Торпеда для фюрера

Спектакль без аплодисментов

Июль 1943 г. Ашкой. Военный аэродром КЧФ

«Так страшно, что даже сейчас страшно!..» — поморщился лейтенант Войткевич, глядя в открытую дверь грузового отсека, как вслед за полуторкой с красным крестом в белёном круге на рыжую взлетную полосу заруливает тяжёлый «ЗИС» с парочкой автоматчиков у заднего борта.

Их малиновые погоны предвещали мало хорошего, ещё меньше, чем чёрная, по-штабному холёная эмка, спешившая с другой стороны, — наверняка обкомовская. А тут ещё ленд-лизовский раздолбанный виллис проскакал рытвинами неухоженных складских задворок. А уж от ревности и резвости, не ускользнувших от внимания Якова, ревности и резвости, с которыми «делегация встречающих» чуть ли не наперегонки рванула в сторону самолёта, несло вообще скверно, как из адского котла. Так и представлялось, как минут десять-пятнадцать тому, когда НП противовоздушной обороны только сообщили о прохождении в радиусе прослушки вернувшегося «Ли-2», расплевались горячечной слюной штабные аппараты: «Сразу по приземлении, сюда!»

Куда именно — гадать не приходилось.

Не успели полностью угомониться лопасти пропеллеров, не уселась вздыбленная пыль, и только лишь в сердцах сплюнул механик, разглядывая лохмотья дюралюминия на пробитом крыле, как началось:

— Штаб партизанского движения… — торопливо, не успев окончательно выгрузить свою рыхлую тушу из приземистой эмки, просипел с одышкой. — Майор Достанян… — козырнул короткими пальцами кто-то из замов начштаба Булатова. И только потом, спохватившись, напялил на раскрасневшуюся лысину фуражку, забытую под задницей на сиденье. — Пленных ко мне в машину!

— Смерш! — загородил ему дорогу звонкий отутюженный лейтенант, с которого, кажется, ещё и складскую стружку полностью не обмели, и представился с величественным хладнокровием: — Лейтенант Столбов, отдел фильтрации! Всех в кузов.

— Майор Тихомиров, — с иронической ухмылкой в усы подал наконец голос и третий «делегат» от встречающих, развернувшись на сиденье джипа без дверок. — Контрразведка флота. Вообще-то, пленные взяты моими ребятами по заданию разведштаба флота.

И почему-то кивнул при этом через плечо на двух молодцев, с флотской вальяжностью развалившихся на заднем сиденье «виллиса», будто это именно они умудрились взять в далёком оккупированном Крыму только что доставленных «языков». Молодцы в тельняшках под армейскими гимнастерками тотчас же подскочили с сиденья и с конвойным дружелюбием перебрали «шпагиных» из-за спины под локоть.

— У меня распоряжение Центрального штаба! — то ли воинственно, то ли с перепугу, — одним словом, «по-индюшачьи» заклокотал горлом Достанян.

— Смерш НКВД! — с вдохновением заклятья повторно прозвенел лейтенант Столбов, несколько удивлённый, что с первого раза магическая формула не подействовала.

— Да иди ты?.. — вполголоса хмыкнул Тихомиров. — Ну и что? Мы тоже Смерш, так кому «корешки», кому «вершки»?

— Вы мне просто начинаете нравиться. Хрен вам всем… — устало, но членораздельно ответил за всех Войткевич, ещё более выразительно переложив «шмайссер» на колени. — Первая она, — кивнул он в сторону «сестрёнки», только что выпорхнувшей из фанерной кабинки госпитальной полуторки.

Девчонка, на ходу заправляя рыжий непослушный локон под косынку не первой свежести, деловито подвинула плечиком лейтенанта Смерша.

— Тяжелораненые есть?

— Для вас, мадам, всё, что угодно… — подмигнул Войткевич, спрыгивая с трапа. — Я, например, контуженый… С первого взгляда…

— И сразу на всю голову, — отодвинула хрупкая «сестрёнка» его коренастую фигуру и нырнула в сумрак грузового трюма.

— Петрович, носилки! — выглянула она уже через секунду наружу и скептически сморщила веснушчатый носик, глядя на офицеров, оцепеневших в немом, но оттого не менее напряжённом «противостоянии». — Мы вам не помешаем, товарищи офицеры?

— Ребята… — коротко скомандовал Тихомиров, и оба его бойца, забросив автоматы обратно за спину, живо сиганули из джипа наперехват пожилому «Петровичу», волокущему сразу двое носилок.

