Троянская лошадка

Глава 6 Доигрался!

Утро – это модель предстоящего дня. Я давно заметил: какой ритм жизни задашь с утра, так весь день и проживешь. Не позволяя себе погрузиться в разные унылые размышления, я с прыткостью молодого солдата вскочил с кровати, надел спортивную форму и в течение часа наматывал километры по сырым аллеям лесопарка. Вернувшись домой, принял холодный душ, с особой тщательностью побрился, уложил феном волосы, затем умял горячий бутерброд с чашечкой кофе, надел свежую рубашку, голубой джемпер и, чувствуя переливающуюся через край энергию, поехал в агентство.

По пути я думал о том, как объясню Стасу Морфичеву свой отказ участвовать в игре. Мне предстоял не самый приятный разговор с человеком, который возлагал на меня большие надежды, и приближение того момента, когда я должен буду набрать его номер, несколько портило мне настроение. Я очень огорчу человека, это бесспорно. Но у меня сложились форсмажорные обстоятельства! Откуда я мог знать, что моя единственная сотрудница проявит гонор и тоже ввяжется в Игру? Я убеждал себя в том, что именно Ирэн вынудила меня отказаться от участия в Игре. В конце концов, мне это удалось. На душе сразу стало легче, и слова, которые я собирался сказать Морфичеву, складывались в моем сознании легко и быстро.

Подъехав к агентству, я увидел, что у входа в подвал царит какое-то оживление. Несколько мужчин в широких синих штанах на помочах неторопливо и методично выносили и ставили на мокрый асфальт столы, стулья, стянутые липкой лентой стопки бумаг и скоросшивателей. Дурное предчувствие закралось мне в душу, когда двое рослых парней, кантуя, выволокли из подвала мой сейф.

Я выскочил из машины.

– Эй, кто здесь старший? – спросил я у первого попавшегося грузчика, который нес две тяжелые пачки со старыми договорами.

Грузчик кинул свою ношу мне под ноги, отряхнул пыльные руки и громко чихнул. Я побежал по ступеням вниз. Входная дверь была распахнута настежь. Ее подпирало мое кожаное кресло. Рыжеволосый юноша, вооружившись отверткой, бесцеремонно свинчивал табличку «Детективное агентство». Наверное, шлицы на шурупах срезались, и рыжий, сунув отвертку в карман, ухватился за край таблички руками. Поднатужившись, он оторвал ее вместе с кусками цемента. Стекло на табличке лопнуло. Чертыхнувшись, рыжий кинул символ и флаг моего детища себе под ноги.

– Кто разрешил? – крикнул я, врываясь внутрь и едва не сбивая с ног грузчика с вешалкой на плече. – Остановитесь! Я директор агентства! Кто дал вам право выносить вещи?

Внутри царил полный разгром. В клубах известковой пыли замерли силуэты грузчиков.

– Мы выполняем распоряжение, – отозвался кто-то из моего кабинета, который теперь напоминал место диверсионного акта.

– Чье распоряжение?

– Хозяина этого подвала…

Ничего не понимаю! Ирэн говорила, что он дал нам на размышление две недели. Прошел только один день!

– Но я имею право… – с недоумением произнес я.

– Ничего не знаем, командир… Нам приказали…

– Дайте телефон хозяина!

Мне продиктовали номер. Я набрал его на мобильнике (телефонные аппараты из кабинетов уже унесли, выдернув их вместе с розетками) и встал у окна, чтобы сигнал был более устойчивым. Вскоре мне ответили.

– Слушаю…

– Кирилл Вацура, директор детективного агентства, – представился я, стараясь не выдавать своего волнения. Я был уверен, что произошла какая-то ошибка и мне удастся решить с новым хозяином все проблемы.

– Ах, да, да! Рад вас слышать, – отозвался мой абонент. – Надеюсь, все в порядке? Ничто из ваших вещей не пропало?

Мне вдруг показалось, что этот голос мне хорошо знаком.

– Почему грузчики ворвались в агентство и выносят оттуда мебель? – спросил я. – Ведь вы дали нам две недели!

– Какие две недели, голубчик? На каком основании? Если бы у вас были финансовые затруднения, то я, может быть, и подождал бы. Но вчера вы красноречиво убедили меня в том, что зарабатываете очень прилично. Срок аренды истек, я купил этот подвал в собственность и уже сдал его новому арендатору под обувной магазин. Ждать я не могу – ведь вам хорошо известно, что я принимаю участие в телевизионном шоу…

«Это Лобский! – со странным смятением в душе подумал я. – Он стал новым хозяином подвала! Бред какой-то! Куда ни плюнь – всюду Лобский!»

