Убийство в Венеции

ГЛАВА XXX

— Это было очень ловко сделано, — сказала позже Барбру Лунделиус, сидевшая напротив в моей столовой. Может быть, это слегка претенциозное наименование, потому что комната не так уж велика. Но в ней стоит красивый красного дерева стол начала XVIII века со стульями в стиле ампир. Небольшая люстра висит прямо над столом, а со стен из золоченых рам смотрят на нас несколько моих предков, два старых священника. С мягким превосходством наблюдают они за застольными эскападами своего позднего потомка, впрочем, как мне казалось, и ее без некоторого одобрения. Их розовые щеки свидетельствовали о том, что они разделяли мой интерес к хорошей еде и напиткам. Большой кашмирский ковер с красно-голубым узором и небольшой декоративный столик мастера Якоба Шелина у противоположной стены заключали меблировку. А когда я накрываю праздничный стол, как в этот вечер, когда я пригласил на обед Барбру, под свой бело-голубой фарфор я обычно кладу купленные в Венеции остроконечные салфетки. Я выложил также столовый прибор тяжелого паяного серебра XVIII века, сделанный двести лет назад Петером Эренрутом в Стокгольме, и выставил хрустальные бокалы ручной огранки. На серебряной подставке для вина рядом с четырьмя густавианскими подсвечниками матово отсвечивала таинственным пурпуром бутылка «Шато шеваль блан де Сент-Эмильон».

После бокала шампанского у камина мы перешли в столовую, где нас ждал сервированный и приготовленный мною обед. Я предложил ей свежий салат из андивов, после этого следовала розовая, пахнущая чесноком телячья отбивная с золотистым, обольстительно вкусным картофелем-фри, затем — рокфор. На десерт я намерен был подать шоколадный мусс тетушки Хелены, рецепт которого я давным-давно получил от дальнего родственника. Это был старинный рецепт, вырезанный из газеты 30-х годов.

Я много раз готовил его прежде и, честно говоря, по той простой причине, что это давало мне возможность использовать красивые восточноиндийские чашечки для крема. Какое наслаждение, и не только вкусовое, приподняв крышечку, обнаружить лакомый мусс в этой бело-голубой чашке!

— Меня чуть не хватил удар, — продолжала она, потягивая ароматное вино. — Тогда я поняла, какой ужас должны были испытать те, кто знал Анну.

— Я сам был удивлен эффектом, — сказал я, добавляя себе салату. — Когда я пил чай у Евы, мне показалось, что я уже видел ее где-то. Но тогда я подумал, что чувство это появилось из-за того, что мы одноклассники. И только потом я понял, что она похожа на Анну Сансовино. Немного, во всяком случае. Но прическа и длинное белое платье сделали ее еще больше похожей. К тому же вся обстановка располагала к внушению. Тот, кто видел Анну в ту ночь, когда там находился Андерс, не мог не поверить, что вошла она.

— Да, по нему это было совершенно отчетливо видно. Когда она подняла руку и, указав на него, сказала, что именно его видела с Андерсом у мостков, он сразу сломался. Это было ужасно, он весь задрожал.

— Я использовал выпавший мне шанс. Поэтому я и устроил этот спектакль. Гроза тоже сослужила хорошую службу, не говоря о чувстве времени у Евы. Она вошла как раз тогда, когда погас свет.

— Так ты тогда еще не был уверен? — удивленно спросила Барбру.

— Почему, я был уверен, но ничего не мог доказать. Если бы он не сломался и не признался, то было бы трудно заставить его сделать это перед судом. Особенно учитывая, что Ева Линд не видела его лица.

— Ты хочешь сказать, что она сама не была уверена? Что все это придумано?

— Нет. Она была там со своей собакой. Не могла заснуть, пошла прогулять собаку и увидела Андерса с другим мужчиной. Она подумала, что он гомосексуалист, потому что они стояли там и обнимались. Казалось, будто они целовались. Так что она тут же повернулась и ушла к себе, так и не увидев лица человека, за которого держался Андерс. Но фигуру и осанку, то, как он держал голову, она запомнила. И этого было достаточно.

— Понимаю. Шоковая ситуация заставила его признаться.

— Пожалуй. К тому же я подготовил почву своей послеобеденной шарадой, так что он уже был испуган.

— Но почему ему надо было все же убивать Андерса?

— Потому что он боялся, что Андерс расскажет о том, что знал. Этого он не мог допустить. Но, по правде говоря, сам-то я думал сначала, что в этом была замешана Элисабет и что именно она стояла за всем этим.

— Я тоже так думала, — серьезно сказала Барбру. — Я подумала, что она использовала Андерса, а потом избавилась от него, когда он стал не нужен.

