Убийство в Венеции

ГЛАВА XXIV

Он ушел, а я остался в церкви. Теории мои пошатнулись. То, что казалось само собой разумеющимся, превратилось вдруг в карточный домик, тут же рухнувший под порывами шквалов, бушевавших вокруг Анны Сансовино. Мне нужно было с большим трудом заново возводить новую конструкцию на более солидном фундаменте, исходные элементы которой у меня были. У Андерса фон Лаудерна возникли проблемы, и ему нужны были деньги, чтобы начать новую жизнь в качестве директора музея и владельца Бакки, родового гнезда, в которое он всю жизнь мечтал вернуться. И он собирался обосноваться там не один. Планы на будущее он строил вместе с Элисабет. Но они рассыпались вместе с его гибелью в темных водах озера Вибю. Не из-за этого ли он был втянут в наркобизнес? Получал ли он процент с того, что поступало через мою лавку, или все было устроено иначе? И не потому ли он был убит, что знал слишком много? А картина? Какое место отвести ей во всей этой истории?

Под сводами церкви снова зазвучали звуки органа. Невидимые руки извлекали из него мелодию хорала Баха, в которой слышался то шум ветра, то гул штормового моря. Вздымались зеленовато-черные волны, белая пена уносилась порывами ветра, а на фоне пронзительного неба над бурным морем плыли на неподвижных крыльях огромные альбатросы.

Или же кокаин — всего лишь побочная игра во всем этом? Может, это чистая случайность, что для его транспортировки использовали мой магазин, а главным во всем этом была афера с картиной Рубенса? Она висела в Слагсте сотни лет, и все, кто бывал там, могли ее видеть. Но никто не знал ей цены, никто не понял, что это Рубенс. Или же кто-то из них понял это и только ждал удобного случая? Тут в ситуацию логично вписывается Анна Сансовино. Посредник, который за бешеные деньги поставляет старых мастеров беспринципным королям наркобизнеса.

После обеда перед отлетом я снова побывал у дворца на канале. На этот раз мне повезло больше. По крайней мере мне отворили дверь. Тот же неприветливый, мрачный тип, которого я встретил в прошлый раз и который утверждал, что не знает ее и что никакая Анна Сансовино здесь не живет. На этот раз он по крайней мере признал, что она жила в доме, но умерла, что я и без него мог прочесть в газетах. «Ужасно, — сказал он, и печально покачал головой. — Бандиты. И такое случилось в Венеции!»

— Как я уже сказал, синьора Сансовино и я договорились встретиться здесь. По поводу картин. У нее были картины, которые я хотел купить.

Он кивнул, несколько оттаяв, когда понял, что я честный человек, а не какой-нибудь журналист, вынюхивающий что-то в связи с ее гибелью.

— Вы не заметили чего-то необычного перед тем, как ее убили? Может, кто-то приходил к ней или она кого-то принимала?

— Я уже все рассказал полиции. — Прежняя подозрительность опять появилась в его лице, и он мрачно уставился на меня.

— Я понимаю, просто мне интересно.

— Тут все время сновали какие-то люди, — пробурчал он неодобрительно. — Самые разные типы. Я приметил лишь одного, он был иностранец. Длинный и тощий и едва объяснялся по-итальянски. Но она не хотела принимать его.

— Почему?

Он пожал плечами и развел руками.

— Откуда я могу знать, синьор? У меня свои дела, и меня не касается, что делают или не делают другие. Он сказал, что приехал издалека только для того, чтобы встретиться с нею, и что это очень важно. Мне было почти жалко его, когда она не захотела его принять. Хотя меня и не было здесь, когда это случилось. Если бы я был дома, они не посмели бы сюда сунуться.

— Скажите мне только одно перед тем, как я уйду. Почему, когда я приходил сюда в прошлый раз, вы сказали, что она тут не живет? И почему ее комнату сделали неузнаваемой, сменив всю мебель?

Он снова пожал плечами.

— Я получаю приказы и не спрашиваю. Так лучше. Но у меня больше нет времени. До свидания, — и он с грохотом захлопнул тяжелую дверь прямо перед моим носом.

