Учение гордых букашек

Самозванцы

Писаря отправили отдыхать, хотя плечо совсем не болело. С такими чудесами недолго перестать боятся ран, подумалось ему. Писарь долго лежал в маленькой комнате, спать невозможно, в мыслях билось имя Талли, даже не он сам, а буквы, красные, те, которых уличный вор наверняка не знал. К вечеру за Писарем пришли Рассала и Фатэль. За ними он последовал по коридорам белого дома. Рассала вытащил трубку и сказал, забивая табак:

— Хоть бы Аден продержался еще несколько дней.

— Он умирает? — спросил Писарь.

— Нет, его не просто убить, — встрял Фатэль. — Я надеялся, ты умрешь. А ты живучий оказался, изворотливый.

— Не нужно этого, Фатэль, — сказал Рассала.

Голос моряка в эту минуту походил на густой мед, он не оправдывал Писаря, он просто говорил: «Бывает».

— Ладно, Писарь, мне легко тебя простить, ничего не случилось. Я не желаю тебе зла, я мог тебя убить, ты знаешь. Мне просто противно находится с тобой рядом, и делать одно дело.

— Да Фатэль, все поняли. Придется тебе немного потерпеть, Аден сказал взять Писаря с собой. Наш предводитель болен…

— Он болен только переворотом, — перебил Фатэль.

— Да, наш Аден готов идти против целой страны. Азартный, пылкий, зажигает всех вокруг. Не напрасно Геба дала ему такие волосы.

— Но за все приходится платить, — заметил Фатэль.

— Бывают дни, когда от огня остается только зола, — обратился к Писарю Рассала. — Но такого не будет, он справится!

— Даже если нет, у нас все получится, не вой, Рассала. Мы все продумали.

— Восстания вещь непростая, — запалил табак Рассала. — Нужно собрать мозаику, чтобы все удалось.

— Как вы собираетесь захватить столицу? — спросил Писарь.

— Всего говорить не стоит, Рассала, — предостерег Фатэль.

— Есть у нас две лодки, довольные и недовольные, у одних денег больше, сидят и думают, что завтра все хорошо будет.

— Сейчас он представил толстосумов-угнетателей, с которыми нужно расправиться, — снова влез Фатэль.

— Конечно, есть и простые люди, которых все устраивает. Каждый хочет жить хорошо и подольше, только это «хорошо» у всех разное. Кому-то хватает, другим нет. Поэтому есть недовольные.

— Например, кузнецы. У них печи не остывают, мечи куются, доспехи, а кто им платит? Корона платит, причем хорошо, а почему они недовольны? А, Писарь?

За Писаря ответил Рассала:

— Да потому что денег они не видят, все прибирают себе старшие из гильдий. Кузнецам платят, как платили до войны, а работы вдвое больше. Так в чем проблема, если обворовывают, пойди и доложи, что воруют, да? Нет, в замок не все вхожи, простому мастеру не пожаловаться короне.

— По нашим дорогим законам, — сказал Фатэль, — чтобы не докучать королю, им следует направлять прошения в верха гильдии. Старшие должны передать зов выше, но разве они на себя донесут? Нет. Остается одно идти в здание гильдии и силой отбирать свой хлеб.

— Кузнецы хотят денег, да и что таить, крови тоже, — с отеческой грустью сказал Рассала. — Если они, выйдут на улицы, сменив молот на меч, и пойдут в сторону кузнечной гильдии, это соберет всю стражу в округе. Наши парни помогут кузнецам быть проворнее и шумнее. Кузнецы получат свои деньги, а мы возможность повесить безделушку.

Они нырнули в люк, и вышли в ткацкой мастерской. Рассала указал на странный продолговатый ткацкий станок. На него было натянуто почти готовое черное полотно с вышитой золотой короной.

— В столице довольных пока больше, они в безопасности. Им безразлично остальное королевство, пока их не трогают, но только жители Гааны могут помешать указам, что принесут тысячи смертей, — сказал Рассала. — Йордан умен. Пока корона не несет больших потерь в боях, столицу не тронут, никто не поджигает свой дом, чтобы согреется.

