В цветах ночи

Глава 16. Братья

— Спасибо, Физалис, — ответил Терций.

Он посмотрел на туман, на мертвого гомункула и, не задумываясь, закинул его на плечо.

— Зачем вам труп? — удивилась Чарна.

— Без него нам не доказать вашу невиновность. — Терций взвалил Амико на другое плечо и с грустью посмотрел на Иззе. — Мне не хватит сил унести еще и его. Но оставить его мы тоже не можем. Чарна…

Выражение лица эльфийки сменилось от удивления к злости. Обе эти эмоции скользнули по лицу, словно тени двух быстро пролетевших по небу птиц, оставив лишь холодное спокойствие.

— Мертвым мертвое, — шепнула она, поднимаясь с колен. — Живое — живым. Так надо. Пусть его дух простит нам такое небрежное отношение к телу.

Она воздела руки к небу, и сверху посыпались молнии. Они били и били в тело, пока то не превратилось в горстку обугленных костей. В руках Терция осталась лишь маска с изумрудом. Вот и все, что осталось от Иззе.

Очень скоро маска лежала в ладонях госпожи Эльвалы. Та долго смотрела на вещь покойника, не выдавая никаких эмоций. Скорее небесный свод обрушится на головы смертным, чем треснет ледяная маска госпожи посла. Но Терций хорошо знал дроу. Он не сомневался, что Эльвала по-своему горевала, как и Чарна. Терций же не сводил глаз с изысканной ширмы, за которой на изящной кушетке лежал бессознательный Амико, и его снедало беспокойство за мальчика.

— Значит всему виной Бенито Кальдерон… — сказала госпожа матриарх, отложив маску в сторону. — Разумеется, он не прекратит преследовать нас. И не признает, что начал войну, даже если мы приволочем труп этого мальчишки к порогу его ненаглядного собора.

— У нас есть свидетель, который подтвердит наши слова.

— И который признан безумным.

Дамасо Ортис поежился. Да уж, только безумец встанет на защиту темных эльфов.

— Возможно, время еще не пришло… — устало вздохнула Эльвала. — Нужно отступить, выждать время. Скоро старик-жрец издохнет своей смертью. После этого можно попробовать еще раз.

Терций не поверил своим ушам.

— Вы даже не попытаетесь вступить в схватку с ним? — воскликнул он. — Неужели ради этого умер Иззе?

— Он умер во имя благополучия своей семьи. Вы, Веласко, забываете, где вы и с кем разговариваете. Но я буду великодушна. Не важно, чем все закончилось: ваша часть сделки выполнена. Награда будет щедрой. Но на этом наши совместные дела окончены. Вы свободны.

Пока Терций пытался отыскать слова возражения, Чарна нашла их за него:

— Госпожа матриарх, отступив, мы признаем вину, которой на нас не лежит. Мы укрепим людей Онте в уверенности, что дроу приходят лишь за тем, чтобы сотворить зло и попрать их веру. Такая ненависть передастся их детям и детям их детей. Мы должны бороться.

Эльвала сжала подлокотники кресла сильней обычного:

— Дерзкая девчонка. — Она жестом подозвала мальчишку с кувшином, и тот живо налил ей полный кубок. Она медленно пригубила. — Только очень глупый спруг пытается кинуться на того, кто сильней, а за жрецом — вся власть этого королевства и умы всех богобоязненных людишек. Мы будем посрамлены и раздавлены.

— Я кое-чему научилась здесь, — ответила Чарна. — Нужно сражаться до конца даже в самых отчаянных схватках. Мы не имеем права так просто отступить. Целый континент голодает!

— Как ты смеешь перечить моему решению, Чарна? Ты ведь даже не Валасте. Отродье жалкой побочной ветви. Капля нашей крови разбавлена в крынке с кислым молоком спруга.

— Может статься, что эта капля сильней всей вашей крови, вместе взятой. Может статься, что вы стали слишком старой, чтобы править домом. Только слабый спруг избегает схватки.

В зале повисло молчание. Терций с удивлением переводил взгляд с одного лица на другое. Ему никогда еще не приходилось видеть подобной сцены. Матриарх — не просто лидер дома, но и проводник воли Матери Ночи. И чтобы какая-то рядовая эльфийка осмелилась пойти против нее? Для этого нужно не бояться ни смерти, ни самой богини.

