Троянская лошадка

Глава 29 Глубокий старик

– Вы что, с ума сошли?! – донесся до меня приглушенный голос Ирэн. Я сначала подумал, что она находится за дверью, где меня били. – Вы что себе позволяете, идиоты?!

Почему они идиоты, подумал я. Могли и убить. А всего-то минут пять меня месили… А вот и она, голубушка. Вот ее лицо! Так близко, что даже не верится! Такое родное, такое знакомое! Только губы немного бледны и глаза такие, словно много плакала и мало спала. Ее пальцы на моем лице. Осторожно повернула голову. Да что ж ты так стараешься, даже дышать боишься! Моя голова – это не бомба, снятая с предохранителя. С ней можно обращаться попроще. Можно даже за уши схватить, они все равно, что ручки у кастрюли.

Ирэн рассмотрела мое лицо и ахнула. Вскочила, кинулась на дверь с кулаками.

– Вы что с ним сделали, подонки?! – И пяткой в дверь: бум! бум! бум!

Скрипнув, открылся «глазок». Я увидел черный глаз, похожий на навозного жука, и мохнатую, как гусеница, бровь. Потом декорация сменилась, и из отверстия высунулись сизые, почти фиолетовые губы. На скверном английском, смеясь и аппетитно причмокивая, они произнесли:

– In the morning to you will cut off heads![1]

Губы исчезли. «Глазок» закрылся. Ирэн еще раз ударила ногой по двери. Мне было хорошо. Я бы сказал, что испытывал настоящее блаженство, если сравнивать с побоями. Я лежал, смотрел на Ирэн и удивлялся. Неужели это она? Моя сотрудница, моя мучительница, моя загадка? Как странно мы расстались, и еще более странно встретились. Но что она сделала с горнолыжным костюмом, в котором была со мной на Эльбрусе? Разве так можно обращаться с хорошими вещами! «Молния» разошлась. Рукав изодран так, будто на нем тренировались бойцовские собаки. А что с его цветом? Где волнующий лунный блеск? Почему теперь костюм напоминает робу шахтеров?

– Отсюда можно убежать, Ирэн?

Она не ответила. Присела рядом, схватила меня за плечи и попыталась поднять. Как это трогательно! Она пыталась поднять девяносто килограммов! Я встал. Руки и ноги слушаются, вот только голова гудит, и боль в ней пульсирует, словно в черепе извергается маленький вулканчик, и выплескивает раскаленную лаву, и она постепенно заполняет все, и скоро вот-вот начнет вытекать из ушей и ноздрей… Мы сели на скамейку у стены. Ирэн разглядывала меня так, как глубоко верующая женщина смотрит на скульптуру распятия. Красота Ирэн, безусловно, богаче красоты Марго. Марго проще, в ней меньше загадки, меньше работы для души. Марго, в отличие от Ирэн, кажется доступной и уютной, как домашний зверек, хорошо прикормленный и ухоженный, но в этом есть свой плюс… Да что это я вдруг сравнивать начал? Тупая мужицкая природа: когда плохо и некуда торопиться – все мысли о бабах… Непостижима глубина ее глаз! Сколько там всего: и сострадание, и любовь, и лукавство, и чисто женский прагматизм. И все меняется каждое мгновение, как река, как волнующееся море, ни за что не угонишься, разгадывая ее мысли.

– Сними куртку!

– Зачем?

– У тебя кровь на тельняшке.

– Это не моя, а этой… ну, в общем… Слушай, а откуда у тебя телефон Марго?

– У меня есть телефоны всех игроков.

– А как ты узнала, что я нахожусь именно с ней рядом?

– Я не знала… Я искала тебя, обзванивала всех подряд, но только Рита ответила.

Как она напряжена! Спинка ровная, руки лежат на коленях, подбородок поднят, и речь – отрывистая, приглушенная, как будто Ирэн сделала глубокий вдох, но не выдыхает, так и сидит. Может показаться, она чего-то ждет, какого-то важного события, как абитуриентка самого главного экзамена… А я, в отличие от нее, расслаблен. Боль отпускает, и это уже само по себе наслаждение. Хочется лечь, прикрыть глаза и смотреть на какую-нибудь красивую картину с натюрмортом… Ау, Кирилл, очнись! Какой натюрморт? Видать, охранники отбили мне мозги, и я перестал нормально соображать. Я не помог Ирэн, и мы с ней заперты в камере, и остались считаные часы до утра, когда нам должны отрезать головы!

