В ожидании Апокалипсиса. Франкское общество в эпоху Каролингов, VIII–X века

С последней трети VIII в. и на протяжении следующих ста лет во Франкском королевстве наблюдался мощный расцвет практически во всех областях культуры. В современной науке данное явление принято называть каролингским возрождением. Это было первое из череды средневековых возрождений, и все последующие так или иначе опирались на каролингское наследство.

Реформа образования

К числу важнейших преобразований, инициированных Карлом Великим, следует отнести реформы в области образования и книжного дела. В их основе лежали сугубо прагматические причины. Для достижения своей важнейшей цели — утвердить подданных в христианской вере и таким образом подготовить вверенный ему народ к наступлению Страшного суда — Карлу требовалось огромное количество соответствующим образом обученных священников, сведущих в латыни, хорошо знающих Библию и способных правильно отслужить мессу. Кроме того, было необходимо дать хотя бы начатки христианских знаний (пусть речь шла всего лишь о нескольких псалмах и молитвах, твердо заученных наизусть) как можно большему числу людей. Около 780-х гг. с тем и другим были большие проблемы.

В огромной стране практически отсутствовали школы, а доступ к образованию получали считанные единицы, и даже духовный статус не означал, что у его носителя имеется необходимая подготовка. Многие представители духовенства, особенно из числа приходских священников, не умели читать и писать, проводили литургию, лишь приблизительно следуя каноническим правилам, а иные даже символ веры не могли произнести без ошибок. «В последние годы к нам неоднократно доставлялись письма из разных монастырей, и в этих письмах говорилось, что братия, в тех монастырях пребывающая, поминает нас в своих святых и благочестивых молитвах, — сообщает Карл в «Письме об усердном насаждении грамотности» (Epistola de litteris colendis), составленном по его поручению около 787 г. — В большинстве упомянутых писем мы нашли смысл верный, но речь неправильную; так как речь их, необработанная вследствие небрежного учения, не в состоянии была выразить безошибочно то, что правильно диктовало ей внутреннее благочестивое чувство. Откуда появилось в нас опасение, что, может быть (для тех, кто обнаруживает так мало навыка в письме), понимание смысла Священного Писания еще менее доступно (чем письмо). А всем нам хорошо известно, что, как бы ни были опасны ошибки словесные, еще опаснее ошибки в понимании смысла слов».[17] Ошибки эти бывали порой чудовищными. Один баварский священник, например, прославился тем, что, путаясь в окончаниях, раздавал пастве благословение не «во имя Отца и Сына» (in nomine Patris et Filii), a «во имя родины и дочери» (in nomine patriae et filiae).

Пришлось начинать с базовых вещей. Самые общие подходы к реформе образования были сформулированы еще в первом капитулярии Карла Великого, составленном около 770 г.: «Священники, которые не знают, как правильно исполнять свое служение, и не пекутся о том, чтобы усердно учиться, согласно предписанию своих епископов… должны быть отстранены от своей должности до тех пор, пока они полностью не исправятся. И если кто-либо будет пренебрег гать тем, чтобы учиться, несмотря на частые увещевания своего епископа овладевать знанием, пусть окончательно будет отстранен от своей должности и покинет церковь, которую он держит, поскольку те, кто не знает Закона Божьего, нс могут проповедовать и возвещать его другим».

Эти идеи получили развитие в упоминаемом выше «Письме об усердном насаждении грамотности». В нем епископам и аббатам рекомендовалось отбирать мужчин, которые имели способности и желание учиться, а впоследствии учить других. Таким образом, ставка делалась, прежде всего, на монахов и каноников — именно они, а не широкие слои рядового клира привлекались к соучастию в реализации образовательной программы. В последующие десятилетия на многих церковных синодах в обязанности епископам вменялось регулярное проведение занятий по латыни и литургике для клириков своих диоцезов. При этом вопрос происхождения клириков отходил на второй план, что позволило многим выходцам из социальных низов сделать хорошую карьеру в первые десятилетия IX в., пока еще не захлопнулось «окно возможностей».

Отголоски этой практики нашли отражение в одном из рассказов Ноткера: «Вернувшись после долгого отсутствия в Галлию, непобедимый Карл приказал, дабы явились к нему мальчики, которых он поручил Клименту, и представили ему свои письма и стихи. Дети среднего и низшего сословия сверх ожидания принесли работы, услащенные всеми приправами мудрости, знатные же представили убогие и нелепые. Тогда мудрейший Карл, подражая справедливости вечного судии, отделил хорошо трудившихся и, поставив их по правую руку от себя, обратился к ним с такими словами: "Я очень признателен вам, дети мои, за то, что вы постарались по мере сил своих выполнить мое приказание для вашей же пользы. Старайтесь же теперь достигнуть совершенства, и я дам вам великолепные епископства и монастыри, и вы всегда будете в моих глазах людьми, достойными уважения". Обратив затем свое лицо с видом величайшего порицания к стоящим налево и встревожив их совесть огненным взглядом, он бросил им, скорее прогремев, чем промолвив, такие вот грозные и насмешливые слова: "Вы, высокородные, вы, сынки знатных, вы, избалованные красавчики! Полагаясь на свое происхождение и состояние, вы пренебрегли моим повелением и своей доброй славой, и с равнодушием отнеслись к образованию, предаваясь утехам, играм, лености и всяческим пустякам". После этого вступления он, вознеся к небу державную свою голову и непобедимую десницу, поразил их своей обычной клятвой: "Клянусь царем небесным, я ни во что не ставлю ваше знатное происхождение и смазливые лица — пусть восторгаются вами другие, но знайте одно: если вы немедленно не искупите прежней вашей беспечности неутомимым прилежанием, никогда никакой милости не дождаться вам от Карла!"»[18]

Наконец, во «Всеобщем увещевании», капитулярии, принятом в 789 г., Карл Великий предписывал епископам и аббатам повсеместно открывать школы при монастырях и кафедральных соборах, где могли бы учиться не только будущие священники, но и все желающие: «Чтобы Дом Божий оставался Домом Молитвы». Речь, разумеется, шла лишь о начальном образовании: здесь должны были изучать псалмы, церковное песнопение, а также азы счета и латинской грамматики. Каждому прихожанину предписывалось знать наизусть молитвы «Верую» и «Отче наш», а также уметь петь во время богослужения древний литургический гимн «Свят, свят, свят» (Sanctus) и так называемое краткое славословие Пресвятой Троицы (Gloria Patri).

Что касается монастырей, то в Раннее Средневековье они традиционно выполняли воспитательную функцию. Мальчики и юноши готовились к будущей монашеской жизни под руководством опытного наставника из старших братьев, постигали устав, участвовали в литургии, учились и трудились. В VIII в., по мере углубления процесса христианизации франкского общества, монашеская педагогика стала пользоваться большой популярностью среди мирян. Множество детей из аристократических семей получали в монастырских школах начальное образование. Причем данная практика никоим образом не была связана с так называемым «пожертвованием» (oblatio) и не предполагала позднейшего вступления юноши в монастырь.

Тем не менее, постоянное присутствие большого количества мирян, безусловно, оказывало влияние на внутримонастырский образ жизни. По мнению реформаторов монашества, оно было негативным, поскольку способствовало проникновению за монастырские стены мирских обычаев. Бенедикт Анианский, опираясь на поддержку императора Людовика Благочестивого, попытался изменить сложившееся положение вещей. Уже в 817 г. на синоде в Аахене при его непосредственном участии принимается решение о допущении в монастырские школы исключительно тех, кто в дальнейшем твердо намеревался принять монашеский постриг или уже в юном возрасте был «пожертвован» монастырю родителями. Всем прочим предписывалось получать образование в других местах. Это решение было негативно встречено как светской знатью, так и франкским монашеством. Многие монастыри получали значительные материальные поступления в виде платы за обучение. Кроме того, их связывали с местной аристократией общие интересы далеко не только материального свойства.

Вероятно, после 817 г. в некоторых крупных монастырях возникли раздельные школы для мирян и будущих монахов. Однако, скорее всего, решение аахенского синода так и не удалось провести в жизнь. Даже в таком значительном имперском монастыре и одном из очагов церковной реформы, как Сен-Рикье, продолжала существовать общая школа. Единственное документально зафиксированное свидетельство существования раздельной школы в IX в. относится к Санкт-Галлену. Возможно, она появилась при аббате Гоцберте (816–837 гг.) как реакция на аахенские постановления. В монастырской хронике «Casus sancti Galli» упоминается собственно школа аббатства, а также школа для каноников, приходящих извне. Причем у каждой имелся собственный наставник.

Две школы обозначены и на знаменитом плане идеального каролингского монастыря, который был создан специально для Санкт-Галлена в соседнем Райхенау в начале 820-х гг. Так называемый «дом общей школы» расположен в северной части между домом аббата и гостевым домом. По всему периметру здания, напоминающего по форме небольшой клуатр, предусмотрено двенадцать отдельных комнат для занятий, а также общее пространство в центре. Собственно монастырская школа, где облаты учатся вместе с «постучавшимися», т. е. теми, кто решил принять постриг в зрелом возрасте, помещена в восточной части. Здесь предусмотрен целый комплекс зданий: рефекторий, дормиторий, комната для больных, помещение для учителей, отдельная кухня и купальня, а также церковь, объединенная с госпиталем. Таким образом, новициат, по мысли создателей плана, представлял собой как бы маленький монастырь внутри большого.

Решения аахенского синода говорили о том, что с приходом к власти Людовика Благочестивого политика королевской власти в области образования изменилась. Император и его ближайшее окружение, состоявшее из церковных реформаторов, стремились ограничить доступ к образованию для мирян. Тем не менее культурный подъем, основы которого были заложены в предшествующее царствование, не прекратился. Скорее, он обрел известную самостоятельность и даже самодостаточность. Довольно большое количество хорошо образованных людей были в состоянии поддерживать высокий уровень культуры независимо от конъюнктурных изменений в политике центральной власти.

Учителя и ученики

При Карле Великом важнейшим элементом образовательной системы во Франкском королевстве стала придворная школа. Двор традиционно являлся центром средоточия светской и духовной знати. Не менее раза в год аристократы посещали одну из королевских резиденций, чтобы принять участие в государственных собраниях. А еще отправляли сюда своих детей, чтобы дать им необходимое образование, завязать правильные знакомства и подготовить к будущей карьере. Общественная жизнь в раннесредневековой Европе была устроена таким образом, что именно королевский двор являлся основным генератором любых реформ и преобразований. Все и всегда начиналось в центре, а затем с большим или меньшим успехом распространялось в провинциях. Только от положения дел при дворе зависело, насколько мощными будут реформаторские импульсы и насколько успешно они будут воплощаться в жизнь.

К исходу третьей четверти VIII в. собственных эрудитов во Франкском королевстве толком еще не было. Поэтому Карл повелел разыскивать их по всей Европе, одним суля материальное благополучие, других покупая высокими должностями, третьим помогая решать личные и семейные проблемы. Он собирал образованных людей, не только глубоко знающих священные тексты, но и способных написать элементарные учебники по грамматике и арифметике. К тому имелись и объективные предпосылки: к середине VIII в. наметилось известное оживление культурной жизни в Британии, Испании и Италии. На это указывала активизация деятельности скрипториев, появление книжных собраний, в которых нашлось место не только христианским, но и языческим авторам. Наконец, увеличилось количество и выросло качество оригинальной литературной продукции.

Первыми к каролингскому двору прибыли итальянцы — блестящий грамматик Петр Пизанский, один из крупнейших богословов своего времени Паулин Аквилейский, а также бывший придворный учитель лангобардского короля, историк, агиограф и поэт Павел Диакон. Последний, правда, приехал не по своей воле, но для того, чтобы вызволить из плена родного брата, принимавшего участие в антифранкском мятеже лангобардской знати. «Итальянский» период продлился всего несколько лет и закончился к началу 790-х гг. Паулин вернулся в Аквилею, а Павел и Петр — в родные монастыри. Их сменили выходцы с Британских островов — ирландцы Дикуйл, Климент и Дунгал, англосакс Алкуин, глава архиепископской школы Йорка и один из ключевых персонажей в сфере каролингских образовательных реформ.

