Троянская война и поэмы Гомера

Поэмы Гомера

Гомер… Это имя в течение трехтысячелетней письменной истории неизменно вызывало чувство преклонения и восхищения. Гомер… Царь поэтов и поэт царей, вдохновенный певец и летописец, не умевший писать. Страшно далеко от нас время создания гомеровских поэм, записанных много веков спустя, а через эти века пронесенных изустно древнегреческими народными певцами — аэдами. Три слова: «Гомер», «Илиада», «Одиссея» — обозначили собой свершение первого в истории европейской цивилизации подвига художественного духа, его поэтического осознания мира и поэтического самопознания. Осуществление первого полета к самым вершинам прекрасного. II слава. Три слова, но и единый «из рода в роды звук бегущий» сквозь годы, столетия, тысячелетия. Ничего сравнимого с этим великим подвигом последующая история не знала. Гомер… Одно из самых ранних и совершенных воплощении человеческого гения, которого многие древние считали даже сверхгением, полубогом, перед которым склонили головы величайшие поэты: Вергилий, Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин.

Обращаясь к поэмам Гомера, мы не только ощущаем поступь древней истории, чувствуем не только дрожь восхищения, но еще и глубочайшее уважение к памяти древнегреческого народа, подарившего человечеству несравненное художественное чудо.

Но кто же он, легендарный народный певец, которого считали слепым и традиционно изображали в виде величественного старца, создатель «Илиады» и «Одиссеи»? О жизни его ничего не известно. Места рождения и погребения спорны. Сама достоверность жизни Гомера отрицалась некоторыми учеными позднейшего времени, а до тех пор — более двух тысяч лет — сомнения на этот счет могли быть только кощунством. Мы вернемся к этому вопросу в специальной главе.

Произведения Гомера называют поэмами, эпическими поэмами, эпопеями. Все это одинаково верно. В них отражена огромная часть, целая глыба народного общегреческого эпоса, выросшего из многочисленных «преданий старины глубокой».

Обе поэмы состоят из одинакового числа песен — по 24 каждая, и это не случайно. Подразделение на песни-главы «Илиады», имевшее место уже в начале поздней античности, послужило образцом и для деления текста «Одиссеи» и имело целью подчеркнуть ее равное значение с «Илиадой».

В «Илиаде» всего 15.790, в «Одиссее» 12.096 стихов. Обе поэмы и распевались, и были записаны гекзаметром — размером, как нельзя более соответствующим духу героического повествования. Гекзаметр — шестистопный стих, в котором ударным является первый слог пяти первых стоп, а неударными — два последующих слога (дактили); в последней, шестой стопе первый слог ударный, второй неударный (трохей). Этот размер был вообще принят в античной поэзии, им написана и «Энеида» Виргиния. И в новейшее время им широко пользовались европейские поэты. Немногие, но прекрасные образцы стихотворений, написанных гекзаметром, оставил нам Пушкин («Рифма», «Юноша, скромно пируй…» и др.).

Размеренное, неторопливое повествование в поэмах Гомера исключает всякую суетливость и перебои ритма. Оно обстоятельно, торжественно-многозначительно, вместе с тем чрезвычайно просто, бесстрастно и образно одновременно, поучительно без навязчивой дидактики, возвышенно без претенциозности. Слушая или читая Гомеровы стихи, мы словно и впрямь слышим ровный мерный голос, речитатив певца — аэда. Недаром древние так любили гекзаметр. Среди них были люди, знавшие наизусть обе поэмы Гомера.

Мы уже рассказывали о содержании «Илиады» и «Одиссеи». В этой книжке речь пойдет главным образом об «Илиаде», так как с Троянской войной она связана непосредственно, подробно рисуя ее дела и дни на протяжении короткого, но насыщенного событиями промежутка времени незадолго до падения Трои. Но не будем упускать из виду и «Одиссею».

