Торпеда для фюрера

Перемена ролей

Оккупированный Крым. Район Феодосии

На случай, если доведется садиться, куда пошлёт непредсказуемая и переменчивая фронтовая судьба, на штанге между крыльями биплана умельцы-механики приспособили обычную автомобильную фару. Её тусклый, мутноватый свет, направленный полого вниз, наконец-то пробежал по чёрной ряби запущенной пашни, вызолотил стерню, обозначив довольно обширное пространство для посадки.

Но помогло это не особенно. Если в небе подбитый «У-2» ещё так-сяк, но чувствовал себя в родной стихии, то, потеряв и ту неверную опору под дырявыми крыльями, совсем отбился от рук пилота. Тася едва успела заглушить двигатель, воткнув рукоять акселератора до упора в панель. Самолет взорвал тупым рылом чёрную землю, метнул веер комьев из-под пропеллера, тотчас разлетевшегося лопастями.

Тася едва не вылетела через прозрачный щиток обтекателя, но Войткевич, также невольно подскочивший на сиденье, навалился на неё сзади.

— Тпр-у! — фыркнул он от неожиданности. И ещё секунду спустя уже выволакивал девушку из пилотского гнезда в фюзеляже.

Слава богу, но, выбросив из выхлопных щелей рваные лоскутья огня, промасленный мотор «У-2» не вспыхнул сразу, а дал ещё малую отсрочку, пока не вспыхнула проклеенная фанера обшивки. За эти несколько секунд, инстинктивно пригибаясь, диверсант и лётчица успели отскочить в сторону и ничком повалиться в колючую стерню заброшенного колхозного поля.

Громыхнуло. Последний язык керосинового пламени лизнул на прощание чёрное небо; и с равнодушием погребального костра огонь принялся обгладывать остов ночного бомбардировщика, хрустя его тщедушными костями, оставляя после своей неуёмной тризны лишь обугленный скелет. При этом поминальном освещении Яков, в силу посыла: «Страшно, но хорошо бы знать — почему?», приподнял голову.

Хотел было осмотреться, но сия ночь не переставала оправдывать мистические надежды. Через него, точно через никчемную колоду, с чертыханиями перескочила подлинная фурия в чёрном комбинезоне, подогнанном под девичью фигуру; на узких плечах сверкнули позолотой и взвихрились распущенные волосы.

«Я помню чудное мгновенье», — садясь, покачал головой Войткевич.

Лейтенант Т. Засохина, а это была она, — если только не валькирия, «отлучившаяся» из одноименной оперы Р. Вагнера, — упав на колени, скинула с поясницы… или около того… Таси ладонь, забытую Войткевичем после пробежки от самолёта.

— Жива?!

Тася, то ли не отдышавшись ещё, то ли не успев прийти в себя, кивнула.

— А мавр, значит, сделал свое дело, — проворчал Яков. — Мавр может уходить. — И продолжил без всякого выражения, настороженно оглядываясь по сторонам, вполголоса: — На задание в лютую ночь, один, несчастный и всеми забытый. Кому он нужен? Хоть подохни, будто пес безродный.

— Да уж скорее кобель, — огрызнулась девушка, но беззлобно, с искоркой в глазах, то ли от недалекого пламени, то ли от радостного облегчения, что обошлось, жива подруга, жива. — Подыхать он собрался, а лапы распускать не забыл.

— Так я ж на прощанье, — как-то не очень оправдываясь, возразил Яков. — Лебединая… Ну, если хотите, кобелиная песня.

Девушка фыркнула.

— Что это у вас тут за веселье? — рядом вдруг оказался Новик, припав на одно колено.

— Так, нервное, — отмахнулся Войткевич, напряжённо всматриваясь во мглу, резко очерченную отсветом пламени. — Чтобы не сказать — чумное.

— Ближе к истине, — сбросил Саша ремень «шмайссера» с плеча. — Сейчас тут фрицев будет как крыс в зернохранилище. Что-то мы не того рванули походя. Лишний шум получился.

— Ни хрена не лишний, — возразил Яков, кивнув в сторону зарева, бодро разгоравшегося на невидимом горизонте. — Может, как раз таки, хранилище какое-нибудь сурьёзное и рванули. Пусть думают, что за тем и прилетали.

В 30 км восточнее…

— Вот уж не думаю, — покачал головой Карл-Йозеф Бреннер. — Более чем уверен, что это составляющая той же операции русских.

Он отбросил карандаш, которым выискивал на тактической карте района место, где не далее как полчаса назад был сбит один самолет русских и приземлился другой.