Я вскочил на ноги и кинулся к маленькому зарешеченному окошку. Все ушибы и ссадины тотчас дали о себе знать. Я крякнул и схватился одной рукой за поясницу, другой за бедро.

– Акулов! – негромко позвал я, коснувшись лбом решетки. – Акулов, сукин сын! Ты где?

Там, на свободе, по-прежнему лил дождь, и я видел большую черную лужу, которая будто кипела. Неужели Акулов меня бросил? Слишком его поступок хрестоматийный, слишком его предательство явное. В голове не укладывается! Я не мог в это поверить. Может, он поступил мудро и вовремя дал деру, чтобы потом подтащить к этой решетке лебедку и вызволить нас с Ирэн так же, как я вызволил его?

– Кого ты зовешь? Акулова?

– Он обещал мне помочь.

– Кирилл! Оставь решетку. Подойди ко мне… Акулов не придет к тебе на помощь. Разве ты не видел, что это за человек? Он до сих пор уверен, что все это Игра. Он думает только о призовом фонде. Ты помнишь, что он говорил в самолете?

– То же, что и ты.

– У меня был приступ ревности, я говорила не то, что думала… Дай мне руку, не мечись! Отсюда невозможно выйти. Я изучила каждый сантиметр стен, потолка и пола. Бетонная коробка… Давай просто посидим и помолчим.

– Да не хочу я молчать! – крикнул я. Мой разум оживал. Я начинал осознавать весь ужас нашего положения. – Ирина, милая! Где мы? Кто эти люди?

– Не знаю. То ли банда, то ли повстанцы. Они не подчиняются никаким законам.

– А что говорил Морфичев по этому поводу?

– Он тоже так говорил.

Я метался по камере, держась за голову.

– Давно ты здесь?

– Мы попали к ним вчера после обеда… Кирилл, пожалуйста, успокойся! Я сначала тоже не могла найти себе места, кидалась на стены. Не трать зря силы…

– А на кой хрен мне их экономить?! – крикнул я. – Для чего мне их беречь?! – Я врезал ногой по двери. – Чтобы утром подохнуть полным сил и здоровья?.. Что ты на меня так испуганно смотришь, будто я богохульствую? У тебя есть надежда?

– Не знаю… Но, может быть… может быть, это все же розыгрыш? Жестокий, скверный, но розыгрыш? Акулов до сих пор верит, у него даже капельки сомнения не возникло. Вдруг он знает больше, чем мы, и потому так уверен…

– Розыгрыш? – Я кинулся к Ирэн и схватил ее за плечи. – Взорванный самолет – это розыгрыш? А трупы – это просто шутка? А стрельба боевыми патронами – безобидная страшилка, да? Здорово! Гениально! Игра закончилась после того, как упал самолет, а мы до сих пор лелеем надежду, верим, ждем, что рухнут стены темницы, оживут трупы, и толпа болельщиков встретит нас бурными аплодисментами. Мы сами себя обманываем, потому что не хотим признать страшную правду, мы даже готовы умереть с верой в то, что все это – шутка, понарошку, что мы обязательно воскреснем, и для нас наступит другая, счастливая и яркая жизнь… Ты хоть знаешь о том, что самолет разбился?

– Да. Акулов успел мне сказать.

– А он сказал тебе, что выжило только четверо? Всего четыре человечка, да и то трое из них уже на том свете! Сказал? Нет? Очень жаль, что вы с Морфичевым не видели обломков, тогда не посетили бы твою светлую головушку столь глупые мысли. Ах, какая хорошая Игра, правда? Какая захватывающая! Да как ты можешь думать о розыгрыше? Как ты вообще смеешь говорить об этом вслух? Это даже не надежда, не вера в чудо. Это чистейшей воды идиотизм, деградация мозга, неизлечимая тупость…

Она не выдержала и ударила меня по щеке. Звонко! Пустяки. Что такое женская пощечина в сравнении с ударом по лицу кованым сапогом? Нежнее бывает разве что прикосновение ладошки ребенка. Все познается в сравнении. И прав был Крот: Игра способна сделать нас немного счастливее. Я уже почти счастлив.

– Ты… ты… – пробормотала Ирэн и заплакала.

Тут я пришел в себя окончательно. Мозги просветлели. Пелена забвения спала. Я посмотрел по сторонам. Вскинул голову и взглянул наверх. Потом на решетку… Ничего нет. Только стены и несколько часов жизни. И Ирэн… Моя любимая, моя единственная Ирэн. Самое близкое, самое родное мне существо! Я крепко обнял ее и стал покрывать ее лицо поцелуями.

– Прости меня, пожалуйста, прости…

– И ты меня прости…

– Сколько непростительной глупости я совершил, Ирэн! Ты должна меня презирать.

– Нет, нет! За что мне тебя презирать? Ты самый близкий для меня человек! Ты самый лучший, самый смелый, самый сильный! Я счастлива уже от того, что могу видеть тебя, слушать твой голос, быть с тобой рядом. Я восторгаюсь тобой! Закрываю глаза и вижу твое лицо, каждую черточку, каждый изгиб…

– Ирэн, я не такой, каким ты себе представляешь меня. Все это маска, бравада. Я пустой человек! Я не достоин тебя! Я высокомерный и наглый тип, который ничего путного в жизни не добился. Что я создал? Кого сделал счастливым? Я все время думал только о себе. Я не чувствовал чужой боли и никогда не замечал, что делаю больно тебе. Главное, что мне было хорошо. И я, тупица, лишь теперь понял, что мне было хорошо только потому, что ты была рядом. Сколько потрачено впустую времени! Почему я не ценил каждое мгновение, когда мы были вместе?

– Кирилл, дорогой мой, зачем ты себя клеймишь?

– Молчи, Ира, молчи! Все намного страшнее, чем тебе кажется. Я испортил не только всю свою жизнь, но и твою тоже. Теперь, потерявши все, буду плакать. О, если бы я мог начать все заново! Если бы я знал, как быстро моя жизнь зайдет в тупик! Как обидно… Ты понимаешь, я чувствую, что вдруг стал глубоким стариком. Я постарел в одно мгновение! Но любой старик счастливее меня, потому что подходит к финишу медленно, постепенно; у него была возможность подготовиться, раздать долги, исправить ошибки, доделать то, что не сделано. А мне всегда казалось, что впереди еще море, океан жизни, целая вселенная! Я все откладывал на потом. Успею исправиться, успею помириться, успею полюбить… И вдруг – все! Конец! Утром меня не будет. Ты понимаешь, что самое страшное – не смерть. Страшно то, что позади, за плечами, в прожитой жизни ничего не осталось, пустота. Ни семьи, ни детей, ни дерева, ни дома. Одна суета, бессмысленные телодвижения… Не надо вытирать мне щеки, я не стыжусь слез… И все время думал: пора остановиться, оглянуться, одуматься; хватит бродить по свету, искать приключения на свою голову, сражаться с мельницами! Надо пожить не для тела, а для души… Знаешь, о чем я всю жизнь мечтал? Ты не поверишь. Я ведь по образованию педагог. Мне не челюсти ломать надо, а детей учить. И я представлял – в мельчайших деталях! – как захожу в класс, кладу на стол журнал, беру указку и поворачиваюсь к карте мира. И начинаю рассказывать о Земле. Я, по сути, буду рассказывать о своей жизни: как переходил сельву, штурмовал Гималаи, воевал в Афганистане, прыгал на Северный полюс, умирал в лодке посреди океана… Я бы рассказал им о природе как о сфере существования человеческих страстей, где переплетаются любовь и ненависть, верность и предательство, боль и наслаждение, страх и отвага, отчаяние и надежда… Как мне хочется рассказать обо всем этом пацанам и девчонкам, этой пестрой и непорочной ватаге с роликами, жвачками, плеерами, пивом, поцелуями, этим амбициозным максималистам, брюнетам и блондинам, лысым, длинноволосым, с африканскими косичками… Это ж сколько надо времени и терпения, чтобы заплести несколько десятков косичек?.. Я думал, что все это так близко, только руку протяни, и так реально… Не успел я остановиться, Ирина. А ведь жить хочется, любить хочется. Сердце разрывается…

Ирэн покрывала мое лицо поцелуями. Горячие слезы катились по ее щекам и обжигали меня.