— Ну, что остолбенели? Грузить раненых!.. — отчего-то удушливо краснея, тут же раскричался на своих «краснопогонников» Столбов. — Бегом!

И первым, придерживая планшет, заспешил к самолёту сдержанной плац-парадной трусцой.

Беспомощно оглянувшись, майор из Крымского партизанского штаба открыл было рот, — но поскольку распорядиться, кроме водителя, сержанта, ещё более грузной комплекции, чем он сам, было некем, угрюмо проворчал:

— Говорил же, надо было конвой взять…

— И в чьи надёжные и нежные руки я передаю свой бесценный груз?.. — успел между делом, подхватив под колени очередного доходягу, поинтересоваться Яков Осипович у «сестрёнки», озабоченной «пироговским» первичным разбором. — А то у вас тут все представлялись, как воспитанные люди, а вы…

— А я не воспитанная, — мгновенно брызнула девчонка синей искоркой из-под насупленного на белёсые бровки платка. — Как и вы.

— Чем же заслужил столь незаслуженное обвинение? — вынырнул Яша с другой стороны и тоже не без дела, а с резиновым водительским шлангом, позаимствованным с бензобака полуторки.

— Спасибо, держите здесь, — затянула «сестрёнка» жгут маленькими, но крепкими ручонками и продолжила с тою же интонацией: — А тем, что у вас все раненые и больные стонут через раз, а вы треплетесь, как куплетист на эстраде. Поди тушёнку под одеялом жрать, — она, поморщившись, скрипнула резиновым узлом, — …изволили.

— Что вы, — криво усмехнулся Яша, вовсе не желая объяснять, что «треплется» он, выигрывая время, чтобы хоть чуть-чуть разобраться, в чьи руки и в чьё распоряжение придётся попасть и какую линию поведения при этом выбрать. Сейчас, когда он вроде как ещё владеет инициативой, пока идёт разгрузка и сортировка, он остаётся своим, и с каждой минутой зарабатывает если не «индульгенцию», то хотя бы человеческое к себе отношение. — Какая тушёнка, это всё от жестокого одиночества. Что там в лесу? Зайца поймаешь, погладишь промеж ушей — и всех тебе нежностей. А вас увидел…

— Страшно представить, — прыснула девчонка, едва не выпустив узел, — ваши партизанские нежности с зайцами.

— А уж зайцам-то?! — горячо подхватил Яша. — Им-то как страшно. Но вы за них не бойтесь. Мы держим себя в руках, — показал он мосластый кулак.

— Ну так и ещё подержите, — с лукавой серьёзностью посоветовала «сестрёнка». — В кулаке. Пока.

— А потом есть надежда? — оживился Войткевич.

— Потом найдёте в Первом госпитале ефрейтора медицинской службы Желткову, может, и поможет чем.

— Очень… — прижал к груди бледную руку (впрочем, не свою, а очередного раненого) Яша. — Очень надеюсь на помощь вашего ефрейтора.

— Петрович! — задавив в пухлых губах улыбку, не ответила ему ефрейтор Желткова. — Здесь лежачих полно! Спроси, может, аэродром ещё машину даст, хоть на одну ходку!

— А у меня тут баба… — невпопад отозвался Петрович, высунув немало удивлённую, стариковски морщинистую физиономию из дверного проёма в фюзеляже «Ли-2». — Связанная?!

— Ага, докопались, — спохватился Войткевич, вспомнив наконец о своём «бесценном грузе», оставленном привязанным к кронштейну, в самом конце грузового отсека. — Это не баба. Не в первую очередь. Военнопленная. Вынужден вас покинуть… — галантно раскланялся он, всучив перевязочный пакет самому раненому.

— В кулаке он держит, — фыркнула ефрейтор Желткова, провожая его взглядом из-под пушистых ресниц. — А в плен только баб берёт…

Но в правильный на первый взгляд расчёт Якова, да ещё предвещающий приятное знакомство, вмешался досадный, но, увы, очень даже реалистичный фактор. Очередное «шерше ля фам» весьма ограничило Войткевичу возможности выбора.

— Кто сопровождает пленных? — опомнился лейтенант НКВД Столбов, окончательно убедившись, что к рыжему симпатичному ефрейтору медслужбы никак не подступиться.

