В тени Альгамбры

Фотографировать запрещается…

Где-то на берегу реки, протекающей через один из провинциальных центров Андалузии, стоит старый, обветшалый дом. Крыша не сползла с него лишь потому, что ее поддерживают специальные подпорки. В деревянных стенах не хватает досок, оконные проемы, в которых нет ни единого стекла, кое-как завешаны мешковиной и газетными листами. И все же, сдается, в доме живет немало людей, судя по несметному множеству детишек, которые бегают по широкой площадке перед домом вместе с курами, овцами, ослами, собаками и одичавшими кошками. Две старые женщины развешивают перед фасадом белье, которое они «отстирали» внизу, в мутножелтых водах реки. Здесь же, на площадке, лежат кучи мусора и отбросов — они так тут и гниют.

В Испании много таких жалких лачуг, но этот образчик особенно нагляден потому, что он стоит на берегу реки рядом с незастроенным участком. Я хочу сфотографировать объект, как вдруг слышу за своей спиной шаги и оборачиваюсь. Передо мной и моим спутником стоит человек в полицейской форме.

— Вы иностранец? — спрашивает он.

Да, я иностранец, а мой друг Хосе сопровождает меня в путешествии.

— Мы заметили, что вы хотели сфотографировать вон тот дом внизу, — говорит человек в форме. — Но ведь в нашем городе есть и гораздо более красивые дома, совсем недавно построенные. Алькальд будет рад показать их вам, если у вас сегодня во второй половине дня найдется час свободного времени. Назначьте время, и алькальд охотно заедет за вами в отель на автомобиле.

— Алькальд самолично? — спрашивает Хосе, недоверчиво морща лоб.

— Ну разумеется, — подтверждает полицейский, — Сам алькальд, он только что стоял рядом со мной вон там, на той стороне улицы.

Хосе начинает объяснять, что я интересуюсь романтикой, стариной, а новые-то дома повсюду в Европе примерно одинаковы. В доказательство моей страсти к деревянным или каменным свидетелям прошлого я направляю фотоаппарат на собор, который, к счастью, тоже отчетливо виден с места, где мы стоим. Этот инцидент нам не по душе. Алькальду привет и почтение, но мы вовсе не желаем, чтобы агенты тайной полиции опекали нас на прогулках и выпытывали, кто мы и что мы.

К нашему облегчению, человек в форме в конце концов удовлетворяется объяснениями Хосе. Если же они все-таки нам не доверяют, у них будет адрес нашего отеля — не дать им адрес значило бы окончательно стать в их глазах подозрительными личностями. Мы намеревались уехать отсюда на следующее утро. Но после этого инцидента мы уложили багаж и отбыли вечерним поездом.

Да, по-видимому, они, эти господа, которые вот уже четверть столетия властвуют в стране, не любят, когда туристы, в общем-то желанные гости, поскольку они являются поставщиками валюты, слишком близко интересуются условиями жизни испанского народа, вместо того чтобы довольствоваться солнцем и морем, хересом и паэльей, соборами, музеями и, уж конечно, боем быков! И это понятно: условия, в которых вынуждена жить значительная часть народа, лежат позорным пятном на франкистском режиме. Я уже говорил о старом городе Барселоны. Такие же узкие, лишенные воздуха и света кварталы, лишь уменьшенные в масштабах, существуют, разумеется, и в провинциальных городах. Но это еще не все.

«Bienvenido en Sevilla! Pirelli»[5]. Эта надпись на щите — реклама знаменитой международной фирмы по производству автопокрышек — приветствует путешественника с левой стороны железной дороги Гранада — Севилья, как раз в том месте, где крайние дома андалузской столицы выбегают на поля и луга. Вы счастливы, что наконец-то прибыли в легендарный город Дон Жуана и знаменитейшего цирюльника всех времен, потому что дорога была ужасной. Дорога, не говоря уже о замене рельсов на этом извилистом участке, не ремонтировалась 35 лет, и битком набитый вагон трясется в постоянном ритме, с частотой, наверное, сто ударов в минуту, так, что кости ломит, а ягодицы и подавно. Переезд в шторм на пароме из Дувра в Кале покажется после этого увеселительной прогулкой. Зато на одной маленькой станции перед самой Севильей поезд бесконечно долго не трогался с места. Старый локомотивчик извел всю воду, в стороне от путей был колодец, дорожный рабочий тащил с глубины полную бадью, выливал воду в дырявое эмалированное ведро, машинист неспешно шествовал с ведром к своей стальной лошадке и опорожнял его в тендер. Это повторилось десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять раз, представление растянулось чуть ли не на полчаса.