Эльвала рассмеялась, развязно махнула рукой, расплескивая напиток на пол:

— Взять ее!

Стража кинулась к Чарне. Их решимость поугасла, стоило только ей вынуть меч. Все знали, на кого нападают, и никто не хотел умирать первым. Скоро посольство зальет кровью. Терций понял, что нужно вмешаться.

— Стойте! — крикнул он. — Прекратите сражаться! Только зря растратите жизни. Сейчас нам всем необходимо сплотиться. У нас есть кое-что, чего боится Бенито Кальдерон. Свитки. Он пытался уничтожить любую возможность прочесть их, а значит, это оружие против него. Давайте сначала прочтем их, а потом будет делать выводы.

Неслыханное дело — мужчине учить двух женщин, как им поступить, но в напряженной тишине после его слов чувствовалось что угодно, но не возмущение его наглостью. Дроу и сами уже устали от вечного напряжения между ними. Эльвала медленно сделала еще один глоток и отставила кубок.

— Это мудро, — сказала она. — Стража, отставить. Чарна, мы решим наши личные дела позже. Что ж, господин Ортис, не могли бы вы прочесть то, что написано в свитках?

— Почту за честь, — ответил Дамасо, согнувшись в низком подобострастном поклоне.

Внесли свитки. Эльвала распорядилась поставить больше кресел и светильников, чтобы все присутствующие могли отдохнуть и скрасить ожидание. По мере чтения Дамасо все больше и больше мрачнел. В конце концов он отложил свитки, прикрыл ладонями лицо и затих.

— Так что там? Не томите! — нетерпеливо воскликнула Эльвала.

Дамасо начал рассказывать…

… Терций третий день сидел темнице в ожидании королевского суда. Здесь было так холодно и сыро, что он тут же подхватил тяжелую простуду и второй день мучился сильным жаром. В этом состоянии он не различал реальность и больной сон. Например, сейчас ему показалось, что кто-то прокрался в его камеру. Сморгнув слезу с воспаленных глаз, он увидел перед собой Физалиса.

— Паршиво выглядите, — констатировал эльф. — Слухи оказались верны. Кальдерон хочет свести вас в могилу раньше слушания.

Терций непонимающе смотрел на свой мираж. Какой же он реалистичный. Говорит и пахнет в точности как настоящий Физалис.

— Что вы ели и пили? — спросил эльф. — Вы понимаете мои слова?

— Вас здесь нет.

Эльф ущипнул Терция за руку. Нет, боль самая настоящая. Значит и эльф настоящий, но как только пробрался?

— Зачем вы пришли? — спросил Терций.

— А вы зачем сдались Кальдерону? — в ответ спросил Физалис. — Я дал вам уйти и был уверен, что вы в тот же миг сядете на корабль и уплывете далеко от Карамаргосы. Но вы зачем-то остались в городе до самого утра! Более того, вышли из-под защиты квартала Вечной Ночи, когда к нему стянулись королевские войска.

— Я не хотел кровопролития. Поэтому сделал, что смог. Пусть лучше будет суд, чем побоище между людьми и дроу.

…Терций вспомнил. Три дня назад они слушали рассказ Дамасо Ортиса, и чем дальше, тем больше теряли связь с реальностью.

— Это не подделка? — спросила Эльвала.

— Нет, — ответил Ортис. — Бумага, футляр, иероглифы — все указывает на времена последней династии.

— Тогда… это немыслимо, — пробормотала матриарх. — Я не могу принять это…

— Так что вы ели и пили? — спросил эльф. Его голос грубо вторгся в воспоминания, разметал их остатки.

— Хлеб и воду, — тихо ответил Терций.

Эльф приподнял его веки, осмотрел лицо и сказал:

— Боюсь, это яд. Возможно, вы не доживете до утра.

— Мне очень нужно дожить до суда. Крепко стоять на своих двоих и говорить.

Эльф кивнул своим мыслям, затем разрезал руку и уронил капли крови в бурдюк принесенного им напитка. С минуту пошептал над ним, а затем протянул Терцию:

— Выпейте. Я не обещаю вам спасение, но завтра у вас будут силы, чтобы стоять и говорить. А еще вам будет очень больно. Придется терпеть.