Блестящий эрудит, тонкий знаток сложнейших теологических вопросов и талантливый поэт, по призванию он был прежде всего учителем. За несколько лет он сумел создать при дворе образцовую школу, через которую прошли сотни учеников, включая представителей королевской семьи. Оставив преподавание грамматики Петру Пизанскому, а затем Клименту, он взялся за риторику, диалектику, астрономию и, вероятно, некоторые другие науки. Перу Алкуина принадлежит огромное количество сочинений: учебники по грамматике, риторике, диалектике и орфографии, комментарии на разные книги Библии, богословские труды, литургическая литература, агиографические произведения. Иные современники ценили его в первую очередь как крупного поэта. «Он слава наших поэтов, — писал Теодульф. — Ибо лирической он ловко слагает стопой». В небольшом дружеском посвящении Рабану Мавру, будущему великому учителю франков, но на тот момент еще совсем юному монаху Фульды, Алкуин сам называет себя поэтом. Не менее важна и его обширная переписка с учениками, придворными и представителями правящего дома. Даже удалившись от двора и заняв в 796 г. пост аббата монастыря Св. Мартина в Туре, Алкуин продолжал поддерживать связь со школой и добросовестно исполнять свои обязанности наставника.

Для начального периода каролингского возрождения много сделали ирландцы. Климент написал учебник по грамматике, вытеснивший учебник Петра Пизанского. Дикуйлу и Дунгалу франки были обязаны относительно широкими познаниями в географии и астрономии. Впрочем, выходцы с Британских островов и позднее оказывали влияние на культурное развитие Франкского королевства. Среди наиболее заметных персон следует назвать эрудированного теолога и главу королевский канцелярии Фридугиза, главу соборной школы Лаона Мартина Скотта, талантливого и самобытного поэта Седулия Скотта и гениального философа-богослова, блестящего знатока греческого языка Иоанна Скотта Эриугену.

Именно ирландцам франки были обязаны своими познаниями в греческом языке, впрочем, довольно поверхностными. По словам Тегана, император Людовик Благочестивый одинаково свободно владел латынью и греческим. Но невозможно точно установить, так ли это было на самом деле. В сочинениях Тегана, а также Эйнхарда и некоторых других франкских авторов иногда попадаются отдельные греческие слова, причем в ранних рукописях они часто написаны унциалом, что подчеркивало их инородность. Едва ли не единственным серьезным свидетельством существования греко-латинских штудий в каролингскую эпоху является Библия, которая хранится сегодня в санкт-галленской библиотеке. Она написана греческим унциалом и построчно переведена на латынь, причем латинский текст явно оставлен ирландской рукой IX в.

Еще одним регионом культурных заимствований стала вестготская Испания. Спасаясь от арабской агрессии, во Франкию переселились многие поэты, богословы, правоведы, философы, учителя, такие как Лейдрад, Агобард, Клавдий, Пруденций, Бенедикт Анианский и Теодульф Орлеанский.

К началу IX в. сформировалось второе, уже собственно франкское поколение представителей каролингского возрождения. В развитии культуры заметную роль сыграло творчество богослова Амалария Трирского, впервые занявшегося аллегорическим толкованием литургических обрядов, Смарагда Сен-Мишельского, комментатора грамматики Доната и автора знаменитого королевского зерцала, поэтов Ангильберта и Муадвина, теолога и дидакта Рабана Мавра, который для своего времени играл ту же роль, что Алкуин для своего, архитектора и историка Эйнхарда. Их ученики Валафрид Страбон, Годескальк, Луп Ферьерский, Ремигий Оксерский, в свою очередь, продолжали развивать богатые традиции каролингской культуры. Валафрид и Годескальк принадлежали к числу наиболее ярких поэтов IX в., а второй вдобавок известен как блестящий каллиграф и смелый теолог, создавший учение о предопределении. Луп прослыл подлинным эрудитом и собирателем рукописей, крупнейшим знатоком малоизвестных античных авторов и лучшим стилистом своего времени. Ремигий не только собирал произведения античных и раннесредневековых авторов, но и составлял к ним обширные комментарии.

Деятельность почти всех эрудитов была теснейшим образом связана с королевским двором. В последние десятилетия VIII в., во многом по инициативе Алкуина, там возник неформальный ученый кружок, названный «Академией» по аналогии со знаменитой Академией Платона. В одном из писем, адресованных Карлу Великому, Алкуин так пояснял свой замысел: «…многие подражают вашему славному стремлению и намерению создать во Франкии новые Афины, вернее, более замечательные, чем древние, ибо они, благодаря распространившемуся учению Господа [нашего] Христа, превосходят всю премудрость и опытность Академии. Древние Афины прославились, просвещенные лишь платоновским учением, воспитанные семью благородными искусствами; новые же Афины, вдобавок еще обогащенные седмиобразной полнотой Святого Духа, побеждают все великолепие светской премудрости».[19] Органичный сплав языческой учености и христианской веры символически отразился в прозвищах некоторых «академиков». В поэтическом «Послании к королю» Теодульф именует Гомером поэта Ангильберта, а Флакком (т. е. Горацием) кличет самого Алкуина, ибо он «могучий софист, и он же — певец благозвучный». Напротив, Паулина Аквилейского называли Тимофеем, в честь ученика апостола Павла, Эйнхарда — Нардулом за его невеликий рост, но и Веселеилом, в память о легендарном строителе Храма Соломона. Наконец, самого Карла, отважного воителя, мудрого правителя, законодателя, любителя поэзии и покровителя всякой учености, звали то Давидом, то Соломоном. У преемников Карла не было собственных «Академий», но эрудитов в их окружении тоже хватало.

Однако «академики» и другие люди из того же круга не только учились или преподавали в придворной школе. Наряду с творчеством и сугубо интеллектуальной работой, они активно участвовали в политической жизни в качестве королевских советников и дипломатов, а также занимали высокие посты в церковной и светской административной структуре. Алкуин, Ангильберт, Рабан Мавр, Эйнхард, Фардульф, Валафрид, Луп являлись аббатами крупных имперских монастырей, таких как Сен-Мартен-де-Тур, Сен-Рикье, Фульда, Сен-Дени, Райхенау, Феррьер и др. Теодульф, Амаларий, Пруденций, Агобард, Седулий Скотт занимали епископские кафедры в Орлеане, Трире, Труа, Лионе, Люттихе, Фридугиз, Рабан Мавр, Валафрид возглавляли королевскую канцелярию. Эйнхарду поручались сложнейшие дипломатические миссии. Деятельность этих людей на государственной службе была не менее значительна, чем на поприще литературы, науки или просвещения. Многие из них прославились в качестве идеологов реформ, которые сами же проводили в жизнь каждый на своем месте. Одновременно они распространяли придворную культуру за пределы двора и развивали ее в монастырях и центрах епархий.

В царствование Людовика придворная школа серьезно пострадала от реформаторских новшеств. Тем не менее она не исчезла. Здесь трудились Дикуйл, Эйнхард, Рабан Мавр, Валафрид Страбон, позднее Седулий Скотт и Иоанн Скотт Эриугена. Потомки Людовика, прежде всего Карл Лысый, прилагали известные усилия по развитию школьного образования, пополняли свои библиотеки, поддерживали тесные отношения с самыми блестящими интеллектуалами.

Однако с 20-х гг. IX в. двор перестает быть абсолютно доминирующим очагом культуры. Последняя удаляется в монастыри и епископские резиденции. Они концентрировались в центральных, самых богатых и развитых областях франкского королевства — церковных провинциях Реймса, Лиона, Санса, Безансона, Кельна и Трира. На общем фоне особенно выделялись монастыри Сен-Дени, Сен-Рикье, Сен-Вандрий, Корби, Сен-Мартен-де-Тур, Сент-Аманд, Феррьер, Оксерр, Лорш, Фульда, Райхенау, Санкт-Галлен, а также епископские школы Орлеана, Меца, Реймса, Лаона, Льежа и Утрехта. Отметим, что данные регионы корреспондируют с территорией наибольшего влияния королевской власти. За ее пределами культурная жизнь едва теплилась. Мы находим лишь очень незначительные ее следы в южной Франции, в Бретани и восточногерманских землях. Заметный подъем наблюдался разве что в Италии.

Школьная программа и система обучения

Как было организовано образование в каролингский период, каковы были методы и формы передачи и усвоения знаний? Остановимся на этом подробнее.

Каролингская школа взяла на вооружение учебный план, разработанный во второй половине VI в. Кассиодором для насельников своего монастыря Виварий и закрепившийся позднее на христианском Западе. Конечной целью обучения было целостное понимание Библии, но путь к нему лежал через последовательное освоение так называемых свободных искусств (artes liberales), нескольких базовых дисциплин, тематически разделенных на тривиум и квадриум. В тривиум входили грамматика, риторика и диалектика, в квадриум — арифметика, геометрия, музыка и астрономия. Во Франкском королевстве изучение свободных искусств возрождается с конца VIII в., после того как Алкуин обратил внимание на «Брак Филологии и Меркурия» Марциана Капеллы, к тому времени почти забытый.

Всякое обучение начиналось с овладения латынью, универсальным средством коммуникации, языком богослужения, государственного управления, судопроизводства и науки. Едва научившись разбирать буквы, ученик сразу погружался в тексты, прежде всего Псалтырь, чтобы вместе с грамотой усваивать букву Закона. В идеале следовало заучить все 150 псалмов, для чего использовались самые разные методы: копирование отдельных стихов на восковые таблички, постоянное цитирование вслух, распевание. Этот текст, знакомый образованному человеку с раннего детства, усваивался особенно глубоко. Прямые и косвенные цитаты из Псалтыри можно обнаружить едва ли не в каждом сочинении, написанном в IX в.

Знание псалмов вовсе не означало, что человек уже овладел грамотой и способен осмысленно прочитать любой другой латинский текст. Более того, в отношении библейского текста, где самый порядок слов есть таинство, действовал совершенно другой принцип. Для тех, кто только начинал приобщаться к образованию, едва ли не важнее был сам факт его корректного произнесения. Чтец в такой ситуации оказывался участником своеобразного магического ритуала, при котором соблюдение верной последовательности действий обретало самостоятельную ценность, даже если его высший или конечный смысл был не до конца понятен. В «Деяниях Карла Великого» Ноткер рассказывает такой анекдот: «В церкви ученейшего Карла никто не знал заранее, что именно ему придется читать, никто не мог отметить конец отрывка воском или хотя бы сделать какую-нибудь отметинку ногтем, но каждый старался выучить все, что надлежало читать, так что, когда бы его неожиданно ни заставили читать, он исполнял это безукоризненно. Король сам указывал того, кто должен читать, пальцем или протянутым жезлом или же посылая кого-нибудь из сидящих подле него к сидящим поодаль; а конец чтения отмечал покашливанием. К нему все так внимательно прислушивались, что, подавал ли он знак в конце предложения, или в середине отрывка или даже фразы, никто из следующих чтецов не осмеливался начать выше или ниже, каким бы бессмысленным ни казались ему конец или начало. И так получилось, что при его дворе все были отменными чтецами, даже если они и не понимали того, что читали (курсив мой. — А. С.). Никакой посторонний и никакой даже известный ему человек, не умей он читать и петь, не осмеливался вступить в его хор».[20]

Начиная с VI в. письменная латынь постепенно дистанцировалась от разговорного языка. Правда, в каролингскую эпоху этот процесс был еще далек от своего завершения, что до известной степени облегчало восприятие на слух классической латыни. Конечно, речь идет о западной части империи: в зарейнской Германии лингвистическая ситуация была существенно иной. Свидетельством тому служит знаменитая Страсбургская клятва, которой 14 февраля 842 г. скрепили свой военный и политический союз Карл Лысый и Людовик Немецкий, короли Западно-Франкского и Восточно-Франкского королевств. Ее текст, записанный одновременно на латыни, а также на старофранцузском и старонемецком языках, сохранился в «Истории» Нитхарда.

