Ваше благородие

VIII

Вновь Юля возвратилась домой, когда небо с востока засерело. На сей раз мать ничего не сказала, лишь вздохнула.

Но утром за завтраком, не глядя на дочь, сделала выговор.

— Бог тебе судья. Но нехорошо ты поступаешь.

— Ма, я ничего дурного не вижу в том, что Каден меня темной ночью провожает, интересные вещи рассказывает.

— Дочь моя несмышленая! Все эти рассказы и провожания заканчиваются одним и тем же. Девки потом в подоле детишек приносят.

— Не могу же я своему начальнику сказать, чтобы не ходил за мною? Идет и идет, посидим потом на бревнах и расходимся по домам.

— Приглашай Вадима, пусть провожает.

— Был бы он ходячим… Да и нет его сейчас, гостят у деда с Лидой.

— Ох! Чует мое сердце, догуляетесь вы до беды.

На работе Каден опекал свою секретаршу, не позволял заводить дружбу с кем-либо из сотрудников райотдела милиции.

— Ты работник органов НКГБ. Дела у нас все засекречены. Потому контакты с посторонними лицами нежелательны. Кто бы с тобою ни захотел завести дружбу, заговорить о работе, немедленно сообщай мне. Разберемся.

Так повелось, утром старший лейтенант первым делом заходил в каморку к Юле, давал задание на день. Посидит, поговорит, уходит. Сегодня секретарша не дождалась начальника. Пошла в его кабинет, он оказался закрытым. Юля зашла к дежурному.

— Нет твоего Кадена. Чуть свет ускакал верхом в Горшовку. Там какое-то чрезвычайное происшествие. Скучаешь без начальника? — Прищуренными глазами с улыбкой дежурный уставился в лицо девушки.

— Я скажу старшему лейтенанту, что вы заговариваете со мной о служебных делах.

— Ты что, белены объелась? — С лица дежурного мигом слетела улыбка. — Я же в шутку, — уже совсем серьезно ответил он.

Срочной работы не было. Юля достала из сейфа отпечатанную с ошибками бумагу, начала перепечатывать текст.

В это время дверь широко распахнулась и в комнатушку ввалилась Анастасия Филипповна, заведующая хозяйством райотдела милиции — вездесущая тридцатилетняя бабенка с недобрым языком, засидевшаяся в девках еще до войны. Бдительностью на почве супружеской верности и нравственности она заслужила авторитет в райкоме партии, который рекомендовал ее кандидатуру в партгрупорги райотдела милиции.

— Чаво же это ты, милочка, позволяешь себе? — выпалила она с порога.

— Что? — покраснела Юля.

— Вот уже на рака вареного стала похожа, — сказала с улыбочкой незваная гостья, посмотрев на раскрытый сейф.

— Тетя Настя, чего я позволяю?

— Я тебе дам, «тетя Настя». Анастасия Филипповна я. Так и кличь.

— Приедет Каден, вы у него спросите, что я делаю, — не поняла, о чем идет речь, Юля.

— Не придуривайся, — повысила голос Настька.

— Вы знаете, — осмелела Юлька, — без разрешения начальника райотдела МГБ входить в помещения службы запрещено. О вашем посещении я доложу старшему лейтенанту. С ним и разбирайтесь.

Не ожидая решительного отпора смазливой девчушки, как мысленно называла новую секретаршу Настька, она решила ретироваться.

— Разберемся на партийном собрании группы, — пообещала разгневанная женщина.

Настьке нравился Каден своей обаятельностью, приятным внешним видом. Не раз грезила о ласках старшего лейтенанта, но в его взглядах не чувствовала взаимности. Мечтала все-таки как-то привлечь его внимание. А тут эта Юлька вдруг возникла между ними. «Надо поговорить с женой Кадена, пусть напишет заявление в партгруппу, раскрутим. Еще прибежит ко мне», — думала она, лежа в своей холодной постели.

Перед обедом в комнатушку к Юльке вошел возбужденный Каден.

— Отчебучил твой Вадим в Горшовке! — сказал он, опускаясь на стул.

— Что случилось? — с тревогой спросила девушка.

— Стреляет редко, да метко. Угрохал двух бандитов да еще одного живым захватил. Прочитаешь потом в «Сталинском кличе».

— Как же он с ними справился?

— Девица одна ему помогала, Веркой зовут. Он сторожит на току, она пришла к нему в гости, а тут бандиты как на грех.

— Чего Верке надо было ночью идти к нему? — ревниво сжались губы девушки.

— У него на току каждый вечер улица собирается. На этот раз все уже разошлись, а Вера осталась. Один бы он не справился, — пощадил Каден чувства помощницы, — погиб бы наверняка.