Терций улыбнулся. На большее он уже не рассчитывал. Он жадно припал к бурдюку с исцеляющей кровью и пил, пока не закашлялся. Затем сказал:

— Вы так и не ответили, зачем пришли и пытаетесь исцелить меня. Разве не этого вы хотите? Не падения темных?

Эльф усмехнулся:

— Я оставил на вас следящую метку. Поэтому понял, что на площади вам нужна моя помощь. Поэтому я слышал каждое слово в посольстве.

Терций покачал головой. Вот же тупоухий сукин сын. Воспользовался их горем и рассеянным вниманием, чтобы подслушать.

— Моя сестра не поверила мне, — продолжил Физалис. — Она приказала мне забыть все, что я услышал, но я не могу. Я больше не знаю, во что верить. Поэтому я пришел, чтобы помочь вам бежать.

Терций покачал головой:

— Однажды я уже сбежал, и это послужило началом череды роковых событий. Я должен принять ответственность… Я больше никогда не сбегу…

…В памяти снова всколыхнулись картины. Три дня назад в гостиной посольства повисло долгое молчание. И тогда с дальней кушетки за ширмой раздался голос Амико:

— Господин, вы должны кое-что узнать…

Терций различил силуэт мальчика. Тот вышел из-за ширмы и начал медленно приближаться к кругу зеленого света. Чарна увидела его первая и отпрянула.

— Рамон был совсем как я. Я почуял это, когда прикасался к его коже. Его мысли и страхи все это время не давали мне покоя, и я боялся причинить вам вред. Мы своего рода братья. Братья по творцу.

Амико вышел на свет, и Терций ахнул. Он бы ни за что не узнал мальчика. Белоснежная кожа стала темно-серой, уши заострились, и только глаза с волосами оставались все такими же сиреневыми. И что это? Вторая левая рука?!

— Что с тобой случилось? — спросил Терций охрипшим голосом. — И как?

— Кажется, молния пробудила во мне дремавшую кровь. Как до этого ловушка Рильдинтры — особую связь с Рамоном. Я был гомункулом… но теперь я не знаю, кто я. Кто-то свободный. И когда я изменился, я вспомнил сотни своих братьев и сестер.

«Конечно, я подарил Амико свободу!»

Он не дал мальчику договорить. Порывисто обнял всеми тремя руками. Какая причуда судьбы. Он сбежал от сотен своих детей, и Беларссин подарила ему одного из них в качестве слуги, раба, вещи, которую можно выкинуть на свалку. Амико обнял Терция в ответ.

— Прости меня! — воскликнул Веласко. — Я всегда знал, что ты особенный, но дал свободу только в самый отчаянный момент. Я был эгоистом и глупцом. Боялся остаться в полном одиночестве.

Темные эльфы непонимающе пялились на эту сцену, но Терцию было плевать. Они внезапно обрели друг в друге отца и сына, и от этого на глазах наворачивались слезы.

— Так, значит, Рамон тоже… — Терций с еще большей грустью посмотрел на мертвого гомункула.

— Да, но он так и не пробудил своей истинной сущности. Как только он попал к Бенито Кальдерону?

— Месть Беларссин, я думаю. Она надеялась, что Рамон попадет в руки моих врагов. Как изощренно и жестоко…

— Вы где-то далеко. — Обеспокоенный голос Физалиса вновь вторгся в воспоминания. — Какой же сильный яд! Не закрывайте глаза, прошу вас. Это убьет вас.

— Тогда говорите со мной. Говорите о том, каким вы видите будущее своего народа.

— Рано или поздно мы вымрем, как и джаалдары, — усмехнулся Физалис. — Рано или поздно все вымрут, но моя сестра никогда с этим не смирится. Ее солдаты будут прыгать на мечи с именем Белого Солнца на устах. Мои же солдаты сложат оружие и сядут за стол переговоров. Кто знает, до чего мы в итоге договоримся. Может, мы умрем гораздо раньше моей сестры. Я не знаю. Может, я поступлю неверно, но в этом круговороте ненависти кто-то должен сделать первый шаг, не дожидаясь его от другого. Если дроу действительно в таком плачевном положении, то им пригодилась бы помощь светлых. Уверен, наша магия способна исцелять не только тела.

