Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 2. В ожидании чуда

Глава 37 Верхний край нижнего века

Сижу на крыльце и жду. Мотор ещё работает, мелькает шевелюра Того Человека, потом дверь открывается. Он выходит и смотрит на меня. Секунда напряжённого ожидания — и он качает головой. Машина автошколы отчаливает, Человек стоит, как никому не нужная обтрёпанная метла. Над жалобно-печальными глазами — кустистые брови. Из щетины они, что ли? Или из меха? К его лицу совсем не подходят, да и вообще ни к какому лицу не подходят. Хочется приставить к ним большие пальцы и повертеть их, как когда-то, пару тыщ лет назад, хочется их пригладить и снова взъерошить, подёргать, пощекотать, потеребить. Тогда Тот Человек наверняка засмеётся и не будет смотреть так грустно. Он подсаживается ко мне на крыльцо, понурый, как последний огурчик в банке, качает головой, открывает рот, ищет нужные слова.

— Юрий, — говорю я.

Рот у него захлопывается, голова поворачивается ко мне, глаза вдруг становятся ясными и внимательными. Я смотрю в них. Несколько секунд. Не рыдать, думаю я, не сейчас. На несколько секунд мир замирает и почти осязаемо сгущается вокруг нас.

Потом руки Того Человека обвивают меня, его подбородок оказывается у меня на затылке — знакомый, твёрдый, заросший щетиной подбородок. Тот Человек прижимает меня к себе так крепко, что я не смогла бы пошевелиться, даже если б захотела. Но я не хочу. Не сопротивляюсь, сижу как деревянная и только слежу за глазами, чтобы из них ничего не убежало. Слёзы уже вровень с верхним краем нижнего века. Пусть даже я и вернула Человеку имя, это ещё совершенно не значит, что между нами опять всё хорошо; до «папы» расстояние ещё огромное.

В Человеке всё дрожит, я это чувствую.

— Маули, котёнок, — всхлипывает он. — Маули, котёнок.

Не плакать, не плакать, думаю я, и тут плачет он. Очень горько. Всё дрожит и трясётся, потому что его трясёт, а меня он не выпускает. Когда тебя так трясут, как удержать в глазах слёзы? Ясно, что они выплеснутся, как из до краёв наполненной лейки.

— Мне очень жаль… — выдавливает он. Голос такой, будто ему на грудь наступила корова. Одно только слово, четыре буквы — и в Человеке уже землетрясение, 8,9 балла по шкале Рихтера. Похоже, до него наконец-то дошло, что к чему, потому что он повторяет: — Мне очень жаль!

И цепляется за меня, как новорождённая обезьянка, хотя на самом-то деле он гораздо больше похож на взрослую гориллу, а моё сердце раскаляется от счастья, потому что он наконец раскаялся, потому что ему жаль и наконец-то он может сказать мне это в лицо:

— Я должен тебе сказать. Мне ужасно жаль, что сейчас, но я должен!

— Что? — говорю я. Так странно снова слышать, как мой голос с ним говорит. — Ч-что сказать? — запинаюсь я.

— Люси переезжает ко мне, — тихо шепчет Тот Человек.