Нахальный небритый партизан, явно из фронтовиков — судя по манере обходиться без манер, — «окучивал» медсестру, демонстрируя при этом такую распорядительность в погрузке и ловкость в перевязках, что лейтенанту и подле крутиться не стоило. Только позориться. Но, поэтому же, и обрадовался он, когда на его вопрос, в этой суматохе почти риторический, откликнулся тот же «нахал».

Как оказалось:

— Лейтенант Войткевич! — небрежно отмахнул от козырька румынского утеплённого кепи «нахал». — Не пленных сопровождаю, а пленную. Одну. Унтер СС Толлер убит шпионом абвера, бывшим сержантом Приваловой.

— Каким сержантом?! Какой лейтенант?! Комиссар Портнов! — вклинился представитель Крымского штаба партизанского движения, размахивая предписанием. — Комиссар Портнов сопровождает пленных! Вот у меня приказ за подписью начштаба КШПД Булатова!

— Комиссар Портнов, с вашего позволения, почил, убит, — хладнокровно оборвал его Яков, даже не обернувшись в сторону гипертонически-румяного армянина. — Во время боя на посадочной площадке с немцами и татарскими «оборонцами». Есть начштаба Руденко, но он ранен, без сознания. Так что, — повёл он плечами, — поскольку мне было приказано доставить пленных в отряд Беседина, пришлось доставить их и до конечного пункта назначения.

— Пришлось, значит… — со зловещим пониманием протянул лейтенант фильтрационного отдела. — Но прямого приказа командования у вас не было?.. — уточнил он, выразительной «украдкой» покосившись в сторону «рыженькой»: «Так что, барышня, кто тут настоящий герой — это ещё выяснить надо».

— Руденко приказал, — невольно напрягаясь, но пока ещё миролюбиво, пояснил Войткевич. — Лично.

— Ага… — криво ухмыльнулся Столбов. — Будучи без сознания?

— Что вы меня беременеете? — уже мрачнея, процедил Войткевич. — Есть что сказать?

— Я хочу сказать, — с плакатной суровостью отчеканил лейтенант НКВД, — что оставление в военное время расположения воинской части, равно и партизанского отряда, без приказа является дезертирством. И до выяснения всех обстоятельств вы задержаны.

Взгляд, брошенный им в сторону рыженькой медсестры, был почти торжествующим.

— И вообще, странно вы их сопровождаете, что они у вас друг друга убивают по дороге. Прошу следовать за мной! — сделал он окончательный вывод-приговор, то ли её фантазиям по поводу лейтенанта, то ли ему самому, пренебрежительно оставленному за спиной. Оставленному на попечение автоматчиков, тут же отобравших у Войткевича «шмайссер».

Впрочем, и для «рыженькой» нашлась пара слов, чтобы заметила в конце концов кто тут «в бою» днём и ночью без продыху, а кто неизвестно чем занимается. «Ох, как неизвестно…»

— Все легкораненые отправляются в фильтрационный лагерь, — глядя сверху вниз в красный крест белой косынки, оправил он гимнастёрку под портупеей. — Там им окажут необходимую помощь, так что, будьте добры, отфильтровать. То есть отобрать…

— Здесь нет легкораненых, — не поднимая головы, но довольно внятно буркнула «рыженькая».

— А я видел, что есть вообще нераненые, — с заговорщицкой интимностью пробормотал лейтенант, мол, «и так одолжение делаю, мог бы и за сарай отвести. По законам сурового времени…»

— Нераненые, — нехотя согласилась медсестра и подняла на него недобрый прищур глубоких синих глаз. — Но почти у всех ultimam animam agere… [19]

— Прямо-таки у всех… — сглотнул комок чекист.

— Рискнёте? — простодушно распахнула синюю глубь глаз Желткова.

— В госпитале, — снова отдёрнул новенькую гимнастёрку Столбов. — На учёт поставим.

— Так, а что я?.. — растерянно помахал, словно веером, предписанием трагически, до бордового, раскрасневшийся комиссар Достанян. — Кого я?

Хроники «осиного гнезда»

База катеров «Иван-Баба». 1—31 августа 1942 г.

…Больше всех злился и нервничал Гельмут Тёнигес. Причина для негодования у него была, в сущности, точно такая же, как у всех остальных катерников, но сказывался, видимо, темперамент.