— Тогда станьте послом своего народа. И помогите мне передать инструкции темным. В качестве жеста доброй воли.

Наступил день королевского суда. Боль разрывала нутро Терция, но Физалис не солгал. Веласко мог и стоять, и ходить, и говорить, хоть и чувствовал, что сил у него теперь не больше наперстка. Он почти не двигался, старательно экономил энергию.

Его провезли по городу до здания королевского суда. Горожане кидали в него камнями, называли предателем и чернокнижником, но Терций так глубоко погрузился в свои мысли, что ничего не замечал.

В зале суда было людно. Сам принц Мельхиор сидел в богатом кресле, укутанный в шубу из горностая. Физалис в своем привычном оранжевом костюме придворного пажа стоял за его плечом и внимательно следил за окружающими. Придворные всех мастей и, конечно, сам Бенито Кальдерон в сверкающей белой мантии и в окружении прекрасных послушников и уродливого секретаря Альваро Молины. Когда в зал вошла госпожа Эльвала вместе с Чарной и сонмом охраны, все в шляпах с ажурными черными мантильями, зал наполнился встревоженными шепотками. Кажется, никто всерьез не рассчитывал, что старая ведьма придет на собственное судилище. Даже Кальдерон немного удивился.

Когда слушания начались, первым выступил главный жрец. Он представлял обвинение. Он говорил долго и очень живо, заставляя окружающих с удовольствием ловить каждое слово. Кальдерон всегда был харизматичным и сладкоречивым змеем. Не зря же он забрался так высоко по лестнице церковной иерархии. По его рассказам, темные эльфы плели темные заговоры за спиной наследника, плевали на веру, присвоили себе Онте и пометили территорию кровавым ритуалом, чтобы возблагодарить богиню.

— Это написано в отчете. — Бенито Кальдерон поднял лист бумаги с подписью Терция. — Здесь господин Веласко подтверждает, что ритуал относится к сакральным таинствам дроу. Убийство произошло с помощью ритуального кинжала для жертвоприношений. Но потом что-то пошло не так. Должно быть, госпожа посол подкупила нашего эксперта, потому что он внезапно разжился золотом, достаточным чтобы подзарядить своего гомункула. После этого он отказался сотрудничать с церковью. Очевидно, господин Веласко предал Онте из жадности.

Придворные ахнули. Принц нахмурился, явно расстроенный таким обвинением в сторону Терция. Особенно после того, как Кальдерон предоставил присяжным и заседателям доказательство — документ, подписанный рукой алхимика.

— И дальше господин Веласко постоянно чинил препоны расследованию. Несомненно, именно он стал причиной множества смертей. Его видели во время праздничной службы в соборе Святого Мельхиора. Слишком много совпадений. А сейчас дроу имеют наглость явиться на заседание, словно свидетели, а не обвиняемые! Каков цинизм!

Присяжные зароптали. Заведенные словами главного жреца, они уже жаждали для дроу скорейшей кары. Лицо Мельхиора покраснело, брови сошлись на переносице. Он грозно глянул на Терция и спросил:

— И что вы можете сказать в свое оправдание?

— О, Ваше Высочество, много чего, — ответил он. — Боюсь только, что яд, которым опоил меня господин жрец, прикончит меня раньше, чем я закончу выступать в свою защиту.

Присяжные ахнули, Физалис ниже склонил голову, темные эльфы не шевельнули и бровью. Осталось только уповать, что они исполнили его инструкции со скрупулезной точностью.

Кальдерон ничего не ответил. Только слегка усмехнулся, изменив маске оскорбленной благочестивости. Терций смотрел на него и видел гниль. Там, под сияющей белой мантией, прячется немощное старческое тело, и этому телу недолго осталось жить на этой земле, но даже на краю могилы оно продолжало висеть на непропорционально огромном куске мяса под названием власть.

— Господину Кальдерону не привыкать травить людей. Он в этом деле мастер. Там, где не справляется алхимия, вступают отравляющие разум речи… Но на время забудем об этом. Я хочу, чтобы внесли орудие убийства.