«Приземлился в порядке фронтовой взаимовыручки? Или в этом и заключалось задание?..» — вот вопрос, обостривший на желчном лице Бреннера морщины тяжёлого раздумья, тем более тяжёлого, что: «Если в том, чтобы проникнуть в данный квадрат и заключалось задание в целом, то в чем оно состояло в частности? Oder zu sein zu sein, in als die Frage, вот в чем вопрос? [53] Разгромить резервный склад топлива, специально отнесённый от базы шнельботов, чтобы никакая, самая массированная, бомбардировка бухты не обездвижила катера, от которых зависит, учитывать ли Черноморский флот как оперативную единицу или иметь в виду только как стратегический ресурс. Или же достаточно хорошо замаскированный склад был вторичной, а то и случайной целью, возникшей в ходе операции по заброске диверсионной группы?»

— Но, — не дождавшись вполне ожидаемого возражения майора Гутта, подал наконец голос возражения группенфюрер полевой жандармерии Шварценбек. — Зачем русским такие сложности? Весь этот переполох вокруг склада, когда проникновение русских разведчиков в колону военнопленных удалось? По крайней мере, они так должны полагать.

— Кому это они тут задолжали, группенфюрер? — проворчал Карл-Йозеф. — Мне? Вам? Или всё-таки камраду Сталину?

— С учетом расстояния от места происшествия, склада «57С», и до места нахождения колонны, — продолжал настаивать Шварценбек с настырной педантичностью лютеранского проповедника, — это никак не напоминает согласованные действия.

«На первый взгляд — нет…» — внутренне должен был согласиться Карл-Йозеф, хоть внешне и одарил группенфюрера скептической гримасой.

Тем не менее события, последовавшие сразу после приземления-падения этих чёртовых «ночных ведьм», — не поймешь, что тут в первую очередь, — вполне вписывались в логику не совсем удачной заброски диверсантов.

Достаточно вспомнить, что как только команда штурмбанфюрера Габе, по удачной случайности только что прибывшая в качестве усиленного конвоя и оказавшаяся под рукой, прибыла в район склада «57С»…

В 30 км западнее. Район склада «57С»

Меньше всего подобной встречи ожидали «шутце» штурмбаннфюрера.

По логике вещей предполагалось, что они подойдут к сожженному остову большевистской «фанеры», попавшей в историю современных войн исключительно благодаря русской сообразительности. И, убедившись, что самоубийственное средство передвижения достигло своего закономерного конца, постреляют по предрассветной темени от живота и для острастки. В худшем случае, найдут расползающихся во мраке лётчиков, и если не прикончат, так подберут для допроса. А тут… Ещё не успели они ссыпаться с бортов полугусеничного «Schwerer» и рассыпаться в цепь, как над их касками, грозя настучать по стальным макушкам растопыренными шасси, с рёвом пронесся второй самолёт («Was ist?..») — и безо всяких посадочных костров, ориентируясь только на полыхающий остов товарища, сбитого над стратегическим складом, приземлился с лихостью осаженного коня.

Поначалу это даже придало энтузиазма. Без всяких понуканий Дитриха, соскочившие было с седел мотоциклов «шутце» принялись вскакивать обратно, выкручивая рогатины рулей, погоняя в сторону севшей «фанеры». Надсадно зарокотал крупповский двигатель под носатым капотом бронетранспортёра. Безусловно, следовало поторопиться, чтобы не потерять в потёмках русских пилотов, наказать чёртовых «ночных ведьм», не дать им уйти.

«Но какого чёрта?!» — запнулся штурмбаннфюрер и растянулся на чёрной земле под белым веером трассеров.

Первыми навстречу его бойцам ударили автоматные очереди как раз таки с той стороны, куда так резво устремились подчиненные Габе. И более того, русские быстро приближались.

«Как-то нелогично…» — подняв голову, утёрся тыльной стороной ладони штурмбаннфюрер.

Один из самых прытких «BMW» впереди запрокинулся на бок, прежде чем пулемётчик в коляске сообразил, куда, в какую сторону, в конце концов, ткнуть дулом «MG».

«Нелогично как-то…»

Контратака при таком раскладе сил никак не вписывалась в боевой опыт штурмбаннфюрера Габе. Ладно, если не бежать, очертя голову и куда глаза глядят, а застрелиться ввиду безысходности положения, это святое. Это, как говорится, «сам фюрер велел». Но переть в контратаку против моторизованной команды «Feldpolizei», в лучшем случае, двумя экипажами, и то, если уцелел первый? Это нелогично даже для молодых незамужних «фрау», которые только, если верить фронтовым легендам, и летали на этих фанерных гробах. Даже с учётом того, что эти русские «фрау», как, впрочем, и «фройлян», уже прославились своим совершенно неевропейским пониманием чувства гражданского долга.

«Психоз какой-то… — затолкал Дитрих в голенище сапога 9‑мм “люгер”, одновременно подтягивая более уместный “шмайссер”. — Если только русских лётчиц не ждало тут подкрепление, или где-то поодаль случайно не прогуливался партизанский отряд, завернувший на поле посмотреть, что происходит».

Впрочем, эта логическая каверза разрешилась уже через пару секунд. Круглое рыло русского самолёта вдруг вынырнуло из тьмы, клубившейся на краю пространства, озарённого пламенем его горевшего товарища и, роя тьму пьяным зигзагом, накатило на «шутце» Габе. Точно как апокалипсическая колесница. С рёвом и рыком, слепя фарой и сыпля с крыльев самолета пулями, что не было бы странно, будь перед ними что-то более затейливое в техническом отношении, чем прямой потомок «ньюпора» времен начала войны, времен 14‑го года [54]. Если «фанера» и брала разгон для взлёта, то как-то странно. В любом случае, паническое бегство это напоминало мало.

«Das unanständige Wort!» — готов был поклясться Дитрих-Диц: русские не убегали, они гнались за его бойцами…

— Хорош! — прокричал лейтенант Новик на ухо Татьяне, цепляясь локтем за борт её пилотского «гнезда». — Взлетаем!

И впрямь, у психической атаки есть только одно, но, к сожалению, быстро проходящее преимущество, — её ненормальность. Замешательство, вызванное ненормальным бесстрашием или упорством врага, проходит, когда выясняется, что бесстрашие отнюдь не гарантирует бессмертия. Тот, кто во весь рост идёт на пули, падает от них точно так же, как и тот, кто под ними пригибается. Немцы, разбежавшиеся во все стороны, очухались довольно быстро. Треснула первая автоматная очередь, заскрежетала опрокинутая коляска, вставая на колесо, а значит, сейчас с неё взвизгнет и «пила Гитлера»…

Татьяна сжала губы, вытягивая на себя штурвал. Самолет тяжело, натужно взревев мотором, так, что казалось, вот-вот отлетит жестяной кожух, оторвался от земли, но всего на пару вершков.

— Не вытяну!.. — снова засомневалась старший лейтенант Засохина.

Хоть прибавка в виде двух разведчиков и не тянула на триста кило обычной бомбовой нагрузки, но в виде несбалансированных довесков на крыльях…

— Метров сто хотя бы!.. — обернулся Новик, проведя длинной очередью метнувшуюся из-под крыла серую живую тень. — Только не поднимай!

Тень огрызнулась огненной вспышкой, и первое многоточие прочертило поверхность крыла у его колена. Похожие рваные дыры увидел и Войткевич у своих ног на другом крыле, с другой стороны. Обернулся.

— Ой, я не хотела, — сконфуженно пробормотала лейтенант Колодяжная.

Неслышно, но это легко читалось в шевелении губ и удивленно, совсем по-детски, распахнутых глазах. Она спрятала «ТТ» куда-то под себя, как улику нечаянной вины.

— Пусть там и будет, — одобрил Войткевич. — На лучше вот это. — И протянул девушке лимонку «Ф-5».

Несколько секунд глядя на него бездной карих глаз, теперь не просто расширенных, а безмерных, Тася, с тем же выражением застывшего ужаса, но чётко и спокойно, как на занятиях в «Осоавиахиме», выпрямила усики чеки. Затем вырвала её и, не глядя, выбросила чеку за борт самолёта; ещё секунду спустя туда же выкинула и гранату. Поежилась: «Фу, какая гадость».

Где-то за хвостовым оперением «У-2» подскочил ватный клубок дыма. Он и отметил границу нерешительного света и решительной тени, в которую наконец скрылся ночной бомбардировщик Засохиной. Как им, ночным, и полагается.

— Пора!

— Пошли!

— А десерт?

— Осторожней там, — последней в скомканной перекличке отозвалась Тася, то ли стирая с губ, то ли напротив, запечатав ладошкой мимолётный вкус мужского дыхания. — Товарищ лейтенант…

Раскачивая крыльями как коромыслом и дразня пузатыми красными звездами, «У-2» неуклюже перевалил за голову штурмбаннфюрера и исчез как фантом. Вернее, фантомная боль предстоящей головной боли.

«В которую непременно обернётся сегодняшняя промашка…» — скрипнул зубами Дитрих и, вскочив во весь рост, отчаянным жестом послал своих «шутце»…

Собственно говоря, уже было всё равно, куда посылать. В том, что пленных не будет, сомневаться не приходилось. Запоздалая очередь «MG» с борта бронетранспортёра была пустой тратой боеприпасов. Русские успешно подобрали своих — и они теперь чёрт знает где в этой угольной ночи, хоть и раскрошенной отчасти пожарами, но всё равно кромешной.

Что было не совсем так. Не дожидаясь, когда опустятся элероны и «У-2», стелющийся над землёй, пойдёт в гору, Войткевич и Новик освободили его фанерные крылья. Поэтому бедняга Габе ещё не знал, что с этого момента его неприятности только начинаются.