Связанные хронологически (в мифологическом времени и времени создания) и сюжетно, «Илиада» и «Одиссея» во многом совершенно несходны. К «Одиссее» приложимо в некотором смысле понятие о жанре приключенческого романа в стихотворной форме. Эта поэма полна экзотики, географической фантастики, увлекает читателя все новыми странами, чудесами, панорамами событий, опасностями, картинами дворцового и народного быта и вызывает в читателе сочувствие к гонимому и многострадальному Одиссею. Картины, рисуемые Гомером в «Одиссее», разнообразны и ярки, они охватывают многолетние странствия и страдания героя поэмы. «Одиссея» была переведена на русский язык В. А. Жуковским по немецкому подстрочнику. Другой перевод, с древнегреческого оригинала, сделал В. В. Вересаев.

Другое дело — «Илиада». В ее сюжетном зерне также судьбы героев, и прежде всего главного (по-видимому, по первоначальному замыслу) героя — Ахиллеса, о чем Гомер предуведомляет своего слушателя, ныне читателя, в самом начале первой песни поэмы. По мере развертывания поэмы в нее все яснее, глубже входит жизнь и судьба противостоящего Ахиллесу троянского вождя Гектора, в отдельных местах и даже отдельных песнях «Илиады» занимающего чуть ли не главное место. С именами Ахиллеса и Гектора сплетаются имена и подвиги других главнейших героев. С троянской стороны они немногочисленны — это Эней, Парис, Главк, с ахейской — многие цари и герои Эллады и островной Эгеиды. Их подвигам, как нетрудно заметить, отдается некоторое предпочтение по сравнению с троянскими вождями. Это предпочтение едва уловимо, но оно имеется и местами, особенно при изображении массовых сцен, несколько ослабляет общий бесстрастный тон эпического повествования.

Если исключить из текста «Илиады» (в ее современном виде) немногие бытовые, лирические, интимные сцены, «краткие биографические очерки», деяния и ссоры богов и богинь, некоторые описательные места, то все остальное в поэме почти буквально напоено кровью. Это сцепы массовых сражений и поединков, полные ужасных подробностей, описаний мучений умирающих, о которых Гомер говорит с суровой и беспощадной прямотой, с почти «протокольной» точностью. Поражает конкретность и лаконизм изображения таких сцен:

Пафос войны, убийств, неистовства, жестокости, одержимость военной страстью пронизывают «Илиаду», придают ей грозное, «медное» звучание, снова и снова, устами и смертных и богов, напоминая о неотвратимости Рока и в то же время бурно, неистово восхваляя безумную храбрость, славу и честь военного подвига, торжество грубой силы, захват «кровавой корысти» — военных трофеев. Обнажение тела убитого врага, совлечение с него доспехов (по существу и форме открытое мародерство), да еще предание тела поруганию разумелись сами собой как если не военные добродетели, то бесспорные военные права. Самый великодушный и благородный герой Троянской войны Гектор, умоляя богов о ниспослании счастья своему сыну — младенцу Астианаксу, просит:

Мы уже говорили, что из всей Троянской войны Гомер взял и воспел ее короткий отрезок — всего 41 день на последнем году осады Троп. Почему все предыдущие девять лет осады не привлекали внимания великого аэда? Почему Гомер ограничился тем, что лишь оглянулся на последние дни Трои — Ил иона в рассказе Одиссея при гостеприимном дворе царя Алкиноя? Смерть Ахиллеса и затем Париса, подготовка и выполнение коварного замысла с деревянным конем, яркость, драматизм кровавых сцеп истребления троянцев, освещенных пламенем горящей Трои, слезы, мольбы побежденных, победные клики ахейцев — все это могло составить не менее грандиозный по объему и великолепный по поэтической силе материал для продолжения «Илиады» пли для другой поэмы. Да, могло, по не составило. И любые догадки, любые домыслы здесь бессильны. Но не подлежит сомнению, что у самого Гомера конец Троянской войны был бы показан с гораздо большей художественной силой, чем это мог сделать спустя двенадцать веков римлянин Виргилий.