Должен сказать, даже пассажиры-испанцы и те отпускали шутки по поводу этой прискорбной процедуры. Но вот наконец все беды кончились, Севилья достигнута и устами Пирелли говорит нам «добро пожаловать», и можно только изумиться, что как раз после этой многообещающей надписи ваш взгляд падает на беспорядочное скопление омерзительных каменных бараков с выкрошенными стенами и крышами из мятых листов волнистого железа, растрескавшейся черепицы или рваного, там и тут клочьями свисающего толя.

Слов нет, Севилья красивый город, особенно в центре: оживленные торговые улочки, внутренние дворики, украшенные великолепными цветными изразцами, огромные парки вблизи Гвадалквивира, громадный готический собор (самый большой, если и не самый красивый в Испании) и свободно стоящая колокольня Хиральда мавританской эпохи, в прошлом минарет, а ныне достопримечательность Севильи. На этой башне, над террасой, откуда открывается вид города и где всегда скопление публики, висит более двадцати больших и малых колоколов, и здесь же — о чудо! — на бога и тем самым на попов работает современная техника: у колоколов нет била, которое обычно раскачивает за канат звонарь, что, впрочем, в Испании было бы совсем не удивительно. Нет, каждая из этих полых металлических груш намертво закреплена, и звон извлекается из них посредством совсем небольшого, но сильно ударяющего молотка, приводимого в действие точным электрическим механизмом.

Жаль только, техника служит лишь на благо веры, а не на благо верующих или тех, в ком предполагается вера! Мы не удержались и поехали на такси в квартал города, где стоит тот гостеприимный щит. Словно в насмешку, он, этот квартал, носит название Бельявиста, что означает «красивый вид». Там, на окраине, электрического освещения нет не только в домах, но даже на улицах. Большинство низких лачуг (есть и исключения) пришло в полную негодность, и все они утопают в какой-то немыслимой трясине. Дома и улицы начисто лишены какой-либо канализации, нет даже самых обыкновенных сточных канав; на крохотных двориках не растет трава, зато ослы, овцы и куры пируют на горах отбросов.

— Как-то ночью я повез сюда акушерку к одной роженице, — рассказывает нам шофер такси, — Я не смог подъехать к дому ближе, чем на сто метров, машина просто застряла в дерьме, и акушерке пришлось идти к клиентке пешком. Страшно сказать, что сталось с ее туфлями. Только вы не подумайте, будто это самый жуткий квартал в Севилье. На той стороне города есть район куда больше этого, там еще хуже.

Нечто подобное увидел я и в Мадриде. Боязливо озираясь вокруг, — не следит ли за мной какой-нибудь служитель эрмандады[6],— я только что сфотографировал пещерные жилища или, по крайней мере, их входы — на окраине города в Вальекас и пошел обратно к городу, по направлению к конечной станции метро. Передо мной медленно шагает прилично одетый рабочий. Когда я нагоняю его, он здоровается.

— Я видел, вы фотографировали куэвы, — говорит он. — Вы турист? Да, у вас, в вашей стране, куэв, конечно, нет. Но у нас в Мадриде есть и гораздо более красивые жилища.

Что за наваждение! Это дьявольски похоже на слова, с которыми обратился к нам полицейский в Андалузии, разве что этот вот испанец не козыряет передо мной бургомистром. Да и по виду он совсем не похож на шпика, но ведь самые опасные агенты как раз те, чье ремесло не распознаешь с первого взгляда!

Однако на этот раз все выглядит не так грозно. Человек, вместе с которым я теперь шагаю, пекарь. Ему всего лишь тридцать пять лет, хотя по его изможденному, изжелта-бледному лицу можно дать и больше. Он болел и семь месяцев не имел работы. Как он содержал все это время семью — у него двое детей, — об этом лучше не рассказывать.

— В нашей стране много нищеты, — говорит он. — Большинство туристов ее не видят и не хотят видеть, они полагают, что увидели Мадрид, если увидели Гран-Виа и Прадо. А ведь за границей не мешало бы чуть получше знать и другую Испанию! Вот хотя бы следующая улица направо, что идет между этими жилыми кварталами. Метров через сто вы придете по этой улице к лестнице. Поднимитесь по ней, и вы найдете квартал — не пещеры, а дома, стоящие на земле, но это удивительные дома! Там наверху живет по крайней мере триста семей, все переселенцы из Толедо и других соседних провинций. По большей части они сами ставили там свои лачуги. Посмотрите на них, не пожалеете!