— Когда кровавые битвы начнут высасывать соки, королю придется доить и местных горожан. Еще бы, здесь почти пятая часть населения королевства! Откажется от такой армии — проиграет войну. Если убедить людей, что безопасность в Гаане шаткая, настроить на правильный лад красивой историей как кузнецы пошли и добились своего, тогда люди проснутся. Начнут задавать вопросы, почему это они должны воевать против братьев по другую сторону реки? Ведь до рождения Йордана и Рарга мы были единым королевством.

— Даже если провалится вся заварушка с кузнецами, мы пробудим в Гаанцах ненависть к той крови, что прольет стража. Наутро мы покажем черный стяг на вершине башни, и, поверь, поднимется мятеж.

Писарь показал на золотую вышивку на черном полотне.

— А зачем на флаге корона? — спросил он.

— Помнишь, что сказал Йордан? Пока флаг красный, Гаанцы в безопасности. Теперь он станет черный, а мы еще и корону состряпали, будто он небу ее отдает. Знаю, ты не веришь. — Рассала провел пальцем по черному полотну. — Но из таких мелочей сложится целое.

— Этого не хватит, — сказал Писарь. — Никто не знает, пойдет ли с ним сосед. Все боятся Рарга, боятся неизвестности. В минуту опасности лучше плохой, но знакомый и сильный король. А плох ли Йордан в глазах народа? Может вы и правы, может Йордан всех обманывает, но об этом никто не знает. Если бы обман раскрылся, Гаанцы сами бы повернулись против Йордана, тогда их нужно было бы только подтолкнуть.

— Мы пытались правдой все сделать, Писарь, но медальон увел твой мальчишка, — сказал Фатэль.

— Вернее твой сын. Вы не можете доказать правду и поэтому обманываете сами. Пытаетесь перешагнуть через ступеньку и не споткнуться. Не скажу, что я многое понимаю, но народ сильно верит в Гебу, а храм поддержит корону. У вас ни шанса.

— Все недостатки поправит Аден, — успокаивающе сказал Рассала. — Нам нужно заниматься своими маленькими делами. Кстати о них. Самый короткий путь от серой башни стражи до гильдии кузнецов пролегает прямо между домами служителей Гебы и храмом. Мы займемся этим проходом.

— Уверен, справитесь без меня, пойду, загляну к кузнецам, раздобуду кувшины, — сказал Фатэль и выскользнул из мастерской на улицу.

— Писарь, а ты-то веришь? — Рассала глянул наверх. — В Гебу?

— Видел такое, после чего глупо не верить, — ответил Писарь, припоминая, как ростки зашивали кожу.

— Это плохо, но постарайся не винить нас в богохульстве. Пойдем, встретим нашу гостью.

Вдвоем они нырнули обратно под землю. В лабиринте под белым домом сплеталось множество тоннелей катакомб. Факелом расталкивая тьму, Рассала вел сложной дорогой под смрадными узкими сводами. Шли больше часа, вонь постепенно убывала, крыс бегало все меньше, только воздух, теплый и густой вызывал у Писаря отторжение. Зато Рассала оказался таким простым и приятным человеком. Ему он решился задать вопрос, который беспокоил его куда больше намечавшегося переворота.

— Рассала, а что это за женщина, Мара? Все знают, а спросить не у кого. Неужели она из-за топей?

— Аден говорит она старинная подруга из народа Катаро, но никто ведь о таком и не слышал. Она смыслит в темных ритуалах, и ей подчиняются мертвые вещи. Что еще сказать, если сам мало знаешь? По неохотным рассказам Адена, Мара на многое способна.

— Я видел как огонь расступается перед человеком. Потом оказалось что молитва способна исцелять, но Мара… Знаешь как мы выбрались из той бури? Нас пронесли под водой два могучих потока воздуха.

— Я тоже всяких странностей в жизни видал, сначала пытался узнать, разобраться, но потом бросил. Люди, что обладают такими знаниями, никогда не поделятся ими просто так. Да это интересно, но мир удивителен и без чудес.

По катакомбам они вышли на поверхность далеко от города. День холодно темнел, ни солдат, ни проезжих.