Ноквулил лежал на серой бархатной подушке. Терций вспомнил, как они с Иззе добыли его, и снова стало тоскливо.

— Обвинитель прав, Клаудио Саурес был убит ноквулилом, ритуальным кинжалом дроу. Вот этим. Но это необычный кинжал. Я вызываю первого свидетеля. Работника музея темных эльфов.

Бенито Кальдерон глянул на принца, мол, останови этот балаган, но принц ничего не сделал.

На помост взошел сухонький старичок.

— Кто вы? — спросил Мельхиор.

— Меня зовут Мардокео Даурте, Ваше Высочество, — прошамкал старичок. — Я всю свою жизнь работаю в музее дроу кафедры дроуведения колледжа святой Приски.

— Вы знакомы с господином Веласко?

— О да. Он преподавал в колледже. Очень хорошо знает повадки дроу.

Принц кивнул, потом посмотрел на Терция:

— Зачем вы пригласили его?

— Затем, что господин Даурте, несомненно, узнает этот ноквулил. Посмотрите, пожалуйста, внимательно.

Даурте ахнул:

— Да, я узнаю. Этот ноквулил нам подарило посольство. Но недавно он исчез.

— Что-то еще пропало?

— Да. несколько наших переводов религиозных ритуалов темных эльфов.

— Спасибо, господин Даурте. — Веласко поклонился старику, а затем обратился к принцу. — Это нож был выкован темными эльфами, а затем принесен в дар. Дроу не было нужды идти на такие ухищрения.

— Протестую! — воскликнул Кальдерон. — Даже если этот нож из музея, эльфы могли похитить его, чтобы отвести от себя подозрения!

— Могли. Но скажите, пожалуйста, почему вы обратились за помощью именно ко мне, а не к господину Даурте или любому другому ученому колледжа святой Приски. Там ведь целая кафедра дроуведения.

— Потому что вы считаетесь лучшим!

— Это ложь. Меня выбрали, потому что я уязвим. Вы надеялись, что я легко смогу закрыть глаза на любую несправедливость, лишь бы вернуться в Онте и снова начать преподавать.

— Я считал вас лучшим, — с нажимом повторил Кальдерон. — Но видит Великий Ткач, я ошибся. Вы принесли только больше вреда городу.

— Хватит! — нетерпеливо воскликнул Мельхиор. — Прекратите словесное фехтование! Я слышу только голословные обвинения. Веласко, вы можете предоставить в свою защиту более весомые доказательства?

— Да. Я прошу внести тело убийцы Сауреса.

Труп Рамона уже начал источать неприятный запах. Присяжные поспешили зажать носы. Удивительно, как смерть равняет всех: людей, животных, эльфов, иста. Даже гомункулы разлагаются, как король или крестьянин.

— Это убийца Клаудио Сауреса, Галеасо Масиаса, Яззара из Васбасте и многих других. И многие в этом зале могут узнать в нем одного из послушников и помощников Бенито Кальдерона.

Мельхиор смотрел на труп во все глаза. Разумеется, он узнал.

— Это ужасно… — прошептал Бенито Кальдерон. — Рамон… Мой милый мальчик… За что вы убили его?!

Прямо-таки отец, сокрушающийся над телом любимого сына. Терций сжал кулаки, до скрежета сцепил зубы — только слабость тела и страх не дожить до конца слушания мешала ему кинуться сейчас на Кальдерона и набить это лживое лицо.

— Ваша игра не сработает. Рамона видели и в соборе, и на площади, когда он пытался убить нас. Бедный мальчик. Он был произведением искусства. Более того — он был живым существом с бессмертною душой.

— Это ересь! — воскликнул Кальдерон. — У него не было… — Тут он осекся, поняв, что сказал лишнего.

— Да, верно. Он был гомункулом. Гомункулом, которого сделали слишком похожим на человека, хоть это и запрещено нашими законами.

Люди в ужасе начали перешептываться. Да, сколько раз они видели этого Рамона под сводами церкви: там, где ему, лишенному души и судьбы, не место рядом с людьми.

— Он приходил в музей! — воскликнул Даурте. — Незадолго до пропажи ножа. Рамон, точно! Он пришел в белой одежде послушника. Такие хорошие манеры, такое благочестивое лицо. Кто бы мог подумать… Кхм!

