Ваше Величество Госпожа Рабыня

— 11 —

"Сазонов, Сазонов… почему?", - гвоздём сидело в уме Брызгалова. Ржавым тупым гвоздём.

"Наняли на "разовую" работу? Верней — "одноразовую"? И уничтожили по выполнении? Нет, чёрт возьми! Музыкантов для таких дел не нанимают! Избавились, как от случайного свидетеля? Но тогда бы — на месте! В Здравнице! Или убийца догадался не сразу? А, например, столкнувшись с тобой в электричке, понял, что ты, узнав о смерти Бутова, можешь его заподозрить? Не исключено… вернее — исключено не вовсе… необходимо было роковое стечение обстоятельств. Чтобы, возвращаясь из Здравницы — а кстати, зачем тебя туда понесла нелёгкая? — ты бы сел в одну электричку с убийцей. Да к тому же — был с ним знаком. Нет, если ты почему-нибудь не ездил регулярно в Здравницу или в Малиновку — совпадение почти невероятное. Узнать! И побыстрее. Однако — баран его забодай! — воскресенье. Фига с два завтра узнаешь чего-нибудь! А ещё? Есть ещё версии? Думай, Брызгалов, думай! Не попробовал ли, Денис Викторович, убийца тебя подставить? На время преступления заманить в Здравницу, рассчитывая, что на обратном пути тебя кто-нибудь узнает? Нет… Версия совершенно надуманная. Ведь в этом случае ты для него становился куда более опасным свидетелем, чем при нечаянной встрече в электричке. В этом случае он просто не мог тебя не убить. А тогда, спрашивается, какого чёрта было городить весь огород? Чтобы лишним трупом запутать следствие? Чушь собачья! Если у убийцы Бутова мозги до такой степени набекрень — логичнее было бы застрелить двух, трёх абсолютно случайных людей. Чтобы следствие, сличив пули, вконец запуталось, пытаясь соединить этих бедолаг с Игорем Олеговичем. Ну да, логичнее… а если у него мозги действительно набекрень? Или — у неё? Стоп, майор Брызгалов, приехали! Круг замкнулся! Опять перед тобой психопат маячит?!"

Да, Геннадий Ильич чувствовал: убийство Сазонова — та ниточка, которая в конце концов приведёт к преступнику. И более: майору это подсказывал весь его многолетний опыт, обязательно приведёт, но… в будущем! Возможно — в ближайшем. Даже уже и завтра. Увы, не сегодня. Сегодня — напротив: убийство Сазонова, казалось, ещё основательнее запутывает дело. Ибо, если отвлечься от крайне маловероятной версии, что музыкант убит как случайный свидетель, требовалось выявить связи — причём, скорее всего, глубоко запрятанные! — между Бутовым и Сазоновым. Непонятно к тому же — в какой области? По работе? Но чего общего могло быть между предпринимателем и музыкантом в деловой сфере? А если — не по работе? Денис Викторович и Алла Анатольевна? Чушь! Ведь Сазонова убил не Бутов, а некто третий. Увлечение Игоря Олеговича? Причастность Сазонова к теории и практике "неорабовладения"? И в этом случае — всё-таки! — рабыня? Вернее, соприкоснувшаяся и с Бутовым, и с Сазоновым душевно больная женщина? Причём, скорее всего — не из восьми "идейных" рабынь Игоря Олеговича, а одна из многих десятков побывавших у него искательниц острых ощущений?

Это допущение Брызгалову жутко не нравилось ни с практической, ни с эстетической точек зрения. Практически: круг подозреваемых расширялся самым бессовестным образом, а эстетически — майору всегда претило умножать сущности сверх необходимого.

Увы, ничего дельного в голову Геннадию Ильичу не приходило и, помаявшись около часа, он запер кабинет и поехал домой.

Светящаяся радостью Лидочка и мрачный Барсик встретили Брызгалова на пороге его скромного жилища. Что на пороге — разумеется, фигурально. В действительности Лидочка, услышав поворот ключа в скрипучем "английском" замке, вышла из кухни, где колдовала над особенным кубанско-малороссийским борщом, а свернувшийся в кресле Барсик шевельнул ухом и повернулся к входной двери правым (преимущественно чёрным) боком — таким образом наглядно явив майору мрак и горечь, царящие в его нежном кошачьем сердце. Поцеловав затрепетавшую женщину и погладив оставшегося совершенно равнодушным кота, Геннадий Ильич разделся и прошёл в душ: остатки похмелья, появившиеся в связи с убийством Сазонова новые обременительные заботы — всё унесли с собой упругие горячие струи. Конечно, совсем ненадолго: на час, может быть, на два, но и за такой короткий период душевных мира и радости следовало благодарить судьбу…

Посвежевший, приятно взбодрённый Брызгалов не спеша ел вкуснейший Лидочкин борщ, попеременно хваля то кубанско-малороссийскую кухню, то рдеющую от этих похвал прекрасную повариху. Геннадию Ильичу отчаянно возмечталось: а не послать ли к чёрту все связанные с поисками убийцы версии, мысли, хлопоты и — хотя бы на сегодняшние вечер и ночь! — беззаботно поужинав, помириться с Барсиком и, после упоительных ласк и восторгов с Лидочкой, спать, спать, спать? А что: после утомительного рабочего дня он имеет право на личную жизнь? На спокойный, обновляющий тело и проясняющий голову сон?

Да, конечно, имеет… но, как в известном анекдоте, может ли?..