Тем не менее, факт различия и, следовательно, потребность в специальном изучении латыни даже для населения западных территорий вполне очевидны. На это указывают многочисленные глоссарии латинской лексики, в которых устанавливаются значения слов в классическом и вульгарном языке, а редкие и непонятные слова объясняются в более простых выражениях. Один из самых ранних глоссариев (т. н. Abstrusa) появился в начале VII в. и представлял собой краткий комментарий к «Энеиде» Вергилия. Еще один глоссарий (т. н. Abolita), составленный не позднее начала VIII в., также содержит глоссы к Вергилию и некоторым пьесам Теренция. В последней четверти того же столетия в Корби создали «Книгу глосс» (Liber glossarum). В нее частично вошли комментарии Abstrusa и Abolita, а также глоссы из различных рукописей Вергилия. Кроме того, она включала в себя ряд энциклопедических статей, восходивших к трудам Исидора Севильского, Августина, Иеронима и Орозия. Для германоязычного населения империи создавались билингвальные словари, а также специальные учебники по грамматике, ориентированные на тех, для кого латынь даже в вульгарной форме не являлась родным языком. Самый ранний глоссарий на древненемецком языке (т. н. Abrogans) был составлен в Санкт-Галлене в середине VIII в. и включал в себя более трех тысяч слов. На протяжении последующих полутора столетий он активно переписывался, так что сохранился по крайней мере в трех рукописях IX в.

Во второй половине VIII в. при королевском дворе латинскую грамматику изучали по учебникам Петра Пизанского, Климента и Алкуина. В епископских и монастырских школах учились по «Началам искусства грамматики», переработке сочинения Доната, автора V столетия.

Чтобы овладеть латинской премудростью в рамках продвинутой школьной программы, недостаточно было освоить грамматику, т. е. «искусство» правильной речи. На следующем этапе обучения переходили к риторике, т. е. умению красиво говорить и писать. Для этого требовалось читать сочинения античных авторов. Прежде всего, обращались к творчеству поэтов Вергилия, Горация, Овидия, Ювенала и Лукана, а также прозаиков Цицерона и Саллюстия. Из христианских писателей большой популярностью пользовались Пруденций, Боэций и Беда. На занятиях по риторике ученики не только читали, но и сами составляли небольшие тексты в стихах и в прозе. Некоторые в этом изрядно преуспевали и сохраняли вкус к сочинительству на протяжении всей жизни. А иные, как Валафрид, Годескальк или Седулий Скотт, стали по-настоящему большими поэтами.

Диалектика, последняя дисциплина тривиума, учила логически мыслить на правильной и красивой латыни. А главным учебным пособием здесь были труды Аристотеля, доступные в переводах Боэция и снабженные его комментариями.

На Боэция опирались также при изучении арифметики и музыки. Ему же ошибочно приписывали и очень популярный трактат по геометрии. С астрономией знакомились по поэме Арата «Явления», а также по «Астрономии» Гигина, трудам Плиния Старшего, Макробия, Марциана Капеллы и некоторых других писателей.

В каролингскую эпоху оживает интерес к освоению комплексного знания об устройстве вселенной. Об этом свидетельствуют, например, рукописи сочинений Исидора Севильского и Беды с характерным названием «О природе вещей», сохранившиеся в большом количестве. В ряде случаев текст сопровождают различные схемы и диаграммы, иногда довольно сложно организованные. Например, в рукописи конца VIII или самого начала IX в., которая хранится сегодня в библиотеке архиепископа Кельна, произведение Исидора проиллюстрировано рисунком, который объединяет в себе квадраты и круги, разбитые, в свою очередь, на сектора. В самом центре помещен квадрат, содержащий надписи «космос», «мир», «год» и «человек». По четырем его сторонам перечислены времена года и соответствующие «жидкости» организма. Все это вписано в другой квадрат, по сторонам которого обозначены стихии (огонь, воздух, земля и вода). Оба квадрата окружены семью кругами планетарных сфер (Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн), в свою очередь поделенных на 12 сквозных секторов — по числу месяцев, где отмечена длина тени в каждый момент года. Наконец, вся конструкция помещена в большой квадрат с указанием сторон света, а также названий четырех основных и восьми дополнительных ветров. Нарративная часть диаграммы расположена по кругу на все 360 градусов. Чтобы ее прочитать, рисунок приходилось все время переворачивать. По мнению современных ученых, подобные конструкции помогали систематизировать и запоминать большой объем материала, а еще предназначались для уединенной медитации.

Дисциплины квадриума с известной оговоркой можно отнести к естественнонаучным. Неудивительно, что наряду с теоретическим фундаментом каждая из них имела и практическую сторону. Так, арифметика, наука о величинах, позволяла осваивать счет при помощи абака. В рамках астрономии, науки о движущихся величинах, развивалась компути-стика, т. е. порядок вычисления Пасхи и других подвижных праздников в рамках литургического года. Без музыки невозможно представить христианское богослужение, а без геометрии — обширное монументальное строительство, развернувшееся по всей империи.

Франкские школяры знакомились с сочинениями языческих и христианских авторов главным образом по фрагментам. Например, Алкуин и его ученик Кандида составили небольшие компиляции, где адаптировали для нужд школьного преподавания сочинения Клавдиана Мамерта, Августина и Боэция. Седулий Скотт составил сборник выдержек и цитат из «Истории Августов», комментариев Макробия на «Сон Сципиона», военных трактатов Вегеция и Фронтина, различных сочинений Цицерона и Валерия Максима. Библиотекарь монастыря Корби, пресвитер Хадоард, подготовил тематический сборник, где собрал выписки на различные сюжеты из сочинений Цицерона, Саллюстия, трактата Марциана Капеллы, комментариев Сервия к «Энеиде» и Макробия на «Сон Сципиона». В каталоге библиотеки Райхенау (составлен библиотекарем Регинбертом в 838–842 гг.) упомянут сборник, куда вошли тексты по истории, грамматике (включая раздел о стихосложении с немногочисленными выдержками из античных поэтов), арифметике, музыке, астрономии, геометрии, риторике, диалектике, географии, трактат Фавентия об архитектуре, а также трактат Псевдо-Апулея о целебных травах. Другой сборник из той же библиотеки (каталог 821–822 гг.) объединял фрагменты сочинений Боэция «Об архитектуре», Псевдо-Боэция «О геометрии», Алкуина о диалектике и риторике, Арата «Об астрологии», трактат о медицине и др.

Круг учебных текстов был более или менее ограничен Именно поэтому во многих сочинениях каролингской эпохи, созданных в разное время и в разных местах, могли встречаться одни и те же цитаты из древних авторов. А сам факт наличия прямого или скрытого цитирования вовсе не означал, что каролингские авторы были знакомы с первоисточниками.

Основная масса священнослужителей, равно клириков и монахов, особенно на периферии, ограничивалась лишь начальным образованием. Однако в монастырях центральной части Каролингской державы, там, где культурная жизнь была значительно более интенсивной, образование находилось на достаточно высоком уровне.

Конечной целью обучения было комплексное понимание Библии. Для этого, помимо свободных искусств (т. е. академического знания в строгом смысле слова), требовалось овладеть навыками экзегетики и научиться правильно интерпретировать священный текст. В последнем каролингские эрудиты различали четыре смысловых уровня: фактический или исторический (littera, historia), аллегорический (allegoria), моральный (moralis) и тайный (anagoge). Собственно, эту способность к сложной интерпретации текста современники считали главным признаком «высшего» образования в каролингскую эпоху. Путь к обретению «священного знания» (sacra eruditio) лежал через комментированное чтение Писания. Это была долгая и медленная работа, требовавшая внутренней сосредоточенности и большого интеллектуального напряжения, а еще способности к медитации.

Чтобы сформировать соответствующую культуру мышления, требовались специальные занятия, которые начинались еще на ранних этапах обучения. Например, такие, которые проводил Алкуин с принцем Пипином, одним из сыновей Карла Великого. Фрагменты их «Словопрения» сохранились до наших дней. Сначала магистр учит своего ученика задавать вопросы:

Пипин: «Что такое буква?» — Алкуин: «Страж истории».

Пипин: «Что такое слово?» — Алкуин: «Изменник души»..

Пипин: «Что такое смерть?» — Алкуин: «Неизбежный исход, неизвестный путь, живущих рыдание, завещаний исполнение, хищник человеков».

Пипин: «Что такое человек?» — Алкуин: «Раб смерти, мимоидущий путник, гость в своем доме…»

Пипин: «Что такое вера?» — Алкуин: «Уверенность в том, чего не понимаешь и что считаешь чудесным».

Пипин: «Что такое чудесное?» — Алкуин: «Я видел, например, человека на ногах, прогуливающегося мертвеца, который никогда не существовал». — Пипин: «Как такое возможно, объясни мне!» — Алкуин: «Это отражение в воде…»

Далее наставник начинает сам задавать вопросы, предлагая ученику самостоятельно искать «разгадки»:

Алкуин: «Я видел, как мертвое родило живое и дыхание живого истребило мертвое». — Пипин: «От трения дерева рождается огонь, пожирающий дерево…»

Алкуин: «Видел я, как житель бежал вместе с домом, и дом шумел, а житель безмолвствовал». — Пипин: «Дай мне невод, и я отвечу тебе…»

Алкуин: «Кто есть и не есть, имеет имя и отвечает на голос?» — Пипин: «Спроси лесные заросли...»[21]

Косвенным свидетельством существования подобной образовательной практики можно также считать многочисленные загадки в стихах и прозе, коих немало осталось от каролингской эпохи. Они позволяли не только развивать логическое и ассоциативное мышление, но и углублять свои познания в латыни. В качестве примера приведем «Загадку о мыши» Валафрида Страбона:

Анализируя текст, прежде всего священный, человек учился правильно вести себя, осваивал духовные ценности, утверждался в христианской вере, постигал тайный смысл божественного послания и тем самым выбирал правильный путь к спасению. Однако границы экзегетического опыта не ограничивались только рамками книжных штудий. Предметом интерпретации оказывались не только тексты, но вообще любые проявления природной и общественной жизни, ибо все они воспринимались как знаки божественной воли. Небесные явления, стихийные бедствия, военные победы и поражения, мятежи, вопросы престолонаследия, обмен посольствами и даже порядок рождения детей в королевской семье — за самыми банальными фактами непременно скрывался высший смысл. Его необходимо было открыть, осознать, оценить и соответствующим образом скорректировать дальнейшее поведение.

Экзегетика являлась высшим этапом обучения, прежде всего, в монастырской школе. Монахи должны были постоянно размышлять о святом Писании и стремиться к постижению иной реальности. Епископские школы, готовившие кадры для пастырского служения, имели более прагматическую ориентацию. Экзегетические штудии присутствовали скорее в коллегиях — учебных заведениях регулярных каноников. Основой библейской экзегетики являлись сочинения Отцов Церкви. Однако в VIII–IX вв. немногие могли освоить во всей полноте труды Иеронима, Боэция, Амвросия, Августина, Оригена, Кассиодора, Исидора, в том числе и по причине неудовлетворительного состояния рукописной традиции. Поэтому выдающиеся каролингские наставники, такие как Алкуин или Рабан Мавр, много времени потратили на составление хрестоматий, включавших краткие выдержки из сочинений великих предшественников, сопровождавшиеся доступным комментарием.

Последствия школьной реформы

Развитие образования дало свои результаты. В IX в. можно констатировать достаточно высокий уровень грамотности, по крайней мере в среде высшей аристократии, тесно связанной с королевским двором или другими очагами каролингской культуры. Разумеется, речь идет прежде всего о духовенстве. Клирики и монахи владели латынью значительно лучше своих предшественников конца VII — первой половины VIII в. Их язык отличался более качественной грамматикой и относительным богатством лексики. Писатели конца VIII–IX столетия широко пользуются лексиконом, почерпнутым из сочинений античных писателей, не только классических «школьных» авторов вроде Вергилия, Горация, Овидия, Сенеки, Юстина, Лукана и Цицерона, но и менее известных, таких как Светоний, Тит Ливий, Теренций, Тибулл или Клавдий.