Терций выждал паузу, пока присяжные нашепчутся между собой. Слишком уж сильна была боль в животе. Словно Рамон восстал из мертвых и режет ему кишки затупленным ноквулилом. Терций продолжил:

— Остается открыт вопрос, зачем же вам, господин Кальдерон, понадобился такой гомункул. Но я отвечу на него — вам нужен был беспрекословно подчиняющийся слуга, который, однако, не станет привлекать к себе внимание.

— Это возмутительно! — воскликнул Кальдерон. — Как бы то ни было, нет ни единого доказательства, что именно он убил Клаудио Сауреса и инсценировал ритуал. Разве он признал вину или был пойман с поличным? Разве кто-то видел убийцу?

— Видел. Прошу привести второго свидетеля — слугу господина Клаудио Сауреса — Винченте.

Присяжные зароптали, когда в зал ввели совсем еще мелкого мальчишку. Тот еще не до конца оправился от ожогов, но выглядел очень бойко.

Мальчишка пересказал, все что видел тогда в Лилеоне. Затем настала пора Дамасо Ортиса. Тот поведал о том, как попал в монастырь.

— Кто будет верить словам ребенка, которому что-то привиделось в темноте? — усмехнулся Кальдерон. — Или безумца, который ищет скрытый смысл в тенях? Я вижу только попытки очернить мое имя. Ни одно из доказательств не было достаточно веским…

— Кроме гомункула, — сказал вдруг принц. — Вы нарушили закон. Вы скрывали его. Вы носили при себе смертоносное оружие и молчали. Даже рядом со мной.

Лицо Бенито Кальдерона исказила кислая гримаса. Он понял, что просчитался, и никак не мог придумать оправдание. Наконец он выдал:

— Да зачем мне смерть одного из жрецов? Это какой-то абсурд! Веласко просто морочит нам голову!

— О, это самое интересное, — сказал Терций. — Внесите, пожалуйста, свитки.

Бенито Кальдерон попытался сохранить лицо, но то норовило исказиться, как размякший лист бумаги.

— Главный жрец отчаянно пытался уничтожить эти свитки. К сожалению, они написаны на джаалдарском языке, но мы любезно предоставили вам перевод. Чтобы удостовериться, что смысл текста не искажен, пусть прочтет кто-то, кому вы доверяете, Ваше Высочество.

Принц думал всего пару секунд, затем требовательно протянул руку. Умный мальчик, доверяет только своим глазам и ушам. Он развернул свиток перевода и начал:

«Это седьмой день месяца Осколков. Год 6569 от Сотворения Орудий. Лилеон. Дом художника Магнуса Текстора. Четвертый день погрома Лилеона. Пишет сам Магнус Текстор, находясь в здравом уме и твердой памяти. В доказательство прилагаю оттиск моей личной печати.

Да смилуются над нами боги! Да простят они наши грехи! Я сделал этот дом своею крепостью, но я уже слышу, как они подступают к воротам. Как пытаются пробиться через мою стражу. Я знаю, что мне не пережить эту ночь. Засим записываю то, что успею, в назидание потомкам, если таковые останутся.

Сейчас весь наш мир охвачен пламенем войны, и все по причине нашей гордыни. Мы разгадали тайны рождения и создали их — идеальные орудия из плоти и крови. Они изменили нашу жизнь, освободили наши руки от мотыги и молота, чтобы мы могли посвятить ее искусству, науке и философии. С каждым разом мы делали их все более умными и умелыми, и все больше зависели от них.

Первых мы создали, чтобы те могли помогать нам в научных изысканиях, но они получились слишком похожими на нас. Это оскорбляло наше достоинство. Никто из нас не хотел, чтобы его приняли за орудие. И орудие всегда должно быть видно издалека. Таким был один из первых принятых нами законов. Так орудия лишились четырех из шести рук. Первых пришлось истребить, но многие выжили и расселились по земле.

