Торпеда для фюрера

Краткий курс театроведения

Керчь. Лето 1943 г. 1‑я Митридатская ул.

— Кажется, я теперь понимаю, почему вы настаивали, чтобы именно агент «Еретик» перехватила шифровку с дезинформацией в штаб русского флота, — укоризненно пробормотал капитан-лейтенант Нойман, обращаясь почему-то к самому рейхсфюреру, то есть к его парадному фотопортрету в никудышном «походном» багете министерства пропаганды. — Но как? Почему? Почему вы предполагали, что «Еретик» провален?

— Ну… — протянул гауптштурмфюрер Бреннер, ревниво осматривая маникюр на уцелевшей руке (после утраты кисти другой, — тем более ревниво). — Конечно, было бы куда романтичней сослаться на интуицию. Но нет, — спрятал он руку в тонкой нитяной перчатке. — Анализ радиопочерка.

Мартин Нойман, отвернувшись от портрета в коричневатой, — и впрямь, походной, дымке виража, — посмотрел на него с раздражением. Дескать, сами не по плакатам гитлерюгенда читать учились.

— Есть, знаете ли, у всякой дезинформации… неважно чьей, — небрежно махнул Карл-Йозеф Бреннер другой перчаткой, — …одна, я бы сказал, театральная особенность. Страх актёра, что ему не поверят, когда нечто многозначительное в его монологе проскальзывает как малозначимое.

— Я, знаете ли, как-то больше по солдатским казино да офицерским варьете, — с наиграным уничижением развёл руками капитан-лейтенант. — Так что мне это ваше театроведение или высоколобая критика даётся с трудом.

— Да и нет никакой критики, герр капитан, — с не менее наиграным прямодушием отмахнулся гауптштурмфюрер. — Просто стоит паяц при свете рампы и мается: то ли ему значительно подмигивать в зал и воздевать палец, когда он говорит, что у соседки Августы кошка сдохла… — Лицо Карла-Йозефа приняло выражение крайней, почти потусторонней загадочности. — То ли сказать об этом, как о действительно совершеннейшем пустяке, так, между прочим?

Лицо гауптштурмфюрера при этом и впрямь исказила гримаса вполне дурацкая.

— Ну и кто, между прочим, сдох? — понемногу теряя терпение от всей этой идиотской пантомимы, с грохотом угнездился на простом стуле Нойман.

— Боюсь, что наша «Еретичка», — иронически отреагировал на эту его репризу Карл-Йозеф. — Когда она передавала нам шифровку от вашего штабного резидента о возможном скором восстановлении подбитого «Молотова», в ней чувствовалось спокойствие сродни безразличию.

— А ей, и впрямь, особенно радеть за нашу победу как-то… — начал было Мартин, но коллега из «сухопутного абвера» его бесцеремонно перебил:

— А вот когда речь зашла «о моём дорогом кузене» Пауле, — поджал сухие губы Карл-Йозеф, — мне уже стала заметна некоторая нервозность. Будто сообщение это диктовалось ей через плечо, и во многом успех мероприятия определял и её судьбу.

— Мистика какая-то, — буркнул Нойман. — Что там можно почувствовать в столбцах цифр?

— Не скажите, герр капитан-лейтенант, не скажите…

Хроники «осиного гнезда»

В мае удалось договориться с итальянцами о дополнительной помощи. Отзывать свою флотилию катеров, действовавших на Чёрном море с 42 года, а теперь воюющую на Азове, итальянцы не стали — там тоже нагрузка была весьма велика. Вместо этого итальянские союзники по Оси перебросили из Средиземного на Чёрное море и передали под германское командование дополнительно семь своих торпедных катеров типа MAS. На их базе была развернута 11‑я флотилия торпедных катеров под командованием капитан-лейтенанта Хуго Мейера, опытного катерника, переведённого с Балтики.

Итальянцев, для принятого в кригсмарине единообразия, переименовали, присвоили катерам номера с «S-501» по «S-507», хотя рядом с «настоящими» немецкими ТКА они выглядели малютками: всего-то двадцать тонн водоизмещения. Правда, скорость они развивали приличную — до 47 узлов, но это только по спокойной воде. С мореходностью у них, само собой, дело обстояло не очень. Отвага и умение итальянских катерников, конечно, компенсировали некоторые технические издержки, но слишком многого ожидать не приходилось. В прямую противоположность известной реплике о том, что итальянцы гораздо лучше строят свои корабли, чем воюют на них.

Немалую проблему представляли и взаимоотношения между итальянскими катерниками, германским командованием и обслуживающим персоналом базы «Иван-Баба», где кроме немцев были и румыны. Любить немцев отважных «синьоров», понятно, никто и не собирался заставлять, но слышать, как они между собой употребляют не только «звево», но и «джермашки», было не слишком приятно. Румын же, справедливо считая их потомками ссыльных, варваров и изгоев из Римской империи, «синьоры» презирали просто откровенно. Все попытки «романов» обращаться к союзникам на языке, который, в общем-то, и впрямь восходит к латыни, вызывали у «синьоров» смех и издёвки. Несколько разными, наверное, оказались пути формирования современного итальянского и румынского.

…Но всё же семь катеров — это достаточно солидно. Флотилия, усиленная сторожевиками, осуществляла охранение конвоев между портами Крыма и Анапой.

Не слишком долгий путь, но почти ни одна проводка не обходилась без противодействия ЧФ и авиации. В ходе постоянных боевых столкновений один катер («S-505») вскоре был потерян, а три («S-501», «S-506» и «S-507») получили настолько тяжёлые повреждения, что были исключены из состава флота. В октябре 11‑ю флотилию расформировали, итальянские экипажи вернулись домой, отведя три оставшихся катера, тоже повреждённых и с почти полностью выработанным моторесурсом, в Румынию. Перевозить их прежним порядком, по суше, сочли невыгодным.

Румыны же их так и не отремонтировали и, в конце концов, сняли вооружение и всё, что представляло для них ценность, и оставили катера на дальней стоянке в Констанце.