Брызгалов знал, что не может. Когда ему перепадало особенно запутанное и каверзное дело — а почти всё, с чем приходилось сталкиваться майору, являлось именно таковым — мысли Геннадия Ильича совершенно выходили из-под контроля его очень даже не слабой воли: словно бы утверждая, что сознание для Брызгалова, несомненно, первично. Так и на этот раз: с Барсиком удалось если и не примириться полностью, то заключить пакт о нейтралитете, восторги с Лидочкой, как всегда, оказались вполне восхитительными, а вот спокойного сна не пришло — окаянные мысли своевольничали по-прежнему:

"Бутов — Сазонов, Сазонов — Бутов… что между ними общего? Причём — до такой степени, что, убив Бутова, пришлось убивать Сазонова? Или оба они — и предприниматель, и музыкант — были обречены с самого начала? А день или два — разделяющие эти убийства — из-за издержек организации? Но в этом случае — почему Здравница? Почему в день и час убийства Игоря Олеговича Денис Викторович находился вблизи места преступления? И не надо мне о случайных совпадениях: ибо случайности в таком количестве — не убеждает! Не верю ни под каким соусом!"

Под боком спала Лидочка, вдыхая пряный аромат её обнажённого тела, Геннадий Ильич минутами забывался: казалось, ещё чуть-чуть и он, целиком растворившись в женских любви и нежности, сможет наконец-то свалить с себя бремя дневных забот — увы, не получалось. Только-только пушистое облако сна начинало заволакивать его глаза, как из глубин сознания налетал очередной вихрь и рвал в клочья желанную пелену:

"А если всё-таки Бутова застрелил Сазонов?.. Нет! Ни в какие ворота! Как, Геннадий Ильич, ни изощряйся, но эту версию можешь похоронить. И чем скорее — тем лучше. Ибо, майор, пока ты подобно слепому котёнку тычешься мордочкой по углам — убийца гуляет! И презрительно поплёвывает на твои многомудрые рассуждения!"

(Что это не так, что убийца в настоящее время был озабочен даже более чем он, майор Брызгалов, следователь понял лишь на другой день — в воскресенье; а пока, воображая глумливую ухмылку преступника, злился в одинаковой степени и на этого ловко затаившегося мерзавца, и на своё, мешающее увидеть суть дела, тупоумие.)

"И хорошо — если только поплёвывает! Да измывается про себя над недоумком следователем! А если, не дай Бог, подготавливает следующее убийство?! И не одно? Вдруг да на самом деле он (или она?) слегка не в своём уме? Ведь, как недавно справедливо заметил полковник, маньяки хоть и редко, но — факт! И никуда от него не денешься. Ведь маньяк — это вовсе необязательно "сумасшедший с бритвою в руке"! А религиозный фанатик? Тираноборец? Убеждённый противник рабства — эдакий российский аболиционист? Или, чем чёрт не шутит, жутко рассердившаяся феминисточка? Да — но Сазонов? Во всех этих случаях музыкант-то с какого бока? Или?.."

(Геннадий Ильич подошёл достаточно близко к разгадке, но поскольку было ещё не время, в голове Брызгалова что-то щёлкнуло, переключилось, тело майора встряхнула сонная судорога, и, щекой привалившись к Лидочкиному затылку, он из дневного мира на несколько часов переместился в ночной.)

И увиденное Геннадием Ильичём в этом иррациональном фантасмагорическом мире хоть и не открыло ему преступника, но на картину убийства Бутова позволило взглянуть с иной, неожиданной (и достаточно тревожной!) точки зрения.

Проснувшись, свой неприятный — дурацкий! — сон Геннадий Ильич вспомнил не сразу, а за утренним кофе, который ему приготовила вставшая раньше Лидочка. Вспомнив, поморщился: не в первый раз. Подобные перипетии во сне — разумеется, с вариациями — случались у Геннадия Ильича и прежде, да, вызывая некоторое раздражение, но не вселяя большой тревоги: мало ли что привидится, занявшись делом, побыстрее забыть — и точка! Однако следователю отчаянно не хотелось заниматься делом в это воскресное утро — хотелось пить кофе, курить "Яву", разговаривать и целоваться с Лидочкой. Вообще — бездельничать. И майор придумал:

— Алло, Юрий Викторович?

— Да, слушаю.

— Это Брызгалов. Извини, что с утра пораньше…

— Кому, Геннадий Ильич, пораньше, а для меня — в самый раз. Десять уже — без четырёх. Так вот, Геннадий Ильич, если хочешь узнать, не случилось ли у меня ночью каких-нибудь озарений — сразу скажу: не случилось.

— Да нет, Юрий Викторович, я не настолько вредный, чтобы из-за возможных озарений звонить с утра. Да ещё — в воскресенье. — Пошутил Брызгалов. — Тут, знаешь, "Поплавок"… глупость, в общем-то, но Курников — сторож — помнишь?.. сказал, что если тело Сазонова упало с самого "Поплавка", то вынесло бы его как раз туда. На мыс — где он его и выловил… ну вот, я и подумал…

— Наведаться в сей гадючник? А мне, Геннадий Ильич, звонишь зачем? Или считаешь — вдвоём представительней?

— Да нет, Юрий Викторович, тут другое… — замялся, понимающий, что посещение "Поплавка" — только предлог, что в действительности он просто собирается "сачкануть", Брызгалов. — Вчера, когда я тебя попросил задержаться на воскресенье в городе… и ты бы вдруг позвонил сегодня, а меня — ни дома, ни в управлении… было бы несколько не того… я, знаешь ли, пока ещё не генерал, чтобы позволить себе быть неуловимым…

— Знаю, Геннадий Ильич… В "Поплавке", значит, в случай чего?.. Добро. А вообще — спасибо. Нет, не ехидничаю… правда, спасибо…

— И тебе, Юрий Викторович — что понял… Пока, стало быть. Всего.