Изучение латыни, особенно в рамках риторических штудий, открывало путь к освоению практически всего литературного наследия античности, доступного франкам. Потому что в любом аутентичном тексте можно было отыскать крупицу полезного знания — важную моральную сентенцию, красивый оборот или, на худой конец, какое-нибудь редкое латинское слово. Вследствие этого в Каролингской империи развернулась интенсивная работа по разысканию и тиражированию древних рукописей. Ее значение для последующего культурного развития Европы невозможно переоценить. Как правило, самые ранние рукописи с трудами античных писателей, известные нам сегодня, датированы концом VIII или IX в. Факт остается фактом: древнеримская словесность уцелела только благодаря титаническому труду тысяч безымянных каролингских монахов-переписчиков.

Иногда повышенное внимание к литературному наследию античности приводило к парадоксальным результатам. Например, в середине IX в. в турском скриптории специально для Карла Лысого (843–877 гг.) изготовили рукопись с текстом поваренной книги «О кулинарном деле» (De re coquinaria) IV или V в., которая приписывалась Гаю Апицию, знаменитому древнеримскому кулинару I столетия. Это всего лишь сборник рецептов, большей частью совершенно непонятных франкским поварам, и вдобавок предназначенный для короля, которого никак нельзя заподозрить в гурманстве. Тем не менее речь идет об одном из самых красивых каролингских манускриптов, вдобавок созданном в одной из лучших мастерских. Очевидно, рукопись решала сразу две задачи: давала блестяще образованному королю широкую палитру малоупотребительной лексики, а внешним своим видом символически напоминала ему о красоте и совершенстве другого — божественного — Текста. Данное замечание справедливо и для многих других каролингских рукописей с сочинениями античных и раннесредневековых писателей.

Представители нескольких поколений каролингских эрудитов, учителя и ученики, связанные личной дружбой, взаимопомощью, а нередко и совместными застольями, определенно ощущали внутреннюю общность, которая сохранялась годами независимо от того, где они находились и чем занимались в данный момент времени. Они говорили на одном языке в прямом и переносном смысле. Блестяще знали латынь и умели ей искусно пользоваться, читали одни и те же книги, обменивались рукописями и письмами. Ярким выражением этой эрудитской субкультуры стала привычка общаться между собой при помощи дружеских поэтических посланий, даже если речь шла о совершенно заурядных бытовых вещах. Это начал делать еще Алкуин, а продолжили Ангильберт и Теодульф, Рабан Мавр и Валафрид Страбон, Седулий Скотт и Ноткер.

До наших дней сохранились десятки таких сочинений, как правило, совсем небольших, но богатых по языку и сложных по форме. Их авторы были уверены, что адресаты сумеют не только правильно прочитать несколько рифмованных строк, но и оценить красоту слога. То и другое было совершенно недоступно подавляющей массе населения империи. Это была своеобразная «игра в бисер», особый способ коммуникации, доступный только своим. Среди адресатов было немало людей, о которых сегодня известно лишь благодаря таким посланиям. Тем не менее даже на этом основании их можно смело причислить к носителям культуры каролингского возрождения. Вообще же речь идет о сотнях, может быть, тысячах таких людей, анонимных эрудитах, благодаря которым эта культура вообще состоялась и которые хранили ее на протяжении примерно ста лет — от 780-х до 880-х гг.

Грамотность, умение читать и писать по-латыни не являлись исключительной привилегией духовенства. В IX в. среди образованных было немало мирян, прежде всего членов королевской семьи. По сообщению Эйнхарда, Карл Великий хорошо владел разговорной латынью, мог воспринимать на слух письменный текст и, вероятно, самостоятельно читать. Однако, несмотря на все усилия, основатель каролингского ренессанса так и не освоил письмо. Его сын и преемник на троне, Людовик Благочестивый, получил более качественное образование. Он научился читать и писать, свободно говорил на латыни, вероятно, знал греческий и вдобавок прекрасно умел различать разные смыслы текста. Самым образованным королем этого времени был Карл Лысый, детство и юность которого прошли в аахенской придворной школе. Книжную премудрость он осваивал под руководством таких блестящих эрудитов, как Рабан Мавр, Эйнхард и Валафрид Страбон. При дворе Карла не имелось собственного учебного и академического центра. Однако король оказывал широкое покровительство многим монастырским и епископским школам, а также поддерживал тесную связь с людьми книжной культуры, которые жили и работали в провинции. Последние часто получали от него заказы на написание различных произведений или сами отправляли королю собственные труды.

Среди мирян их числа высшей каролингской знати было немало тех, чья подготовка позволяла читать специальную литературу на латыни и даже заниматься самостоятельным творчеством. Граф Нитхард, полководец и дипломат, внук Карла Великого, придворный Людовика Благочестивого и ближайший сподвижник Карла Лысого, по заказу последнего написал одну из самых захватывающих хроник каролингского времени. Графиня Дуода, супруга Бернарда Септиманского, в начале 840-х гг. составила «Поучение своему сыну» Вильгельму, продемонстрировав при этом недюжинную начитанность и несомненную литературную одаренность.

Имена других столь же хорошо образованных женщин IX в., оставивших самостоятельное литературное наследие, нам неизвестны. Тем не менее неправильно было бы полагать, что письменная культура была совершенно чуждым явлением для женской среды. В некоторых женских монастырях имелись собственные скриптории, где трудились монахини. Например, Гизела, сестра Карла Великого, руководила созданием так называемых «Ранних Мецских анналов», одного из важнейших для формирования исторической памяти Каролингов сочинений, и, несомненно, умела читать. Она даже попросила Алкуина составить для нее комментарий на Евангелие от Иоанна. Более того, некоторое время она, а также дочь Карла Ротруда обучались греческому языку. В числе учебных пособий, которыми они пользовались, были «Искусство грамматики» Аристотеля, сочинения Дионисия Ареопагита, трактаты по геометрии и орфографии, а также антифонал, все — на греческом. Монахи Рихер и Ратхельм написали комментарий на Псалтырь для некоей графини Ходы. Могущественные сеньоры, удачливые военачальники и успешные политики Эверхард Фриульский и Эккард Маконский завещали часть своих книг не только сыновьям, но также женам, сестрам и дочерям. На то, что женщины нередко обладали книгами, определенно указывают каталоги каролингских библиотек. На этом основании некоторые современные ученые считают возможным говорить о том, что в среде высшей каролингской аристократии IX в. социальные границы определялись не только происхождением, близостью к королевскому дому и размерами богатства, но и уровнем грамотности.

Реформа письма. Книжное дело

Каролингская культура в широком смысле слова являлась культурой книги. Она была так или иначе ориентирована на решение основной задачи — как можно лучше, глубже и точнее понять Библию, главную Книгу в истории человечества. Постижение верных смыслов, наряду с соответствующим интеллектуальным опытом, предполагало целый ряд вполне утилитарных вещей. Прежде всего, необходимо было избавить библейский текст от многочисленных разночтений, противоречий и банальных ошибок, накопившихся за несколько столетий после того, как св. Иероним поставил последнюю точку в своем переводе Вульгаты. Карл Великий при помощи Алкуина и Теодульфа Орлеанского организовал эту работу, более того курировал ее до последних дней жизни и, в общем, достиг поставленной цели. Каролингские Библии IX столетия являли собой поистине образцовые публикации. А огромный опыт сверки и корректуры текста, накопленный каролингскими эрудитами, по сути, заложил основы современных методов критического издания.

С другой стороны, текст должен был быть физически понятен, чтобы любой человек, хоть немного сведущий в грамматике, мог его прочитать. Эту задачу удалось решить при помощи создания каролингского минускула. По мнению современных ученых, он родился в скриптории Корби в 780-х гг. Предельно ясное и четкое, но также и очень красивое письмо довольно быстро вытеснило многочисленные позднеантичные, островные и меровингские шрифты, иные из которых не поддавались чтению без специальной расшифровки. Неслучайно именно минускул ляжет в основу позднейших европейских шрифтов и благополучно доживет до нашего времени, воплотившись в популярный Times New Roman.

Новое письмо не только облегчало чтение. Также оно позволяло существенно экономить дорогой пергамент при копировании позднеантичных рукописей, которые были написаны крупным капитальным письмом (унциалом). А еще резко сокращало время, затраченное на переписывание. То и другое было важно, учитывая, что объем книжного производства в каролингскую эпоху вырос в разы. В IX столетии этот процесс поставили на поток.

Хорошо подготовленный переписчик мог скопировать до тридцати страниц текста в день. Менее опытный мастер переписывал 10–15 страниц. Это означало, что на копирование довольно большой рукописи объемом в 250–300 страниц у одного человека уходило от полутора недель до месяца. В реальности все происходило гораздо быстрее. В каролингских скрипториях широко практиковали артельную работу. Рукопись расшнуровывали на отдельные тетради и распределяли между переписчиками. Несколько человек копировали одновременно каждый свою часть, а чтобы не запутаться, тетрадям присваивали соответствующий порядковый номер (обычно его указывали римской цифрой внизу первой или последней страницы). После этого текст вычитывал редактор, сверявший копию с оригиналом, отмечавший на полях ошибки или пропуски. При необходимости к работе привлекали нескольких редакторов. Если в рукописи предполагалось художественное оформление, тетради поступали к иллюминаторам. Наконец, пронумерованные, отредактированные и проиллюстрированные тетради передавали переплетчику.

Таким образом, крупная мастерская была способна производить несколько ординарных рукописей в неделю и несколько очень больших, красивых и богато оформленных в год. Постепенно среди каролингских скрипториев наметилась известная специализация. Например, на рубеже VIII и IX вв. в аахенской мастерской изготовили серию Евангелий, нередко украшенных изящными миниатюрами. Таковы Евангелие Годескалька, Евангелие Ады, Венское коронационное Евангелие, Аахенское Евангелие, Лондонское Евангелие, Золотой кодекс (Четвероевангелие) из Лорша и многие другие. Во второй трети IX столетия монастырь Св. Мартина в Туре славился своими роскошными иллюминированными Библиями. Именно оттуда вышли так называемые Библия Алкуина, Библия Мутье-Гранваль и Библия Вивиана, известная также как первая Библия Карла Лысого. А еще благодаря Алкуину текст именно турских версий считался образцовым.

Хорошие каллиграфы ценились на вес золота. Мятежному Годескальку, отправленному в ссылку в монастырь Отвилле, тамошний аббат разрешил-таки работать в скрип-тории, ибо писал он быстро, очень красиво и вдобавок без ошибок.

В результате многочисленных новшеств в книжном деле существенно изменился внешний облик каролингских рукописей. Те, что были скопированы непосредственно с позднеантичных образцов, иногда можно узнать по характерной квадратной форме кодекса и наличию широких полей на странице. Таковы, например, знаменитая парижская рукопись «Жизнеописания цезарей» Светония, изготовленная в турской мастерской около 810 г., иллюминированная ватиканская рукопись с комедиями Теренция, появившаяся в Корби около 825 г., или лейденская рукопись «Явлений» Арата, созданная в первой трети IX в. в Лотарингии и тоже украшенная иллюстрациями.

Но в целом книга стала другой. Она обрела прямоугольный формат. Относительно узкие поля и небольшие расстояния между строками, которые иногда располагались в два столбца, позволяли размещать на странице значительно больший объем информации. В тексте появилась удобная навигация в виде общего рубрикатора, колофонов и титулов отдельных разделов. От каролингской эпохи практически не осталось рукописей, написанных унциалом. Редкое исключение являет собой Утрехтская псалтырь, созданная в скриптории Реймса около 823 г. Однако унциал не исчезает окончательно, его продолжают использовать в наиболее «престижных» частях книги, например в названиях глав и разделов, в первых строках основного текста, в заглавных буквах первого слова в начале нового абзаца, а также при написании некоторых имен, географических названий и, как уже было сказано, немногочисленных греческих слов. Наконец, каролингские копиисты стали практиковать разделение текста на слова, а предложения разбивали знаками препинания.

Все эти нововведения так или иначе «дробили» сплошной текст и помогали быстрее и лучше в нем ориентироваться в поисках нужной информации. Однако каролингские читатели этим не удовлетворились. При помощи многочисленных помет и записей на полях (маргиналий) и — реже — между строк (интерлинеарий) они создавали собственную навигацию, которая впоследствии могла дополняться и развиваться другими читателями. В одних случаях маргиналии были ориентированы на основной текст рукописи и указывали на интерес к упоминаемым в нем персонажам, суждениям, конкретным местам или событиям. В других представляли собой разветвленную систему гиперссылок на другие сочинения. Например, «Эпитома Помпея Трога», популярное произведение древнеримского историка Юстина, скопированное во Флери во второй четверти IX столетия, при помощи сотен помет тесно связана с такими авторитетными трудами христианских писателей, как «История против язычников» Павла Орозия и «Хроника» Евсевия — Иеронима.