«Три смерти», — подумал я, когда длинная черная гондола, мягко отчалив от каменных ступеней, увозила меня от дворца. Я смотрел на зеленые водоросли, мягким мохом покрывавшие камни набережной, на желтый апельсин, покачивавшийся на серо-зеленой поверхности канала, и думал о том, что у всех был один знаменатель. Андерс фон Лаудерн утонул во время купания. Леонардо Пичи упал в канал темным вечером после возлияний в каком-то ресторанчике, а Анна Сансовино оказалась дома, когда вдруг появился грабитель, нервный и испуганный грабитель, который в панике убивает ее. Так все это выглядело, так должно было выглядеть и так было зафиксировано в полицейских докладах и протоколах вскрытия. Но меня это не убеждало. Совершенно не убеждало.

В это время гондольер позади меня что-то сказал, но я не понял, лишь уловил в его голосе страх, переходящий в панику. Я поднял голову и увидел прямо перед нами большой темно-синий катер, полным ходом летевший на нас. Два белых пенных вала, стремительно разлетавшихся от штевня, и глухой гул мощных моторов, угрожающе нараставший в узком пространстве между фасадами выстроившихся вдоль канала домов.

«Он должен отвернуть, должен изменить курс, иначе врежется в нас», — успел я подумать.

Но большой катер не изменил курса и с треском врезался прямо в бок гондолы, которую отбросило к одному из берегов канала. Меня затянуло в холодную черную воду, и я почувствовал, как мощные винты прошли над самой моей головой. Я медленно поднялся к поверхности, сделал несколько сильных гребков руками и выглянул из воды. Чуть в стороне был мой гондольер. Соломенной шляпы с длинной лентой не было видно, а сам он вцепился в швартовый пал у берега. Он плакал и ругался и грозил кулаком быстро удалявшемуся катеру.

— Бандиты! Чертовы пьяницы! Я пожалуюсь в полицию! — кричал он.

«Бандиты — это точно», — подумал я, плывя к узким каменным ступеням у ближайшего дома. Но, конечно, не пьяницы. Меня предупредили, и я понял намек. Свое дело в Венеции я сделал. Без сомнения, какие-то люди сочли, что я проявил излишнюю активность. Я был для них опасен, сказала Анна по телефону. Они даже сменили мебель в ее квартире на тот случай, если бы я вздумал вернуться. А дворнику приказали отвечать, что она вообще никогда там не жила. Пожалуй, лучше всего сесть на ближайший самолет, не дожидаясь других случайностей с худшими последствиями. Насквозь мокрый и провожаемый удивленными взглядами туристов, я быстро пошел в отель. У меня не было ни времени, ни желания участвовать в полицейском разбирательстве. К тому же мне совсем не хотелось отвечать на вопросы о том, почему я навещал Анну Сансовино и ее дворец. Особенно, когда шло расследование ее убийства.

Когда я поздно вечером добрался из Арланды домой, в моей почте на соломенном коврике за входной дверью среди всех скопившихся счетов и других напоминаний о бренной жизни было и приятное сообщение: приглашение в Слагсту на ужин по поводу раковой премьеры. «Надеюсь, ты сможешь выбраться», — приписала Маргарета крупным неровным почерком. Я, конечно, охотно приду. Во-первых, я обожаю раков. Во-вторых, мне надо было хоть на время перестать думать о том, кто застрелил Анну, столкнул Андерса в озеро и попытался утопить меня в венецианском канале.

Моим первым посетителем на следующее утро был отнюдь не покупатель, а Элисабет Лундман. И пришла она совсем не для того, чтобы присмотреть что-нибудь у меня в лавке.

— Я тебе звонила вчера, но тебя не было дома, — сказала она, едва присев.

— Нет, я был в Венеции.

— В Венеции? Тогда ты все знаешь?

Я кивнул.

— Да. Анны Сансовино нет. Ее убили.