— Но это не так. Нет, убийца встретил Анну Сансовино благодаря Элисабет. Он увидел картину в Слагсте и понял, что это нечто большее, чем мерзкая старая копия, повешенная на отшибе, чтобы не пугать детей и прислугу. Он ведь был искусствоведом не для забавы. Но он не хотел втягивать в это дело Элисабет по вполне объяснимым причинам. Поэтому он заинтересовал Анну, намекнув, что это картина Рубенса. Ее мафиозный клиент тут же загорелся желанием заполучить полотно. Но он требовал гарантий, так что Андерса пришлось использовать как эксперта.

— Разве Андерс не узнал бы его, несмотря на то, что он был в маске? Во всяком случае, разве не узнал бы голос?

— Несомненно. Поэтому они использовали шведские контакты, которые Анна получила по рекомендации из Италии. К тому же они хотели, чтобы Андерс влип как можно сильнее.

— Для чего?

— Ну, чтобы Андерс понял, что ему лучше быть тише воды в случае, если картина вдруг появилась бы на рынке. Кто поверил бы его историям о ночном похищении и прочем? Но Анна слегка перестаралась.

— Ты имеешь в виду то, что она появилась тогда перед ним?

— Именно. И она действительно была очень похожа на Весну Боттичелли.

— Но поскольку Андерс встречал Анну с Элисабет, он знал, кто она? Об этом он тебе никогда не говорил?

— Нет. И я понимаю, почему. Он исходил из того, что за всей этой историей стоит Элисабет. А он любил ее. Именно поэтому он и хотел убедить меня в том, что все рассказанное мне в самолете — плод лишнего стакана и путанных сновидений. Но когда он понял истинную взаимосвязь, он стал им опасен.

— А когда он понял, что это не Элисабет, было не трудно вычислить компаньона Анны.

— Правильно. Но деньги, которые он получил за молчание, были приманкой. Он не мог противостоять искушению использовать их для того, чтобы выкупить Бакку. В результате он был у них на крючке. А после того, как вчера вечером все выяснилось, я понял, что они запугали Андерса еще и контрабандой кокаина через мою лавку.

— А ты думаешь, он не был в этом замешан?

— Нет, конечно. Ты помнишь того типа с черными глазами, который пытался купить у меня уже проданное бюро и которого ты видела в музее в тот день, когда Андерс так разволновался?

Барбру утвердительно кивнула.

— Стоит ли удивляться, что Андерс был так испуган. Потому что тот рассказал Андерсу, что Леонардо посылал наркотики в Стокгольм через мою лавку и что Андерс — связующее звено и даже инициатор всей аферы. Он знал нас обоих и свел вместе. Так что если Андерс расскажет полиции о картине и о том, что с этим связано, то полиция получит в свое распоряжение материалы о контрабанде наркотиков. К тому же он купил Бакку за огромные деньги, и это тоже свидетельствовало не в его пользу.

— Понимаю, — проговорила она, глядя в мягкий свет стеариновых свечей. — Андерс был, конечно, до смерти напуган. Неудивительно. Но что делал этот тип у кладбища в Вибю? Ты рассказывал, что видел его там. Этого парня с черными глазами.

— Возможно, он был там с той же целью, что и убийца. Но ему не пришлось вмешиваться. Работа была сделана другим и почти безупречно.

— Теперь я опять не понимаю. Почти безупречно?

— Тебе не приходилось слышать о «лупара бианка», о белой смерти? — Она недоуменно покачала головой.

— Это мафиозное выражение, означающее смерть без тела и погребения. Кто-то просто исчезает, как дым. С этой точки зрения утонуть в результате несчастного случая — почти одно и то же.

Вздрагивая от озноба, хотя и был теплый вечер, Барбру пригубила красного вина.

— Мне кажется, что, рассказав мне свою историю в самолете, Андерс подсознательно хотел застраховаться. Застраховать свою жизнь. Он хотел, чтобы кто-то знал, как обстояло дело на случай, если с ним что-то случится.

— А кто занимался контрабандой наркотиков? Убийца?

— Косвенно. Потому что картину оплачивали наркотиками, и он следил, чтобы груз приходил к нужному человеку. Это было в его собственных интересах. Он использовал меня и мою лавку, потому что знал, что Андерс познакомил меня с Пичи. Но сам он никогда не притрагивался к наркотикам. За исключением того раза, когда он подложил ЛСД в стакан Андерса, чтобы тот отключился и чтобы после вскрытия полиция могла за что-то зацепиться. Алкоголь и ЛСД могли объяснить и ночное купание, и смерть в холодной воде.

— Как ты догадался, что это был он?

— Это, собственно говоря, твоя заслуга. И Клео. — Я улыбнулся, видя ее удивление.

— Ты рассказывала об украденных украшениях. Я использовал метод исключения. Андерс ни при чем. Я знал его достаточно долго и был уверен, что он ни за что не смог бы пойти на кражу.

— А двое других?

— Сначала я был не совсем уверен. Но исходя из того, что Свен не захотел бы закончить свою карьеру тюрьмой, я рискнул.