— Ой! — воскликнула Юля. — Что же теперь будет с Вадимом?

— Разберемся, что за банда. А Вадима представим к награде.

— Когда он приедет? — зарделась девушка.

— Привез я Вадима с собою. Дома сейчас. Нужны будут его показания.

— А Верка как же?

— Беседовал с нею. Перепугана до полусмерти. Вызову попозже.

Юля рассказала о посещении Настьки, о ее угрозе в чем-то разобраться.

— В чем же она хочет разбираться? — спросила девушка.

— В наших с тобой отношениях, — посмотрел Каден в испуганные глаза Юли.

— Они у нас есть?

— В глаза твои мне смотреть хочется, — неопределенно ответил старший лейтенант. — Но мы еще подумаем, кто будет разбираться.

Не прошло и получаса, как Каден через дежурного по райотделу вызвал к себе в кабинет Настьку. Женщина вошла, осторожненько присела на краешек стула, невинными глазами посмотрела на начальника отделения.

— Рассказывайте, — обратился Каден к Анастасии.

— О чем?

— О том, как вы хотели похитить секретные документы у секретаря районного отделения НКГБ.

— Ни о чем таком я даже не думала.

— Вы пытались расстроить чувства молодой девушки, да так, чтобы она выскочила из кабинета.

— Это о чем вы?

— О попытке похищения секретных документов.

— Не думала я такого.

— Вам бы хотелось, чтобы так и было. На раскрытый сейф смотрели? — неожиданно спросил Каден.

— Смотрела, — не поняла Анастасия каверзности вопроса.

— Зачем?

— Просто так. Посмотрела и все.

— Просто так в сейф не заглядывают. Я вынужден вас арестовать. С кем связаны, кому хотели отдать документы, на кого работаете?

— Товарищ старший лейтенант, вы же меня знаете много лет по совместной работе. А теперь вон чего говорите.

— Я вам не «товарищ», а «гражданин начальник».

— Вы все это всерьез, товарищ Каден?

— Подпишите протокол допроса.

Каден протянул лист бумаги растерявшейся женщине. Анастасия начала от волнения читать по слогам, буквы прыгали со строчки на строчку: «… внимательно вглядывалась в открытый сейф… выдворить молодую девушку… похитить документы… передать в руки…»

— Ничего же этого не было.

— Отказываетесь подписывать? Отпирательство бессмысленно. Вы уже разоблачены как шпионка.

— Да что вы! — заплакала Анастасия.

Каден выглянул за дверь, позвал дежурного по отделу.

— Уведите арестованную!

— Настю, что ли?

— Возможно, вы заодно с нею?

— Как можно! — испуганно сказал дежурный, вынул револьвер и направил его на потемневшую лицом женщину, окрепшим голосом скомандовал:

— Встать! Руки назад! Идти не оглядываясь в третью камеру.

Плачущая женщина поплелась по родному коридору, оглушенная невероятным обвинением.

Верно гласит пословица: от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Долгие вечер и ночь провела Анастасия одна в камере. Какие только мысли не приходили в голову! И ничего путного не получалось. Одна из них чаще и чаще возникала, противная, унизительная, но спасительная: просить прощения у Кадена и его красотульки на коленях. Не веря в надежность придуманного, она тем не менее успокоилась и с рассветом даже задремала.

Перед концом рабочего дня начальник отделения зашел к Юле сообщить об аресте Настьки.

— За что? — изумилась девушка.

— Она намеревалась похитить у тебя из сейфа секретный документ.

— Но у меня нет таких. Да и не видела я, чтобы тетя Настя делала такую попытку.

— Отпустим? — блеснул веселыми глазами старший лейтенант.

— Я бы отпустила, — брякнула Юля.

Каден хмуро посмотрел на девушку. Молча встал и вышел из комнаты. Уже на пороге сказал:

— Не лезь не в свои дела. Сегодня никакого задания вечером не будет.

Радостно встрепенулось девичье сердце. Вылетели из головы мысли об Анастасии и Кадене. Возник образ Вадима, но тут же вспомнились слова начальника о Верке, помогавшей парню ночью охранять колхозный ток. «Он просил ее об этом или она сама пришла?» — не уходило из сознания. Юля даже теперь не могла допустить плохих мыслей по отношению к Вадиму. Для нее он был идеалом, а тут какая-то Верка возникла. Надо выяснить. С этими намерениями она начала ожидать конца рабочего дня. Но опять вспомнилась Настька, ее слова: «Чаво позволяешь себе?.. Ведь если так говорит она ей, то как сорока на хвосте разнесла эту весть по Батурино, — рассуждала Юля. — Что подумает Вадим?» Сдавило сердце. Упало настроение.