В позднеантичных и меровингских рукописях маргиналий почти не встретить, но для каролингских манускриптов они — обычная вещь. Все это свидетельствует о формировании в IX в. новой культуры чтения, направленной на углубление персональной работы с текстом. В тиши монашеской кельи, в кабинете какого-нибудь ученого эрудита рождалось то, что позднейшие историки назовут «чтением про себя».

Каролингские библиотеки

С конца VIII и на протяжении большей части IX в. во Франкии наблюдался подлинный книжный бум. Ничего подобного нельзя обнаружить ни в VI–VIII, ни в X столетии. Из небытия извлекали на свет полуистлевшие рукописи с сочинениями древних авторов, а еще выкупали, обменивали, привозили из-за границы, случалось, что и воровали. Собирали, копировали, тиражировали, дарили. Прямым следствием этих процессов стало появление множества библиотек — придворных, церковных, частных.

Самыми большими в каролингский период были монастырские библиотеки. Иные собрания насчитывали сотни кодексов. Судя по сохранившимся описаниям, в Райхенау в 822 г. имелось 415 книг, в Сен-Рикье в 831 г. было 243 книги. Во второй половине IX столетия в Санкт-Галлене насчитывалось не меньше 428 книг, в Лорше — 590, а в вюрцбургском монастыре Св. Сальватора — по крайней мере 209 книг. К сожалению, мало что известно о библиотеках таких важнейших каролингских аббатств, как Флери, Ферьер, Сен-Дени, Сен-Мартен-де-Тур, Сен-Реми, Корби или Фульда. Но их фонды вряд ли сильно уступали собраниям других крупных монастырей и, скорее всего, не очень существенно отличались от них по составу. В иных, правда, встречались уникальные вещи. Например, в Фульде хранился единственный кодекс с малыми произведениями Тацита.

В реальности, однако, рукописей было гораздо больше. На это косвенно указывают различные описания одних и тех же собраний, например Лорша, Санкт-Галлена, Санкт-Эммерамма или Райхенау, которые были составлены с небольшой разницей во времени. Сохранившиеся каталоги позволяют увидеть, как распределялись книги в шкафах-армариумах или небольших запертых на ключ комнатках. Они были систематизированы по авторам и темам. Например, отдельно лежали труды Евсевия Кесарийского, Иосифа Флавия, Павла Орозия, Августина, Григория Великого, Исидора Севильского, Беды, Книги Ветхого и Нового Завета, а также жития святых, глоссарии, гомилии, книги по грамматике, сборники законов, поэзия и т. д.

За сохранность книг отвечал один из братьев. Он владел ключами от книгохранилища, выдавал рукописи читателям, описывал состояние фондов, отмечал новые поступления, разыскивал потери. Наглядное представление о том, как именно это происходило, дает рабочая тетрадь с описью и пометами нескольких библиотекарей, курировавших книжное собрание аббатства Санкт-Галлен во второй половине IX в., которая уцелела в одной из монастырских рукописей.

Епископские и церковные библиотеки начали формироваться позже монастырских и существенно уступали последним. В IX в. в Кельне насчитывалось 39 книг, в Вайсенбурге — 71 книга, в Пассау — 40, а в Овьедо — 42 книги. В Реймсе, исключительно благодаря заслугам архиепископа Гинкмара, их было около сотни. В последующие два столетия ситуация мало изменилась. В Зальцбурге имелось всего 14 книг, в Аугсбурге — 50, в Линдисфарне — 52, в Кремоне — 95 книг.

Книгами владели не только представители духовенства или церковные корпорации. Довольно большие собрания имелись при королевских дворах и у отдельных светских аристократов. Несколько десятков книг было в распоряжении Карла Великого и Людовика Благочестивого — Библия и ее части, варварские правды и сборники канонов, «Правило» св. Бенедикта, книги по литургике, акты Никейского собора, Книга пап, сочинения Теренция, Арата, Горация, Стация, Цицерона, Сенеки, Плиния, Ювенала, Оригена, Августина, Марциана Капеллы, Псевдо-Дионисия, а из современников — Алкуина и Рабана Мавра.

Однако из всех каролингских правителей самой обширной библиотекой обладал Карл Лысый. Ее состав дает представление об интеллектуальных пристрастиях короля. Последние сосредотачивались главным образом на теологии, истории, агиографии и различных аспектах управления. Луп Ферьерский и Иоанн Скотт Эриугена написали для Карла трактаты о предопределении, Ратрамн и Пасхазий Ратберт — о евхаристии. Кроме того, Луп послал государю проповедь Августина о клятве и копию «Эпитомы о цезарях» Аврелия Виктора, а Иоанн перевел на латынь сочинения Псевдо-Дионисия Ареопагита. Хейрик Оксерский, Милон и Хукбальд, монахи Сент-Амандского монастыря, Анастасий Библиотекарь, а также Узуард из аббатства Св. Германа составили довольно обширный мартирологий. Гинкмар Реймсский подготовил несколько трактатов, где изложил основные принципы организации управления и описал права и обязанности правителя. Неизвестный автор (то ли дьякон Флавиан, то ли Валафрид Страбон) сочинил небольшую поэму о происхождении франков. Сам Карл приказал снять копию с «Жизнеописания Карла Великого» Эйнхарда, а своему приближенному, графу Нитхарду, поручил написать историю первых лет его правления. В королевской библиотеке находились также трактаты Боэция «Об арифметике» и Вегеция «О военном деле». Библиотека Карла не являлась произвольным собранием книг, но имела в высшей степени прагматический характер и отражала интересы короля в разные периоды его царствования. Например, теологические трактаты появляются во времена так называемого «дела Годескалька» и спора о предопределении, вспыхнувшего в кругах франкского епископата. Сочинения по истории создавались в годы политических кризисов, когда для Карла особенно остро стоял вопрос легитимации собственной власти. Агиография фиксировала активизацию контактов короля с различными религиозными центрами и т. д. К сожалению, королевские библиотеки редко переживали своих владельцев. После смерти правителей значительная часть книг, как правило, попадала в монастыри.

Во второй половине VIII–IX вв. немало людей владело одной или несколькими рукописями. Но иногда частные собрания были довольно внушительными. Более 200 книг насчитывала коллекция Ангильберта, позднее подаренная им монастырю Сен-Рикье. У Арнона Сент-Амандского имелось около полутора сотен манускриптов. Луп Ферьерский переписал для себя десятки томов, но восхищался собранием Эйнхарда, созданным еще до того, как тот удалился от двора и занял пост аббата Зелигенштадта. Графы Вильгельм и Ротхарий, основавшие, соответственно, Геллоны и Шарру, собственными кодексами и рукописями заложили основы библиотек новых монастырей. Довольно компактными, но очень функциональными библиотеками обладали Эверхард Фриульский, Эккард Маконский и графиня Дуода. Помимо традиционных Псалтыри и Евангелия, в их распоряжении находились теологические и дидактические трактаты, экзегетические и литургические книги, жития святых и произведения Отцов Церкви, бестиарии и космографии, сочинения по медицине, сельскому хозяйству и военному делу, исторические произведения и правовые кодексы.

Архитектура

При Каролингах по всей стране развернулось активное строительство. Возводились монастыри и храмы, королевские дворцы и виллы, крепости и мосты. Речь идет о многих сотнях построек, порой весьма значительных. Из всего этого богатства до нашего времени дошла ничтожно малая часть, поэтому судить о каролингской архитектуре можно лишь в общих чертах. Тем не менее, даже то, что осталось, показывает, насколько сложной и концептуальной она являлась в своих основах и насколько оригинальной — в воплощении.

В монументальном строительстве нашли отражение основные элементы каролингской политической идеологии. Как уже было сказано выше, она опиралась на комплекс представлений об «обновлении Римской империи» (renovatio imperii Romanorum) через ее «переход» (translatio) от римлян к франкам. Причем это обновление происходило строго в поле христианской религии, опиралось на ветхозаветные традиции, а реализовывалось в эсхатологической перспективе.

Соответствующие идеи получили наглядное воплощение в архитектурном облике Аахенской капеллы — пожалуй, самого известного каролингского храма, построенного между 796 и 804 гг. неким Одо из Меца и освященного римским папой Львом III во имя Девы Марии и Христа Спасителя 6 января 805 г. За минувшие столетия ее неоднократно перестраивали, тем не менее внутреннее пространство сохранило свои основные элементы.

Капелла смоделирована по типу византийских центрических храмов IV–VI вв., напоминая одновременно и ротонду Гроба Господня в Иерусалиме, и церковь Св. Сергия и Вакха в Константинополе, и церковь Сан-Витале в Равенне. Однако не копирует их буквально, но лишь «цитирует». Здание представляет собой восьмигранное сооружение, перекрытое куполом, который опирается на восемь мощных столбов. Октогон окружен двухъярусной обходной галереей с симметричными арками и колоннами и, в свою очередь, вписан во внешний шестнадцатигранник. При этом вся капелла помещается в условный куб со стороной 28 метров. Колонны и мрамор для внутренней отделки были специально вывезены из Равенны и Рима, где франки сняли их с античных построек, таким образом буквально воплощая идею translatio. Колонны вообще начинают играть существенную роль во внутреннем убранстве каролингских церквей. По словам Рабана Мавра, они символизировали собой апостолов и евангелистов.

В восточной части капеллы располагался двухъярусный алтарь. Нижний был посвящен Деве Марии, верхний — Христу. Алтарный выступ не сохранился: во второй половине XIV — начале XV в. его заменили готическим хором с апсидой. С запада к октогону примыкало прямоугольное двухэтажное сооружение (т. н. вестверк), обращенное одной стороной внутрь церкви, а другой — в прилегающий атриум. Вестверк дополняли две небольшие башни. Пространство на втором этаже предназначалось для короля и его семьи. Там же стоял королевский трон — на одной высоте с алтарем Христа. Нижний этаж отводился придворным, т. е. в широком смысле слова всем остальным подданным. С севера и юга к октогону были пристроены два небольших прямоугольных здания, предположительно ризница и библиотека или, возможно, скрипторий. Таким образом сверху церковь напоминала вытянутый латинский крест. С другой стороны, сам октогон, промежуточная форма от квадрата (знака земли) к кругу (знаку неба), символизировал переход от материального к духовному, от земного к божественному, от преходящего к вечному. А то, что «в Аахене он вдобавок был вписан в шестнадцатигранник, лишь акцентировало данную символику.

Капелла являлась органичной частью обширного дворцового комплекса. Как показали археологические изыскания, последний был вписан в квадрат, внутри которого использовали регулярную «римскую» застройку. Все здания хозяйственного и административного назначения располагались между капеллой в восточной части и королевским дворцом — в западной. Дворец и церковь, в свою очередь, соединяла крытая галерея. Причем по ней можно было попасть сразу на второй ярус капеллы.

В науке неоднократно высказывалось предположение, что при возведении комплекса каролингские архитекторы ориентировались на описание Небесного Иерусалима, данное в Апокалипсисе (Откр. 21, 15:17). Град, где праведники обитают вблизи Господа «и сам Бог с ними будет Богом их», расположен четырехугольником, «длина, и широта, и высота его равны». Вероятно, Аахен воплощал на земле идею небесного Града. И даже конкретные цифры, приводимые Иоанном Богословом (город на 12 тысяч стадий и стена в 144 локтя), адаптированы к размерам аахенских построек.

В архитектурном облике капеллы реализовано несколько важных идей, которые получили развитие в дальнейшем. К таковым следует отнести иерархическую организацию внутреннего пространства не только по горизонтали, но и по вертикали, создание верхних галерей, а также внедрение вестверка. Последний являл собой место, отведенное специально для государя. При Каролингах пристройку начали укреплять башнями, как можно судить по сохранившемуся западному фасаду монастырской церкви в Корби (первая половина 870-х гг.), или по гравюрам, на которых изображена церковь монастыря Сен-Рикье. Вестверк, таким образом, символизировал защиту Церкви со стороны светской власти.