Послышался топот копыт, три повозки без фонарей и факелов неслись к городу. На крышах сидели вооруженные солдаты в красных плащах. Рассала вышел на средину дороги и замахал руками.

— Эээ, караван, подвези до города!

— А ну в сторону, расшибу! — прокричал возница.

Дверца второй повозки открылась на зов Рассалы, оттуда высунулась девушка с туго перевязанными рыжими волосами и в мужской одежде. Она приказала остановиться. Когда повозки поравнялись с Рассалой, она спрыгнула на землю.

— Рассала, а ты поважнел, жизнь в Гаане идет на пользу. Где Аден? Это кто?

Она сильно ткнула Писаря согнутым пальцем в грудь. Он чуть не отступил на шаг.

— Аден у себя, точнее не в себе, ты поняла в общем, но ничего серьезного. Этот со мной. Новый боец за свободу.

— Ясно, прыгайте.

Дверца кареты приоткрылась, изнутри показалось тучное тело в белой рясе.

— Элис, дочь моя, что это за проходимцы? Столица совсем близко, я же говорил, нам нужно попасть туда до темноты.

Но вооруженный мужчина на козлах с грохотом захлопнул дверь.

— Бри! — рявкнула Элис. — Не тронь отца, он духовное лицо!

Бри покорно кивнул и отвернулся к лошадям. Втроем они залезли внутрь. Элис высунула в окно тонкую, выбеленную руку и покрутила пальцем в воздухе. Повозки двинулись. Напротив сидел толстенный служитель Гебы, его согнутая в локте рука будто держала невидимый шар, голова в вопросительном наклоне смотрела на Элис. Рядом с ним ютился щуплый с голодными впадинами на лице прислужник. Толстяк, прерываясь от волнения, спросил:

— Элис! Что это значит?

— Отче, не беспокойтесь, это значит лишь то, что не стоит доверять группе незнакомых вооруженных людей вашу безопасность в путешествии. Также нужно проверять, не подделаны ли грамоты, утверждающие их честность.

После этих слов отец часто и полногрудо задышал, вынул платок и обтерся.

— Что вы хотите? Что, что вам надо?

Прислужник — худая полная противоположность, безразлично смотрел в окно.

— Что нужно разбойникам? — проговорил он. — Деньги, золото Гебы? Ограбили бы нас и выбросили там, где поля, леса и не души. Но они довезли нас, значит, мы им нужны, но зачем?

Прислужник задал свой вопрос и смотрел на Элис, та улыбнулась, но ответил Рассала. Он снова превратился в матерого старого лимана.

— Скажем так, мы позаимствуем ваши костюмы и имена, провернем кое-какое дело, и можете быть свободны. Вам даже из кареты выходить не надо, переночуете здесь.

После этих слов, красный от пота отец заломился наружу, но Элис кинжалом заставила сидеть смирно.

Вместе сняли с них одежду, и Писарь с Рассалой превратились в мешковато облаченного отца, и вполне приличного прислужника. Удивительно спокойный настоящий прислужник переоделся в писарское шмотье и снова припал к окну. Практически голый отец все стонал, но уже не рыпался. Остановились. Элис выскочила наружу.

— Пока не стемнело, Рассала, давай набьем пухом рясу. Тебя там за милого-родного примут. Смотри, какое богатство! — Она откинула крышку ящика, закрепленного позади повозки. — Как в городе будешь, смотри не напорись на факел, а то пол улицы вместе с тобой сгорят.

Рассала набил пуха под рясу, и превратился в откормленного служителя Гебы.

— Миленький толстячек из тебя получился, жаль рожу твою не спрячешь, так что постарайся не смотреть на всех, будто хочешь убить. Надеюсь, все срастется. Садитесь в первую карету. Живо.

Элис осталась вместе со служителями Гебы во второй повозке, они развернулись и покатили к пролеску. Писарь с Рассалой пересели в другую карету, и возница погнал к городу.

— На крыше ряженые стражники, внутри поддельный отец, кучер хоть настоящий? — спросил Писарь.