По отношению ко всей Троянской войне события, описанные в «Илиаде», — это линии жизни двух главных героев — Ахиллеса и Гектора, заключенные в очень короткий промежуток времени. О том, как жил и что делал второй, Гектор, мы ничего не знаем. В конце поэмы жизнь его обрывается. О жизни Ахиллеса в первые девять лет осады Троп, по существу, также ничего не известно, но из поэмы ясно, что она также вскоре оборвется. В каком же cooтношении находятся эти две «биографии», одна без начала (Гектор), другая без конца (Ахиллес), с планом всей «Илиады»? Поскольку сама эта поэма также лишь отрывок Троянской войны, то эти отношения в сюжетном и художественном плане вполне правомерны.

Здесь обратим внимание еще раз на то, что как сказание о Троянской воине «Илиада» не имеет ил начала, ад конца. Недавно советский ученый и писатель В. Шкловский обратил внимание на то, что большинство величайших произведений мировой литературы не имеют конца, они как бы свободны, готовы для продолжения. Примеры из русской классики: «Евгений Онегин», «Война и мир», «Братья Карамазовы» и многое другое. Такова и «Илиада» Гомера.

То же самое можно увидеть и в «Одиссее». Поэма начинается не каким-либо ярким событием или эпизодом. Нет, Одиссей уже давно, странствуя по свету после гибели Трои, потеряв свой корабль, томится на острове у нимфы Калипсо, силой удерживающей его у себя. Иными словами, «Одиссея» начинается продолжением повествования о странствиях Одиссея. Конец поэмы выглядит на первый взгляд как полное благополучное завершение жизни и страданий царя Итаки: назойливые и бесстыдные женихи его верной жены, Пенелопы, истреблены все до единого, старые слуги рады своему хозяину. Сам Одиссей в объятиях жены, отца и сына, начавшийся было бунт горожан подавлен с помощью богини Афины. Вместе с тем из пророчества известно, что Одиссею предстоят новые испытания и странствия, покуда он не увидит людей

и пока не встретит он путника, который примет весло на плече Одиссея за какую-то лопату. Это место в «Одиссее» не поддается полной расшифровке, можно лишь предположить, что ее герою суждено достичь края ойкумены и обстановки, совершенно чуждой жителю приморско-островной Эллады. И вот только на этом пределе земли Одиссей закончит свои странствия. Теперь в литературе слово «одиссея» употребляется иной раз для обозначения длительных и далеких путешествий вообще.

Вернемся к «Илиаде» в плане некоторых сравнений ее с «Одиссеей». Уже среди древнегреческих ученых господствовало убеждение, что первая составлена раньше второй, но одним и тем же поэтом Гомером. Существенная разница между ними не подчеркивалась, но, будучи очевидной, относилась на счет содержания обеих поэм, действительно очень несходного. Предполагалось еще, что «Илиаду» создал молодой, а «Одиссею» — старый Гомер. При всем том следует помнить, что сличение текстов, выражений, эпитетов, как и выявление каких-то противоречий между обеими поэмами (а такие противоречия действительно существуют) для тех или иных целей, имеет, вообще говоря, смысл только при использовании оригиналов обеих поэм, записанных на древнегреческом языке, да еще, как уверяют ученые-лингвисты, на староионийском диалекте, Мы же имеем дело с переводами «Илиады» и «Одиссеи» на русский язык, сделанными разными людьми и в разное время.