Вечером она шла к Вадиму, а ноги отказывались идти. Несколько раз останавливалась: «Надо бы подумать, что сказать». Но тут же решила: «Нельзя обманывать близкого человека, предательство это».

Вадим был один. Он сидел на табуретке против окна и смотрел на приближавшуюся девушку, любовался ее легкой походкой, склоненной набок головкой, развевающейся на шее голубой косынкой, тонкой талией. Она заметила его в окне, приветливо помахала рукой.

Когда Юля вошла в комнату, Вадим встал на обе ноги. Без привычных костылей он показался совершенно другим: высокий, стройный, улыбающийся парень.

Вадя! — всплеснула руками Юлька. — Ты ли это?

— Я, я, — остался он на прежнем месте. — Пока могу лишь стоять без костылей, — добавил Вадим, заметив ее внезапную остановку. — Но попробую пойти.

Парень шагнул навстречу, скривился от боли, едва устоял. Сделал еще болезненный шаг и обнял свою Юльку, поцеловал в губы.

— Сдвинуться с этого места я не могу, — сказал он, — неси костыли.

— Обопрись о мое плечо, и мы дойдем до дивана.

Ничего не хотелось говорить о задуманном, тем более спрашивать. Поговорили о Лиде, Димке.

— Вадя, что за Вера дежурила с тобою той ночью? — само собою вырвалось у нее.

— Откуда ты знаешь?

— Я же все-таки работаю в отделении НКГБ, — пошутила она.

— Кадену твоему типун на язык. Не имел права он говорить об этом.

— Ну, а все же?

Вадим не стал скрывать подробности той памятной ночи.

— Ты снял камень с моего сердца.

— Хорошо, если бы и ты сделала то же.

Неожиданно для самой себя Юля расплакалась. Со слезами она рассказала об «особых заданиях» Кадена, о последних событиях, связанных с Анастасией, ее угрозах, возможных сплетнях.

— Не желая того, влипли мы в историю, — подытожил Вадим.

— Что будем делать?

— Ничего. Вместо «особых заданий» приходи ко мне. Если же по делам придется задержаться допоздна, пусть Каден провожает, но без сидения на бревнах. А лучше, если бы ты бросила эту работу. Придумаем что-либо другое.

— Вряд ли меня просто так отпустят. НКГБ все-таки.

Утро следующего дня в корне изменило отношение земляков к молодым людям. В газете «Сталинский клич» появилась большая статья с описанием подвига участника Сталинградской битвы, защитившего на колхозном току пшеницу, приготовленную для сдачи фронту. Первый секретарь райкома партии прислал за Вадимом свою «эмку», долго беседовал с парнем о жизни, о родных. К концу беседы спросил, есть ли просьбы, пожелания.

— Три просьбы сразу, можно?

— О! Ну давай!

— Мне бы протез где-то заказать. Я ведь здоров и в силе, а сижу дома трутнем. Пользу приносил бы. Работу бы мне какую-нибудь, — посмотрел Вадим на секретаря.

— Давай, герой, третью.

— Невеста у меня есть. Работает в районном отделении НКГБ секретарем-машинисткой. Хотелось бы мне забрать ее оттуда да устроить на новое место. Десятилетку закончила, пошла работать, но…

— Не нравится работа?

— Мне не по душе, да и ей тоже.

Первый позвонил куда-то, сказал о статье в сегодняшней газете, попросил устроить героя на работу. В заключение сказал «хорошо» и положил трубку.

— Говорил с начальником райотдела милиции. Коли ты в войсках НКВД служил, прямая тебе дорога в милицию.

— Так без ноги же.

— Обратимся через военкомат, помогут с протезом. В «Сталинградской правде» о тебе тоже статья будет. Не смогут же они отказать герою. Оформляйся дежурным по райотделу милиции. Бегать там много не надо. Высвободившегося сотрудника включим в оперативную работу. Идет?

— Рад, что так быстро все обернулось.

— А невеста твоя будет работать у нас машинисткой. Секретарша моя уже в годах, помощь ей нужна. Согласен?

— Спасибо.

— А девушка не будет возражать?

— Нет, — уверенно ответил Вадим.

Не менее стремительно развивались события в районном отделении НКГБ.

Каден пришел на работу в приподнятом настроении. Разбирательство до позднего вечера с бандитом, задержанным Вадимом, принесло хорошие результаты. Была выявлена подпольная группа расхитителей колхозного хлеба, хотя и не вся. Направил на доследование дела в райотдел милиции. Одна мысль тревожила: слишком круто обошелся с Настей, постоянно дарившей ему при встрече радостную улыбку. «Зря она на Юльку поперла».

