Убийство в Венеции

ГЛАВА XIII

Гондола, увозившая женщину из сна Андерса фон Лаудерна, казалась черной тенью, женщина, впрочем, оказалась не грезой, а живым человеком. Была ли она ключом к разгадке или не имела ничего общего со всей этой историей? Если бы я не увидел ее в метро вместе с Элисабет Лундман, никогда бы не подумал, что она существует в действительности. Андерс ведь отказался от своего рассказа о ночной поездке и идентификации «новой» картины Рубенса, заявив, что все сказанное было сочетанием спиртного, стимулирующих средств и перенапряжения. Сон, кошмар. Ничего более.

Мы догоняли преследуемую гондолу. Она теперь была различимее, вырисовываясь темным силуэтом в отблесках городских огней на воде. Изящным лебедем скользила моя гондола над водой, что журчала под штевнем, или, вернее было бы сказать, под шеей лебедя. Сверкающие серебром украшения на носу гондолы поднимались наподобие гордой головы птицы. С начала XVIII века гондолы красились в черный цвет, как противодействие роскоши и блеску украшений. Что-то вроде предписаний об излишествах Густава III.

За спиной я слышал дыхание гондольера, который длинным веслом двигал покачивавшуюся лодку вперед. Его тоже захватила погоня за уплывшей лодкой. Весло мощно вращалось в уключине, которая одновременно служила чем-то наподобие автомобильного ключа зажигания для гондолы. Если уключину снять, маневрировать длинной лодкой будет невозможно.

Преследуемая нами гондола свернула в канал за Дворцом дожей и проследовала под мостом Вздохов, который вел к Свинцовым палатам, знаменитой тюрьме, где среди прочих заключенных сидел Казанова. В какое-то мгновение мне показалось, что сейчас мы потеряем ее в толчее других гондол и такси, но вскоре я снова увидел ее.

Мы плыли мимо высоких каменных домов, где зеленые слизистые водоросли цеплялись за грубые края набережных, вылезая из воды. Длинные кнехты для швартовки и защиты бортов лодок торчали в воде вдоль парапетов — красные, синие, желтые и зеленые. Дорожные знаки с ограничением скорости и запретами на парковку казались в воде странно неуместными, но, естественно, были необходимы. Хотя предписаний насчет уборки снега им удалось избежать.

Неожиданно гондольер сказал что-то непонятное, но я ухватил смысл. Ее длинная черная гондола остановилась впереди у каменной лестницы, которая поднималась из воды и вела к красивому желтому дому с готическими окнами. Перед домом был садик, и зеленые ветки кустов и небольших деревьев нависали прямо над темной водой.

Мы замедлили ход и мягко подрулили к лестнице. Женщина успела уже выйти и скрылась в узких воротах.

Я щедро расплатился с гондольером, подмигнувшим мне из-под своей соломенной шляпы с длинной красной лентой и уважительно улыбавшимся в отношении моей амурной эскапады. Я улыбнулся в ответ и поднялся по узкой лестнице. Я нажал на тяжелую ручку, деревянные ворота, кованные черным железом, распахнулись, и я вошел в пустой холл с мозаичным полом. Внутри было безмолвно, глухая тишина стояла там, как будто в старом доме царило ожидание чего-то; было сыровато и влажно, несмотря на летний вечер. Впереди справа лестница вела на второй этаж. С сомнением я ступил на лестницу, стал медленно подниматься. Может, она выскочила на улицу через боковую дверь в холле или все же поднялась?

На следующей площадке через закрытую дверь слышались звуки фортепьяно. Я постучал, но никто не ответил. Осторожно нажал массивную латунную ручку и открыл дверь. За ней оказалась просторная комната с белыми стенами, высоким потолком и мраморным полом. XVI век, прикинул я и огляделся. Стены были увешаны картинами, позолоченные рамы с блестящими холстами теснились, как в галерее искусств. Я стоял слишком далеко, чтобы разобрать в деталях изображенное, но сумел все же осознать, что сравнение с картинной галереей было не совсем правильным. Более точным выражением был бы музей. Здесь висели картины, похожих на которые я никогда не видел в частных домах. Мебель была также высокого класса. Позолоченный мягкий гарнитур крепкого помпезного барокко стоял прямо под большой картиной с видом Венеции, которая вполне могла оказаться работой Тинторетто. С черного проигрывателя доносился печальный ноктюрн Шопена.

И тут я увидел ее. Она стояла у окна на другом конце комнаты, спиной ко мне. Дверь открылась так тихо, что она не заметила моего появления. Мягким движением она сняла с себя черный капюшон, бросила его на высокую спинку стула и обернулась. Пораженная и объятая ужасом, она смотрела на меня и не двигалась, как будто застыла во льду или была парализована. Овладев собой, она быстро открыла сумочку, лежавшую рядом с ней на столе, и направила на меня пистолет.

— Что вам надо? — коротко спросила она по-английски. — Почему вы меня преследуете? Я позвоню в полицию.

Не сводя с меня глаз, она пошла к телефону, стоявшему на низком сундуке эпохи ренессанса у торцевой стены.

— Не делайте этого. Я уйду, по прежде хочу задать лишь один вопрос.

В ее глазах появилось сомнение, но тянувшаяся к телефону рука опустилась.

— Вы знали Андерса фон Лаудерна?

Она посмотрела на меня внимательно. Затем пожала плечами.

— Кто он такой, и почему я должна его знать?

— Он видел вас во сне.

Выражение подозрительности снова появилось у нее на лице, и она подняла пистолет. Ясные глаза напряженно смотрели на меня, а длинные светлые волосы мягко ниспадали на ее плечи. Она стояла, высокая и стройная, как Весна, Весна Боттичелли. Единственное, чего не хватало, — цветов в ее волосах.

— Вы в своем уме? — резко спросила она. — Гонитесь за мной почти через всю Венецию только потому, что я кому-то приснилась?

— Не только приснились, — быстро сказал я и соврал. — Я знаю, что вы были знакомы, и должен с вами поговорить.

— Были знакомы? — Она вопросительно посмотрела на меня. — Что вы хотите сказать этим «были»?

— Он умер. Андерс фон Лаудерн мертв.

Показалось мне или в самом деле она слегка побледнела?

— Садитесь, — помедлив, сказала она и показала на пару кресел с высокими спинками с потемневшей обивкой золоченой кожи. — Налейте себе, если хотите. — И она кивнула в сторону стоявшего на круглом столе серебряного подноса со стаканами и бутылкой виски. Но пистолет не отложила.

Я сел, налил немного виски. Она отрицательно покачала головой, когда я вопросительно глянул на нее.

— Рассказывайте, — наконец сказала она, усевшись напротив и достав сигарету. Пистолет она положила на стол, но вне моей досягаемости и достаточно, близко, чтобы могла быстро схватить его. Неужели она все еще не доверяла мне?

Я отпил чистого виски. По телу разлилось тепло, и я почувствовал, что оно было мне необходимо.

— Андерс утонул в маленьком озере в Швеции. Я сам был там. То есть не когда это случилось, тогда я уже уехал в Стокгольм; но мы были очень близкими друзьями. Он действительно был самым моим старым другом, мы вместе выросли.

Она смотрела на меня изучающим взглядом, будто проверяя, не лгу ли я, может ли она мне верить.

— И он рассказал мне, что видел вас в большом доме, куда его привезли среди ночи, чтобы проверить картину.

— Картину?

Вот именно. Он был специалистом по Рубенсу, а в тот раз кто-то хотел узнать, была ли та картина подлинником. В таком случае это было бы всемирной сенсацией.

— И она была? Подлинником, я имею в виду?

Я кивнул.

— Во всяком случае, он так сказал. И он вас там видел. Весну Боттичелли.

Тут она впервые улыбнулась.

— Он что, так и сказал? Что я похожа на Весну?

— Да. Потом, когда его не стало, я видел в метро в Стокгольме одну женщину вместе с Элисабет Лундман. Эта женщина была копией картины Боттичелли. Это были вы, и это вас он видел в ту ночь.

Она недоверчиво покачала головой, потянулась через стол и взяла пепельницу.

— Вот вы сидите здесь и рассказываете, что вашему хорошему другу приснилась женщина, которая похожа на женщину с картины, написанной пятьсот лет назад. И из-за того, что на площади Святого Марка в Венеции вы натолкнулись на похожую модель Боттичелли, вы преследуете меня через весь город и даже вламываетесь в мою квартиру. Звучит по меньшей мере невероятно.

— Я понимаю, что это странно, но в действительности все еще сложнее, потому что я думаю, что Андерса убили. Он не утонул. А теперь я пытаюсь выяснить, кто его убил. И почему?

— Почему бы вам не обратиться в полицию?

— Обращался, но они мне не верят. Они исходят из того, что это был несчастный случай, что он утонул. Но я знаю, что он не умел плавать.

Она улыбнулась мне как ребенку, рассказавшему о троллях и ведьмах под кроватью и чудищах в платяном шкафу, которые выходят ночью, когда все опят.

— Я только не понимаю, какое ко всему этому имею отношение, — сказала она.

— Вы же с ним встречались, ведь так?

Я грубо бил наобум, но должна же когда-то прийти удача. И вот пришла, потому что она утвердительно кивнула.

— Да. Я историк-искусствовед и занимаюсь посредничеством по продаже предметов искусства, и мы с ним очень коротко виделись в Венеции на семинаре о Веронезе. Вы знаете, это художник, который среди прочего писал потрясающие вещи во Дворце дожей. Андерс делал доклад, а я участвовала в обсуждении.

— Вы ездили в Швецию, чтобы встретиться с ним?

— Нет, я приезжала к Элисабет.

Она заметила мое удивление и добавила: — Элисабет ездила вместе с Андерсом в Венецию на этот семинар, и ей нужна была моя помощь. Вы, вероятно, знаете, что она открыла торговлю предметами искусства и специализируется на старинных вещах. Вот она и хотела проконсультироваться со мной, чтобы здесь через меня делать покупки и чтобы я была ее агентом в Италии на случай, если ей понадобится продать здесь часть приличных вещей. Здесь интересный рынок, и, если имеешь нужный товар, за деньгами не стоят. А у меня были большие связи, и она попросила меня приехать в Стокгольм для обсуждения нашего сотрудничества. Тогда я встречалась и с Андерсом.

— Выходит, вы были в Швеции, когда он погиб?

Она кивнула, заметив мое удивление.

— Не буду же я рассказывать вам все сразу только потому, что вы ввалились ко мне в дом. Да, я была там, и для Элисабет это было ужасным ударом. Вы ведь знаете, что она была влюблена в него?

— Да. И муж Элисабет тоже об этом знал.

— Вы думаете, что… — она замолчала, вопросительно посмотрев на меня.

— Я ничего не думаю. Возможно, его убили, возможно, это был несчастный случай. Но здесь есть другой аспект, который тоже меня беспокоит.

— Что вы имеете в виду?

— Наркотики. Кокаин.

Она смотрела на меня с недоумением.

— Андерс был связан с чем-то подобным?

— Я не знаю, но желал бы это выяснить. Здесь, в Венеции, я получил сведения, которые хотел бы изучить подробнее.

— Будьте осторожны, — тихо сказала она и быстрым движением руки загасила сигарету. — Это рискованно. Те, кто занимается наркотиками, опасные люди. Человеческая жизнь для них ничто.

— Знаю. Буду осторожен, обещаю. — И я улыбнулся ей. — Вообще-то, я не представился. Меня зовут Юхан Хуман — антиквар из Стокгольма.

Возможно, мне показалось, но у меня появилось чувство, что мое имя ей знакомо. Я заметил это за долю секунды в ее глазах. Может быть, Элисабет или Андерс говорили ей что-либо обо мне? Хотя зачем?

— Анна Сансовино, — мягко сказала она, улыбнувшись. — Выходит, мы коллеги. Вы торгуете антиквариатом, а я — античным искусством.

— Боюсь, мы играем в разных лигах. Вы занимаетесь известными всему миру именами, мои же вещи гораздо скромнее.

— Как знать. В жизни всякое бывает. Иногда везет и находишь хорошие вещи, а иногда — нет. Но вот там висит то, что могло бы вас заинтересовать. — Она кивнула в сторону большой картины в противоположном конце комнаты. Это был аллегорический, религиозный мотив с клубящимися облаками и образом бога, окруженного ангелами, в центре.

— Джованни Тьеполо. Когда строился Королевский дворец в Стокгольме, архитектор хотел нанять Тьеполо для богатой росписи плафонов. Но у короля не хватило денег. Тьеполо просил слишком много.

— Вот видите, я же говорил. У вас есть картины, на которые не хватало денег даже у королей; и я подозреваю, что один только этот холст мог бы во много раз окупить весь мой магазинчик.

— Деньги — это еще не все, — улыбнулась она, — совсем не обязательно обладать красивыми вещами, чтобы получать от них радость.

— У вас здесь магазин? — спросил я и оглядел комнату.

Поначалу она не сообразила, что я имею в виду, по затем вновь снисходительно улыбнулась.

— Не совсем магазин. Здесь моя контора. Это небольшой дворец, я получила его в наследство от моих родителей. Наша семья поселилась здесь еще в XVI веке. Я посредничаю в продаже предметов искусства. Нахожу продавцов и свожу их с покупателями, и наоборот. Коллекционер, к примеру, обращается ко мне и просит достать одну из работ конкретного мастера. Через сеть моих связей я примерно знаю, кто может иметь что-либо интересное. Говорю с ним и выясняю, заинтересован ли он в продаже. Постепенно, при небольшом везении, большом терпении и огромных телефонных счетах, заключается сделка.

— И вы получаете проценты?

— Это звучит грубо, — рассмеялась она. — Проценты у процентщицы. Я предпочитаю говорить, что получаю гонорар за свои услуги — за экспертизу и связи.

— Понимаю. И вам не надо держать дорогие предметы на складе?

— Именно. Как раз таким образом я и собиралась помогать Элисабет. У нее есть несколько покупателей с солидным капиталом, но которые не хотели бы покупать на аукционах или на открытом рынке. Говорят, у вас в Швеции жесткое налогообложение. Естественно, люди не хотят показывать, сколько у них денег.

— Совершенно справедливое суждение. Лучше всего зарывать в землю то, что имеешь. Но это, боюсь, не всегда помогает. У нас есть целая армия старичков, которые ходят с «волшебной лозой» и лопатками и все это выкапывают.

— Так далеко мы еще не зашли, — улыбнулась она. — Хотя мы на правильном пути. Но, во всяком случае, у нее есть клиенты, которые хотели бы поместить капиталы в искусство, не привлекая к себе внимания. И нередко Элисабет связывается со мной и интересуется, есть ли у меня что-нибудь стоящее. Бывает и наоборот, у кого-то из ее клиентов есть что-либо на продажу, а я могу помочь.

— Это означает, что у вас есть доступ к большим капиталам, — сказал я и пригубил виски.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что вам можно доверять. И что те произведения искусства, в продаже которых вы посредничаете, — о’кей.

— В каком смысле о’кей?

— Ну, что они, к примеру, не краденые. Или не являются подделками.

Она протянула руку к бутылке и плеснула в стакан немного виски, бросив туда несколько кубиков льда.

— Совершенно верно. Вас ведь это тоже касается, не так ли? В нашей сфере Кто не честен, тот мертв. Финита.

— Кстати, — сказал я и посмотрел на нее. — Кстати об искусстве и смерти. Вы не знали Леонардо Пичи?

— Почему я должна его знать?

— Не знаю. Но он тоже был антикваром. Он утонул. Точно так же, как Андерс.

— Наверное, он был неосторожен.

И она улыбнулась своей прохладной, неуловимой улыбкой, как на картине времен ренессанса, эпохи не только культурного Возрождения, но и отравлений ядами и интриг. Времен Макиавелли и Лукреции Борджиа.