Значительно меньше можно сказать о регулярной застройке. Неизвестно, насколько широкое распространение она получила при Каролингах. Но знаменитый план идеального монастыря, сохранившийся в библиотеке Санкт-Галлена, определенно указывает на то, что каролингские архитекторы в разных частях империи стремились реализовать эту идею на практике. Правильное аббатство, по их мнению, должно было не только располагать всем необходимым для жизни, но и выглядеть как небольшой древнеримский город.

Равным образом, невозможно установить, насколько часто при Каролингах возводились центрические церкви. Вполне вероятно, что Аахенская капелла осталась единственным октогональным храмом к северу от Альп. Но ротонда определенно применялась. Убедительным свидетельством тому является церковь Св. Михаила в Фульде. Построенная в самом начале 820-х гг., она считается самой древней в Германии «копией» храма Гроба Господня. Ротонда во внутреннем пространстве церкви исполнена в виде сводчатых арок, которые опираются на восемь коринфских колонн. Аналогичную форму имеет и крипта, но ее свод опирается на единственную колонну, довольно короткую и украшенную ионической капителью.

Насколько можно судить по археологическим данным, центрическая форма использовалась главным образом для палатинских капелл. Вероятно, она ассоциировалась именно с королевскими и позднее императорскими храмами. А сам факт строительства «круглой» церкви акцентировал особую связь ее основателя (отдельного человека, рода или монастыря) со двором. Таковой можно считать не только фульдскую ротонду, но и небольшую домовую церковь Теодульфа Орлеанского в Жерминьи-де-Пре. Последняя исполнена в виде равноконечного греческого креста, вписанного в куб. Теодульф не решился на использование октогона, но абсолютно симметричная и очень гармоничная форма здания вкупе с использованием колонн во внутреннем убранстве определенно отсылали к аахенской капелле, а в конечном счете к образу Небесного Иерусалима. Характерно, что обе церкви были построены практически одновременно, но Теодульф освятил свое творение ровно годом позднее (3 января 806 г.), возможно, демонстрируя, таким образом, уважение к своему государю.

Храм в Жерминьи-де-Пре имеет одну особенность: все концы греческого креста заканчиваются небольшими апсидами. Такая конструкция совершенно не характерна для культовых построек к северу от Альп, но широко распространена на Востоке — от Армении до Септимании и мосарабской Испании. Указывает ли ее использование на высокоразвитое самосознание Теодульфа, испанского гота на службе у франкских правителей, блистательного поэта, теолога, придворного «академика» и аббата Флери, одного из важнейших каролингских монастырей? Вполне возможно.

В приходах и подавляющем большинстве монастырей, не говоря уже о крупных епископских городах, центрические церкви не встречались. Здесь возводили почти исключительно базилики, которые с полным основанием можно считать главным типом каролингского храма. К таковым относится, например, трехнефная церковь Св. Георгия на острове Райхенау (начало X в.). Этот памятник, удивительный по своей сохранности на территориях к северу от Альп, дожил до наших дней без каких-либо серьезных переделок. Как показывает археология, исполненные в виде Т-образного латинского креста, базилики последовательно ориентировались на архитектурное наследие императорского Рима. Единственным серьезным отличием от предшествующей традиции (позднеантичной и меровингской) было наличие апсиды не только с восточной, но и с западной стороны. Именно такими были, например, каролингская базилика в Сен-Дени (ок. 775 г.), церковь Св. Сальватора в Фульде (вторая четверть IX в.) или церковь Св. Петра в Кельне (ок. 870 г.). Церковь с двумя апсидами изображена и на санкт-галленском плане идеального монастыря.

Западная апсида, как правило, была короче и меньше по размеру. Тем не менее эта часть храма явно обладала определенным престижем. Неслучайно здесь хоронили королей, а также влиятельных мирян и клириков. Базилика, увенчанная двумя апсидами, символизировала собой Церковь. Она объединяла христиан, о благополучии которых одновременно заботились две силы — духовенство и светская власть. Характерно, что дворцы в королевских резиденциях Аахена и Ингельхайма своей формой также напоминали римскую базилику, но имели только одну апсиду — западную. Остается добавить, что в появлении неравнозначных апсид, равно как и укрепленного башнями вестверка, явно отразилась борьба за духовное лидерство в обществе, которая постоянно происходила между священством и носителями светской власти.

Наконец, следует упомянуть еще один уникальный архитектурный памятник, способный много рассказать о своей эпохе. Аналогов ему до сей поры обнаружить не удалось. Речь идет о воротах Лоршского монастыря, совсем небольшом фрагменте, который уцелел от некогда впечатляющего архитектурного ансамбля одного из важнейших имперских аббатств. Ворота, предварявшие вход в атриум, тоже не избежали перестроек, но, в отличие от абсолютного большинства упомянутых выше памятников, сохранились почти в первозданном виде.

Ворота представляют собой симметричное двухъярусное сооружение. Западный и восточный фасады здания отделаны красным и белым кирпичом. Также они украшены чередой полуколонн — четырьмя большими в нижней части и десятью маленькими в верхней. Нижние полуколонны увенчаны коринфскими капителями, верхние — ионическими. На верхние полуколонны опираются небольшие треугольные фронтоны. Крыша здания неоднократно перестраивалась. Та, что сохранилась до наших дней, относится к XVII–XVIII вв.

Сквозной проход нижнего яруса сконструирован в виде трех симметричных арок. Все пространство второго яруса занимает надвратная зала. Справа и слева в нее ведут боковые лестницы. На западной и восточной стене имеется по три узких окна. Внутри вдоль стен сохранились следы росписи IX в. в виде разноцветного бордюра из красновато-рыжих, голубых и серовато-зеленых квадратов, воспроизводящих текстуру благородного камня, а также античных ионических колонн, «поддерживающих» свод. Роспись визуально расширяла пространство и превращала замкнутое помещение в некое подобие беседки. Окна усиливали оптический эффект.

На восточной стене сохранилась надпись каролингского времени, выведенная капитальными буквами. Она поддается расшифровке лишь частично: S(anctus) N(azarius) B(eatus) M(iartyr) — «Святой Назарий Блаженный Мученик». Мощи св. Назария, ученика апостола Петра, были присланы в аббатство римским папой Адрианом I. В 774 г. архиепископ Майнца освятил в честь святого соборный храм. Торжественная церемония состоялась в присутствии Карла Великого. Левее надписи в стену встроен фрагмент античного барельефа с согнутой в локте и, видимо, приветственно поднятой рукой. Считается, что этот элемент позаимствован из римского алтаря Геркулеса.

Сегодня невозможно точно установить ни время появления монастырских ворот, ни их первоначальное предназначение. От IX в. не сохранилось никаких документов о постройках в Лорше. Ученые долгое время полагали, что это сооружение, исполненное в виде триумфальной арки, возвели специально для торжественного въезда Карла Великого, который посетил обитель в 774 г. По этой причине надвратную залу в научной литературе часто именовали «королевской». Однако дальнейшие археологические изыскания показали, что здание появилось значительно позже — в первой половине или даже второй трети IX столетия. Очевидно, одновременно с «разноцветной церковью» аббатства, где между 876 и 882 гг. хоронили восточнофранкских королей. На это указывает находка красных и белых кирпичей, а также королевского саркофага, украшенного ионическими колоннами. То и другое в полной мере присутствует во внешнем декоре ворот.

Также историки расходятся во мнении относительно оригинального предназначения надвратной залы. Версия о том, что здесь изначально находилась небольшая церковь, не получила поддержки, поскольку это было не характерно для каролингской монастырской архитектуры. Настенная роспись каролингского времени указывает скорее на светский характер помещения. Возможно, оно предназначалось для приема высокопоставленных паломников или для судебных разбирательств.

В конструкции и убранстве Лоршских ворот нашли отражение многие сущностные элементы каролингской политической идеологии. Идея «обновления Римской империи» (renovatio imperii Romanorum) получила буквальное воплощение в архитектурных и художественных «цитатах» — симметричных пропорциях, арках, полуколоннах, капителях и фресках. Во внешнем облике ворот угадываются базовые элементы и триумфальной арки Константина в Риме (ок. 315 г.), и «Черных ворот» в Трире (ок. 180 г.). У первой каролингские архитекторы позаимствовали трехарочный пролет, с двух сторон обрамленный четырьмя коринфскими колоннами. У вторых — надвратную залу с небольшими окнами в окружении полуколонн. Само здание сложено из правильной формы каменных блоков с гладко отшлифованной поверхностью — эта античная техника возродилась в каролингский период, но затем надолго выходит из употребления. Вероятно, монастырские ворота воплощали собой символическое «вступление в Рим» — город апостолов, обитель святости и родину св. Назария. В известном смысле Лорш и являлся таким «новым Римом» — местом притяжения для многочисленных паломников.

Представление о «перенесении империи» (translatio imperii) от римлян к франкам реализовалось также в использовании фрагмента древнего барельефа — античной сполии, встроенной в стену нового раннесредневекового здания. Причем встроенной так, чтобы напоминать посетителю о длани другого Бога, христианского. Полихромная отделка фасадов, напротив, не имеет аналогов в античном зодчестве, но отсылает к германской традиции и обнаруживает известное сходство, например, с фасадом знаменитого меровингского баптистерия Иоанна Крестителя в Пуатье. Облик Лоршских ворот подчеркивал, таким образом, романо-германский характер Франкской империи.

Монументальное искусство

Каролингские храмы и дворцы, снаружи аскетичные и почти лишенные внешней отделки, внутри, напротив, были щедро украшены мозаикой и фресками, восхищавшими современников. Археологические раскопки подтвердили наличие фигуративной живописи на стенах королевского пфальца в Падерборне. Стены резиденции Теодульфа в Жерминьи-де-Пре, согласно его собственным высказываниям, украшали аллегории свободных искусств и времен года, а также карта мира. О монументальных фресках в Ингельхайме, любимой резиденции Людовика Благочестивого, поведал в своей поэме Эрмольд Нигелл. На северной стене церкви, согласно его описанию, располагалась серия ветхозаветных сюжетов от Грехопадения до возведения Храма Соломона. На южной были представлены сцены из жизни Христа и святого семейства. Изображения на стенах королевского дворца были не менее концептуальны. Здесь каролингские мастера представили портреты и деяния двенадцати правителей: «первого» царя Нина Ассирийского, Кира Персидского, Фалариса Сицилийского, Ромула и Рема, Ганнибала, Александра Македонского, Августа, Константина Великого, Феодосия, Пипина Короткого и Карла Великого. Художественная программа охватывала, таким образом, всю историю земной власти в ее поступательном развитии от хаоса и насилия к порядку и справедливости, воплощенном в последовательной смене четырех мировых монархий. Создатели этой живописи явно вдохновлялись идеями Орозия.

Однако до нашего времени почти ничего не сохранилось. Поэтому о монументальном искусстве той эпохи мы можем судить лишь по редким фрагментам. Например, по фрескам в церкви Св. Иоанна в Мюнстайре (ок. 800 г.), где представлены сюжеты ветхозаветной и новозаветной истории, а также по изображениям, уцелевшим в церкви Св. Бенедикта в Маллес-Веноста (ок. 800 г.), в крипте церкви Св. Германа в Оксере (середина IX в.), в церкви Св. Климента в Риме (вторая четверть IX в.) или Сан-Винченцо-ин-Вольтурно в Южной Италии. Речь идет о многофигурных полихромных динамичных композициях, иногда на фоне архитектурных элементов, реализованных с использованием светотени и орнаментального декора. Пропорции персонажей при этом почти не нарушены, а фигуры объемны, что указывает на знакомство с искусством поздней Античности.

Что именно будет изображено на стенах церкви или пфальца, зависело от разных обстоятельств, в частности от конкретного адресата художественной программы, небесного или земного, но также и от намерений заказчика. Роль последнего могла быть очень значительной, как показывает мозаика в апсиде церкви Жерминьи-де-Пре. Теодульф, разделявший иконоборческий взгляд на изображение, отказался помещать туда Христа и сделал выбор в пользу аллегорической сцены с Ковчегом Завета. Ковчег держат херувимы, над которыми склонились ангелы, а всю эту сцену благословляет десница Бога, появившаяся из-под облаков.