Пройдя метров сто, я действительно оказываюсь у подножия очень своеобразной каменной лестницы. Она круто подымается вверх метров на шесть-семь. Отдельные ее ступени имеют высоту сантиметров в сорок. Зато сверху они такие узкие, что я при всем желании не могу ставить ногу прямо; при этом они скошены и местами выщерблены, как и слишком низкий, притом без всякого поручня парапет слева (справа зияет бездна), держаться за который всерьез значило бы наверняка свалиться. Я знаю: передо мной подъем, но речь идет не о восхождении по лестнице, а об альпинистском походе со всеми сопутствующими ему опасностями — вот чего от меня хотят! Но не только от меня. В конце концов, мне необязательно подниматься наверх. Однако вот проходит мимо старая женщина с ведром воды. Недолго думая, она вступает на лестницу и тяжело дыша, то и дело подбирая длинную, мешающую юбку, с трудом начинает карабкаться по ступеням. Ей-то нельзя прохлаждаться внизу, ведь ее, наверное, ждут наверху с водой! Вот одна за другой, большей частью босые, спускаются с ведрами по лестнице женщины помоложе и дети, им тоже придется снова преодолевать подъем: воды наверху нет, ее надо брать из колонки в новом квартале. А вот следом за ними идет красивая, пестро одетая цыганка, она без ведра, зато несет на руках ребенка. В противоположность изможденным испанкам у нее прямо-таки цветущий, упитанный вид, но, несмотря на это, она немедленно просит у меня песету — она голодна, ей нечего есть. Цыганка тоже не останется здесь внизу и поднимется к своим сородичам, как только наклянчит достаточно песет.

И вот я стою наверху — в конце концов я люблю бродить по горам, хотя и в более подходящей обуви, и уж конечно не ударю лицом в грязь перед дамами. Прямо передо мной лежит, слегка повышаясь в гору, нагромождение сгрудившихся маленьких халуп, словно кто-то сдвинул здесь в одну кучу летние домики одного огромного дачного поселка. Уличной грязи тут просто негде разгуляться, потому что нет ни достаточно широких улиц, ни внешних дворов, как в севильской Белья-висте, а лишь извилистая улочка метров в двести — триста длиной и от силы полтора метра шириной, покрытая высоким слоем нечистот. От нее отходят еще более узкие боковые тропинки.

Я поднимаюсь вверх по улочке. Лачуги, по большей части пристроенные одна к другой, настолько низки, что мой взгляд свободно скользит поверх крыш. Строительный материал, разумеется, не только дерево (доски от ящиков!), но больше скрепленные раствором каменные глыбы, булыжники из мостовой — брусчатка и кругляши, глина, жесть и кирпич, — все вперемешку. Люди натащили сюда все это своими силами, говорит нам пожилой владелец такого вот «дома», привезли на взятом взаймы осле, а то и на ручной тележке. Кое-что пришлось купить, уверяет он нас, многое было добыто в скалах, на свалках, в лесу и на пустырях.

— Остальное, — говорит он, делая нарочито невинное лицо и разводя руками, — взяли там, где нашли.

Хочется думать, что при этом попалось не слишком много людей — как-никак, я крепко верю в соответствующие достоинства, которые проявляет простой испанец в столь бедственном положении.

Здесь тоже есть люди, ведущие героическую борьбу за мало-мальскую чистоту и уют в своих жилищах. Многие устроили себе миниатюрные патио — открытые внутренние дворики и выложили нижнюю часть стен цветными изразцами. На моих глазах многие женщины рьяно выметают со двора на улицу пыль и грязь, постоянно проникающую снаружи; по существу метла прохаживается между двором и улицей два-три раза в день. Некоторые не жалеют усилий, чтобы как-то украсить фасады домов, выходящие на улочку, главным образом с помощью побелки, но также и разноцветными тарелками, медной утварью, статуэткой святого или девы Марии, пусть даже с отбитым носом (украсть деву Марию? Поистине цель оправдывает средства!).

Над дверью одного дома, словно вывеска на трактире, висит клетка с давно помершим зеленым попугаем, над дверью другого уложенные веером красуются три бычьих уха. Уж не живет ли здесь бывший матадор, которому за отлично проведенный бой выдавали трофей — ухо убитого быка? Среди тех, кто нашел тут приют, много очень приличных людей. Но живут эти достойные сожаления люди тесно, чудовищно тесно, даже те из них, кто не слишком высок ростом и может стоять выпрямившись в своей лачуге. Улочка кишит женщинами и детьми, словно муравейник муравьями. Стены халуп, слепленных кое-как, без профессионального мастерства и из негодного материала, особенно задние, — часто грозят обрушиться или уже обрушились, не говоря уж о том, что дырявые крыши не могут сколько-нибудь сносно защищать от зимних холодов и дождей. И мне еще говорят, что этот «райский» уголок — не единственный и не самый большой среди ему подобных в окрестностях Мадрида…