— Не видел этого парня раньше, может Элис по дороге его очаровала. Да и пусть хоть захлебнется этот кучер, важно поскорее покончить с этим перевоплощением. Знал бы ты, как колются эти перья!

Городские ворота со скрипом закрывались. Стражники накручивали цепи и поворачивали огромные рычаги.

— Стой! Куда? Отец едет.

Возница раскатал пропускную грамоту и подергал ею перед лицом стражника. Бордовый шлем протопал к дверце повозки. Рассала молча уставился на него, умиротворенный, будто только что выпил с Гебой по чарке вина.

— Простите ваше благородие, вас ждали раньше, сейчас мы пропустим.

Рассала благословил его ладонью, а солдат благоговейно попятился назад. Кучер въехал в столицу. По вечерним улицам запетляли к центру. Они поехали между храмом и длинным каменным зданием, где жили служители Гебы. Еще один поворот и сбоку фигурные кованые ворота. Рассала наклонился к Писарю:

— Это дом сгоревшего отца, как там его звали.

— Отец Паржо, — сказал Писарь.

— Точно! Так вот дом предоставили новому отцу, то есть мне.

У входа их ждала свора людей с фонарями, старый слуга отворил ворота и поклонился в ноги Рассале.

— Господин, мы вас заждались, прошу я покажу вам покои, моленная готова к вечернему правилу.

Рассала также молча благословил слугу и они проследовали в опочивальню. Огромная кровать, красный бархат, золотые подлокотники у кресел, вино в кувшинах, золотые чаши. Духовная чета хорошо жила в Гаане. Слуга хотел было провести их в молельню, но Рассала придал своему лицу блаженное выражение и сказал.

— Сегодня мы не надеялись успеть в город, а потому я воздал хвалу Гебе прямо в повозке, а сейчас я устал с дороги.

— В повозке? Но как без земли и без сосудов, как без благовоний? — искренне удивился слуга.

— Мы живем на земле, она вокруг и повсюду, и мы сами сосуды с ее благоволением, чтобы воздать хвалу Гебе, не нужен ни дым, ни ладан.

Старый слуга открыл рот и бухнулся в землю, встал, и задом отступил из комнаты. Писарь налил в чаши вина, они выпили и Рассала завалился на широкую кровать. Кромка прозрачной чаши дрожала пока Писарь водил по ней пальцем. Неловкое движение и вино пролилось.

— Не замарай белесые накидки, — прохрипел Рассала. — Завтра такой важный день, что даже Агребово пятнышко может все испоганить.

— Ваш план, это поднять народ именем Гебы? Отец собирает восстание против Йордана, неплохо придумано.

— Рассказал бы, только Фатэль против. Я полагаюсь на тебя, Писарь, ты нас не подведешь, главное помалкивай в храме.

— Буду молиться про себя, — сказал Писарь. — Рассала, ты знаешь, почему Фатэль меня не любит?

— Да конечно знаю, такая история, еще и Белладора поймали.

— И после этого ты мне доверяешь?