«Илиада» переводилась на русский с древнегреческого трижды: известным поэтом пушкинской поры Н. И. Гнедичем в начале XIX в., менее известным поэтом второй половины XIX в. И. М. Минским (Виленкиным) и писателем В. В. Вересаевым. «Одиссея» переводилась на русский язык, как уже говорилось, дважды: знаменитым учителем и современником А. С. Пушкина В. А. Жуковским с помощью немецкого подстрочника и В. В. Вересаевым с древнегреческого. По поводу первых переводов Н. И. Гнедича и В. А. Жуковского отметим замечание в Словаре Брокгауза и Ефрона: эти переводы хорошие, но устаревшие. Действительно, со времени обоих переводов прошло около полутора столетий, время немалое. Но, задумываясь над замечанием Словаря, нельзя не вспомнить о других художественных переводах, в частности наших русских классиков, переводах столь же далеких от нас по времени, но ни в чем не утративших совершенства. Достаточно назвать только одни «Горные вершины» Гёте в переводе Лермонтова. Ну, а если оригиналам поэм Гомера более двух тысяч лет, не устарели ли они сами и в каком смысле устарели? Думается, что в разбираемом случае более всего устарел отзыв в названном Словаре.

Дело и в том, что Н. И. Гнедич перевел «Илиаду» на русский язык не только размером оригинала, гекзаметром, но и еще допуская старославянские обороты речи, широко принятые в литературном языке докарамзинского периода. Вот примеры:

Или:

Эти многочисленные в «Илиаде» обороты речи и слова «под старину» сообщили «Илиаде» как раз то очарование, тот аромат далекого, былинного прошлого, которые так оцепили современники Гнедича. Ведь и сам Гомер рассказывал о событиях далекого прошлого и подчеркивал это, и ему самому понадобились, как вдохновенному художнику слова, «древние словеси». Сейчас в гомероведении совершенно однозначно решен этот вопрос: язык поэм Гомера был архаичен уже для его времени, выходит, устарел для этого времени (!). Поэтому Минский и Вересаев решили сделать свои переводы современным литературным языком. И сделали. Возможно, для простой популяризации Гомера это было полезно. В школьно-образовательном смысле полезно для знакомства с Гомером. Но не для приближения, скорее наоборот, для удаления от духа оригинала. В смысловом и формальном отношении они, конечно, точны.

Вспомним, наконец, отклик Пушкина на перевод Гнедичем «Илиады»:

В. А. Жуковский, как отмечалось, переводил «Одиссею» с немецкого подстрочника, сделанного школьным учителем Гроссгофом, которого поэт называл «великим эллинистом». При этом Жуковский кое-что знал и по-древнегречески и оригинал «Одиссеи» имел перед собой. В переводе Жуковского также имеются славянизмы, по их меньше, чем у Гнедича, и «Одиссея» нашего великого поэта-романтика читается как-то проще, облегченнее, что зависит также от самого стиха, менее упругого и твердого, чем стих «Илиады». Кажется, что романтически-приподнятый эмоциональный талант и высокая поэтическая индивидуальность Жуковского чем-то помешали ему приблизиться к Гомеру, к его «медным» стихам. Гнедич, всей душой ощущая эту языковую медь, по выражению Пушкина, с Гомером «долго беседовал один», тем самым полнее и глубже погружаясь в поэтическую стихию «Илиады».

Огромным художественными достоинствами отнюдь не ограничивается значение «Илиады» и «Одиссеи». Это памятники глубокой античной старины в прямом смысле слова. Попробуем подойти к ним иначе, чем просто к поэмам.

Перелистайте одну-две песни «Илиады» и обратите внимание на то, что, возможно, раньше не замечали или принимали как должное в общем стихотворном потоке.

Первое — это огромное количество вполне конкретных фактов, предельно насыщающих текст, реальных мотивированных поступков, настроений, описаний самых разнообразных явлений и вещей без всякого мистического, даже просто фантастического тумана. Простота, ясность, даже некоторая скупость описаний и суждений, а в то же время ощущение необходимости, с которой Гомер вводит в поэтический поток своей эпопеи новые лица, новые вещи, новые факты, — необходимости не художественной, а просто жизненной, полуразговорной. Я бы хотел назвать Гомера наивным реалистом. И здесь невольно приходит в голову мысль, что все эти конкретные сцены, положения, описания, факты и вещи не могли, что называется, придумываться и постепенно нанизываться рапсодами в одну поэтическую нить, что происхождение конкретности гомеровых описаний есть сама жизненная конкретность, вплотную примыкающая к исторической достоверности и отражающая ее. Весьма возможно, что если бы каждый последующий народный певец вносил свои «фактические дополнения» в текст песен пли, напротив, что-то из текста выбрасывал, действуя каждый по своему усмотрению, мы не имели бы перед собой те законченные художественные ценности, о которых, имея в виду поэмы Гомера, писал в свое время наш великий критик В. Г. Белинский. Если в течение первых веков I тысячелетия и происходил процесс «совершенствования», «украшения» или «очищения» текстов «Илиады» и «Одиссеи), то он не мог быть произвольным, нарушающим народную традицию, бывшую у древнегреческого народа всемогущей.

Другой вопрос, который мы могли бы задать, скажем, самой «Илиаде»: сколько действующих лиц, первостепенных и второстепенных, в ней выведено? Главных, действительно, не очень много, все они нам более или менее знакомы. А остальные? Сколько поименованных воинов и военных эпизодов, сколько убитых и раненых, названных персонально, сколько имен да еще попутно и биографий воинов и вождей, строго индивидуальных да еще разнесенных по десяткам, а то и по сотням «адресов» — государств, городов, островов, чем-то славных, чем-то достопримечательных! Есть ли все это подлинный, фактический материал, строго привязанный к месту и времени действия и затем, через несколько поколений певцов, в неизменном виде обретший художественную законченную форму в песнях Гомера? Невозможно представить себе ничего другого. Всего правильнее думать, что все эти имена, «адреса», «биографии», связанные со временем осады Трои, точно сохранялись в памяти певцов — аэдов, что к ним относились так же бережно, так же любовно, как это свойственно всему песенному творчеству позднейших времен и новых народов. Действительно, мы смотрим на баянов, бардов, рапсодов, скальдов в той же мере как на исполнителей, так и на хранителей народных преданий. Их первоначальный вид, их отливка в исходную форму — процесс, в котором, по-видимому, еще много неясного. Да и само художественное творчество в целом и общем остается огромной и сложной проблемой современной психофизиологии. По отношению к «Илиаде» (в большей мере, чем к «Одиссее») удивления достойно именно сохранение такого огромного мифологического материала от времени падения Трои или ближайших к нему столетий. Была ли эта память коллективной или индивидуальной, в конце концов все равно, и одаренность создателей Гомеровых поэм, как и их способность к многократному безошибочному их повторению, заключает в себе чудо, одно из главных чудес античного мира, запечатленных не в камне, а в слове.

Мы приходим, таким образом, к выводу, что мифологический и фактический материал (в последнем случае касающийся конкретных фактов и ситуаций) достаточно близки друг другу, хотя самая их расстановка в поэме могла подвергаться существенным изменениям.

Мы, современные люди, принуждены непрерывно пополнять свой мозг, как теперь говорят, все новой информацией: древние, особенно в пору ранней античности, приобретая несравненно медленнее новые знания и навыки, наверное, лучше, чем мы, сохраняли им известное. Мы не можем представить себе «работу» Гомера, выполняемую от начала до конца наизусть. Любой современный военный исторический романист в своей работе должен был бы непрерывно обращаться к литературным источникам и документам, к каталогам и картотекам. Известно, что знаменитый французский писатель Э. Золя заводил на своих героев нечто вроде личных дел. Как поступал Гомер на самом деле, мы никогда не узнаем. «Илиада», как и «Одиссея», — свидетельство просто фантастической эрудиции, не говоря уже о их художественных достоинствах.