Дежурный втолкнул Анастасию в кабинет и закрыл дверь. Не говоря ни слова, женщина плюхнулась на колени и заплакала, размазывая по щекам слезы.

Каден подошел, поднял с пола Настю, посадил на стул.

— Ей-богу, не виновата я, — всхлипнула женщина.

Старший лейтенант достал из сейфа не подписанный накануне протокол, разорвал его на мелкие части, бросил в урну.

— Закрываем твое дело, — сказал он, — но ты не возникай.

— Молчу как рыба.

— То-то! Иди и работой, будто ничего не было.

— Премного благодарю, — ответила Настя, с прищуром поглядев на Кадена.

Не сдержала Настя обещания молчать как рыба. Из кабинета начальника районного отделения НКГБ она прямиком направилась в райком партии, благо он находился через дорогу. Первый секретарь только что распрощался с Вадимом, перекурить не успел, как она появилась в кабинете. О придуманных подробностях «развратной жизни Кадена», собственном аресте она выпалила за одну минуту и замолкла.

— Разберемся, — сказал секретарь, — идите и работайте. Слухи о Кадене и причину ареста по Батурино не распространяйте себе во вред. А задержать вас он имел право. Знали же, что нельзя без дела заходить в ту комнату, да еще заглядывать в раскрытый сейф.

— Буду молчать как рыба.

Хозяин кабинета долго прохаживался вокруг стола, пытаясь сосредоточиться на вопросе о Кадене. Он знал старшего лейтенанта как хорошего оперативника, коммуниста, а тут сразу обвинение в двух грехах. Доказать его «развратные дела» не удастся. Тонкое это дело, и свидетели вряд ли найдутся. Анастасия — известная склочница, верить ее словам не приходится, но она партгрупорг. Вопрос о сейфе и посещении комнаты местного отделения НКГБ в общем-то несерьезный, хотя смотря кто начнет разбирательство. И чем тогда все это закончится — бабушка надвое сказала. Тридцать восьмой год еще помнился. Заступись, самому можно несдобровать. Посоветоваться бы, но это значит кого-то посвятить в тайну, а доверенного лица нет.

Тридцать восьмой год придавил всех и вся. Никто и ничего не посоветует, в лучшем случае скажет «вам виднее».

Ночью первый секретарь райкома заснуть не мог. Выходил на крыльцо, смотрел в небо без звезд, вновь ложился. В семье было не принято, чтобы жена могла вмешиваться в дела мужа. Да и что она могла посоветовать… Сколько было случаев, когда после откровений жены писали подложные письма в НКВД на своего ненаглядного. И где теперь те горемыки?

«А что, если…» — пришла нелепая мысль.

Секретарь даже испугался собственного решения, но другое на ум не приходило. Пришлось мириться и с этим.

Утром невыспавшийся районный начальник поручил секретарше связаться по телефону с первым секретарем обкома партии Чуяновым по важному делу. Пока женщина названивала, он обдумывал, как изложить просьбу. На удивление быстро послышался в трубке знакомый голос:

— Слушаю.

Как и Вадим, секретарь сразу сказал, что у него два вопроса.

— Два так два. Слушаю.

Райкомовский секретарь рассказал о геройском поступке участника Сталинградской битвы, ранении. Сказал, что в «Сталинградской правде» статья о нем будет, высказал просьбу посодействовать в приобретении протеза.

— Парень здоровый, крепкий, работать хочет, а на костылях что можно?

— Не проблема, — ответил Чуянов, — еще чего?

— Есть у нас начальник районного отделения НКГБ. Старший лейтенант, а должность у него лейтенантская. Человеку надобно расти.

— Тебя понял, — ответил первый секретарь обкома партии, — хотя второй вопрос довольно щекотливый. Но постараемся помочь.

Уже через пару дней пришел приказ о направлении старшего лейтенанта Кадена для прохождения службы в распоряжение управления контрразведки СМЕРШ Юго-Западного фронта.

Жена Кадена назвала Анастасию змеей подколодной, когда муж рассказа ей о визите завхоза райотдела к первому секретарю райкома партии.

— Зря выпустил, — сказал он жене на прощанье.

— Война войной, а жизнь идет своим чередом. Возвратился с фронта солдат по ранению. Дождалась его верная подруга. Дело за свадьбой. Родители невесты попали в Урюпинск на базар купить того-сего. Выделил им колхоз по такому случаю пару быков и подводу.