Этот телефонный разговор Брызгалов затеял не столько из вежливости, сколько пытаясь отвести от себя упрёк в безделье: познавательную экскурсию в "Поплавок" с очень большими натяжками можно было считать оперативной работой. К тому же — Лидочка. Не только леность, но и пришедшее вдруг желание побыть сегодня в обществе этой женщины очень даже сказалось на решении майора…

— Лидок, — обращение употребляемое Брызгаловым в случае какой-нибудь необычной просьбы, — у тебя сегодня со временем как? Есть что-нибудь неотложное?

Студенцова задумалась: по воскресеньям она убирала у очень немолодой и очень занудливой супружеской пары и, манкируя своими обязанностями, шла на риск потери пятидесяти рублей в неделю, но, в конце концов, всех денег не заработаешь… а занятый сверх всякой меры Брызгалов о чём-нибудь просит её так редко…

— Нет, Геннадий Ильич, — ночь прошла, и Лидочка назвала любовника "по дневному", - ничего особенного. Скоробогатовы перебьются. Я только им звякну — можно?

— Конечно, Лидочка. И, знаешь… — Майору вдруг неудержимо захотелось, чтобы Студенцова и весь этот день, и следующую ночь провела с ним, — скажи Скоробогатовым, что сегодня не придёшь вообще. Ну, например, заболела. Врать, конечно, не хорошо — ну да ладно: будем считать, что грех на мне… Так вот, Лидок, шампанское и устрицы — не возражаешь?

— Устрицы Геннадий Ильич?.. Не знаю… Ни разу не пробовала…

— Я, Лидочка, тоже. Представляешь себе — ни разу. И, боюсь, сегодня вряд ли удастся восполнить пробелы в нашем гастрономическом образовании. "Поплавок" не то заведение, чтобы рассчитывать на устрицы. Но шампанское гарантирую. И что-нибудь рыбное — кухня у них в общем-то неплохая…

Обрадованная приглашением, Лидочка сияла. Скромно сияла, для постороннего глаза, возможно, и незаметно, но майор, зачарованный этим сиянием, не удержался и нежно привлёк женщину в свои объятия.

(Чёрт с ней, с работой! Не убежит! Барсик? Пусть погуляет! Ленивому котяре утренний моцион на пользу! Телефон? Из розетки его! Дабы не бренчал не вовремя!)

Неожиданно случившейся любовной бурей приятно смущённая Лидочка уткнула лицо в подушку: и от смущения — днём до этого им ни разу не доводилось ложиться в постель — и от блаженства разом. Умиротворённый Геннадий Ильич гладил и целовал её волосы, плечи, спину. Вдруг, когда ладонь майора скользила по Лидочкиным упругим ягодицам, он себя поймал на весьма непохвальной мысли, что эти соблазнительные округлости ему хочется не только гладить, но и… вот именно!

"Ай-яй-яй, господин Брызгалов! Да ты оказывается и впрямь садист?! Конечно, дело тебе попалось муторное, и ты, как и предвидел, вляпался, однако же — не оправдывайся! Если ещё хотя бы раз, когда ты будешь в постели с Лидочкой, у тебя возникнет такое желание — немедленно, сволочь, пойдёшь к Кандинскому!"

Этим необычным — никогда прежде ничего подобного не приходило ему на ум — острым желанием обеспокоенный не на шутку, Геннадий Ильич поспешил встать и одеться. Лидочка тоже встала и прошла в ванную. Конечно, после любовных экстазов ей хотелось ещё немножечко понежиться под ласково поглаживающей мужской ладонью, но коль "повелитель" встал, валяться в постели, по её мнению, было неприлично.

Пока женщина приводила себя в порядок, майор курил, утешаясь тем, что мысли, в отличие от поступков, человеку полностью неподвластны — незваными и непрошеными приходят в голову, и ничего с этим не поделаешь… и всё-таки… тем не менее…

Вышедшая из ванной Лидочка прервала этот сеанс лёгкого душевного самобичевания:

— Гена, — случившийся в неурочное время приступ любовной горячки различие между "дневным" и "ночным", похоже, что стёр, и женщина полностью перешла на "ночной язык", - как, по-твоему, в этом можно?

Способность некоторых женщин создавать нечто из ничего трогала Брызгалова до умиления: надо же! Дочери человеческие дерзают спорить с Творцом! И — самое удивительное! — небезуспешно. Одетая в простенькое тёмно-голубое платье, красиво причёсанная, с минимумом умело наложенной косметики Лидочка выглядела если и не совсем богиней, то уж царицей эльфов — наверняка. Только вот туфельки… "старенькие туфельки её"… нет, не сказать, чтобы видавшие виды белые лодочки очень уж разрушали образ, но и работать на него — не работали…

И Геннадий Ильич решился:

(В конце концов, День рождения — условность. Так что, майор, не жадничай. До седьмого сентября целых три дня. Есть время приготовить другой подарок. А сейчас, когда в кои-то веки вместе… и неважно, что "Поплавок" не то заведение, где требуется "блистать". Главное — самоощущение женщины.)

— Великолепно, Лидочка! Потрясающе — в этом платье! А волосы, волосы! Да такую причёску — мало какой парикмахер сможет! А ты — за пятнадцать минут! Сама! Но только… маленькая деталь… мне кажется — так будет лучше… на вот — примерь…

Произнеся это, Брызгалов щёлкнул ключом, из тумбочки письменного стола достал красивую коробку и протянул её женщине. Лидочка ахнула. Синие, удивительно гармонирующие с её платьем туфельки! Настоящие итальянские, а не какой-нибудь тайваньско-гонконгский "самопал"!