– Я люблю тебя, Кирилл…

– И я люблю тебя, Ира… Я тебя всегда любил… Ах, как обидно, как больно! Почему мы не сказали этих слов друг другу раньше? Зачем мы мучили друг друга и тянули время?

…Не знаю, сколько прошло времени до рассвета. В эти часы я попытался вместить все то, что не успел пережить раньше. Мы объяснились с Ирэн, открыли друг другу простую истину и тем самым подвели итог нашей жизни. Ирэн задремала на лавке, согнув колени. Я накрыл ее своей курткой и принялся ходить по камере. Три шага в одну сторону, три шага в другую. Нелепо, чудовищно! Двадцать первый век, а нам собираются рубить головы. И никто не пытается остановить этот средневековый беспредел, никто не поднимает шум, не призывает на помощь цивилизованный мир. Мне известно только одно: мы нарушили какую-то границу и зашли туда, куда нельзя было заходить ни при каких обстоятельствах. Но о чем думали организаторы Игры? Кто подыскал территорию для Игры, кто разработал маршрут? Разве трудно было дотошно проверить все политические, религиозные и криминальные нюансы в районе проведения Игры? Продюсер негодяй. Он обрек два десятка человек на гибель и трусливо спрятался, когда узнал о крушении самолета. Никто о нас не позаботится. Наша великая страна, наверное, даже не знает, сколько человек уцелело и где, по каким джунглям они разбрелись. Игра переродилась в жестокую реальность, и выживание перестало быть условным. Надеяться осталось только на себя. Но что я могу сделать, запертый в клетке?

Я кинулся на решетку, схватился за нее и стал неистово дергать, пытаясь выломать. Акулов! Акулов, чтоб ты утонул в болоте! Чтоб тебя крокодилы сожрали, тигры расчленили, змеи отравили! Горькая истина: на земле выживает тот, кто не играет в выживание, а выживает на самом деле. Серьезный человек. Предупреждал ведь, что к победе пойдет по трупам. А я думал, что это всего лишь слова, рассчитанные на внешний эффект.

Сквозь тучи на землю проседал сырой тяжелый рассвет. Теперь я мог видеть то, что раньше скрывала от меня ночь. Край улочки с глубокой колеей от машин, серый бетонный забор с отпечатками досок опалубки, черные крыши, столбы электропередачи и вышки. Конечно, это пограничная застава. Какие здесь могут быть игры?

Я чуть отпрянул от окошка. На раскисшей площадке, как раз напротив меня, появился мужчина в плаще. Я хорошо рассмотрел его землистое лицо с глубоким старым шрамом на щеке. Мужчина принес два эмалированных таза с отколотыми краями и кинул их на землю. Выровнял их ногой, чтобы находились в шаге друг от друга. На одном из них я заметил кровавый след подтека… И тут мне стало дурно до тошноты. До меня дошло, что означают эти приготовления. Эти тазы – для наших с Ирэн голов, для нашей крови. В какой-то документальной хронике я видел, как азиаты казнили человека: связали ему сзади руки, поставили на колени перед тазом и одним ударом сабли снесли голову. Голова упала в таз, туда же полилась кровь. Палачи, как хозяева плахи, всегда думают о крови. В Древнем Риме арену амфитеатров засыпали опилками. Французская гильотина снабжена специальной душевой лейкой. А здесь, значит, подготовили тазы.

Именно это ужаснуло меня больше всего. Увидел бы я взвод солдат с автоматами или виселицу – не почувствовал бы столь мучительного, животного страха, как при виде обыкновенного таза. Мы что, бараны? Мы люди! Люди! И пока хоть искра сознания будет теплиться в моей голове, я буду сопротивляться, я не допущу этой омерзительной процедуры!

– Ирина! Проснись!

Я тормошил ее и несильно шлепал по щекам. Ирэн не без усилий открыла глаза и тотчас вскочила, стала поправлять волосы и озираться по сторонам.

