Трудная позиция

31

Шел двадцать шестой день жизни Красикова в большой госпитальной палате, угнетающе белой, густо заполненной постоянными лекарственными запахами.

Койка Красикова стояла у стены, слева от двери. Его соседом первое время был солдат из стройбата, спокойный, неторопливый. Он знал всех наших и зарубежных хоккеистов и, кроме хоккея и футбола, не признавал никаких видов спорта. Прощаясь с Красиковым, он подарил ему брошюру с правилами игры в хоккей и со своей надписью: «В пятницу «Динамо» будет щипать куйбышевские «Крылышки». Не забудь».

После ефрейтора на койке появился знакомый Красикову курсант Беткин, толстый, краснолицый, неутомимый рассказчик разных любовных историй и пошловатых анекдотов. Его развязность Красикову не нравилась. Но еще больше не нравилось Красикову то, что Беткин все время пялил свои масленые глаза на старшую сестру Люсю и бесцеремонно похвалялся, что, если он захочет, сможет приворожить ее в два счета. Красиков не верил ему и старался на его болтовню не обращать внимания. А полчаса назад вдруг не выдержал, назвал Беткина трепачом. Теперь лежал на койке, закрыв глаза и отвернувшись к стенке. Он не услышал даже, как подошла к нему на цыпочках Люся и, тихо, склонившись над ухом, спросила:

— Вы спите, Красиков?

Он поднял голову.

— Нет, а что?

Сестра была вся в белом: белый халат, белая косынка и белая, слегка золотящаяся челка над темными, подкрашенными бровями.

— Пришли за вами, — сказала она, улыбаясь.

— Кто? — спросил растерявшийся Красиков.

— Кто же! Ваши. Старший лейтенант и полковник.

— Правда? — Красиков сбросил одеяло, готовый на радостях вскочить с койки и вместе с сестрой выбежать из палаты. Но Люся остановила его, строго пригрозив пальцем:

— Ни-ни. Смотрите.

— Все ясно, — сказал Красиков, став сразу серьезным. — А где они сейчас, в вестибюле?

— Зачем же? У врача в кабинете.

— Говорят обо мне? Ну вы узнайте получше, как там. Ладно?

Люся заговорщицки кивнула и быстро исчезла за дверью, исчезла так же мягко и неслышно, как вошла.

В палате было тихо. Один Беткин таинственно покашливал на своей койке и многозначительно почесывал затылок.

— Красиков, а Красиков, — позвал он, прищурившись.

— Чего тебе? — неохотно отозвался Красиков.

— А хороша эта сестричка-синичка.

— Ну и что?

— Дурак ты, тютя. Зевай больше.

— Сам ты тютя, — рассердился Красиков.

— Извини. Кабы мне такой намек она сделала, пиши враз: жил-был сверчок да весь вышел.

— Ерунду ты городишь. Она скромная девушка.

— Ха-ха. — Беткин артистически подкрутил пальцами несуществующие усы. — Все они скромные. Царицы прямо. Становись на колени и молись, покуда лоб не расколотишь.

— Замолчи ты! — крикнул Красиков и запустил в курсанта подушкой.

В дверях снова появилась Люся и торопливо скомандовала:

— Красиков! На выход!

Он быстро набросил халат, подвязал его длинным поясом и вышел из палаты.

— Вы что это затеяли? — спросила Люся возмущенно. — Хотите, чтобы узнала Любовь Ивановна? Вы знаете, что тогда будет?

— Простите, Люся, — виновато, прошептал Красиков. — Разозлил он меня, этот Беткин мордатый. Ну все уже прошло. А что здесь-то? Где они, старший лейтенант и полковник?

— Вместе с Любовью Ивановной пошли к начмеду, сейчас будет заседать комиссия.

— Комиссия?! — переспросил Красиков настороженно.

— Ну да, — сказала Люся. — А вам чего бояться? С ногой у вас все благополучно. И потом вы такой знатный человек в училище.

— Какой знатный? Откуда вы взяли?

— Слышала. Сам полковник оказал, что вы отличный математик. А старший лейтенант подтвердил: даже, говорит, отличнейший. Довольны? Ну а теперь сидите здесь, у окна, и ждите. А я пойду в перевязочную.

Может, час, а может, и больше сидел Красиков у окна и глядел на госпитальный двор, освещенный уже по-весеннему пригревшим солнцем. На кривых сучьях карагача буйствовали воробьи, улаживая свои птичьи дела, горячие и неотложные. Один самый взъерошенный и задиристый воробьище показался Красикову похожим на мордатого Беткина. Он ударил кулаком по раме и гикнул на него:

— Феть! Феть!

Вся стая, снявшись с карагача, сыпанула на крышу. А взъерошенный не вздрогнул даже, только еще больше нахохлился и повернулся к окну, будто назло Красикову: вот тебе, погляди.

— Ах ты, злодей! — Красиков пожалел, что нечем запустить в него через форточку.

Старшая сестра, закончив дела в перевязочной, заторопилась в аптеку, чтобы заказать бинты и лекарства. Перед уходом она шепнула Красикову:

— Узнаю, кстати, что там в комиссии.

— Постарайтесь, — сказал Красиков. — Уж очень долго заседают ваши начальники, не дождешься.

— Значит, другим чем-то заняты. Не одно ваше дело у них.

— Это верно, — согласился Красиков и, чтобы хоть немного успокоиться, опять подошел к окну, обвел взглядом большой госпитальный двор, на дорожках которого не было видно ни одной живой души. Только вдали, под карагачами и кленами, кто-то в армейской шинели пробирался по глубокому рыхлому снегу. Человек торопился, широко, размахивал руками, но сугробы словно хватали его за полы шинели, не давали ходу.

«Приятеля, наверное, повидать хочет, вот и старается», — посочувствовал ему Красиков; он следил за ним пристально, не отводя взгляда.

Когда же тот выбрался наконец на дорожку и, отряхнувшись от снега, поднял голову, Красиков удивленно всплеснул руками: «Винокуров! Ух ты! Вот интересно». Вскоре и Винокуров заметил в окне своего товарища и, побежав, начал делать ему какие-то знаки, жестикулируя головой и руками. Красиков проворно влез на подоконник, распахнул форточку, приветливо крикнул:

— Здорово, Саня! Ты как вырвался? Время-то учебное.

— А мы с тактических занятий идем, — объяснил тот. — Я на пять минут. Одна нога тут, другая там. Понял?

— Ловко ты сообразил. Ну, как после каникул живется-служится?

— Да все нормально. Ты мне вот что скажи… — Винокуров покосился по сторонам, сложил рупором ладони, осторожно вполголоса спросил: — Старшая сестра Люся дежурит?

— Дежурит, — ответил Красиков. — А ты разве ее знаешь?

— Вот чудак. Не знал бы, не спрашивал.

— И хорошо знаешь?

— Ладно, потом об этом. Ты позови ее, будь другом.

— Не могу, Саня. Она ушла в аптеку и еще куда-то.

— И не скоро придет?

— Может, и не скоро.

— Жаль. Ну погоди, я сейчас. — Он вынул из планшета тетрадный листок, быстро написал что-то, свернул конвертиком, прицелившись, кинул. — Держи, Коля!

Но слишком высоким было окно, и записка, не долетев до форточки, упала обратно в ладони Винокурова.

— Ничего, попытаемся по-другому. — Он проворно взобрался на карагач, ухватился одной рукой за сук, другой прицелился снова, велев Красикову посторонится.

На этот раз записка угодила прямо в форточку, скользнула по листьям стоявшего на тумбочке фикуса и упала на пол.

— Так ты передай обязательно, слышишь? — напомнил Винокуров.

— Передам, конечно. А ты исчезай скорей, пока нет врача нашего. Она, знаешь, какая!..

Красиков помахал напоследок приятелю рукой, поправил пояс на халате и, придерживая широкие болтающиеся полы, поспешно слез с подоконника. И только теперь он увидел: шагах в десяти от него, у двери, возмущенно покачивая головой, стояла Любовь Ивановна.

— Так-так, — сказала она. — Вы что же, забыли о моих предупреждениях? Или решили уже не считаться с ними? Не ожидала, не ожидала…

— Это, знаете, товарищ ко мне приходил. Из нашей батареи. Он по пути, на несколько минут всего, — оправдывался вконец сконфуженный Красиков!

— Вот-вот, сейчас товарищ, потом товарка, а вы будете прыгать по окнам. Забыли, каким вас привезли сюда!..

— Извините, больше не повторится. — Красиков готов был извиняться десять, двадцать раз, лишь бы поскорей успокоилась Любовь Ивановна и сообщила ему, что же решила комиссия. Но Любовь Ивановна повернулась и ушла в свой кабинет, не сказав больше ни слова. И только спустя некоторое время она приоткрыла дверь и позвала Красикова к себе.

— Ну вот что, спортсмен, — сказала она, пряча улыбку, — решила вас выписать. Посмотрим, возможно, все обойдется без осложнений.

— Обойдется, конечно, — радостно выпалил Красиков. — Я же очень хорошо себя чувствую. Отлично даже!

Любовь Ивановна предостерегающе подняла руку:

— Тише, тише. Вы напрасно горячитесь, молодой человек. Лучше сядьте и послушайте.

Красиков, повинуясь, опустился на краешек стула.

— Вот так, — кивнула Любовь Ивановна. — Учтите, вам нужно будет с месяц примерно воздерживаться от всяких прыжков, от сильного бега и ходьбы на лыжах. И уж, конечно, никаких лазаний по подоконникам. Имейте в виду: попадете к нам вторично — будем строже. Через полмесяца не забудьте мне показаться…

Она говорила неторопливо и много, но Красиков, слушая, думал о своем: «Теперь все, теперь учиться и учиться, чтобы никто уже не смог по-прежнему бросить с укором и усмешкой — неужели нет у тебя, Красиков, характера?» Ему было так радостно, что хотелось петь. И только одна мысль угнетала его — мысль о лежавшем в кармане конвертике, на котором Винокуров, хотя и торопливо, но уверенно вывел: «Люсе». Красикову было теперь ясно, что приятель его и Люся знакомы, вероятно, уже давно. Иначе как бы так можно требовать: «Ты позови ее, будь другом». Припомнился Красикову один вечер, когда вернувшийся из городского отпуска Винокуров признался ему в пылу откровения: «Ох и девушку встретил, Коля! Богиня прямо! Офелия». Неужели это о Люсе он говорил тогда?

Люся вернулась в отделение, когда Красиков уже вышел из кабинета врача.

— Вы уже о решении комиссии знаете? — спросила, улыбаясь, Люся.

— Знаю, — ответил Красиков.

— Тогда поздравляю. Я очень рада за вас, Коля. И старший лейтенант был рад. Он всех упрашивал, чтобы выписать вас обязательно сегодня.

— А что, нельзя разве?

— Не успеем. Документы не оформят.

— Жаль.

— Так уж и жаль? Ну побудете еще денек с нами. Мы же вас не обижаем.

Красиков молча пожал плечами.

— Ничего, ничего, — успокаивающе сказала Люся и тихо, почти шепотом прибавила: — Завтра мы вас проводим, не волнуйтесь, пожалуйста.

Люсины слова еще больше расстроили его. «И надо же, в такой день подвернуться этому Винокурову со своей просьбой! — негодовал он, сжимая пальцами спинку стула. — Да и я тоже хорош, взобрался на подоконник, будто первоклассник какой. А впрочем, может, и хорошо, что так получилось. По крайней мере, не буду теперь наивным человеком». Он уже намеревался было вынуть из кармана записку и, ничего не говоря, отдать ее Люсе: пусть не думает, что он, Красиков, ничего не знает не ведает о ее тайнах. Однако сделать этого не смог, потому что неподалеку от него разговаривал с кем-то Беткин и бросал любопытные взгляды в их сторону. Лишь, через некоторое время, когда Беткин исчез, Красиков зашел в комнату старшей сестры и, положив перед ней записку, сухо сказал:

— Это вам от друга, наверное.

— От какого друга? — удивилась Люся.

— Далекий под окно не пришел бы, — объяснил Красиков. — Значит, близкий.

Люся развернула записку и смутилась от неожиданности:

— Ах, вон это кто! Саша! — Она подумала о чем-то и перевела взгляд на Красикова. — Послушайте, Коля, вы знаете его?

— Еще бы. Сосед по койке, — с грустной усмешкой ответил Красиков. — Мне везет на таких: тут — Беткин, там — Винокуров.

— Зачем вы так говорите? — обиделась вдруг Люся. — Саша хороший товарищ.

— А я разве корю его? Может, и Беткину цены нет. Откуда мне знать?

— Ой, какой вы сегодня сердитый! — Люся встала и подошла к Красикову. — Когда-то Саша и Сережа избавили меня от хулиганов. Если бы не они, я не знаю, чем бы все кончилось.

— Понятно. — Красиков еще больше нахмурился.

— Нет-нет, ничего вы не поняли, — настойчиво возразила Люся. — Я же вам говорю, что Саша хороший товарищ. Просто товарищ. Вот и все. А при чем тут Беткин?

— Ни при чем, конечно.

— Зачем же вы о нем заговорили?

— Попался на язык, вот и заговорил. Но вы не обижайтесь. Ну его к дьяволу, этого Беткина.

Люся повеселела снова.

— Знаете что, Коля. Идите отдыхать. Потом в училище некогда будет.

— Это верно, — согласился Красиков; и пока шел в палату, улыбка не сходила с его лица.

На следующий день, когда Красиков, уже переодетый в свою курсантскую форму, уходил из госпиталя, Люся выскочила в коридор, чтобы проводить его. Следом за ней в полуоткрытую дверь не очень уверенно протиснулся толстый Беткин и стал делать Красикову какие-то загадочные знаки. Но Люся так внушительно посмотрела на него, что сконфуженный Беткин немедленно убрался из коридора. Красикову Люсина строгость очень понравилась, и он сказал с нескрываемым восхищением:

— А здорово вы его. Прямо как старшина: шагом арш.

— Ему бы еще нос прищемить дверью стоило. Пусть не подглядывает, — смущенно улыбнулась Люся.

— Правильно, — засмеялся Красиков и подумал, что зря он, кажется, опасался за Люсю, что не из таких она девушек, чтобы дать себя в обиду какому-то Беткину. Да и сам Беткин не такой уж храбрый, каким выдавал себя в палате.

— Ну, значит, уходите, Коля? — Люся тихо вздохнула.

— Что вы! Я к вам приду с первой же увольнительной.

— Приходите. Ждать буду.

— Честное слово?

— Коля!..

Он посмотрел ей в глаза. Она была такой красивой сейчас и нежной, какой Красиков не видел ее еще ни разу.

В распахнутую дверь ударило яркое зимнее солнце. У крыльца, будоража снег на деревьях и заборе, вовсю буйствовали воробьи. От их щебета и от солнца вокруг было так уютно и радостно — словно ранней весной, когда всюду еще лежит снег, а земля и деревья уже набухают соками.