Следующих мы создали, учтя ошибки с первыми. Вторых мы сотворили, чтобы те могли жить под землей и добывать магический минерал. Сначала они очень быстро погибали, но вскоре сей минерал стал частью их тел, отчего они и сами стали способны творить магию. Третьих же мы сделали устойчивыми к солнцу, чтобы те могли собирать его свет в наши магические зеркала. Суровая жизнь сделала подземных агрессивными, и мы начали использовать их в качестве надсмотрщиков и палачей. Им покорялись небесные молнии, и небесные молнии способны были обездвижить любое орудие.

Четвертых мы сотворили для самой грязной работы в полях и на мельницах, дав им короткую жизнь, но большое рвение в размножении.

Так мы окружили себя орудиями. Но на этом мы не остановились. Мы стали их богами по праву первых отцов над детьми, и они не могли противиться нашей воле. Они молились нам в храмах, как мы некогда молились нашим богам. Пока сами не заняли их место.

Мы заняли место богов, и те прокляли нас. Прокляли слепотой, гордыней, бесчувственностью к своим творениям. Мы делали их все сильнее и все жальче одновременно, чтобы самим казаться великими богами на их фоне. Мы полагали их бесчувственными разумными куклами, лишенными души. Мы ошибались. Бесчувственные куклы не способны восставать.

Возможно, я забегаю слишком далеко и объясняю все слишком путанно. Простите мне это прегрешение, ибо пишу я в минуту великой скорби. Мой город, великий Лилеон, скоро сравняется с землей, и некому будет плакать над нашими останками. Орудия спешат стереть с лица земли любое напоминание о нашем присутствии. Они мечтают забыть, что были когда-то созданы нами. Они не хотят поклоняться бездушным богам, которым нет никакого дела до их страданий. Они придумали себе новых.

Я и сам внес лепту. За свою долгую жизнь я создал множество скульптур в Лилеоне, подписав их своим именем, дабы остаться в истории. Лучшее свое творение я поставил на центральной площади. Я назвал его: «Три лика власти». Трое стоят они: шестикрылый, шестирукий и дева, но я придал их ликам очертания орудий. Когда орудия стали поклонятся изваяниям, я переполнился тщеславием. Я думал, что наконец стану частью чего-то великого. Что лучше, чем быть богом для наших рабов? Теперь я понял, что нельзя было давать орудиям самим выбирать, кого боготворить. И что в этом есть высшая справедливость.

Но хуже всего стало, когда мы натравили на них молнии агрессивных…»

Чем дальше читал Мельхиор, тем сильней менялся в лице. Слушающие бледнели, но молчали. Бенито Кальдерон смотрел на Терция и только на него, и лицо его медленно превращалось в карикатурную маску злого божества из уличных пьес. Терций смотрел в ответ и улыбался. Да, пришлось заплатить большую цену, пришлось многое перетерпеть, и боль была невыносима, но правда, которую пытался скрыть Кальдерон, выплеснулась наружу.

Когда Мельхиор смолк, с удивлением и растерянностью разглядывая переведенные свитки, Терций продолжил:

— Специалисты по языку джаалдаров могут перепроверить текст. Перевод не искажает смысла. Все мы: и я, и темные эльфы и вы, Ваше Высочество — гомункулы джаалдаров, а наши боги — образы, придуманные художником тысячи лет назад.

— Я не могу принять это… — начал было принц, но тут, забыв о любых последствиях, закричал Бенито Кальдерон:

— Великий Ткач незыблем! И мы не можем быть гомункулами! У нас есть душа, а у гомункулов ее нет!

— Не смейте перебивать меня! — грозно крикнул Мельхиор. — Иначе я удалю вас отсюда! — Он более спокойным тоном обратился к Терцию: — Ваша шокирующая правда слишком похожа на вымысел с целью защитить собственную шкуру, господин Веласко. Мне очень сложно представить, что я гомункул.

— У меня есть одно неоспоримое доказательство. Амико, пожалуйста, подойди ко мне.

Один из делегации темных эльфов вышел вперед. Он скинул кружевную мантилью, обнажая лицо. Яркие сиреневые глаза пылали на темно-серой коже.