По всей видимости, аналогичных воззрений придерживались и создатели роскошной мозаики в центральном куполе аахенской капеллы. К сожалению, сегодня она безвозвратно утрачена, но ее изображение сохранилось в так называемом «Золотом кодексе», иллюминированном Евангелии, созданном в мастерской Сен-Дени около 870 г. Согласно миниатюре, речь идет о сцене поклонения 24 старцев жертвенному Агнцу (т. е. Христу), заимствованной из Апокалипсиса (Откр. 5, 6:14). Помимо совершенно определенной эсхатологической коннотации, сущностно важной для каролингской имперской идеологии, данный сюжет позволял избежать использования антропоморфного изображения. Но для изобразительного искусства конца VIII–IX вв. такие вещи все-таки не были правилом. Каролингские мастера изображали Христа много и охотно.

Книжная миниатюра

Значительно больше о художественном наследии эпохи может рассказать книжная миниатюра. До нашего времени сохранились десятки иллюминированных кодексов, иные из которых являются подлинными шедеврами. Миниатюры помещали, прежде всего, в Библию или ее части (Евангелия, Псалтырь, Апокалипсис), в сакраментарии (сборники текстов для евхаристической части литургии), а также в некоторые сборники законов, молитвенники, литературные, богословские или научные тексты.

Ранняя история каролингской книжной миниатюры не слишком богата и выразительна. Иллюстрации в рукописях встречаются крайне редко. Исполнены они довольно схематично, в техническом отношении тяготеют к англо-ирландской геометричности и условности, вдобавок лишены объема и динамики. Однако с начала 780-х гг. все резко меняется. Каролингские реформы в сфере образования привели к появлению новой концепции книжного дизайна. Письменный текст, прежде всего, разумеется, священный, должен быть не только корректным, ибо ошибки в словах приводят к заблуждению и ереси. Он должен быть физически понятным и вдобавок красивым. Решение первой задачи привело к появлению минускула, а второй — к развитию самых разных художественных форм.

С последних десятилетий VIII в. и далее на протяжении ста с лишним лет с завидной регулярностью появлялись Евангелия и Псалтыри, написанные золотой или серебряной краской на благородном пурпурном фоне. Таковы, например, Евангелие Годескалька, Евангелие из Сен-Рикье и Евангелие Эббона, Псалтырь Дагульфа, Псалтырь Фолькарта и Золотая Псалтырь из Санкт-Галлена. Дорогостоящие пурпурные рукописи, выполненные в технике хризографии, известны в Европе со времен поздней Античности, все они содержат исключительно христианские тексты. Об их символическом значении в каролингскую эпоху можно судить по стихам Годескалька, создателя упомянутого выше Евангелия:

Важнейшим элементом книжного декора стали инициалы. Они постепенно увеличивались в размерах, пока наконец не заняли всю страницу. Их исполнение требовало незаурядного мастерства. Иные буквы, как, например, заглавные «В» в псалме «Блаженный муж» (Beatus vir) Псалтыри Дагульфа и Псалтыри Людовика Немецкого или заглавная «Р» в начале пролога к Евангелию из Сен-Рикье, представляли собой сложнейшие конструкции, созданные при помощи замысловатого геометрического, растительного и звериного орнамента. Но только орнаментом дело не ограничивалось. С начала IX в. внутрь инициала стали также помещать библейские сценки. Например, в Псалтыри из Корби (ок. 800 г.) в инициале «В» псалма «Блаженный муж» изображен Давид, благословляемый ангелом. Впрочем, символика могла быть и более сложной. Так внутрь заглавной «Q», открывающей 51-й псалом в Псалтыри Фолькарта, помещен зеленовато-голубой крест, украшенный ажурной золотой вязью. Крест визуально доминирует над первым стихом «Что хвалишься злодейством, сильный несправедливостью?» и таким образом символизирует победу над злом, о которой далее возвещает псалмопевец. Нет никаких сомнений в том, что подобная изысканная фигуративность являла собой самостоятельную ценность, причем не только художественную. Красота букв символически воплощала в себе красоту божественного текста. А неспешное наблюдение за причудливым «устройством» инициала, в буквальном смысле открывавшего текст, помогало читателю войти в состояние медитации, столь необходимое для правильного восприятия божественного слова.

Однако главные достижения каролингской книжной миниатюры связаны с изображением людей и пространства. Люди встречаются уже в ранних каролингских рукописях. Чаще всего речь идет о евангелистах, реже о Христе (в Евангелиях), еще реже о царе Давиде (в Псалтыри) и совсем редко о королях (в сборниках законов). Появление этих персонажей следует считать отголоском античной традиции помещать в текст, как правило, в его начало, изображение реального или мнимого «автора». Что касается пространства, то его, в сущности, нет.

В последние десятилетия VIII в. при королевском дворе появились мастера, работавшие в принципиально иной, нежели их предшественники, манере. Для эпохи Карла Великого можно говорить, по крайней мере, о двух группах рукописей, в иллюминации которых отразились новые художественные тренды. К первой относятся Евангелие Годескалька (781–783 гг.), Евангелие из Лорша (ок. 810 г.), Евангелие Ады (ок. 800 г.) и Евангелие из Сен-Медарда (начало IX в.). Ко второй — Венское коронационное Евангелие (ок. 800 г.), Шантенейское Евангелие (начало IX в.) и Аахенское Евангелие (ок. 820 г.). В изображении евангелистов и некоторых жанровых сцен с участием животных и птиц появляется невиданная ранее динамика. Пространство, часто щедро насыщенное архитектурными элементами, представлено в прямой перспективе. Фигуры обретают объем и правильные пропорции, а элементы одежды и драпировки — удивительную естественность. Чтобы убедиться в этом, стоит лишь взглянуть на изображения евангелистов в Евангелии Ады или на пурпурную занавеску, изящным узлом повязанную вокруг двух колонн, как это видно на миниатюре со сценами Апокалипсиса в Евангелии из Сен-Медарда.

В этой рукописи появляется еще один сюжет, позаимствованный из Откровения Иоанна Богослова. Речь идет о так называемом «Источнике жизни», символическом воплощении Евангелия. Этот новый для каролингской миниатюры образ представлен в виде увенчанного крестом колодца, окруженного колоннадой и увенчанного балдахином. Возле источника собираются птицы и звери, стремящиеся утолить жажду вечной истины и обрести спасение через крещение. Позднее «Источник жизни» станет расхожим мотивом средневекового книжного искусства.

Между двумя группами рукописей придворной школы есть и серьезные различия. Мастера, создававшие миниатюры Венского коронационного, Шантенейского и Аахенского Евангелий, стоят гораздо ближе к традициям эллинистического искусства. В художественном плане они отдают предпочтение пятну перед контуром, уделяют пристальное внимание физиологии человеческого тела, особенно в движении, а для обозначения перспективы используют не столько архитектуру, сколько пейзаж, дополненный изменчивой цветовой палитрой неба. Позднее эта линия на последовательное возрождение позднеантичной техники письма будет продолжена в изображениях упоминавшихся уже ватиканского Теренция и лейденского Арата, которые, как считается, предельно точно скопированы с рукописей III и V вв.

Кодексы придворной школы стоят особняком. На их фоне особенно заметным становилось существенно менее выразительное качество иллюстраций в других манускриптах. Например, изображение Феодосия II, его сыновей и юристов в рукописи «Бревиария Алариха», созданной между 803 и 814 гг. в одном из луарских скрипториев, выглядит плоским, предельно схематичным, простым и безыскусным.

В рукописях придворной школы эпохи Карла Великого почти не встретить изображений, в буквальном смысле слова иллюстрирующих содержание священного текста. Редким исключением можно считать сцены превращения Христом воды в вино и пира в Кане Галилейской, помещенные в крохотные медальоны на полях величественного изображения евангелиста Иоанна в Евангелии из Сен-Медарда. Заметить их непросто, если не знаешь, где искать. Вероятно, здесь слышны отголоски постановлений «иконоборческого» Франкфуртского синода 794 г. и в более широком смысле господствовавшего при дворе мнения о том, что повествовательное изображение может вести к ереси и даже идолопоклонству. Тем не менее, нарративная миниатюра рождается около 800 г., и происходит это в одном из провинциальных скрипториев. Подтверждением тому служит рукопись так называемого Трирского Апокалипсиса, украшенная 74 полностраничными миниатюрами.

При Людовике Благочестивом придворная мастерская приходит в упадок. Центр художественной жизни перемещается в Реймс. Именно там при архиепископе Эббоне и почти наверняка по его инициативе в начале 820-х гг. была создана Утрехтская Псалтырь. В этой знаменитой каролингской рукописи все было не так. Вопреки сложившейся традиции, она не предварялась портретом «автора» (Давид вообще появляется здесь далеко не сразу и только в качестве одного из персонажей: например, в изображении к 50-му псалму). Напротив, каждый псалом проиллюстрирован сложнейшим композиционным рисунком. Всего в рукописи насчитывается 166 графических миниатюр, которые сопровождают 150 псалмов и 16 песен. Здесь нет орнамента, рисунок, сделанный пером, не отделен от текста рамкой. Изображения до предела насыщены драматизмом, динамикой и подлинной экспрессией, столь характерными потом для Реймсской школы эпохи Эббона. В той же манере исполнены, например, изображения евангелистов в знаменитом Четвероевангелии Эббона (вторая четверть IX в.), а также миниатюры в Псалтыри графа Генриха (830-е гг.) и бернской рукописи «Физиолога» (вторая четверть IX в.).

Изображения Утрехтской Псалтыри представляют собой сложную комбинацию буквальных образов, заимствованных из текста конкретного псалма, и образов, отсылающих к толкованиям, прежде всего к комментариям блаженного Августина. Например, в самом первом псалме («Блаженный муж») «совет нечестивых», куда не ходит праведник, изображен в виде восседающего на троне дурного правителя, окруженного свитой, — в полном соответствии с пояснениями Отца Церкви. Примерно по тому же принципу в рукописи построены и все остальные изображения. Подобные конструкции, вне всяких сомнений, предполагали наличие соответствующих знаний (или требовали таковых) в области богословия равно у создателей и у читателей Утрехтской Псалтыри.

Современные исследователи полагают, что данный кодекс предназначался для императора Людовика Благочестивого, его супруги императрицы Юдифи либо для их сына Карла Лысого. Куда меньше ясности в вопросе о цели создания рукописи. Но, учитывая сложную и отнюдь не линейную связь между изображением и текстом, можно предположить, что Утрехтская Псалтырь являлась уникальным учебным пособием, которое предназначалось для освоения одновременно и важнейшего библейского текста, и традиции его комментирования. Иллюстрации, объединявшие в себе то и другое, помогали читателю при помощи наглядных образов быстрее и лучше запоминать уже интерпретированный текст. Текст, который играл ключевую роль в развитии каролингской политической идеологии и в формировании представлений об идеальном правителе.

Примерно в то же время (около 824 г.) в мастерской монастыря Сен-Жермен-де-Пре при аббате Хильдвине была создана Штутгартская Псалтырь. Еще один важный памятник эпохи каролингского возрождения и, в сущности, первая франкская рукопись, детально проиллюстрированная цветными изображениями. Письмо здесь довольно скованное, хотя каролингские мастера к тому времени уже неплохо освоились с позднеантичной техникой. Но рисунков очень много. На одной странице помещено по два, а иногда и по три изображения (всего в рукописи насчитывается 316 миниатюр).

Как и в случае с Утрехтской Псалтырью, речь идет об изображениях-интерпретациях. Но, в отличие от Утрехтской Псалтыри, рисунки которой отчасти буквально воспроизводят содержание текста, миниатюры Штутгартской Псалтыри восходят, прежде всего, к традиции толкования. На полях кодекса другой рукой IX в. оставлено множество комментариев, и эти пояснения гораздо ближе стоят к содержанию изображений, чем к основному тексту псалмов. Данная рукопись, объединявшая текст, изображения и комментарии на полях, также, скорее всего, являлась своеобразным пособием по изучению Псалтыри и в таком виде могла эффективно использоваться как в преподавании, так и для персональных медитаций над текстом.