— Каким образом?

— Гуннар говорил слишком много. Он рассказал о «проблемах» Андерса и утверждал, что слышал, как Элисабет заявила, что с нее хватит. При этом он лишь слегка переусердствовал, проявив заинтересованность. И, увидев лицо Гуннара в тот момент, когда вошла Ева в костюме боттичеллевской Весны, я понял, что мое предположение верно. Он был в Слагсте много раз со Свеном и его студентами и видел картину. И его красный «Порше» был мне бельмом на глазу. Его зарплаты никогда не хватило бы на такую покупку. Так что украшения старой тетушки, которые, судя по всему, недопустимо небрежно хранились в музее, могли помочь ему какое-то время сохранять привычный уровень жизни. Но когда ты заметила, что они исчезли, ему срочно понадобились деньги, причем большие, чтобы попытаться вернуть драгоценности. Иначе ему пришлось бы распрощаться и с работой, и с повышением. Выручить могли только ростовщики, которые сосали из него кровь. Он пришел в отчаяние и на одном из приемов у Элисабет, встретив Анну, заинтересовал ее своей находкой. Остальное ты знаешь.

— Ее тоже убили? Это тоже сделал Гуннар?

— Не сам.

— Как это?

— Во всяком случае, я не думаю, что он сам мог сделать это. Даже если она была опасна для него, зная обо всём, что случилось, убивать ее было для него слишком рискованно.

— Но ее же убили?

— Конечно, и он косвенно участвовал в этом. Несколько слов ее клиенту о ее делишках на стороне было вполне достаточно. Анна была не только красива. Она была еще и очень хитра. Может быть, самую малость хитрее, чем нужно. Я думаю, что она использовала этот кокаиновый канал самостоятельно, чтобы иметь на этом большие деньги. Можно многое делать с помощью мафии. Но никогда не конкурировать с ней. Прими это как хороший совет. И не восставай против нее. Вспомни бедолагу Леонардо.

— Раскрой мне еще одну тайну, Юхан.

— Какую? — спросил я, любуясь ее огромными голубыми глазами, длинными, ниспадавшими на плечи блестящими белокурыми волосами. Вырезом платья на груди. И длинными, тонкими пальцами, державшими бокал. Легкой улыбкой, игравшей на ее губах. Из гостиной доносилась слабая мелодий Вивальди, венецианского композитора. В полуоткрытое окно проникали запахи теплого августовского вечера.

— Мне никогда не приходило в голову конкурировать с мафией, — сказала она, улыбаясь. — Честное слово. Но ты забыл рассказать еще об одном.

— О чем же?

— О твоей кошке Клео. Как помогла тебе она?

Послышалось слабое мяуканье, и из соседней комнаты появилась Клео, услышавшая свое имя. В это время она могла рассчитывать только на компанию. Ее охотничьи инстинкты просыпались ближе к ночи, и тогда она готова была принять любой вызов. Особенно в виде еды.

— Ах, имбирное печенье, — вспомнил я, и мяуканье стало настойчивым. Она знала это слово, обозначавшее ее самую большую страсть.

Барбру покачала головой.

— И что дальше?

— Это элементарно, мой дорогой Ватсон, — продолжал я, беря Клео на колени. Она подозрительно смотрела через стол на светловолосую незнакомку, нарушившую нашу вечернюю идиллию.

— Если бы Клео была человеком, она смогла бы совершить преступление ради имбирного печенья. Но, слава богу, она только кошка, и в ее мире нет таких понятий, как преступление и вина. Они делают, что хотят, берут то, что им нужно, и на этом все кончается. Но она умна. Она усвоила, что моему терпению есть пределы. И что оно кончается на воровстве имбирного печенья. Так вот, когда я через день после того, как мы встречались у тебя дома и ты рассказывала об украшениях, я вошел в контору и увидел, что она сдвинула крышку банки с печеньем. Но, услышав, что я приближаюсь, тут же выпустила подцепленное уже печенье и сделала при этом совершенно невинный вид.

— Ты хочешь сказать, что Гуннар тоже сидел, запустив руки в банку с печеньем, и должен был выпустить его из рук, когда я обнаружила это?

— Совершенно точно.

— Извини, но не притянуто ли все это за уши? — улыбнулась она, глядя на Клео.

— Конечно. Но это положило начало какому-то процессу в моей голове. Незначительные причины порождают крупные последствия как говорят.

— Я, наверное, пойду домой, — сказала она, улыбаясь еще шире. — Тут не знаешь, чем все может кончиться. Да еще наедине с сумасшедшим антикваром, у которого вместо головы — имбирное печенье.

— Не беспокойся. Я точно знаю, чем.

— Сколь! — произнесла она, глядя на меня через край бокала. Но уже не улыбаясь, а серьезно. Совершенно серьезно.