Была суббота. Начальник райотдела милиции разрешил Вадиму съездить к дедам в Горшовку, погостить день-другой, привезти сестру с племянником. Выделил для этого резвую лошадку и милицейскую бричку. Напросилась повидать дедов Юля, «себя показать», как она выразилась, по Лиде соскучилась, да и Димку хочется на руках подержать. Вадима радовала затея Юльки. Давняя его мечта познакомить подружку с родными, показать Панику, горшовские сады, огороды. Вдвоем поехали.

Свадьба — в соседнем дворе. Вернее, не свадьба, а вечер для молодежи. По этому случаю привезли из Батурино безногого баяниста. За последние годы случай редкий, чтобы баян звучал в хуторе. Балалайка — ходовой инструмент на уличных сходках. Свадебные вечеринки тоже редкость на всю округу. Вечеринка молодежная, без накрытого стола, но, чтобы соблюсти обычай, все приглашенные получили по полстакана самогона, потому веселье вырывалось на улицу через все окна и двери.

Небо затянуто облаками, надо бы дождя, но его нет, душно. Приглашенные — молодые женщины, девушки. Из мужчин — лишь жених да баянист в переднем углу, на кровати сидят несколько пацанов постарше да ростом повыше. Ребята неокрепшими петушиными голосами подпевают женщинам, но танцевать стесняются.

На улице полно желающих поглазеть, что происходит в доме невесты. Стоят у окон, дверей, сидят на траве. Вадим с Юлей в приглашенные не попали, приехали только что, и соседи не знали об их присутствии. Лида тоже не удостоилась такой чести по малолетству.

Напротив дома, где веселилась молодежь, канава перед садом раскулаченных соседей. Времени прошло много, а она все еще напоминала о когда-то добрых временах, хороших хозяевах. Сейчас зрители превратили валик канавы в удобное место для наблюдения за происходящими событиями.

Вадим с Юлей и Лидой сидели несколько поодаль, слушали, как поют женщины, да угадывали музыку танцев, долетающую сюда приглушенно. Неожиданно Вадим заметил, что из-под соломенной крыши дома, где шло веселье, вьется дымок.

В просторной горнице, собравшей гостей, не протолкнуться, трудно дышать. Десятилинейную лампу, постоянно висевшую низко над столом, подняли под потолок, чтобы не мешала танцующим. Доски в потолке рассохшиеся, щели забиты пылью и паутиной…

— Лида, беги! На чердаке соседей горит что-то! — крикнул Вадим.

Когда девочка подбежала к дому, из-под крыши уже начало выбиваться пламя.

— Пожар! — завопила Лида.

Танцующие не сразу восприняли крик всерьез. Наконец, словно очнувшись, начали выскакивать на улицу. Кто-то вспомнил о безногом баянисте. Вместе с инструментом его выволокли на воздух, когда крыша занялась пламенем. Расширенными глазами смотрели разгоряченные танцоры на полыхающий огонь. Пацаны помчались за ручной колхозной пожаркой, запрягли лошадь, но в бочке воды не оказалось. Прискакали на пожар, да без толку.

В безветрии желто-розовое пламя с ревом било столбом ввысь. Вскоре горящие пучки соломы, головни, подхваченные жаркими потоками воздуха, начали взвиваться вверх и разлетаться по округе. Багровые отсветы были видны за многие километры. Сбежался народ. Из Паники, а это метров за шестьдесят от места пожара, начали ведрами из рук в руки передавать воду, поливать деревянные стены.

Лида первая, а за нею и Юля бросились на дедов двор. Головни от соседнего пожарища долетали сюда. Лида забралась на соломенную крышу сарая, Юля на стог сена, тушили и сбрасывали оттуда головешки. Бабушка с правнучком Димой ушла в сад, дед Дмитрий Карпович носил из Паники воду, Вадим стоял одной ногой на лестнице, подавал ведра девчатам.

Примеру Бодровых последовали пацаны, забравшиеся на сараи и сено погорельцев. Вскоре соседи остались всего с двумя стенами вместо дома, да с уцелевшей иконой в углу. Ребята отстояли от огня их надворные постройки, заготовленное на зиму сено.

Всего тридцать-сорок минут отделяло буйное веселье молодежи от тлеющего пепелища. Девушки и женщины плакали, мужчины и пацаны сворачивали цигарки, прикуривали от тлеющих головней. На единственной табуретке сидел баянист. По его щекам текли слезы. Он осторожно растягивал мехи и негромко напевал, путая слова, грустный вальс «На сопках Маньчжурии»:

…Свадьбу сыграли в другом хуторе через две недели. В Горшовке осталось лишь пепелище.