– Что? Уже? Уже утро?

– Ирина! Надо попытаться что-нибудь сделать. Нам терять нечего. Уж лучше получить пулю в спину, чем быть баранами.

– Но я не знаю, что мы можем сделать!

– Дай телефон! Я позвоню Марго! Может, она что-нибудь сделает!

Ирэн протянула мне мобильник. Я долго слушал гудки. Ну же! Ну, ответь! Ответь!

Марго не ответила. Кому еще позвонить? У меня были десятки друзей во всех городах России, но никто из них не мог нам помочь.

– Значит, будем надеяться только на себя, – бормотал я. – Когда нас выведут… Нет, раньше! Сейчас! Немедленно! Я лягу на пол и притворюсь мертвым. А ты стучи в дверь и кричи. Главное, чтобы открыли дверь! Ты должна выбежать отсюда, понимаешь? Любой ценой! Любой, Ирэн!

– Они не поверят!

– Но у нас нет другого выхода! Ты должна выбежать отсюда! Должна! Должна!

Она не верила, что мы сможем что-либо изменить. И я не верил, но был готов противиться палачам, даже если это было бессмысленно.

– Ну что мне кричать?

– Что хочешь! По-русски, по-английски!

Настолько мучительно было ожидать медленного приближения казни, что я предпочел умереть здесь и сейчас. Я воспринял бы пулю как блаженство, как милость бога. Лег на пол, лицом вниз, правую ногу согнул в колене, правую руку положил под грудь.

– Это безумие, – бормотала Ирэн, приближаясь к двери, и добавила навзрыд: – Кирилл! Ну за что нам это все? За какие грехи?

– Ты знаешь, за какие. Стучи!

Она принялась бить ногой в дверь и кричать. Меня трясло, и я никак не мог унять дрожь. Пусть только приблизятся ко мне. Я стану рвать их зубами, я выдавлю им глаза, я буду душить их, лишь бы Ирэн успела выбежать. Лишь бы успела!.. Грохот стоял такой, что подо мной дрожала земля. У Ирэн сдавали нервы. Она кричала и плакала.

И вдруг лязгнул дверной засов… Господи, помоги! Помоги! Я почувствовал, как по моей голове прошелся сквознячок. Ирэн, икая от слез, сказала по-английски: «Он не встает». Я слышал, как шуршит плащ. Потом дыхание. Мне на ухо капала вода. Человек в плаще нависал надо мной. Пусть только прикоснется ко мне! Я вопьюсь ему в горло зубами… Удар ногой в живот. Так пинают дохлую собаку. Я сжал зубы и терпел… Пусть бьют. Я ничего не чувствую. Я мешок с соломой. Меня можно пинать до самого вечера, можно скинуть с самолета, закопать в землю – со мной ничего не случится, потому что я мешок с соломой… Сильная рука сдавила мне плечо, комкая тельняшку… Помоги, господи! Меня перевернули на бок…

Я выстрелил кулаком в лицо человека, склонившегося надо мной. Тотчас ударил ногой и вцепился обеими руками ему в горло. Сколько у меня сил! Я не человек, я зверь, я танк, я атомная бомба! Я оторвался от пола, ломая, сжимая, разрывая врага. Он повалился и закричал. Я безостановочно бил его по лицу. Удары были страшные, брызги крови летели во все стороны. Второй охранник прыгнул на меня, как на матрац, и накинул мне на шею ремень.

– Беги, Ирэн!! – хрипел я. – Беги!! Беги!!

Меня душили. Кровавые круги плыли у меня перед глазами, но я продолжал рассыпать во все стороны удары руками и ногами. Мои враги рычали. Я тоже рычал. Мы превратились в клубок, в сгусток обезумевших убийц. Я слабел. Мне заломили руки и связали за спиной ремнем. Все-таки быть мне бараном, стоящим на коленях перед тазом?.. Меня оставили лежать на полу. Хлопнула дверь, лязгнул засов… Я боялся повернуть голову и увидеть Ирэн. Я лежал неподвижно, чувствуя, как кровоточит рот и липкая струйка сползает по щеке. Как тихо! Только частые удары моего сердца да тихий шелест дождя за решеткой… Ирэн не подходит. Она обязательно опустилась бы передо мной на колени. Неужели бог услышал меня?

Я медленно, с опаской повернул голову. Дверь закрыта, рядом с ней Ирэн нет. Я поднялся на ноги – для этого мне сначала пришлось встать на колени. Ирэн в камере нет! Ее нет! Нет! Она убежала!

Я закричал от сумасшедшей радости! Эти два идиота, занявшись мной, забыли про Ирэн! Кинулся к решетке, уперся в нее лбом. Неужели это свершилось? Моя девочка, моя ласточка, моя птичка упорхнула из мрачной клетки! Господи, спаси и сохрани ее! Дай хитрости, осторожности, воли и бесстрашия добраться до леса живой и невредимой. А там, быть может, встретит Марго. А вдвоем они обязательно выживут. Красивые, милые, добрые девчонки должны выжить!

Я что-то пел себе под нос и ходил из угла в угол. Связанные за спиной руки онемели. Я сплюнул кровавой слюной. Интересно, на моей роже осталось уцелевшее место? Жаль, драка так быстро закончилась. Руки связаны, но у меня еще есть ноги, еще есть голова. И пока она на плечах, я буду драться!

За дверью шаги, голоса. Что? Уже идут за мной? Выведут во двор и поставят на колени перед тазом? Уже? Так быстро?.. Пустота в животе. Невольно приходят мысли о туалете. Отвратительное чувство страха! Постыдное чувство! Как же унять дрожь? Я опустился на колени, пригнул к ним голову и вытер разбитые губы о штанину. Перед казнью надо выглядеть достойно, без кровавых соплей… А что это валяется на земле? Гвоздь! Обыкновенный ржавый гвоздь! Я потянулся к нему губами. Прежде чем удалось схватить его зубами, наелся земли. Вскочил на ноги. Гвоздь в зубах – это уже оружие. Подошел к двери, близко-близко, и прицелился в «глазок», закрытый металлической задвижкой. Голоса приближались. Мне трудно было дышать носом. Наверное, разбили переносицу, и там клокотала кровь… Я напряг шею. Задвижка ушла в сторону, и в кружочке показался глаз. Я подал голову вперед, будто собирался клюнуть. Гвоздь нырнул в кружочек, как швейная игла. Наверное, я достал цель, потому что за дверью тотчас раздался вопль. Выплюнул гвоздь и отошел на шаг… Драться хочу, драться! У меня еще полно крови, на моем теле еще много неотбитых мест! Дверь распахнулась. Я прыгнул к потолку, и хлестко ударил ногой по лицу охранника. Его отбросило к косяку. Я согнулся и протаранил его живот головой. Бить, бить, бить! Встречный удар пришелся мне в лицо. Закрыться нечем, руки связаны. Кажется, хрустнул нос. Да черт с ним, с носом! На что мне этот нос, коль голову будут рубить? Охранник толкнул меня к стене, схватил одной рукой за горло, а другой стал наотмашь бить. Какое у него свирепое лицо! А глаз все-таки цел. Я лишь проткнул ему кожу на скуле… Я ударил его коленом. Охранник взвыл. Я добавил ногой, толкнул плечом, а затем врезался своим лбом ему в нос. Кровь во все стороны! Фонтаны крови! Царство крови! Мочи! Лупи! Бей! Снова коленом, снова головой! Охранник упал. Я прыгнул ему на грудь, наступил ногой на горло…

Но достаточно. Это предел. Я озверел, но я все-таки не зверь. Я не зверь. Да и звери не всегда убивают. Тигрица повернулась и, помахивая полосатым хвостом, ушла. Подарила нам с Марго жизнь и ничего не попросила взамен. Благородство силы… Я отошел от распростертого на земле человека и, широко расставив ноги, чтобы не упасть, дышал, дышал, дышал. С моего лица на тельняшку ниспадал Ниагарский водопад. Потоки крови, реки крови! Тельняшка стала красной, как турецкий флаг. Охранник, хрипя, отполз к стене. Прижался к ней, поднял лицо.

– Браво! – услышал я за своей спиной.

Я обернулся. В дверях стоял Крот и аплодировал мне.