— Поверь, в доме Адена у всех судьбы сложные. — Рассала попытался улечься поудобнее. — Когда-то я служил матросом, как этот друг Фатэля, Осберт. Плавал из Гааны на восток, когда еще король Йордан был юнцом. Воды вдалеке от крупных городов неспокойные, сам понимаешь, морской разбой дельце прибыльное. Однажды мы повезли сотни бочек Гаанского вина. Тогда еще виноградники плодоносили. По пути в восточную столицу нас нагнали юркие кораблики. Перерезали всю команду, а сами такие пьяные, что куда им еще вина. Я дрался, как мог, даже почти зарубил одного. Это капитан оказался. И представляешь, капитану лиманов это понравилось! Ну и порядки там были. Меня пощадили, сказали выбирать, к ним в команду или на дно. Ясно я выбрал жизнь. И прожил ее. Грабил торговые суда, рубил головы, пил. Только за первый месяц я лично осушил целую бочку сладкого Гаанского. Я был по-настоящему бесстрашен и все от страха. Постоянно доказывал разбойникам, что я свой, что они правильно сделали, что не стали меня убивать тогда. А ведь я любил своих друзей с торгового судна, любил капитана, который вытащил меня с улицы и взял на хороший корабль. Мстить боялся, а потому убедил себя, что я один из лиманов. Постарел, и стал капитаном. Обо мне рассказывали истории. А ведь ты знаешь, «лиман» слово позорное, что хорошего ты о них слышал? Ничего. Если встретишь лимана — убей его, и денег дадут, и на родине прославят, а все-таки даже военные суда, побаивались нашей шайки. Как-то раз после знатного шторма, мы увидели как корабль сел на мель, явно торговцы, тонут понемногу. Ну, мы подплыли да и взяли всех на борт, вместе с вырученным золотом. Посмотрел я на них, на честных людей, они боятся, ждут смерти, кто храбрится, кто плачет. А я говорю себе, смотри кого ты предал, лиман. Всю жизнь убивал таких вот бедолаг. Мой помощник спрашивает, что с ними делать. И тут я понимаю, что боятся то некого, кроме себя самого, и приказываю отвезти торговцев на родину. Оказалось они тоже из Гааны, как и я. Команде это не понравилось, но перечить не решились, некоторые даже одобрительно кивнули. Подплыли мы к берегу в паре миль от города, я приказал сгружать и золото купцов. Тут конечно поднялись недовольные, добыча то немаленькая. Помощник, у него была красивенная плетеная борода, даже саблю достал, ну я его пинком к палубе прибил, а после бросил ему капитанскую шляпу. Попрощался с командой и сошел с корабля обычным человеком. Купцы радовались спасению, и тому что золото не отобрали, пока до Гааны тащили пожитки все мне песни пели. В Гаане я оставил и торговцев, решил посмотреть, может из родных кто живой остался. Никого. Потом через день или два решил прогуляться, посмотреть на цветущий город. На площади увидел тех самых купцов. Их казнили. Я пробираюсь сквозь толкучку, спрашиваю что случилось. Оказалось торговцев все погибшими считали, а они ходили и рассказывали как про чудо что их лиманы спасли. Торговцев схватили и обвинили в сговоре с лиманами. За такое казнят быстро. Бедолагам досыпали золота, которого у них не должно было быть, сказали, что они предали и разграбили несколько кораблей из тех, что не вернулись. Сделали все, чтобы не дать жизни добрым словам этих людей о лиманах. Понятное дело, моряки должны ненавидеть лиманов, биться до конца, убивать разбойников. Даже если потом до конца жизни в море не судьба вернуться будет. И это правильно. Только вот ради сохранения дурной лиманской славы пришлось умереть нескольким честным невинным людям. Каким должен быть человек, чтобы принять такое решение? Предателем, таким же как и я, или даже хуже. Во благо общества убить людей, которых королевство должно было защищать. При нашем строе должны быть такие люди, а значит нужно уничтожить весь строй. Спасение тех торговцев не искупило моей вины перед ними, но может другая цель, высшая, цель Адена изменит мир, и вместе с тем искупит мою вину. Не знаю, что у тебя было в голове, когда ты повел Белладора к виноградникам, и не хочу судить. Но спасение того мальчика и станет твоим искуплением. Я вижу как ты рвешься и поэтому доверяю тебе. Может неосознанно ты встал на путь, который я нашел спустя целую жизнь.

Разговор прервал слуга. Он вошел с важным вопросом.

— Господин, для вас наполнили ванну. Прикажете сделать ее теплой или горячей? Масла? Благовония?

— Нет, нет, — сказал Рассала. — Путь был тяжелый, следует спать, чтобы завтра служить Гебе.

Слуга поклонился и поманил Писаря пальцем. Писарь оставил Рассалу в опочивальне, а сам спустился вниз за слугой, этот старик за дверью словно вырос и голос потерял услужливость.

— Тебе повезло учиться у такого духовного человека, как сказано, а? Мы сами сосуды.

Писарь промолчал, чтобы не сказать лишнего. Коморка на первом этаже ничем не отличалась от его комнаты из прошлой жизни, не хватало лишь уверенности, что завтра все будет хорошо.