— Геночка, ой, спасибо! Блеск! Полный отпад! Геночка, миленький, вот! Вот! ВОТ!

Обычно сдержанная в проявлении своих чувств Лидия Николаевна бросилась на шею Брызгалову и стала беспорядочно чмокать его в губы, нос, щёки. Не целовать, а именно чмокать — когда не любовь и нежность, а радость и благодарность передаются частым касанием губ.

— Это на День Рождения — да?! Спасибо, спасибо, Геночка!

Выразив своё восхищение, женщина немедленно примерила обновку — в самый раз! Прошлась, сделала несколько танцевальных па — идеально по ноге.

— Ой, Геночка, никогда мне на день рождения никто не дарил такой прелести! Тысячу раз, спасибо!

— Лидочка, это не на день рождения. Это — потому, что ты такая красивая. Всегда. А сегодня — особенно. Рад, что, кажется, впору. Или — немного жмут? Только — честно?

— Нет, Геночка, идеально! Как на заказ! Спасибо, миленький!

— Лидок, столько благодарности… мне, право, неловко… носи на здоровье… а на День Рождения… у тебя ведь — седьмого?

— Седьмого. Вообще-то — в ночь на восьмое, но, наверное, до двенадцати.

— Ну, вот. А сегодня — третье. На День рождения — рано. Приметы, знаешь ли… Я, конечно, не то что бы жутко суеверный, но всё-таки… А на День рождения — само собой.

— Ой, Геночка, что ты! Эти туфельки — мне за глаза!

— Ладно, Лидок. Там будет видно. А пока — поехали. Заодно и туфельки обмоем — ну, чтобы легко носились. Не хлябали и не жали.

"Поплавок" открывался в час; Брызгалов и Студенцова пришли в пятнадцать минут второго и в почти пустом помещении заняли удобный — с видом на речку — столик.

Решая не совсем простую задачу — Лидочку и шампанское совместить с расспросом возможных свидетелей — следователь не спешил, и когда подошёл официант, Геннадий Ильич только сделал заказ, ни словом не упомянув о Сазонове. Успеется. Тем более, то, что музыканта убили здесь — в "Поплавке" — версия явно притянутая за уши. Им же самим притянутая — для оправдания собственной лени. А посему о Сазонове майор заговорил с официантом лишь после рыбного ассорти, между первой и второй бутылкой шампанского, в ожидании карася в сметане.

Посмотрев на фотографию Дениса Викторовича, официант сначала поколебался, но, подумав минуты две, три, сказал, что — да. Летом в жару, вероятно, с пляжа — заходил такой. Нет, точно, причём — несколько раз. Вот только глаза. Совсем не такие. Ну, может быть, и такие, однако взгляд — ничего общего! Ведь таким взглядом — только пугать детишек! Чтобы не баловались! А в натуре — не дай Бог! Нет, у того, который заходил, взгляд нормальный. А вообще — точно он. Летом — с пляжа — пил пиво. Чтобы обедал — он, официант, не помнит. Да — только пиво. На пляже холодного шиш купишь, а у них в "Поплавке" — всегда. Подороже, конечно, зато всегда. А недавно? На этой неделе? Во вторник, в среду или в четверг? Нет — ни на этой неделе, ни на предыдущей… в начале августа! Да, точно, в начале августа! Днём! Он тогда, как и сегодня, работал в первую смену, а этот — с девушкой… вспомнил! Данькой его зовут! Девушка, значит, к нему обращалась так. Даня, Данечка — он сначала ещё не понял, послышалось: Танечка. Правда — смешно?

— А ещё, Ярослав Фёдорович? Из ваших сотрудников, кто его мог запомнить?

— Валентина — буфетчица. Серёга — в баре. А из зала — Николай, Ольга, Светочка. Многие. Все, наверно, кто его только видел. Хотя, конечно, летом народу тьма тьмущая, но этого, вашего… Ну, может, не с первого раза, но со второго — точно. Да вы сами спросите. Валентина уже здесь, а из зала — Ольга. Остальные-то позже будут, днём сейчас посетителей мало, ну и наши тоже — большинство начинает работать с шестнадцати. Да, чуть не забыл, дядя Миша — швейцар — у него спросите! Он кого угодно: раз увидел — всегда будет помнить!

Отпустив словоохотливого официанта, Геннадий Ильич виноватым голосом обратился к любовнице: — Прости, Лидочка, такая сволочная работа. Даже в кабаке — и то. Чтобы в своё удовольствие пить шампанское — не получается. Уж раз с сыскарём связалась — чур, не сердиться? Ладно, Лидок?

— Геночка, миленький, что ты! С тобой мне — всегда! Так хорошо везде! И здесь! А кроме того — вообще! Меня ведь уже сто лет! Так вот просто в ресторан не приглашал никто! В юности только — ещё в Краснодаре. Когда я была студенткой — в педагогическом. И дёрнул же чёрт распределиться в Абхазию! В восемьдесят девятом. Как же — рядом! И мама со мной поехала… Гена, прости, пожалуйста. Это шампанское. Я когда выпью — тянет в слёзы. Прости, миленький, больше не буду… А здесь — чудесно. И, знаешь, твои дела… мне, правда, нравится! Я будто — тоже с тобой на задании. Как в каком-нибудь детективе… Геночка, — Студенцова заговорила шёпотом, — а пистолет у тебя с собой?

