Ваше Величество Госпожа Рабыня

— 5 —

Нехорошее предчувствие, возникшее у Геннадия Ильича перед поездкой в Дубки, к несчастью, не обмануло. Другое дело, отложи он поездку, ничего бы не изменилось: узнал бы о несчастном случае раньше двумя часами — и только.

Грузовик. На перекрёстке. И удар вроде был не сильным — шофёр, в последний момент заметив выскочившую на дорогу женщину, отчаянно попытался затормозить, но Олудина Анна Ивановна так неудачно стукнулась виском о бордюр тротуара, что скончалась на месте.

"Или, наоборот, удачно? Если это самоубийство, а не несчастный случай? — мысль о самоубийстве пришла на ум Брызгалову сразу, едва он узнал об этом дорожно-транспортном происшествии. И тут же, в след, раскаяние и злость на себя: — Дурак! Поддался на провокацию полковника! Алла Анатольевна, ах, Алла Анатольевна! А что Алла Анатольевна? Кроме того, что тоже слегка "с приветом" — нормальная баба! И к убийству мужа — яснее ясного! — отношения не имеет. Полковник зациклился на её папаше, а я — дурак дураком! — пошёл на поводу. Вместо того, чтобы срочно заняться "идейными" рабынями, потащился в Дубки. И — пожалуйста! Ещё один труп! За Васечкиной — Олудина! Кто на очереди?! Которая — из шести оставшихся?"

По счастью, истерический приступ не затянулся. Минуты через три после трагического известия Геннадий Ильич полностью овладел собой. Более того, как ему показалось, понял, что надлежит предпринять немедленно и снял трубку:

— Алла Анатольевна, это опять я, Брызгалов. Дело совершенно срочное и крайне важное. С Лидией Александровной всё в порядке?

— Да, она в соседней комнате. Помогает с венками на завтра. Позвать?

— Не надо. Алла Анатольевна, только без вопросов — время не терпит — вы бы могли её наказать?

— Я?.. Не знаю… Не приходилось… Но если надо… Только, знаете, я плёткой владею не очень-то… Строго, вероятно, не смогу.

— Да при чём здесь плётка?! Ах, да, простите, вы же не в курсе. Кандалы, цепи, наручники у Игоря Олеговича, конечно, есть?

— Есть. В подвале. Где он наказывал провинившихся рабынь.

— Так вот, Алла Анатольевна, вы должны Завалишину на несколько дней сковать по рукам и ногам. Чтобы, не дай Бог, тоже не выкинула чего-нибудь с собой.

— Вы это, Геннадий Ильич, серьёзно?

— Более чем. Вы ещё не знаете, но сегодня погибла Олудина. Вроде бы несчастный случай, но самоубийства я тоже не исключаю. Да, очень важно: прежде, чем отправить Завалишину в подвал, придеритесь к ней. Чтобы для неё это выглядело именно наказанием.

— На хлебе и воде?

— А что, Игорь Олегович держал провинившихся так?

— В основном. Правда, не дольше трёх суток. А Лидию Александровну — её насколько?

— Пока не знаю. Но если дольше — можете смягчить режим.

— А завтра? Не пустить её на похороны — было бы крайне жестоко.

— Завтра?.. Отпевание, вы говорили, в двенадцать?

— В двенадцать.

— Я буду у вас в одиннадцать тридцать. Надеюсь — устерегу. И, пожалуй… скажите Завалишиной сегодня, что на похоронах она завтра будет. В виде, допустим, особой милости. Впрочем, не мне вас учить. Всё, Алла Анатольевна, вижу, что поняли. Подробности после. Мне ещё надо позвонить Пушкарёву и прочим. Извините. Спешу. До завтра.

Долгову, хозяину Надежды Галушкиной, быстро удалось втолковать, что к чему. Не разделяя опасений майора об эпидемии самоубийств, должной будто бы после смерти Бутова охватить осиротевших рабынь, против предложенных Брызгаловым профилактических мер он, тем не менее, нисколько не возражал: женщину посадить на цепь — милое дело!

А вот с Пушкарёвым вышла заминка. Этот жёсткий, беспринципный делец, узнав о предложенном Геннадием Ильичом средстве профилактики, сразу же встал на дыбы: — Верочку в цепи?! Да как можно! