмотрел на него, боясь, что утомил его, но беспокоился я напрасно. Разговор о делах будто вдохнул в него новые силы. Через несколько секунд Петер заговорил более твердым голосом:

— Они трусы, Джонни. Все им казалось очень простым. Они думали, что для того, чтобы делать деньги, достаточно снять несколько картин и выпустить акции. Но сейчас, столкнувшись с трудностями, они перепугались. Носятся, как цыплята с отрезанными головами, и ищут, кто бы им помог. — Петер повернул ко мне лицо. Сейчас его губы раздвинулись в широкой улыбке, яркие глаза внимательно смотрели на меня. — Они не смогут победить, Джонни, если мы этого не захотим. Однажды мы позволили им напугать себя их деньгами, но больше это не повторится. Деньги в кинобизнесе никогда не играли главную роль. Все дело в картинах. Здесь-то мы им и утрем нос. Мы можем делать картины, а они — нет.

В комнату вошла сестра и с важным видом взяла запястье Петера. Сосчитав пульс, она с упреком посмотрела на меня.

— Вы должны уйти, мистер Эдж. Мистеру Кесслеру необходимо отдохнуть.

Я улыбнулся Петеру и встал. Его голос остановил меня у самой двери. Я оглянулся.

— Приходи завтра, Джонни.

Я взглянул на сестру, которая кивнула, и улыбнулся Кесслеру.

— Естественно, Петер. Я расскажу тебе о делах.

Он улыбнулся и положил голову на подушки. Сестра сунула ему в рот термометр. Сигара бы выглядела во рту Петера более естественно, подумал я, выходя из комнаты.

— Ну как он? — спросила Дорис, которая ждала меня в коридоре.

— Знаешь, мне кажется, он хочет вернуться к работе, — ухмыльнулся я. Затем закурил и добавил: — По-моему, это неплохая идея. Мы оба не останемся в накладе.

Все это время я продолжал думать. Я так и не сказал Петеру самого важного — что думаю о нем, о нас, о чувствах, которые испытывают друг к другу люди, проведя большую часть жизни вместе. Черт! Черт! Черт! Неужели единственное, о чем мы можем говорить после стольких лет, проведенных вместе, это о делах кинокомпании?

В начале второго я вошел в переполненный зал ресторана. В воздухе висел дым, доносился гул голосов. Я чувствовал на себе взгляды, когда шел через маленький зал в большой, который назывался «Зал солнца». На двери висела табличка: «Мест нет» — предупреждение для мелкой рыбешки. Здесь ели представители высшего эшелона кинобизнеса.

Мой столик стоял в алькове на небольшом возвышении. За ним находились три больших окна, выходящих на студию. Мой столик, так же, как столик Ронсена, был пуст. Ко мне подошла официантка.

— Добрый день, мистер Эдж, — улыбнулась она.

— Добрый день, Джинни. Что вкусного на обед?

— Сладкое мясо, поджаренное почти без жира, — ответила она. — Как раз такое, какое вы любите.

— Неси!

Когда она отошла, я огляделся по сторонам. В зал вошел Гордон и, увидев меня, направился к моему столику.

— Привет, Роберт, — поздоровался я, кивая на стул.

Он тяжело сел.

— Сухой скотч, но без сахара, — заказал он подошедшей Джинни. — Мне нужно выпить, — сообщил он мне.

— Это твоя любимая фраза, — улыбнулся я.

— Ты ее услышишь еще не раз, прежде чем закончится эта заварушка. Фарбер ходит по студии, задрав нос.

Я промолчал. Гордон молча посмотрел на меня. Когда Джинни принесла коктейль, он осушил его одним залпом.

— Я думал, ты не пустишь его, — безжизненно проговорил он.

— Я передумал.

— Почему? Мне казалось, он тебе не нужен. Вчера…

— Он мне и сейчас не нужен, — прервал я Роберта Гордона, — но миллион баков на дороге не валяется, и он может очень нам помочь.

— Он может и очень навредить, — с сарказмом произнес Гордон. — Ронсен, Фарбер и Рот приходили ко мне утром. Они уже договорились, что Дейв будет снимать «Снежную королеву», и сказали, что ты дал добро.

«Снежная королева» сейчас являлась нашей самой крупной картиной. В главной роли должна сниматься девочка-вундеркинд, которую Гордон с большим трудом переманил от Бордена. Ей исполнилось только четырнадцать, но Боб уже немало над ней потрудился. Она обладала голосом зрелой женщины, и Гордон устроил ее на радио в один большой комикс. Спектакль произвел фурор. Боб потратил уйму денег, чтобы Борден отпустил ее, быстро написал сценарий, и множество неуловимых признаков свидетельствовали, что фильм станет настоящим блокбастером[19]. Картина должна стоить недорого, но все мы уже почувствовали запах больших денег. «Снежная королева» являлась любимым детищем Гордона, а сейчас, когда он запустил машину в действие, вся слава достанется Дейву. Так что я не осуждал Боба за то, что он дулся на меня.

Он пил второй коктейль, когда я произнес равнодушным голосом:

— Интересно.

— Это все, что ты можешь сказать? — чуть не поперхнулся Боб Гордон.

Я кивнул.

Он покраснел и начал вставать.

— Сядь, сядь, — улыбнулся я, — не горячись! Я никому не дам тебя в обиду. Может придется сделать Дейва помощником, но режиссером останется Роберт Гордон.

— Я слышал совсем другое, — с негодованием проговорил он.

— Все будет так, как я сказал. И если им не нравится, пусть катятся ко всем чертям!

Он опять уселся и задумчиво отхлебнул коктейль.

— У тебя есть план, Джонни?

Да, это тоже Голливуд. Все должно следовать по плану.

— План на миллион баков, — улыбнулся я.

— Как я сразу не догадался, Джонни! — Сейчас Боб тоже улыбался. — Извини за то, что я не сдержался.

— Забудь об этом, Боб, — великодушно простил его я. Я мог позволить себе великодушие, потому что ничего этим не выдавал.

— Ну, рассказывай, — Боб понизил голос до шепота.

Я огляделся по сторонам и тоже заговорил шепотом. Самые лучшие актеры не в кино, а в жизни. В каждой минуте, посвященной нашему делу, актерской игры больше, чем у профессиональных актеров.

— Здесь не место для такого разговора, Боб, — тихо сказал я. — Поговорим позже.

Сейчас он был абсолютно счастлив. Гордон уверенно оглядел зал, даже улыбнулся и кому-то кивнул. Каждый его жест, каждое движение излучали уверенность. Удивительно, но ему тут же удалось изменить атмосферу в зале.

До этого момента все посетители говорили тихо, украдкой наблюдая за нами. Они задавали себе вопрос — останемся ли мы и завтра их боссами, и уже строили планы на случай, если нас уберут. Придется льстить, угождать другим, целовать другие задницы. Может, кое-кому даже придется искать новую работу. Сейчас же по внешнему виду Гордона большинство из них пришло к выводу, что на нас еще можно ставить.

Я посмотрел поверх головы Боба. В дверях стояли Ронсон, Рот и Фарбер. Поймав мой взгляд, Ларри направился к моему столику. Он почтительно вел Фарбера под руку, а Дейв тащился сзади, как щенок за хозяевами.

Я едва сумел сдержать улыбку. Петер был прав. Каждое движение Ронсена выражало заботу и внимание к Фарберу.

Ронсен немного изменился с тех пор, как купил акции «Магнум Пикчерс». Тогда он был уверен в себе, в своих силах. Я запомнил его слова: «Главная беда кино в том, что и нем сильно полагаются на личности и мало — на старые добрые американские способы ведения дела. Все очень просто. Студия ничем не отличается от завода. Надо всего лишь сделать картину и выгодно продать ее. Моя работа здесь будет заключаться в том, чтобы показать всем, как надо управлять кинокомпанией. «Магнум» у меня будет работать, как заводы Форда».

Я чуть не рассмеялся, вспомнив об этом. Заводы Форда. Он решил действовать методами Форда и первым делом разорвал наши соглашения с профсоюзами. Этот шаг едва не уничтожил «Магнум Пикчерс». Девять недель в наших павильонах не снималась ни одна картина. Ронсен бушевал и орал: «Это все ваши коммунистические штучки!», но это не помогло. Потом на девятой неделе забастовки, когда прокатчики по всей стране стали отказываться крутить наши картины и мы оказались перед лицом полного краха, он в конце концов сдался, а всю кашу пришлось расхлебывать мне.

Петер был прав. В конце концов им придется вернуться к нам, без нас не обойтись. Может, потому, что им есть, чего терять, а нам — нечего. Мы начали с нуля и могли сделать это еще раз. Мы знали, что кино построено на риске. Мы знали, что все наши картины — рискованные мероприятия, но, как настоящие азартные игроки, мы не хотели ждать окончательных результатов одного пари. Еще не успевали закончить съемки одной картины, как начинали снимать следующую, предполагая, что первая принесет прибыль. Так все и катилось, как снежный ком.

А они не могли пойти на это. Они пришли к нам с карманами, набитыми деньгами, которые у них были всегда, которые были у их отцов, и им казалось, что если они потеряют их, это будет концом света.

Им некуда деваться, они должны будут вернуться к нам.

Когда они приблизились, я встал, не сводя взгляда со Стэнли. Годы мало его изменили, разве что волосы побелели да лицо стало таким же круглым, как живот. Однако всегда готовая, холодная улыбка оставалась той же. Его глаза создавали впечатление, что он постоянно в уме складывает и вычитает. Фарбер мало изменился. Мое отношение к нему тоже не изменилось. Он мне не нравился так же, как и во время нашей первой встречи.

— Привет, Джонни, — первым поздоровался Ларри. Его сочный голос разнесся во все уголки зала. — Ты ведь знаком со Стэнли?

Все посетители не сводили с нас глаз. Я улыбнулся и протянул руку.

— Конечно, как можно не знать Стэнли. — Рукопожатие Фарбера тоже не изменилось — он будто брал дохлую рыбу. — Как дела, парень? Рад тебя видеть.

Его загорелое лицо немного побледнело, но блеск победы оставался в глазах.

— Джонни! — ответил он. — Сколько лет, сколько зим!

Он отпустил мою руку, и мы стояли, улыбаясь друг другу. Посторонние зрители могли подумать, что мы друзья, давно не видевшиеся, а мы все это время готовы были перерезать друг другу глотки, причем я бы точно не остановился перед смертоубийством.

— Присаживайтесь, джентльмены. — Я кивнул на стулья.

За моим столиком стояло всего четыре стула. Так как мы с Бобом уже сидели, для них осталось всего два. Ларри сел справа от меня, а Стэнли тяжело опустился на стул, стоящий слева. Дейву пришлось стоять.

Увидев это, Джинни хотела принести ему стул, но заметив мой взгляд, остановилась и, улыбаясь, направилась на кухню.

Дейв Рот несколько секунд неловко ждал, когда кто-нибудь предложит ему стул. Он беспомощно посмотрел на меня.

— Бери стул, сынок, — посоветовал я, улыбаясь. Затем, продолжая улыбаться, повернулся к остальным. — Что происходит с этими официантками? Всегда куда-то исчезают, когда они нужны.

Рот пошел к стене за стулом. Я наблюдал за ним и, не поворачиваясь, спокойно разговаривал со Стэнли. Нашу беседу слышали все в зале.

— Смышленый у тебя племянник, — признался я. — Вылитый ты в молодости. Далеко пойдет, если не потеряет голову.

Краешком глаза я заметил, как лицо Стэнли заливает румянец. Рот на секунду замер, услышав мои слова, затем взял стул и повернулся к нам. Когда он сел, его лицо побледнело.

— Хорошо выглядишь, парень, — похвалил я Стэнли, поворачиваясь к нему. — Только немного растолстел, да?

Беседа продолжалась, но я думал о другом. Вспоминал нашу последнюю встречу с Фарбером. Тогда он пришел ко мне с предложением объединиться и взять компанию в свои руки. Прошло не так уж много времени, всего пятнадцать лет.

Низенький мужчина медленно поднялся на ноги. На меня смотрели проницательные голубые глаза, вокруг лысой головы торчал венчик седых волос, словно проволочная щетка. Он улыбнулся и сказал с сильным немецким акцентом:

— По-моему, сейчас все получится, мистер Эдж.

Я посмотрел вниз на ноги. Их было две — одна, моя собственная, имела здоровый розовый цвет, другая была деревянной с алюминиевыми сочленениями. Она тесно прилегала к культе и держалась на двух ремнях — один крепился вокруг бедра, а второй тянулся к поясу. Я с сомнением смотрел на нее.

— Не беспокойтесь, мистер Эдж, — быстро проговорил мастер, словно читая мои мысли. — Все будет отлично. Надевайте брюки и попробуем.

Неожиданно мне очень захотелось испытать протез. Если все будет в порядке, я опять смогу ходить и не буду отличаться от всех остальных.

— Может, попробуем без брюк?

— Нет, нет, — покачал головой немец. — Поверьте мне, я знаю. Без брюк вы будете смотреть на протез и ничего не получится. Вы должны стараться не думать о протезе.

Я надел брюки, и он помог мне застегнуть и нацепить подтяжки. Оставив меня сидеть, отошел за устройством, похожим на детские ходунки, только больше размером. Два параллельных стальных бруса поддерживались четырьмя вертикальными, внизу находились четыре колесика.

— Теперь, мистер Эдж, беритесь за эти брусья и подтягивайтесь.

Я взялся за горизонтальные брусья и подтянулся. Коротышка озабоченно стоял рядом.

— Обопритесь на них подмышками, — велел он.

Я сделал, как он сказал.

— А сейчас идите ко мне, — позвал немец, отходя в другой угол комнаты.

Я посмотрел на него, потом вниз. Раньше одна штанина была приколота к бедру, а сейчас обе неприлично свисали до пола.

— Не смотрите вниз, мистер Эдж! Идите ко мне.

Я опять посмотрел на него и осторожно сделал шаг. Сразу же споткнулся, но брусья не дали упасть.

— Не останавливайтесь, мистер Эдж. Идите!

Я сделал второй шаг, и еще, и еще. Казалось, что я могу пройти тысячу миль. Ходунки легко двигались вместе со мной. Я дошел до немца.

Он остановил ходунки рукой.

— Пока все хорошо, — опустившись на колени, затянул ремень вокруг моего бедра. — А сейчас идите за мной, — сказал он, выпрямляясь.

Я медленно последовал за коротышкой. Он медленно пятился по кругу, не поднимая глаза — его взгляд неотрывно следил за моими ногами.

Я начал уставать. В бедрах появилась боль, похожая на игольные уколы, затылок заныл от напряжения в плечах, пояс вокруг талии больно врезался в кожу с каждым вдохом.

— Хорошо, мистер Эдж. — Немец наконец остановился. — Для первого раза достаточно. Можете сесть и снять протез. После месяца тренировок вы будете отлично ходить.

Тяжело дыша, я упал на стул, расстегнул брюки, и немец снял их. Затем он быстро опустился на колени, развязал ремни, и протез упал. Он начал умело массировать мои бедра.

— Болит?

Я кивнул.

— Вначале всегда больно, но вы скоро привыкнете.

Ощущение силы, которое переполняло меня, когда я встал на протез, исчезло.

— Я к нему никогда не привыкну, — пожаловался я. — Как на нем можно стоять больше пяти минут?

Немец закатил штанину и посмотрел на меня.

— Если уж я смог научиться ходить, мистер Эдж, — заявил он, — то у молодого человека, как вы, не возникнет никаких проблем.

Только сейчас я увидел, что у него тоже протез. Он улыбался, и я тоже начал улыбаться.

— Видите? — громко рассмеялся он. — Не так уж плохо!

Я кивнул.

— Я сказал мистеру Кесслеру, когда он был в Германии, что у вас все будет в порядке. Вот увидите, вы будете ходить. Он ответил: «Герр Хейнк, если вы поможете научиться ходить моему другу, я позабочусь, чтобы вы со своей семьей переехали в Америку и жили там».

Я улыбнулся. Несмотря на дела, Петер не забывал обо мне. Ему было очень трудно выкроить время на поездку в маленький городок, в котором жил герр Хейнк, но Петер потратил драгоценное время и силы. Затем он оплатил проезд в Америку Хейнка и его семьи и не сказал мне ни слова. Он знал о разочарованиях, которые я испытывал от американских протезов.

Впервые я встретился с герром Хейнком в конторе. Он показал мне свою карточку и записку от Кесслера. «Герр Хейнк приехал в Америку открыть свое дело. Он делает протезы. Петер».

И ни слова о том, чего ему это стоило. Только после разговора с немцем я узнал, что сделал Петер Кесслер.

У этого коротышки оказались золотые руки. Сочленения его протеза двигались настолько легко и свободно, что порой я совсем забывал о протезе. Глядя на Хейнка, трудно было подумать, что у него тоже протез.

Петер до сих пор находился в Европе с Дорис и Эстер. Они собирались провести там еще шесть месяцев, и в эти полгода все дела лягут на мои плечи.

Я встал и оперся на костыли.

— Приходите завтра утром, мистер Эдж. Будем продолжать учиться ходить.

В кабинете меня ждал Рокко Саволд.

— Ну как? — поинтересовался он.

— Хорошо, — улыбнулся я. — По-моему, все будет в порядке.

— Здорово!

Я сел за стол, а он взял костыли и прислонил их к стенке.

— Все нормально? — спросил я.

— Да, обычная ерунда. — Он уже отвернулся, затем сказал через плечо: — Ах да, звонил Фарбер. Спрашивал, что ты делаешь в обед.

— Что ты ответил?

— Сказал, что не знаю.

Я задумался. Фарбер никогда мне не нравился, хотя я и не мог сформулировать причину моей неприязни. Свое дело он знал, но что-то в нем вызывало антипатию. Может, все это из-за того довоенного письма с благодарностью за место, которое я ему еще не дал.

Джордж тогда сказал, что он знает дело, и я не стал противиться. Тогда мне было не до него, я уходил в армию. Он стал руководить нашими синематографами, число которых возросло до двухсот, а вместе с синематографами Джорджа Паппаса под его началом находилось более четырехсот.

— Не знаешь, что ему нужно?

Рокко покачал головой.

— А черт с ним! — через минуту сдался я. — Так уж и быть, пообедаю с ним. Посмотрим, что ему нужно. Если отказаться, он замучает с этим обедом. Скажи, что я буду ждать его полвторого в клубе.

Рокко Саволд вышел из кабинета. Из-за открытой двери я слышал, как он что-то говорит Джейн.

Стэнли Фарбер ждал меня в холле клуба с высоким крепким мужчиной со стального цвета волосами и проницательными глазами.

Они направились ко мне. Стэнли протянул руку и громко и фальшиво рассмеялся.

— Привет, Джонни. Как поживаешь?

Я тоже улыбнулся через силу. Интересно, почему он так нервничает, подумалось мне.

— Все в порядке, Стэн. А как ты?

— Лучше не бывает, — рассмеялся он.

Я молча облокотился на костыли и пристально посмотрел на него. Неожиданно он перестал смеяться и внимательно уставился на меня.

— Джонни, я хочу познакомить тебя со своим шурином. Сид, это Джонни Эдж, о котором я тебе рассказывал. — Он опять повернулся ко мне. — Мой шурин Сидней Рот.

Мы пожали друг другу руки. Мне понравилось его крепкое рукопожатие, прямой и честный взгляд.

— Рад с вами познакомиться, сэр, — сказал я.

— Это я должен радоваться, мистер Эдж, — ответил он неожиданно мягким для такого большого человека голосом.

Стэнли направился к столу.

— Есть будем? — спросил он, опять глупо рассмеявшись.

Я последовал за ним, удивляясь, зачем ему понадобилось, чтобы я обедал с его шурином. Ждать пришлось недолго, потому что Стэнли начал, едва принесли суп.

— Ты ведь давно занимаешься кино? — поинтересовался он.

Я удивленно посмотрел на Фарбера. Он отлично это знал, тем не менее вежливо ответил:

— Пятнадцать лет. Начал в 1908. — Неужели прошло так много времени, удивился я.

— Ты не думал открыть свое дело?

— Мне всегда казалось, что я занимаюсь своим делом.

Стэнли бросил быстрый взгляд на своего шурина: «Ну что я тебе говорил?» — затем повернулся ко мне.

— Нет. Я говорю о собственном деле.

— Не думаю, — ответил я. — Не вижу причин. Я всегда ладил с Кесслером.

На мгновение Стэнли замолчал.

— Насколько я знаю, ты все время являлся мозговым центром, — заявил он. — Всеми успехами Кесслер обязан только тебе.

Мне очень не нравился этот разговор, но я постарался держать себя в руках. Очень хотелось выяснить, куда он клонит.

— Я бы так не сказал, Стэн, — легко возразил я. — Мы все работали одинаково.

— К чему эта ложная скромность, Джонни? — Фарбер уверенно рассмеялся. — Ты среди друзей. Все идеи разрабатывал ты, а деньги и славу получал Петер.

— Я тоже не голодаю, — мягко запротестовал я.

— Ну и что ты имеешь? — Стэнли высокопарно взмахнул рукой. — Жалкие крохи! Ты знаешь, что он миллионер? А начинал твой Кесслер мелким лавочником.

Я попытался напустить на себя заинтересованный вид и наклонился через стол. Фарбер посмотрел на шурина и повернулся ко мне.

— Не думаешь ли ты, что пора получить от него то, что тебе причитается? — поинтересовался Стэнли Фарбер.

— Как? — Я беспомощно развел руками.

— Ни для кого не секрет, что Кесслер тебя слушается во всем. Все очень просто. В этом году он должен вернуть заем Независимому Банку, и, несомненно, Кесслер попросит продления займа. Уговори его продать часть акций «Магнума».

— У кого же найдется столько денег? — Я решил притвориться дураком.

— Моего шурина могли бы заинтересовать пятьдесят процентов акций «Магнум Пикчерс».

Я посмотрел на мистера Рота, до сих пор не вымолвившего ни слова.

— Ну а я что должен делать? — мягко полюбопытствовал я.

— Поддержать нас. Если мы купим половину акций, я выкуплю и синематографы Паппаса. Мы будем контролировать всю цепь синематографов, а отсюда совсем близко до контроля над всем «Магнумом».

Я откинулся на спинку стула и посмотрел на Фарбера. Он наклонился ко мне.

— Говорю тебе, Джонни, не пожалеешь. С твоими знаниями о кино и моими о синематографах мы сделаем себе целое состояние. Все они у нас будут в кармане! — Он дал мне прикурить. — Мы быстро вышвырнем Кесслера.

Я глубоко затянулся и посмотрел сначала на него, затем на его шурина. Рот пристально смотрел мне в глаза.

— Мистер Рот, чем вы занимаетесь? — внезапно поинтересовался я.

— Собираю отходы, — спокойно ответил он.

— Дела ваши, наверное, процветают, раз вы можете так легко выбросить четыре миллиона.

— Вы правы, дела идут неплохо, — уклончиво ответил он, пожав плечами.

— Не просто неплохо, а отлично, — настаивал я.

— Во время войны на сборе отходов можно было неплохо заработать, — легко заметил Рот. — Сейчас стало похуже, но я не жалуюсь.

Некоторое время я молча смотрел на них.

— Как бы вы назвали эту сделку, мистер Рот?

— По-моему, хорошая сделка, мистер Эдж, — притворно пожал он плечами.

— Я не о деньгах, мистер Рот. — Я взмахнул рукой. — Я говорю о моральной стороне.

Он медленно улыбнулся, и в его глазах появилась настоящая теплота.

— Моральная сторона — ваша забота, а не моя, мистер Эдж. — Рот положил руки на стол и посмотрел на них. — Что вы думаете о предложении?

Я сидел, по-прежнему откинувшись на спинку стула, мои движения оставались плавными, однако внезапная ярость в моем голосе удивила меня самого.

— По-моему, от вашего предложения страшно воняет, мистер Рот, — ответил я, наклоняясь к нему. — Если вы не уберете этого подонка Фарбера, я задушу его своими руками.

Побледневший Стэнли вскочил на ноги.

— Ты хочешь сказать, что наше предложение тебя не заинтересовало? — прохрипел он. — Сначала сделал вид, что согласен, а теперь в кусты?

На нас начали оглядываться. Мистер Рот продолжал смотреть на меня. Я же не сводил глаз со Стэнли Фарбера.

— Надеюсь, когда я вернусь к себе, на моем столе уже будет лежать твое заявление об уходе, — холодно ответил я.

Фарбер с ненавистью смотрел на меня. Я повернулся к мистеру Роту.

На его лице появилось выражение спокойного понимания. Стэнли опять открыл рот, но Рот остановил его жестом.

— Подожди меня в другой комнате, Стэнли, — спокойно сказал он. — Я хочу поговорить с мистером Эджем с глазу на глаз.

Фарбер некоторое время смотрел на нас, затем повернулся и выскочил из комнаты.

Мы долго молча смотрели друг на друга.

— Я извиняюсь за своего зятя, мистер Эдж, — наконец прервал молчание Сидней Рот. — Я давно подозревал, что он негодяй, а сейчас получил доказательство.

Я не ответил. Через несколько минут он заговорил вновь:

— Я также хочу извиниться за себя, мистер Эдж. Мне стыдно, что я впутался в эту мерзость.

Я продолжал молчать.

Он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Я смотрел на его твердое и серьезное лицо.

— Ради единственной сестры многие готовы пойти на все, мистер Эдж. Я на добрых двадцать лет старше ее и после смерти матери пообещал присматривать за ней. Я думал, что, помогая мужу сестры, помогаю и ей. Сейчас мне ясно, что я ошибался. — Он протянул руку.

Я посмотрел на руку, затем поднял глаза. Медленно встал и пожал руку. На лице Рота появилось выражение печали, но он не отвел взгляд, а слегка наклонил голову и вышел.

В конторе меня ждало заявление Стэнли об уходе. На какое-то время он выпал из моего поля зрения. Говорили, что он поехал в Чикаго со своим шурином и открыл там какие-то синематографы, но я не обратил на это внимания. Тогда у меня слишком много времени уходило на то, чтобы учиться ходить.

Я оглядел своих собеседников. Говорил Ларри, но я совсем его не слушал. Неожиданно я вспомнил человека, которого не видел пятнадцать лет. Я посмотрел на Дейва Рота. Только сейчас я понял, что он сын того человека, который мне тогда понравился.

Я обратился к нему, прервав Ронсена.

— Как твой отец, Дейв? — спросил я.

Дейва удивил мой вопрос, и он покраснел.

— Чей, мой? — запинаясь, переспросил Рот.

Я улыбнулся. Ларри замолчал, обиженный тем, что я его прервал. Он не привык к этому. Но я не обратил на Ронсена никакого внимания.

— Да, я спросил о твоем отце, Дейв. Много лет назад мы с ним один раз встретились. Прекрасный джентльмен.

Роту очень понравились мои слова. Когда он расслаблялся, то становился очень похож на своего отца, но его лицо не обладало отцовской силой.

— Отец умер, — просто ответил он. — Он умер два года назад.

Мне было действительно жаль его, и я выразил мои соболезнования.

— Жаль, что мы не узнали друг друга ближе, — добавил я. — Мне кажется, он мог стать настоящим другом.

Я посмотрел на Дейва Рота, затем перевел взгляд на Стэнли. В голову пришла безумная мысль. Могут ли некровные родственники со временем становиться похожими друг на друга? И Рот, и Фарбер имели одинаковые надменные и злые лица.

Я начал медленно улыбаться, затем повернулся и посмотрел на Стэнли, который чувствовал себя явно неуютно. Он вешал нам лапшу на уши о тяжелой работе. Фарбер давал деньги не свои, а жены, которые они с Дейвом унаследовали от Сиднея. Поэтому Стэнли и подталкивал племянника.

Я громко рассмеялся. Все посмотрели на меня, словно я слетел с катушек. Я опять рассмеялся. Это будет не так уж трудно, как мне казалось.