— Все вы знаете моего гомункула Амико. Вы знаете, как он выглядел. Однако после обретения свободы и пары ударов молнии он преобразился. Теперь ярко проявились его кровные черты исталдара и дроу, а его характерные черты гомункула испарились. Так и все мы когда-то преобразились, перестав быть просто орудиями. Свобода воли отличает нас от гомункулов? Амико сейчас обладает свободой воли. Душа отличает нас от гомункулов? Рамон просил прощения и с облегчением принял смерть. У него была совесть, а наши жрецы учат, что совесть — голос нашей души. И я понимаю ваш страх. — Терций обвел взглядом всех присутствующих. — Ведь если мы гомункулы, есть только два вывода, и оба скверные. Либо у нас нет никакой души, либо мы сотню лет издевались над теми, кто имел такую же душу, что и мы. Но я хотел бы показать и хорошее. Например, что разница между людьми, иста и эльфами не так уж и велика. Наши предки когда-то были рабами и уничтожили джаалдаров, пожелав забыть о своем прошлом. Забыв о своем прошлом, мы поспешили допустить те же ошибки: создавать и эксплуатировать жизнь, истощать землю и превозносить себя над другими. Давайте на мгновение забудем о наших различиях и сделаем первый шаг друг к другу.

Терций кивнул Физалису. Тот поклонился Мельхиору, вышел вперед и произнес перед обомлевшими заседателями:

— Вы знаете меня, как гомункула Его Высочества. На самом деле я эльф. Меня зовут Авартон Элтеарн, и я — один из лидеров Белого Солнца. Я вышел из тени только потому, что верю сказанному в этих свитках. И я готов помочь народу темных эльфов… если тот готов помочь моему народу.

Терций стоял на пристани, поставив ногу на швартовый пал. За его спиной дроу-матросы суетились, снаряжая «Шриэл» в долгую дорогу до Вечной Ночи. Терций не взял с собой ни единого сундука вещей и оставил всех слуг на попечении вдовы Масиаса. Он отправляется в очередное изгнание. Онте может отпустить ему все грехи, кроме измены. Как еще назвать то рвение, с которым он стоял грудью за богомерзких дроу? Та еще ревнивая стерва, это ваше человечье королевство. Лживая себялюбивая дрянь. Почему его вечно тянет на таких? Терций улыбнулся этой мысли и поморщился от очередного приступа боли.

Как и в прошлое изгнание, его никто не провожал. Даже верного Амико больше не было рядом.

Они расстались сразу после суда. Долго смотрели друг на друга, словно старясь запомнить каждую черту, а потом Терций сказал:

— Ты свободен. Живи своей жизнью. Я благословляю тебя… теми богами, что еще есть на земле и на небе.

Амико с грустью и беспомощностью смотрел на него, но оба знали, что пришло время расстаться, как и каждому мальчику приходит время становиться взрослым.

— Ты уже знаешь, что будешь делать? — спросил его Терций.

Амико немного подумал, а затем ответил:

— Хочу посмотреть мир. А еще, чтобы гомункулы перестали быть рабами. Пока не знаю, с чего начать.

— У тебя все получится. С непривычки свобода может пугать, но скоро ты привыкнешь и поймешь, какое же это благо — самому нести за себя ответственность.

Они тепло обнялись, и Амико ушел. Растворился среди улиц города, укрывшись под черной мантильей.

На пристани не было и Чарны. Она удалилась вместе с посольством. Напоследок взглянула на Терция, но ничего не сказала, словно не было между ними этого безумного приключения. Что ж, дроу мастерски умеют перешагивать через других и отбрасывать ненужные эмоции.

Физалис-Авартон попрощался с Терцием еще в зале суда.

— Теперь мне много дней и ночей не сомкнуть глаз, — вздыхал эльф, когда они с большим удовлетворением наблюдали за арестом Бенито Кальдерона и Альваро Молины. — Работа началась, и я благодарен вам… но не смогу проводить. Надеюсь только, что вы сможете перебороть яд и пережить путешествие. И вернуться, когда Онте снова будет в вас нуждаться.

— Я не вернусь, — задумчиво ответил Терций. — Я вырос здесь и много лет считал Онте своим домом, но эта любовь не взаимна. Пора перестать бегать за миражами и вернуться туда, где я всегда был нужен.

— Можем отплывать, — сказала за спиной госпожа-капитан.

Терций с улыбкой посмотрел на маску в своей руке:

— Слышал, Иззе? Мы плывем домой.

Та подмигнула ему солнечным зайчиком на изумруде.