Довольный, что его беспокойную ("сволочную"!) работу Лидочка воспринимает не как докучную, мешающую посидеть за бутылкой шампанского обязанность, а как интересное приключение, Брызгалов ответил ей тоже "по заговорщицки":

— С собой, Лидочка. — И рассмеялся: — Лидок! Ты себе представляешь, что если детектив, то обязательно: пиф-паф! Горы трупов и море крови! Да, "пиф-паф" иногда случается. Но редко. И слава Богу! Горы трупов и море крови — это интересно только в кино. Да и то, по-моему, там сейчас с этим большой перебор. А в жизни… прости, Лидочка! Ты на это безумие насмотрелась куда больше, чем я! Сыщик, майор милиции, профессионал… Давай лучше ещё по бокалу.

Брызгалов разлил шампанское из второй бутылки, заказал официанту третью и чокнулся с женщиной:

— За тебя, Лидок. Чтобы ты побыстрей забыла этот черноморский ад. И чтобы — не дай Бог! — по всей России не началось подобного. Чтобы сыщикам в их работе надо было бы в основном не стрелять, а думать… Ну и наговорил же я… Ладно, Лидочка, — за тебя!

— И за тебя, Геночка! Обязательно! Если б ты знал, как мне хорошо с тобой!

Карась в сметане оказался вполне на уровне: действительно свежий речной, а не замороженное морское чудовище. Лидочка, попробовав, сказала, что не надо никаких устриц, что такую рыбу она ела только в детстве — в Краснодаре у браконьеров иногда покупала мама.

За едой, за третьей бутылкой шампанского Брызгалов, как бы между прочим, не оставляя Лидочку в одиночестве дольше чем на три, четыре минуты, расспросил всех, названных официантом, людей. Кроме швейцара — который дежурил с четырёх, но мог быть и в три. А из присутствующих и Валентина, и Ольга, посмотрев на фотографию музыканта, в основном подтвердили показания Ярослава Фёдоровича: да, летом бывал такой. Несколько раз. Пил пиво, а больше ничего, кажется, не заказывал. Недавно? — нет; в начале августа? — может быть; но в общем — уже давно. А лучше — у дяди Миши. Мимо него незамеченной не проскользнуть и мыши.

(Пусть товарищ следователь их извинит — это давняя ресторанная шутка. А вообще — правда: дядя Миша в "Поплавке" уже Бог знает сколько лет, и всё видит, всё запоминает.)

Карась был съеден, шампанское выпито — четвёртую бутылку Геннадий Ильич, немного поколебавшись, решил не заказывать: Лидочке явно хватит, да и он тоже — трезвым не назовёшь. Ресторанные часы показывали три двадцать, Брызгалов сверился со своими: разница в четыре минуты — пора и честь знать! И без того, прикрывшись выдуманной необходимостью, он уже пять часов сачкует! Вместо того, чтобы думать, разгуливает по ресторанам! А что Сазонов летом несколько раз посетил "Поплавок" — ничего удивительного. Говорит только о том, что музыкант не совсем бедствовал. Однако же — не роскошествовал: с девушкой — и только пиво.

Брызгалов расплатился по счёту — ого! можно было подумать, что съели они не карася, а Золотую рыбку! — и собрался уже уходить, как пришёл дядя Миша. Майор показал ему фотографию Сазонова, почти не рассчитывая на удачу, — по долгу службы.

— Как же, знаю. Вот только глаза… и где вы такую страшную физиономию откопали? Денисом его зовут. Говорит — музыкант, в "Якоре" играет. Что в "Якоре" — не проверял, а что в каком-нибудь ресторане или ночном клубе — точно. На тех, которые из обслуги, у меня глаз намётан. Летом он к нам не то что бы каждый день, но — часто. Особенно — в июле. Раз пять заходил, не меньше. И в августе. Третьего, кажется, числа. И пятого — с Леной: евойная, значит, девушка. А после пятого — нет. Не был. Зачем? Седьмого, помните, зарядило как? Дожди почти на неделю? А когда кончились — настоящего тепла уже не было. Немного, разве, после двадцать второго, до грозы этой самой грёбаной. Когда наш "Поплавок" за малым не выкинуло на берег.

— Михаил Петрович, а после седьмого августа — вы уверены, что Денис к вам не заходил? Ведь вы же не круглосуточно здесь дежурите? Опять-таки — выходные? Разве Денис не мог зайти в "Поплавок" не в вашу смену?

— Без меня — вряд ли. Сменщик, конечно, есть: Василий — но "Поплавок" наш работает с часу до часу. С часу дня и до часу ночи. И я здесь каждый день. Жена у меня — Татьяна — шесть лет уже как умерла, а дети, две дочки, давно уже взрослые, со своими семьями. Ну, дома-то одному — что делать? Телевизор смотреть — я не привыкший, скучно. Поэтому — всегда здесь. И когда дежурит Василий — всё равно прихожу. Ну, если только ресторан не на спецобслуживании, когда со своей охраной, тогда, конечно — тогда мне здесь делать нечего.

До Брызгалова не сразу дошло, что термин "спецобслуживание" имеет теперь несколько иное содержание, чем прежде, и обозначает преимущественно кутёж выросшего как на дрожжах "нового класса". А поскольку Сазонов к этим "баловням жизни" явно не принадлежал, то следователь переспросил без особого интереса:

— И часто у вас, Михаил Петрович, это самое "спецобслуживание"?