Понять любого из командиров, да и моряков из экипажей шнельботов, и самого корветтен-капитана Кристиансена было нетрудно. Всё ведь совпало. И лучший из черноморских противников, новёхонький, перед самой войной построенный советский крейсер, который по всем статьям превосходил свой прототип, «итальянца» [20], оказался и в непосредственной близости, в доступности, в считаных милях от базы катеров. И произошло это лунной ночью, при минимальном волнении, когда ничто не препятствовало торпедным атакам и преследованию. И три, а потом четыре катера участвовали в атаках, что давало возможность ударов изо всех секторов одновременно, чтобы сократить до минимума возможность «Молотова» уклоняться от торпед. Восемь «угрей», коротко сверкнув гладкими боками в лунном свете, врезались в солёную воду и мчались наперерез и вдогон двухтрубному красавцу, озарённому вспышками выстрелов его двадцати четырех орудий и четырёх крупнокалиберных пулемётов. И всё напрасно.

И ладно бы на том закончился б бой, что «Молотов» со своим напарником, лёгким крейсером «Харьков», умчался бы на всех тридцати шести узлах в Новороссийск или в Туапсе. Так нет же, во второй атаке самолётов-торпедоносцев (надо признать, атаке грамотной, с окружением противника и выходом на кинжальную дистанцию и сбросом торпед с бреющего полета) удачливый «хейнкель» влепил G7а рядышком с пером руля. «Молотов» потерял двадцать метров кормы и две трети своего замечательного хода…

Одно утешало в сиём очередном успехе люфтваффе: они крейсера-подранка так и не добили, хотя гнались за русским соединением почти до Новороссийска, до встречи с полудюжиной кораблей, высланных навстречу «Молотову» и «Харькову», и с неожиданно мощным истребительным противодействием. Ну и то ещё, разве, что бравые итальянцы на своих MAS, первыми обнаружив и атаковав «Молотова», истратили все четыре хвалёные свои торпеды типа «W», — и ничего, кроме дюжины осколочных пробоин и трёх раненых матросов в экипажах катеров, не приобрели.

Но нервничать, злиться и донимать попеременно свой экипаж и сослуживцев в офицерской столовой Тёнигесу пришлось целую неделю: авиационная и агентурная разведка, данные радиолокации и радиоперехватов свидетельствовали, что ЧФ не посылает ни одной своей посудины южнее широты Новороссийска.

Похоже, что нервничал и Георг Кристиансен — вступление в командование ведь желательно отмечать победами, а не бесплодными тщаниями с перерасходом дорогущих торпед, снарядов и моторесурса. Кстати, большой расход снарядов всеми катерами в прошедшем ночном бою и его, и снабженцев особо удручал — ну какая была необходимость палить из малокалиберных пушек осколочными по закованному в сплошную броню гиганту? Разве что краску оцарапать.

И вот, наконец, созрело решение организовать ночной поиск прямо в логове врага. «S-102» капитан-лейтенанта Тёнигеса, «S-28» капитан-лейтенанта Кюнцеля и старшего по званию, командира соединения и шнельбота «S-27», корветтен-капитана Германа Бюхтинга с наступлением сумерек 9 августа вышли на охоту. Сначала они забрали почти на десять миль мористее, чтобы наверняка остаться незамеченными возможными наблюдателями, а потом курсом на ост-зюйд-ост вышли на траверз Туапсе. И ещё до полуночи обнаружили цель. Транспорт, примерно 2 тысячи тонн водоизмещением, безо всякого эскорта направлялся куда-то на юг, в Батуми или в Поти, наверное.

Атаковать всем и на боевом ходу не имело смысла. «S-102» на крейсерской скорости, практически незаметный в южную полночь на слегка вспененном море, подошёл на дистанцию восемь кабельтовых и выпустил двух «угрей», и тут же заложил поворот вправо. Через две минуты и пару секунд грохнул первый взрыв, ещё через секунду — второй [21].

«Доброй охоты!» — прокричал по рации Кюнцель.

«Хорошая работа», — констатировал Бюхтинг.

Катера легли на обратный курс…

Следующий выход шнельботов в логово противника состоялся только 31 августа, — раньше не позволяла погода и необходимость профилактики матчасти. Несколько раз поиск откладывался из-за внезапно всплывших неполадок. Ещё пять дней отняло сопровождение транспортов и барж до Керчи и в Азовское море.

Вышли в поиск только два шнельбота — «S-28» капитан-лейтенанта Кюнцеля и «S-102» Тёнигеса. Вышли так же, вечером, и ближе к полуночи обнаружили и потопили близ Новороссийска транспорт «Ян Томп» (1988 брт).