— У меня не укладывается это в голове. — Элисабет была бледна, выглядела усталой и невыспавшейся. — Это так бессмысленно — убийство с целью ограбления. Вор, которого застали врасплох, в панике выстрелил.

— Если только это действительно было так.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Я тебя не совсем понимаю. Они позвонили из Венеции и рассказали, как было дело. Они сказали, что так сообщила полиция, Что это было убийство с целью ограбления.

— Они действительно так думают. По крайней мере пока.

— Ты считаешь, что дело обстоит иначе?

— Откуда мне знать точно? Но некоторые ее клиенты были отнюдь не ангелами. Наоборот.

— Странно, что ты говоришь об этом. У меня было такое же чувство. У нее в обороте были слишком большие деньги, чтобы всегда чувствовать себя спокойно.

— Деньги не пахнут. Знаешь, кто сказал это?

— Не помню.

— Один римский император, установивший налог на общественные уборные. Так что если имеешь дело с такого рода искусством, то приходится иногда кое на что смотреть сквозь пальцы, мне кажется. Если хочешь заключать сделки, конечно.

— На что ты намекаешь? — сказала она резко. — Ты хочешь сказать, что я была замешана в темных делах?

— Отнюдь. Я считаю просто, что предметы искусства покупают из разных соображений. Иногда потому, что они нравятся, а иногда по другим причинам.

— Например?

— Например, для того, чтобы отмыть грязные деньги. И я думаю, что Анна была замешана в чем-то подобном. Может быть, даже не ведая об этом, но тем не менее.

— Поэтому ее и убили, ты полагаешь?

— Возможно. Но пусть это выясняет итальянская полиция.

— Мне тоже так кажется. Но мне пора. Я заглянула только, чтобы рассказать об Анне. Потому что мы на днях говорили о ней.

— Очень мило с твоей стороны. Да, и спасибо за приятную компанию в Слагсте.

— И тебе. Маргарета — удивительная женщина. Всегда такая веселая и доброжелательная.

— Кстати, ты не помнишь той картины, которую у нее украли?

— Ты об этой истории с толстыми женщинами и обнаженными мужчинами? Ножи и кровь. Да, помню. Если увидишь ее один раз, больше не забудешь. Слава богу, что кому-то пришло в голову украсть ее. Не понимаю только — почему? Едва ли ее можно где-нибудь вывесить без того, чтобы людям не стало плохо от одного ее вида.

— Я не совсем в этом уверен. Если судить по описанию, то картина очень интересная. Напоминает Рубенса.

— Рубенса! — Элисабет расхохоталась. — Конечно, это было огромное полотно с толстой голой дамой на нем, но на этом и кончалось сходство с Рубенсом. К тому же оно было неимоверно грязным и с Рубенсом имело столь же мало общего, как, скажем, имеет лубочное искусство с Рембрандтом. Если мне будет позволено сказать свое мнение.

— Может, именно по этой причине.

— Теперь я не понимаю тебя.

— Подумай. Сюжет так отвратителен, что ни у кого нет особой охоты разглядывать полотно. Оно к тому же настолько грязное, что почти не видны краски. Как бы оно выглядело, если бы его отмыть от почти четырехсотлетней пыли и влаги и отреставрировать? Ты не думаешь, что твои заключения были бы после этого несколько иными?

— Я не понимаю все же, куда ты клонишь, — сказала она, задумчиво глядя на меня, словно пытаясь отыскать на моем лице отгадку, анализируя сказанное.

— Если ты думаешь, что Свен со своими студентами или все те, кто бывал в Слагсте, могли считать, что это настоящий Рубенс, то это кажется мне несколько странным. Очень может быть, что это было полотно школы Рубенса или даже его ученика. Такое бывает сплошь и рядом, и не только когда речь идет о Рубенсе. Но разница между ним и оригиналом — как между небом и землей!

— И все же был тот, кто считал иначе. А он был экспертом по творчеству Рубенса. Причем из ведущих.

— И кто же это был?

Я глядел на нее и знал, что она знает ответ. Но я все же ответил.

— Андерс фон Лаудерн.