Я вышел из запыленного подвала на лестницу. Грузчики со столом прижали меня к стене. У меня под ногами хрустнула табличка детективного агентства. Все, это конец. Агентства больше не существует. Еще вчера оно было, и я лелеял надежду на его процветание в недалеком будущем. Но все в одночасье перевернулось! Я стал безработным. Теперь придется все начинать с нуля. Но стоит ли начинать?

Как во сне я поднялся наверх, рассеянно отряхивая джемпер от известковой пыли. Сел в машину, но потом вспомнил про сейф, который стоял на краю тротуара, словно бензоколонка. Я открыл его ключом, который висел в одной связке с ключами от кабинета и квартиры. Выгреб папки со списками моих секретных агентов, которые помогали мне в розыске, худую пачку долларов, договоры… В глубине сейфа осталась бархатная коробочка с золотым браслетом. Эту красивую штучку мне подарила Ирэн на день рождения. Не знаю, почему я стыдился носить его. Примерил. Холодные металлические пластинки плотно обхватили запястье. Красиво и элегантно. Ирэн надеялась, что я буду носить его каждый день и вспоминать ее. Вот и вспомнил… Комок подкатил к горлу. Я оставил ключ в сейфе – он мне больше не понадобится – и сел в машину. Завел мотор и покатил по каким-то дворам и переулкам. Подальше от осиротевшего подвала, от сосредоточенных грузчиков, от выброшенной на асфальт мебели…

Слезы накатили мне на глаза. В одночасье я лишился всего – любимой фирмы и любимой женщины… Я сказал «любимой»? Нет, правильнее – «любящей». Но почему Ирэн не сказала мне, что новый хозяин подвала – ее старый знакомый? И если Лобский питает столь нежные чувства к Ирэн, неужели ему трудно было ради нее повременить с оплатой аренды? Тут я горько усмехнулся и в сердцах стукнул кулаком по рулю. Вот-вот, ради Ирэн! Ради нее он и вышвырнул меня на улицу! Он просто раздавил меня, унизил в глазах Ирэн, убрал со своего пути. Теперь для Ирэн я уже не начальник. Я для нее никто! И она не вернется ко мне. Она останется с Лобским. Это надежный и целеустремленный мужчина, который знает ей цену и добивается ее руки. Не в пример мне. Все правильно. Ирэн пора подумать о семье. Она сделала правильный выбор.

Охватившее меня волнение заставило резко надавить на педаль тормоза. Я вышел из машины и присел на капот. Чувство отчаяния и упадка быстро вытесняло какое-то другое – агрессивное, злое, напористое. Нет, Лобский, ничего у тебя не выйдет! Не на того напал! Подавись своим подвалом! Придет время, у меня будет другой офис. Это все мелочи жизни. Но вот Ирэн тебе не получить никогда! И никогда тебе не победить в Игре на выживание. Потому что ты изнеженная ковровая вошь, а не боец. И потому что я кидаю тебе вызов!

Я немедленно позвонил Морфичеву.

– Где же ты пропадаешь! Непорядок! Надо быть дисциплинированным! – по-армейски отчитал он меня. – Я уже в «Сатурне». Сейчас начнется последний инструктаж и выдача снаряжения. Кстати, ботинки я тебе подобрал.

Я пообещал, что буду через несколько минут, и помчался к кинотеатру как на пожар. Фойе на этот раз было немноголюдным, меня пропустили по списку, когда я назвал свою фамилию. Сцену разобрали, софиты вынесли. У стеклянной стены толпились уже знакомые мне игроки и спасатели. Над толпой возвышался ведущий. Хорошо поставленным голосом он говорил об Игре и при этом размахивал руками, словно дирижер. Я поискал глазами Ирэн. Она стояла под пальмой, растущей из ящика, и была в тех же джинсах и свитере, в каких и вчера. Сколько я знаю Ирэн, она никогда не надевала одно и то же два дня подряд. Выходит, не ночевала дома? Я едва подавил в себе желание круто развернуться и выйти на улицу.

– Друзья, – говорил ведущий без всякого пафоса и даже с оттенком усталого пессимизма. – Мы работаем на зрителей. А зритель нынче пошел избалованный, фонограмму слушать не хочет, на постановочные кадры не смотрит и сыгранной актерами драме не верит. И потому предупреждаю вас еще раз: у нас все будет по-настоящему. И страх, и боль, и усталость, и отчаяние. С вами может случиться все, что угодно! Готовьтесь к настоящим потрясениям!

Толпа хором завыла от жутких перспектив, одна женщина пискнула тонким голосом, словно ей наступили на ногу.

– Но зато и триста тысяч долларов – тоже настоящие! – кинул свой главный козырь ведущий, и игроки на сей раз издали дружный и радостный вопль. – Треть миллиона долларов получит самая сильная, выносливая и храбрая пара! У кого есть вопросы?

– В каком районе нас выбросят? – спросил кто-то из толпы.

– Этого пока не знаю ни я, ни летчики. Этого не знает никто, кроме продюсера.

– А кто продюсер? – спросил Лобский. Я узнал его по голосу. – Пригласите его сюда, мы его быстро разговорим!

Народ рассмеялся. Напряжение спадало. Все понимали – как бы их ни пугали, все равно это всего лишь игра.

– Продюсер будет оставаться инкогнито до самого финала. Он и вручит главный приз победителю, – ответил ведущий.

Меня заметил Морфичев и притянул к себе.

– У меня складывается впечатление, что половина команд уже деморализована, – сказал он мне вполголоса и пожал руку. – Ведущий пугает совершенно непредсказуемыми поворотами в Игре… Ты выпачкался в чем-то белом. Намочи под краном носовой платок, и я вытру… Вылет сегодня в девять вечера. Перед посадкой обязательно поешь меда и орехов. Через силу, даже если не будет аппетита… М-да, ну и соперники нам с тобой попались! Взгляду зацепиться не за что. Лишь одна особа мне тут приглянулась. Взгляни – вот та шатенка у окна. Хороша, правда?

Я встал на цыпочки, посмотрел, куда показывал Морфичев, и увидел гордый профиль моей Ирэн. Я мысленно отметил, что у Морфичева отличный вкус. Лобский стоял рядом с Ирэн и о чем-то говорил ей. Лицо Ирэн было рассеянным, кажется, она слушала своего компаньона невнимательно. Мне показалось, что Ирэн ищет в толпе меня, но никак не может найти. Я встал, словно балерина, на самые кончики пальцев. Тщетно! Взгляд Ирэн, полный тоски, прошел мимо меня. Мне захотелось подпрыгнуть, чтобы она меня заметила.

– Я принес тебе ботинки, – шепнул Морфичев. – Только надень их перед посадкой в самолет, иначе отберут. Моя разведка доложила мне, что контроль будет очень жесткий. С собой разрешат взять только один предмет домашнего обихода. Ты сможешь преодолеть за ночь с полной выкладкой тридцать километров?.. Как? Только на лошади?.. Ну, ты шутник… По некоторым сведениям, нас выбросят в районе Прикаспийской низменности. Это степи, болота и солончаки. Эти места мне прекрасно знакомы. Так что твои горные навыки нам не пригодятся…

Проклятье! Из-за Морфичева я потерял Ирэн! Я вытягивал шею, крутил головой во все стороны, но никак не мог увидеть ее. Интересно, она в курсе того, что случилось с нашим агентством? Вряд ли Крот рассказал ей о своем подлом поступке. Он все просчитал. Две недели Ирэн будет играть на выживание. А когда вернется на Побережье и прикатит к агентству, то увидит другую дверь и другую табличку. Вместо нашей аляповатой надписи «Детективное агентство» там будет красоваться какой-нибудь «Башмачок» или «Золотой кирзачок». И подумает, что я переехал в новый офис и нарочно не сообщил ей адреса, потому что не желаю ее видеть. Этот поганец в лепешку расшибется, чтобы отбить у меня Ирэн. А потому я обязательно, кровь из носа, должен перед расставанием поговорить с ней. Я должен сказать ей что-то очень важное… Что же я хочу ей сказать? Во-первых, что паскудник Крот выселил нас из подвала. А во-вторых… во-вторых, чтобы она не исчезла, не пропала бесследно и обязательно разыскала меня после Игры. А вдруг Ирэн спросит: «А зачем мне тебя разыскивать?» Вдруг она задаст вопрос в лоб: «Зачем? Зачем ты мне будешь нужен потом, когда я вместе с Лобским выиграю триста тысяч баксов и уеду с ним в красивую южную страну?» Что я отвечу? «Не торопись, милая, вдруг после Игры я прозрею и пойму, что люблю тебя и не могу без тебя жить!» Тьфу! Противно думать об этом! Да я хуже Крота, если собираюсь сказать Ирэн подобную пошлость…

– Ты меня совсем не слушаешь! – отвлек меня от мыслей Морфичев.

– Разве? – с деланым удивлением произнес я.

– Я говорю, что тебе необходимо подготовить специальные медикаменты для ног. Ноги – самое важное. Мы должны сберечь их любой ценой. А поэтому сейчас же купи себе пять пар хлопчатобумажных носков, а также тальк, широкий лейкопластырь…

Кажется, он начал мне надоедать. Игроки, возбужденные предстоящими испытаниями, оживленно переговаривались, задавали новые вопросы ведущему, но он уже отключил микрофон, и, о чем именно его спрашивали, не было слышно. Я слегка подтянул рукава джемпера, чтобы был виден золотой браслет на запястье, и пошел по кругу к пальме, под которой несколько минут назад стояла Ирэн. Но ни ее, ни Лобского в зале уже не было. Я приуныл, сел на запыленную батарею отопления и тотчас увидел через запыленное окно припаркованный у главного входа «Мерседес». Передние дверцы его были распахнуты, Лобский сидел за рулем, а Ирэн – рядом. В руках у нее была стопка скрепленных листов с рукописным текстом. Разумеется, с такого расстояния я не мог разобрать ни слова, но хорошо видел, что Крот тычет своим коротким пальцем в строчки и отрицательно крутит головой, а Ирэн что-то выправляет карандашом, изредка кивает, спрашивает и хмурит лобик, покусывая при этом кончик карандаша. Знакомая до боли манера! Сколько раз мы с Ирэн, сидя у меня в кабинете, работали с документами, изобличающими преступника, и разрабатывали план действий. И моя дорогая сотрудница точно так же хмурилась, раздумывая над моими идеями, спорила, возражала и соглашалась, и точно так же покусывала кончик ручки. Почему-то странным и нелепым казалось мне то, что Ирэн, уйдя к другому, унесла с собой все свои привычки и манеры. Разве это справедливо – все, что я ценил в Ирэн, все, чем дорожил, все ее лучшие качества, которые я берег в ней, вот так просто достались какому-то деревянному чурбану, не пошевелившему пальцем для того, чтобы сделать Ирэн лучше.

Она не замечала меня, хотя я был так близко! Я словно был невидимым и, пользуясь своим преимуществом, подкрался к ней, чтобы рассмотреть ее и узнать – какая она бывает без меня. Они работали с каким-то документом, и напоминали старого и дотошного редактора и молоденькую корреспондентку. Она написала свой первый опус и показала ему. Он проявляет снисхождение, он льстит ей, что она, бесспорно, талантлива, но вот в этом месте, и еще в этом, да еще и здесь необходимо переделать. А по большому счету, переписать надо весь материал, потому что он никуда не годится… Я замечаю, что Крот, читая бумаги, все чаще морщится и отрицательно крутит головой, а у Ирэн гаснут глаза, и она все чаще озирается на главный вход. Она ждет кого-то. Смею надеяться, меня?

Лобский дочитал до конца. Ирэн хотела было спрятать бумаги в сумочку, но он вдруг выхватил их и сунул в бардачок. Но тотчас передумал и затолкал в нагрудный карман своего плаща. Ирэн выглядела растерянной и даже подавленной. Я увидел, как Лобский, опершись рукой о руль, склонился над ней и вытянул губы, чтобы поцеловать, но Ирэн отпрянула, быстро выставила ножки на асфальт и вышла из машины. Лобский посигналил и послал ей воздушный поцелуй. Двери «Мерседеса» захлопнулись, и машина сразу же рванула с места.

Ирэн кинула взгляд на стекло, за которым я сидел; я сразу же откинулся назад, под прикрытие шторы, но Ирэн вряд ли могла увидеть меня – стекла были залиты грязными потеками и к тому же отражали солнце. В ее глазах было столько невыносимой тоски, что у меня болезненно сжалось сердце. Лобский, как осьминог, душит ее, это вне всякого сомнения. Он заставляет ее работать на себя. Вряд ли он ограничился только тем, что принудил ее участвовать вместе с ним в Игре. Он еще что-то хочет от нее.

И тут меня охватила мучительная жалость к Ирэн. Моя девочка, мой хрупкий цветочек, мой верный друг под властью негодяя! Девчонка мечется, страдает, ждет от меня помощи – ведь я сильный, храбрый, я привык убеждать в этом Ирэн! И нет другого человека на земле, который не только способен, но и обязан ей помочь. И для Ирэн так важны сейчас мое терпение, понимание, выдержка и великодушие! Но я вдруг впадаю в меланхолию и позволяю тупой ревности грызть мою душу. Я веду себя непредсказуемо, как весенний лед под ногами. Я мечусь, хнычу, сетуя на судьбу, на обидчика и коварство Ирэн, когда надо просто подойти к ней, обнять и сказать: «Ничего не бойся. Я с тобой. Я никому не позволю тебя обидеть!»