— А по-разному. Когда реже, а когда — почти каждый день. Я так считаю, если в среднем на круг, то раз в неделю. Это — которые со своей охраной. Сейчас, знаете, сколько всякой шантрапы развелось, что пылят деньгами? Ужас! Нет, ничего не скажу, есть и приличные люди, но редко… В прошлую среду Алексей Дмитриевич — это я понимаю. Он в нашем "Поплавке" уже пятнадцатый год свой День рождения празднует. С восемьдесят пятого — когда, говорят, с супругой своей развёлся — у нас каждый год. Ничего не скажешь, человек обстоятельный, но тоже… нет, прежде-то ничего, а сейчас все словно с ума посходили! Ведь шестьдесят лет, юбилей, а туда же… Сергей наш, из бара, рассказывал после, что голые официантки, которых они привезли с собой, обслуживали, значит, гостей. В начале-то ничего, девки как девки, а когда пошли тосты — скидают и скидают с себя тряпку за тряпкой! Срамота! Мои бы дочки попробовали, я бы им такого ремня дал, что после неделю бы сидеть не могли! А на этих — бесстыжих! — никакой управы: раздеваются и раздеваются! И некоторые, значит, совсем голяком, а некоторые — тьфу! — в передничках. Это сейчас модно — стриптиз называется.

Имя Алексей Дмитриевич ни с кем из знакомых у Брызгалова не ассоциировалось, и майор уточнил только по одной профессиональной привычке:

— Алексей Дмитриевич? А фамилия как его?

— Фамилия-то? Долгов. Долгов Алексей Дмитриевич. Да вы его должны знать. В семидесятые, в восьмидесятые он адвокатом был. Лучший адвокат в нашем городе. И тогда уже денег имел — мне бы столько! А когда, бля, эта грёбаная перестройка вышла — бизнесменом заделался. Ну, и сейчас — вообще… да знаете вы его, конечно…

Ещё бы!

"Стало быть, на другой день после убийства Бутова Долгов закатывает банкет с голыми официантками, — размышлял майор, — хотя… день рождения… юбилей… и гости заранее были званы, и всё уже в "Поплавке" заказано… а Бутов Долгову не сват, не брат и даже не друг… так, один из деловых партнёров… причём — далеко не из первостепенных… и из-за его смерти отменять день рождения… да Долгову это и в голову не пришло, конечно! А вот от голеньких официанточек мог бы и отказаться… всё-таки — смерть… причём, как ни крути, делового партнёра…"

Услышав фамилию юбиляра, Геннадий Ильич заинтересовался уже не формально: "Вряд ли, конечно, эта пьянка со стриптизом имеет какое-нибудь отношение к Сазонову. Однако с Бутовым Долгов был связан… а если учесть, что предпринимателя и музыканта застрелили из одного оружия…"

— Долгова — Михаил Петрович — конечно. Кто же у нас не знает Долгова… Так, говорите, девочек старый греховодник пригласил на своё шестидесятилетие? Так сказать — в натуральном виде?

— Сергей говорит — из бара.

— Да ладно, Михаил Петрович, не "заложу". И захотел бы — некому. В партком, как прежде, не сигнализируешь. Поскольку нынче у нас объявили капитализм, то и разлагаться по-ихнему имеем полное право. Вы мне лучше — вот что: не назовёте кого-нибудь из гостей? Хотя, извините, у Долгова, наверно, своя охрана? И вас, вероятно, не было?

— Не было. Я в шесть ушёл. Сразу, как его мордовороты сюда пожаловали. Но гостей знаю многих. Ну, из тех, которые постоянные. Ведь Алексей Дмитриевич, я сказал, в "Поплавке" уже пятнадцатый год. А со своей охраной — он только с девяносто четвёртого. Прежде-то поскромнее было: обслуга наша — из "Поплавка"… А из постоянных, значит, гостей у Алексея Дмитриевича — Пушкарёв: он прежде в горисполкоме служил первым замом, а теперь тоже, как и Долгов, бизнесмен… Хотя — все они теперь бизнесмены… Кроме Николая Ивановича. Который как прокурором был, так и на пенсию год назад — ушёл прокурором.

Услышав, что Люмбаго удостоил своим посещением банкет со стриптизом, Геннадий Ильич мысленно съехидничал: "Товарищ прокурор — ай-яй-яй! Какую ты мне не далее как в четверг закатил лекцию по телефону? О полной нравственной деградации извращенца Бутова! О том, что этот моральный урод наконец-то получил по заслугам! А сам, товарищ Люмбаго, что же? В свои шестьдесят пять лет не гнушаешься посещать банкеты с голенькими официанточками?"

Пока Брызгалов иронизировал по поводу прокурора, Михаил Петрович назвал ещё нескольких постоянных гостей Долгова, но их фамилии, за исключением Лисовского, майору ничего не говорили.

— Простите, но вы, кажется, произнесли имя Михаила Антоновича?

— Ну да. Который, значит, теперь покойник. И у которого в среду отравилась любовница. Да-а… дела… жил себе человек — не бедствовал… и вдруг почти в одночасье: в среду любовница, а в пятницу — сам… Так вот: на этом юбилее Михаила Антоновича не было. А прежде — всегда. Каждый год.

Васечкина отравилась в четверг, и вряд ли хорошо информированный — из каких источников? — швейцар мог этого не знать. Но в таком случае — почему? Ошибка памяти или какой-нибудь хитрый умысел?

Брызгалов решил, что самое лучшее, сделать вид, будто он не заметил эту — намеренную? — неточность.

— Михаил Петрович, что Лисовского не было на банкете — вы откуда знаете? Сами сказали, что ушли в шесть, когда появились охранники, — а гости? Их же не в шесть, их же Долгов, наверное, пригласил позднее?