Гомер, язычник, верил в своих богов, наверное, не менее твердо, чем Шекспир в ведьм. И фантастическое в «Илиаде» не отделено ничем и никак от реального. Его люди — почти боги, так же как боги — почти люди. Отсюда бесстрастный, но не холодный, какой-то полудетский реализм в описаниях как радостей, так и страданий тех и других. Эти радости и страдания, если можно так выразиться, отвлеченно достоверны, т. е. истинно художественны и, конечно, наблюдены непосредственно в живых людях. Все это — свидетельство конкретного опыта многих певцов или одною певца, слившего в себе опыт многих.

Все, что есть в «Илиаде» конкретного, реального, исторически достоверного, именно так и воспринималось слушателями и читателями Гомера на протяжении многих веков, но только Г. Шлиман, как известно, не просто поверил в существование Трои, но отдал весь свой энтузиазм, глубокую убежденность, необыкновенную энергию и немалый капитал, чтобы доказать это окончательно. Археологические исследования Шлимана и его последователей в Малой Азии, на холме Гиссарлык, увенчались полным успехом.

Вот почему на «Илиаду» Гомера нужно смотреть не только как на эпическую поэму со всем ее художественным блеском и могучей фантазией, но и как на почти научное, историческое повествование, несмотря на смешение в нем реального и нереального, обыкновенного и чудесного.

Если еще вспомнить, что «Илиада» и «Одиссея» Гомера служили источником наслаждения для сотен поколений слушателей и читателей на многих и многих языках, знавших и не знавших язык оригинала, что сотни поколений филологов изучают их как величайшие литературные памятники, а историки и археологи ищут и находят в них первые страницы ранней греческой античности, то нельзя не признать — перед нами поистине неисчерпаемый и нестареющий источник общечеловеческих духовных ценностей.

Читая «Илиаду», трудно и даже невозможно отделаться от впечатления, что Троянская война не столкновение различных, хотя и родственных чем-то друг другу пародов, а некое междоусобие, военные действия одних групп населения против других в рамках одного обширного государства. Не воевали ли таким же образом, осаждая укрепленные замки друг друга, отдельные феодальные правители в пределах, скажем, средневековой одной Франции? В самом деле, между ахейцами и троянцами у Гомера не существует никакой языковой границы, нет разницы в укладе военного и мирного быта, одна археология, т. е. один и тот же уровень материальной и духовной культуры, одни и те же занятия, оружие, орудия и одежды, одни и те же боги. В то же время многие историки думают, что Троянская война отражает собой не столько частное, индивидуальное событие (хотя оно и признается) в колонизации западного побережья Малой Азии эолиицами, фессалийцами, ахейцами или другими народами, населявшими в III–II тысячелетиях до н. э. южную часть Балканского полуострова, сколько обобщенные в поэтических формах многочисленные военные эпизоды, стычки, события всего периода колонизации. Значит, колонизаторы встречались на почве Малой Азии с колонизуемым туземным населением, с аборигенами этой земли.

Где же в «Илиаде» хоть какие-нибудь, пусть только этнографические, особенности защищавших свою страну племен и государств, называемых Гомером? Их нет. Троянцы и ахейцы думают и чувствуют одинаково, живут и воюют одинаково, молятся одним и тем же богам. Единственное, что может быть уловлено в этом смысле в «Илиаде», — некоторые различия во внешности: Елена и Ахиллес, Менелай и Агамемнон светловолосы, братья-троянцы Гектор и Парис черноволосы, чем, возможно, подчеркнуты их племенные различия. Этот мелкий гомеровский штрих трудно прямо соотнести еще с тем предпочтением, которое отдается местами в «Илиаде» организованности, доблести и другим достоинствам ахейцев в ряде военных эпизодов, но он также заслуживает внимания. В чем же дело? Скорее всего, в том, что поэмы Гомера, несомненно содержащие воспоминания о военных схватках при колонизации греками Малой Азии, были созданы как целое значительно позже, когда сложилась почти вся обширная Эгеида и голоса народных певцов стали раздаваться по всем здешним приморским землям, а слово самого Гомера стало явлением панэллинским, общенациональным, в котором художественная героика завоевателей-пришельцев и героика аборигенов Малой Азии, давно воспринявших греческую культуру, слились воедино.