Итак, на исходе первой четверти IX в. в среде той части западнофранкского епископата, которая была особенно тесно связана с королевским двором, рождается новая концепция книги, где текст щедро снабжен иллюстрациями. При этом миниатюры не только отражают основное содержание, но интерпретируют его, вступают с ним в диалог и выстраивают свой собственный рассказ. Не очень понятно, почему это происходит. Вероятно, это одно из удивительных и пока еще мало изученных проявлений каролингского ренессанса с его интересом к академическому знанию, особенно к богословию, с его развитой книжной культурой (вообще особой ролью книги в этой культуре), а также солидными наработками в области педагогики.

Что касается каролингской книжной миниатюры, все ее предшествующее развитие не показывает явных предпосылок к такому качественному содержательному скачку. Вероятно, сама идея насыщать текст иллюстрациями, которые существуют в рукописи на равных правах с текстом, могла быть позаимствована из Византии. В эпоху иконоборчества какая-то часть рукописей, а возможно, и мастера уехали на запад, благо с 810-х гг. между Византией и каролингской державой существовали более или менее постоянные контакты и происходил регулярный обмен посольствами. К сожалению, при нынешнем состоянии источников доказать это со всей определенностью невозможно.

При сыновьях Людовика Благочестивого центрами художественной жизни стали Мец и особенно Тур. В мецской мастерской при архиепископе Дрогоне дальнейшее развитие получил инициал. С одной стороны, он уходит от статики и строгой графичности в сторону замысловатой импрессионистической растительной орнаментики. С другой — дополняется сложной нарративной миниатюрой в виде библейских, преимущественно новозаветных сцен. Новые подходы к книжной иллюминации в полной мере воплощены в Сакраментарии Дрогона (ок. 850 г.). Органичное сочетание истории и буквы, окончательно сформировавшееся к середине IX в., сохранит свою популярность на протяжении всего Средневековья.

Из Тура вышло несколько выдающихся иллюминированных кодексов — Библия Алкуина (между 834 и 843 гг.), Библия Мутье-Гранваль (ок. 840 г.), Библия Вивиана (ок. 845 г.), Псалтырь Лотаря (849–851 гг.), Псалтырь Карла Лысого (842–869 гг.) и, вероятно, Сакраментарий Карла Лысого (869–870 гг.). В техническом отношении мастера турской школы ориентировались на художественное наследие Аахена и Реймса, но существенно его развили, добившись удивительной реалистичности изображения. Реалистичности, которая напоминает скорее миниатюры лейденского Арата. Однако куда больше самостоятельности они проявили в идейном отношении. В Туре родилось то, что с полным основанием можно назвать художественным зерцалом для государей.

Изображения в этих рукописях представляют собой развернутые художественно-нарративные циклы, которые были призваны, с одной стороны, наставить правителя, дав ему зримые примеры праведных и неправедных поступков государей прошлого, а с другой — описать организацию общества и особенно субординацию светской и духовной властей в том виде, какой она представлялась западнофранкскому епископату. Для реализации этих идей использовались образы ветхозаветных царей (Давида и Осии), Моисея, ев. Иеронима и, наконец, самих Каролингов. А отобранные для изображения сцены сообщали адресату в лице франкского короля о том, что ему следует быть справедливым судьей, милосердным к подданным и смиренным перед Богом. Что всякий восседающий на троне помазанник Божий должен помнить о покаянии, ибо власть есть грех, и править, опираясь на Закон и советы священников. Только в этом случае Каролинги (прежде всего, Карл Лысый) могут претендовать на то, чтобы считаться наследниками Давида, которым суждено царствовать до конца времен.

Наиболее значительное художественное зерцало, насчитывающее 24 полностраничных миниатюры, было создано в Реймсе при архиепископе Гинкмаре в начале 870-х гг. Речь идет о Библии Сан-Паоло фуори ле Мура. Изначально она предназначалась Карлу Лысому. Но тот, поссорившись с Гинкмаром, вскоре передарил ее римскому папе. Этот удивительный кодекс создан явно под влиянием турских образцов, но реймсские мастера пошли дальше. К портретной галерее «хороших» и «дурных» царей они добавили Саула и Соломона, а также ассирийского военачальника Олоферна. Последний попал в список правителей благодаря тому, что таковым его представил Рабан Мавр в своих комментариях на Книгу Юдифи. Таким образом, здесь снова дала о себе знать реймсская традиция, в соответствии с которой конкретное изображение опирается не только непосредственно на изображаемый текст, но и на опыт его осмысления.

В 840-х — 870-х гг. мастерские Тура и Реймса активно взаимодействовали друг с другом, и эти контакты прослеживаются в их художественной продукции. На костяной плашке, помещенной на последней обложке Псалтыри Карла Лысого, изображена сцена покаяния Давида перед Натаном. И общая драматургия рельефа, и его отдельные элементы довольно точно «цитируют» рисунок к 50-му псалму Утрехтской Псалтыри, но все-таки не буквально. Турские мастера облачили Давида в обычное платье вместо царских одежд, а в нижнем регистре представили притчу о богаче и бедняке, рассказанную пророком. То и другое усиливало основной мотив изображения — необходимость покаяния государя перед священнослужителем, ибо это единственный путь к праведному властвованию.

Турские мастера активно использовали изображение, организованное в несколько регистров (от двух до четырех). Таким образом, на одной миниатюре удавалось представить развернутое повествование. Уже в так называемой Библии Алкуина Книгу Бытия предваряет художественная история Адама и Евы от их сотворения до изгнания из рая. Ту же сцену мы видим и в Библии Мутье-Гранваль, и в Библии Вивиана. В последней аналогичным образом построены рассказы о переводе св. Иеронимом Библии и ее дальнейшем распространении по миру, об обретении Моисеем скрижалей Завета и передаче их народу Израиля, об обращении св. Павла. Вероятно, сама идея многоуровневого изображения была почерпнута из рисунков Утрехтской Псалтыри и затем уже доработана в Туре. В свою очередь, создатели Библии Сан-Паоло фуори ле Мура ориентировались уже на турские образцы.

Однако в целом влияние различных художественных центров друг на друга носило ограниченный характер. В позднекаролингскую эпоху не появилось ничего подобного Венскому коронационному Евангелию или Утрехтской Псалтыри. Во второй половине IX в. за пределами Реймса, Тура и, может быть, Меца больше никто не делал кодексов с такой сложной художественной программой. Взлет придворной школы при Карле Великом или мастерской Реймса при Эббоне был связан не столько с их внутренним развитием, ибо предпосылки к таковому отсутствовали, сколько с приглашением мастеров извне — из Италии и, вероятно, Византии. Они явно не успевали подготовить достаточное количество учеников, поэтому с их уходом или смертью традиция пресекалась.

В каролингскую эпоху многие монастыри были связаны между собой отношениями побратимства. Но и это не гарантировало передачи опыта. Например, Санкт-Галлен постоянно контактировал с Туром и с Реймсом, но до 870-х гг. его художественная продукция ориентировалась на довольно консервативное и в целом аскетичное англо-ирландское наследие. Лишь в последние десятилетия IX в. здесь появились кодексы, созданные под влиянием западнофранкских скрипториев. Таковы Пурпурная Псалтырь Фолькарта и Золотая Псалтырь. В первой текст псалмов обрамлен архитектурной аркой, в апсиде которой изображен Давид. Вторая украшена 17 небольшими нарративными миниатюрами, отдаленно напоминающими экспрессивные рисунки Утрехтской Псалтыри. Но ни та, ни другая не идут ни в какое сравнение с роскошными кодексами времен Людовика Благочестивого и Карла Лысого.

Художественные эксперименты каролингских мастеров не ограничивались только книжной иллюминацией, но нашли свое выражение и в других видах изобразительного искусства, в частности в мелкой пластике. В IX столетии в моду входит резьба по кости. Из этого материала делали украшения для книжных обложек, а также литургические гребни, предназначенные для того, чтобы священники расчесывали волосы перед мессой.

Здесь прослеживается та же эволюция, что и в миниатюре. Поначалу мастера ограничивались изображением Христа во славе, статичным и отрешенным, что лишь подчеркивало его внеземную сущность. Иногда его дополняли евангельские сцены. Таковы, например, плашка из Целльского монастыря (ок. 800 г.), на которой Христос попирает силы зла, или плашка со сценой распятия (начало IX в.), хранящаяся ныне в сокровищнице кафедрального собора в Нарбонне. Затем характер изображения изменился. Увеличилось количество сцен и их участников. Манера исполнения становится более свободной, позы — раскованней, а детали костюма и экстерьера более проработанными. Персонажи обретают правильные пропорции, сценография — динамичность и даже драматизм, а рисунок — прямую перспективу. Выше уже упоминалась плашка с обложки Псалтыри Карла Лысого со сценой покаяния Давида. Сцена распятия, представленная на плашке из неизвестной мастерской, которую в начале XI в. поместили на обложку так называемой «Книги перикопы» Генриха II, разительным образом отличается от того, что сделали в Целле. В Санкт-Галлене на кости изобразили Христа во славе, вознесение Марии и некоторые сцены из жития св. Галла, а в Реймсе показали историю крещения Хлодвига. Последняя, подобно турским к реймсским миниатюрам, представлена в трех регистрах.

Скульптура и мелкая пластика

От каролингской эпохи не сохранилось ни одной монументальной скульптуры. Точно не известно, существовали ли они вообще. Вполне возможно, что при Карле Великом их изготовление оказалось под запретом из-за страха перед идолопоклонством. Редкие свидетельства наличия круглой скульптуры связаны только с Аахеном. Речь идет о сидящем бронзовом медведе (сегодня он хранится в сокровищнице Аахенского собора) и конной статуе Теодориха. Эти памятники, «цитирующие» известные имперские «святыни» (Капитолийскую волчицу и конную статую Марка Аврелия), были вывезены из Италии по личному распоряжению Карла и помещены во двор главной королевской резиденции, символизируя собой превращение Аахена в новый Рим.

Единственным памятником полнообъемной фигурной пластики каролингской эпохи является бронзовая конная статуэтка франкского короля, изготовленная около 870 г., предположительно по заказу архиепископа Дрогона для сокровищницы кафедрального собора в Меце. Статуэтка выполнена в реалистической манере в подражание позднеантичным конным статуям императоров, прежде всего Марка Аврелия. Долгое время считалось, что она изображает Карла Великого, но убедительных доказательств на сей счет не существует. По другой версии, на лошади восседает Карл Лысый. В левой руке всадник держит державу, в правой, по всей видимости, должен был находиться жезл или меч (данный элемент утрачен). Фигурка лошади позднеантичного происхождения и для статуэтки использована повторно.

В современной науке все большую поддержку находит гипотеза, согласно которой конная статуэтка представляет не конкретного правителя, а собирательный образ идеального короля франков — могучего воина, повелителя мира, который подобен великим правителям древности. В этом смысле конная статуэтка является ярким символом каролингской эпохи с ее пристальным вниманием к римскому имперскому наследию, равно политическому и художественному. Она предельно наглядно символизирует собой идею «перехода империи» (translatio imperii) от римлян к франкам — одну из ключевых в каролингской политической идеологии.

Характерно, что конная статуэтка не просто воспроизводит позднеантичные образцы, но являет собой буквальное сопряжение римского (лошадь) и франкского (всадник) художественных элементов. А еще это, кажется, единственное дошедшее до нас изображение франкского правителя, где он представлен в образе государя-воина. Очевидно, в Меце, где располагалась родовая усыпальница Каролингов, а епископскую кафедру занимал Дрогон, дядя Карла Лысого, был актуален и востребован именно такой образ короля.

К началу X столетия каролингская культура постепенно приходит в упадок. Сокращается количество и качество литературной продукции, ухудшается работа скрипториев, понижается уровень грамотности. Это происходит одновременно с резким ослаблением каролингской государственности, разрушением властных вертикалей, развитием политического сепаратизма и ростом частной власти магнатов над населением на фоне многочисленных норманнских, арабских и венгерских вторжений. Каролингский ренессанс — детище королевской власти, самой сильной в раннесредневековой Европе, — не пережил ее саму.