— Гости — в семь. С девяносто второго года Михаил Антонович гостей приглашает в семь. Сейчас это можно, сейчас плати деньги и гуляй хоть всю ночь до утра. А прежде — в шесть. Мы тогда закрывались в двенадцать, а со временем было строго. Чтобы задержаться дольше положенного — хлопот не оберёшься… конечно, за большие деньги… но тогда, кто и имел большие деньги — сорить боялись. Это сейчас — пожалуйста. А прежде — нет: прежде порядок был.

То ли швейцар темнил, то ли попросту увлекался, но его манера рыскать из стороны в сторону, избегая прямых ответов, начинала раздражать Брызгалова:

— Михаил Петрович — и всё-таки? Кто вам сказал, что Лисовского на банкете не было?

— Сергей, кто же ещё. Из нашей обслуги в зале был только он. Как специалист по коктейлям. А музыка и официантки — тьфу! — ихние. Кухня, конечно, в основном наша. Они только шеф-повара своего привезли и кондитера. Но которые на кухне — они же почти ничего не видят. Немного, разве что… Когда эти мамзели в голом виде с грязными тарелками стали являться на раздачу…

Как несколько фраз назад ложь швейцара о времени смерти Васечкиной насторожила майора, так и сейчас: его возмущение не совсем обычной униформой приглашённых официанток показалось Брызгалову сильно наигранным — чёрт возьми, конце концов швейцар служит не в пансионе Старых Большевичек! Рестораны и прежде-то, в годы процветающего застоя, не отличались особенной строгостью нравов, а уж теперь!

— Михаил Петрович, разделяю ваше возмущение этими девицами, сожалею, что дочерьми они вам не приходятся, и с помощью ремня повысить их нравственный уровень вам, увы, не удастся — но всё-таки? "Поплавок" — ведь не детский сад?! Будто раньше у вас не было ничего подобного? Ведь сами сказали: "спецобслуживание" каждую неделю, а сейчас, извините за грубость, чуть ли не целку строите — ах, голенькие, ах, стриптиз — какая-то чушь собачья!

Швейцар обиделся, но Брызгало не посчитал это своей неудачей: ханжа, сплетник, врун — с такими чем больше деликатничаешь, тем откровенней они наглеют. А информация? В любом случае, чтобы казаться значительным, Михаил Петрович будет темнить, уходить в сторону, говорить намёками, но в любом случае (потому как — холуй по своей природе!) ничего существенного не посмеет утаить от начальства.

А посему, сухо поблагодарив, Геннадий Ильич отпустил швейцара и заказал кофе: юбилей Долгова сразу после убийства Бутова — это уже что-то. Во всяком случае, распитие в "Поплавке" трёх бутылок шампанского теперь, после показаний Михаила Петровича, уже нисколько не царапало совесть майора.

— Вот, Лидок, все прелести моей работы — в натуре. Даже в выходной: идёшь не куда хочешь, а куда надо — уходишь: когда позволяют обстоятельства.

— Гена, — любящая, пьяная и чрезвычайно довольная проведённым временем Лидия Николаевна впала в грех "любомудрия", - в жизни вообще: куда гонят обстоятельства, туда и идёшь. И без выходных. Шагаешь как заведённый!

Основательно удивлённый — никогда прежде он не наблюдал у своей возлюбленной тяги к философским обобщениям — Геннадий Ильич не успел придумать в ответ ничего столь же витиеватого, как подошёл официант с сообщением, что явился ожидаемый майором Сергей.

По началу Брызгалову подумалось, что ничего нового, если не считать пикантных подробностей вечеринки с голыми официантками, Сергей Вадимович ему не скажет и, показывая фотографию Сазонова, был готов к прогнозируемому ответу: дескать, в июле, августе заходил такой, но последние три недели — нет, у них в "Поплавке" не появлялся. Однако, едва глянув на предъявленное фото, бармен произнёс нечто сногсшибательное:

— Знаю. Денисом его зовут. Был здесь в среду. На юбилее у Алексея Дмитриевича. Заявился пьяный, в непотребном виде — его ещё охранники не хотели пускать, так этот деятель настоял, чтобы они связались с Алексеем Дмитриевичем. И, представляете, Долгов им велел?! Этого хмыря пропустить как человека!

Приятно насторожившийся, — неужели, чёрт побери, удача?! — Геннадий Ильич попросил бармена не торопясь, по порядку, ничего не упуская, но и, Боже избави, ничего не выдумывая рассказать обо всём, что делал и говорил Сазонов на долговском юбилее.

— Но только, Сергей Вадимович, то, что видели и слышали сами от домыслов и догадок постарайтесь, пожалуйста, отделить.

— А как это?

— Ну, например, как Сазонов объяснялся с охраной — вряд ли вы сами слышали?

— Ладно, попробую. Я, значит, у себя в баре, вон там, видите? — Сергей показал рукой на расположенную по соседству с входной дверью стойку. — Столы сдвинуты буквой "П" — Алексей Дмитриевич, конечно, посередине. Ещё за его столом сидели прокурор и Фёдор Степанович. Остальные гости по сторонам. Народу было не очень много — у Алексея Степановича всегда солидно — и середина, значит, пустая. За столы сели в половине восьмого, а до этого — кто где. Многие — у меня в баре. Ну, это: пробовали мои фирменные коктейли. Хотите, товарищ следователь? Для вас и для вашей дамы? Я не какую-нибудь халтуру, я вам сделаю настоящие "Слёзы комсомолки"?

— Из "тройного" одеколона и тормозной жидкости? Нет уж, спасибо!

Но Сергей Веничку Ерофеева явно не читал и потому не смог оценить должным образом ехидный юмор майора.

— Почему — из "тройного" одеколона? Это, может быть, в "Русской рулетке" или в другом гадючнике! А у нас — нет! Джин, виски, итальянский вермут — всё самое лучшее! За счёт фирмы. Мигом сооружу!

Брызгалов остановил направившегося к стойке бармена:

— Нет, не надо, Сергей Вадимович. Как-нибудь в другой раз. И, разумеется, не за счёт фирмы… Так на чём мы остановились?.. Ах, да — что до половины восьмого многие из гостей пили у вас коктейли. Вот с этого места. Будьте любезны — дальше.

— Дальше?.. В половине восьмого, я уже говорил, все за столы расселись. Ну, этого: поздравления, тосты — всё, как обычно. Официантки тогда раздеваться ещё не начали. Когда к Алексею Дмитриевичу подошёл охранник — я, честно, не обратил внимания. Где-то, наверно, в начале девятого. Только услышал, как Алексей Дмитриевич говорит громким голосом: "Никита, я тебе список гостей давал или не давал? Правильно, давал! А Денис Викторович в этом списке значится? Значится! Так какого чёрта! Ах, вид не тот? В грязных джинсах и старой куртке? Ишь, умник выискался! Насчёт одежды и внешнего вида гостей я тебе говорил хоть что-то? Нет? А если не говорил — какое твоё собачье дело! Да хоть в трусах и в майке! Хоть без трусов! В пуху и в перьях! С рогами на голове! Если значится в списке приглашённых — ты, бля, пускать обязан! Без вопросов! Учти, Никита!

Отдавая должное образности языка Алексея Дмитриевича, Брызгалов переспросил бармена:

— Сергей Вадимович, Долгов распекал охранника этими самыми словами? Вы это сами слышали? И всё точно запомнили?

— Слышал сам. И не только я. Алексей Дмитриевич говорил громко — на весь зал. А запомнил… ну, может быть, несколько слов не так, а в основном — точно. Ведь Алексей Дмитриевич — он всегда. Так загибать умеет, что другому — ни в жисть. Окочурится, а такого не выдумает!

— Хорошо, Сергей Вадимович. А дальше?

— Ну, вошёл, значит, этот — и правда: в джинсах, в какой-то дурацкой канареечной рубахе, с букетом лимонных хризантем. Букет, ничего не скажешь, красивый, видный: другие-то в основном розы дарили, а у этого хризантемы… Здоровенный такой букет. Алкаш, а соображает!

— Простите, Сергей Вадимович. Куртки на Денисе Викторовиче, значит, не было? И почему вы его назвали алкашом?

— Не-е. В зал он вошёл без куртки. Наверно, внизу оставил. А что алкаш — сразу видно. Пришёл к солидному человеку на день рождения, а сам на ногах еле держится! Хотя… летом он к нам в "Поплавок" заходил несколько раз — и только пиво. Ну, может быть, вообще-то и не алкаш, но в эту среду… мало того, что пришёл уже тёпленьким, так на вечере за какой-нибудь час совсем — вусмерть упился, падла! На юбилее у самого Долгова?! У Алексея Дмитриевича!

— А кроме того, что упился? Вы какие-нибудь особенности в поведении Дениса Викторовича заметили? Или — из разговоров? Нечто эдакое? Запоминающееся?

— Да какие особенности, какие, к чертям, разговоры! Нажрался как бобик — и всё тут! Ну, в начале-то он немного ещё держался: чокнулся с Алексеем Дмитриевичем, сел за стол — ему, оказывается, и место было отведено хорошее. По правую сторону, всего через два человека от прокурора. А он, бля, нажрался! Вообще, если честно, с того времени, как он сел за стол и до момента, когда его из зала поволокли охранники, я за этим деятелем особенно не следил — моё дело маленькое: коктейль состроить, если кому понадобится…

— Что, Сергей Вадимович, прямо-таки — поволокли?

— Ну да. Он же упился вусмерть. А охранники — мордовороты те ещё. За руки, за ноги — и поволокли как труп. В подсобку — на нижней палубе. А может — и не в подсобку… Может домой отправили… Я здесь был до пяти утра, а он больше в зале не появился… Наверно — домой…

Брызгалов знал, что не домой. Почти фантастическая гипотеза о том, что Сазонова застрелили здесь, в "Поплавке", сменилась, едва только следователь услышал о присутствии музыканта на юбилее Долгова, полной уверенностью: здесь! Но — кто, когда и каким образом?!

— Сергей Вадимович, а в котором часу? Вы не запомнили? Пьяного Дениса Викторовича унесли охранники?

— Точно — не знаю. Не обратил внимания. Но, должно быть, минут в пятнадцать, двадцать десятого. Салют в десять, а этого — раньше.

— Какой салют? Ах, да…

Вспомнив, что тридцатого августа День города, и по этому случаю вот уже восемь лет устраивают салют, Брызгалов подумал: "Когда и каким образом — ясно! При громе пушек выстрел из мелкокалиберного пистолета — ничто! Никто его не услышит и в двух шагах. Но чтобы до такого додуматься — это же каким надо быть хитрым? Расчетливым, хладнокровным, дерзким? Но и всех этих качеств — далеко не достаточно! Надо заранее знать, что Сазонов будет на юбилее Долгова! И не просто будет, а до десяти часов успеет напиться до положения риз! И охрана его унесёт в подсобку! А после? Незамеченным во время салюта спуститься вниз — все в подпитии, праздничная суета — возможно. Выстрелить в спящего — тем более. Но вот волочь из подсобки мёртвое тело… сбрасывать его в воду… это уже сомнительно… очень сомнительно…"