При всем своем богатстве мифологическими сведениями поэмы Гомера не исчерпали всех предании и мифов о Троянской войне, известных, вероятно, другим аэдам, жившим и до и после Гомера. Но о предшественниках его мы просто ничего не знаем, продолжатели же внесли в мифы о Троянской войне много нового. Было ли это новое на самом деле очень старым, но неизвестным Гомеру, пли оно сложилось в послегомеровское время, об этом предоставим судить специалистам но литературе древней античности. Во всяком случае, в послегомеровское время были гораздо подробнее освещены обстоятельства, предшествующие Троянской войне, «биографии» некоторых ее героев, подробности падения Трои и т. д. Вместе с тем сами Гомеровы поэмы оставались, видимо, неприкосновенными. Позднейшие предания, как бы пополняя мифы о Троянской воине, сохраняли «Илиаду» и «Одиссею», что называется, в первоначальной редакции. Таков традиционный взгляд на судьбу Гомеровых поэм в доэллинистический период.

Вслед за Гомером в древнегреческой поэзии появляются новые имена, и первым из них был Гезиод, считавшийся чуть ли не равным Гомеру. Его биография довольно хорошо известна. Жил Гезиод в VIII–VII вв. до н. э., до нашего времени дошли его подлинные произведения, в главном из них — «Теогонии» (родословной богов) многие мифологические сюжеты освещены иначе, чем у Гомера. Другой великий древнегреческий поэт — Пиндар жил в VI–V вв. до н. э. С VI в. начинался расцвет древнегреческой прозы. Таким образом, античная греческая литература задолго до Александра Македонского испытала бурное развитие и обогатилась многочисленными шедеврами. Они не заслонили собой Гомеровы поэмы, по несколько изменили их восприятие. Так, уже в первые века после создания «Илиады» и «Одиссеи» раздались голоса критиков, упрекавших Гомера в некоторых противоречиях и слабости отдельных мест поэм. В числе порицателей Гомера были и великие античные мыслители — Гераклит (VI–V вв. до н. э.), Платон (V–IV), Ксенофонт (V–IV), Эпикур (IV–III). Особенно прославился на этом поприще Зоил, философ и критик, живший в IV–III вв. до н. э., прозванный «бичом Гомера». Его имя стало нарицательным для мелочного придирчивого хулителя поэтов, в таком смысле им пользовался и Пушкин. Зоил указывал, например, на нелепость в самом начале «Илиады», где бог Аполлон, насылая эпидемию («злую язву») на войско ахейцев, начал с истребления таким способом собак и мулов, существ совершенно невинных и, конечно, незаслуживающих божественного гнева. Нападал Зоил и на другие места «Илиады», указывая их логическую несостоятельность. На такие несообразности обращал внимание и философ Платон, но он шел еще дальше, упрекая Гомера в присвоении олимпийским богам человеческих слабостей и пороков и, таким образом, в кощунстве. В рисовавшемся Платоном идеальном государстве Гомеровы поэмы были даже включены в список запрещенных произведении! Вместе с тем, отмечая эти слабости и изъяны Гомеровых поэм, Платон но мог не знать, что они были в основе школьного образования Древней Греции, и должен был признать, что «Гомер воспитал всю Грецию».

Оценку творчества Гомера с художественной стороны дал Аристотель, авторитет которого оставался, как известно, незыблемым и в эпоху Римской империи, и даже в средневековье. Слова Аристотеля: «Языком и богатством мыслей Гомер превзошел всех» — справедливы для всей поздней античности.