Видел бы Морфичев, с какой ретивостью я выскочил на улицу, не задавал бы вопросов о моих способностях преодолевать расстояния. Шлепая по лужам, я догнал Ирэн и схватил ее за плечи. Она вздрогнула, повернулась. Эти глаза, эти губы, этот маленький упрямый носик – все такое знакомое, привычное, как утро, как море, как небо, но… но на лице неуловимый отпечаток чужеродности, подделки. Это лицо теперь принадлежит другому мужчине, оно уже недосягаемо для меня, оно удаляется, тает в моих ладонях…

– Что? – едва слышно спросила Ирэн. – Что случилось?

Она еще спрашивает у меня, что случилось!

– Ирэн…

– Ну, говори же!

Ее глаза полны тревоги. На нас оборачиваются прохожие. «Жигуль» катится на нас задним ходом, мы ему мешаем, он останавливается, но не сигналит и терпеливо ждет.

– Ирэн…

О чем же я собирался ей сказать? Там, в зале, когда сидел на батарее и смотрел на нее сквозь мутное стекло? В голове хаос. Все спуталось. А зачем перед вылетом надо есть орехи и мед? И для чего мне пять пар хлопчатобумажных носков?

– Что за бумаги ты ему показывала?! – выпалил я, еще крепче сжимая ее плечи.

Ее лицо расслабилось. Она прикрыла глаза и с облегчением вздохнула.

– А я думала, у тебя какая-то беда…

Думала, что у меня беда? А то, что сейчас с нами происходит – не беда? Разве Крот – не беда?

– Ирэн, что было в тех бумагах? – жестко повторил я.

И вдруг – наивная улыбка, светлые глазки, выражение недоумения.

– Какие бумаги, Кирюша? Ты о чем говоришь?

Она словно дала мне пощечину. Кажется, я делал ей больно, сжимая ее плечи. Она легонько оттолкнула меня от себя и поправила на себе свитер. Я чувствовал, что тупею. Не могу смотреть в эти лживые глаза! Не могу видеть, как она притворяется! Насквозь порочная, скользкая, аморфная, как обмылок на дне ванны под ногой. Ничего не осталось от прежней Ирэн. Крот переделал ее до неузнаваемости. Его дух вселился в нее, и сейчас я разговариваю с Лобским, и он, подглядывая за мною через ее глаза, как через замочную скважину, тихо хихикает и потирает ладони от удовольствия.

Чтобы не ударить Ирэн, я круто повернулся и быстро пошел к своей машине. Я ошибся. Ирэн не нуждается в моей помощи, как, собственно, и во мне. Между нами все кончено… Я судорожно глотал слезы, вставшие в горле. Доигрался! Испытывал ее терпение. Тянул. Балансировал. И вот логическое завершение отношений. Мужчина и женщина, не обремененные семьями, не могут долго оставаться друзьями. Они либо станут мужем и женой, либо – врагами. Теперь она хочет триумфа. Она хочет смотреть на меня с высоты пьедестала почета, чтобы увидеть в моих глазах униженное раскаяние. Вот, дескать, все встало на свои места. Ты не нуждался в моей любви, ты обижал меня своим невниманием, своей холодностью, ты не ценил меня и не прилагал никаких душевных усилий, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Ты сам ушел от меня. Но я не зачахла без тебя, не умерла. У меня есть и надежный спутник, и победа, и деньги. А с чем остался ты, дорогой Кирюша?

Я словно на столб налетел. Резко остановился и побежал обратно, в кинотеатр. Нет уж, не видать Кроту победы, как своих ушей! Я в лепешку расшибусь, но не доставлю ему и Ирэн такого удовольствия! Долой весь мусор из головы! Долой муки ревности, которые превращают мужчину в тряпку! Сейчас самое главное – орехи, мед и носки. Пять пар носков! А еще лучше десять! Где Морфичев? Где мой верный напарник?

Мы столкнулись с ним на входе. Я чуть не разбил ему лоб стеклянной дверью.

– Сегодня днем тебе надо обязательно поспать! – сказал он.

– Да, хорошо! – с готовностью согласился я.

– Если будут проблемы с засыпанием – выпей стакан теплого сухого вина с корицей и медом. Но не больше!

– Понял, не больше…

– В семь вечера я за тобой заеду…

Он сунул мне в руку пакет с ботинками, строго взглянул на меня и с глубоким смыслом добавил:

– А я пока раздобуду еще пару десятков патронов.

Я оглянулся. Ирэн нигде не было. В том месте, где мы только что стояли, припарковался грузовик. Его кузов был завален обрезанными ветками тополя с едва распустившимися клейкими листочками.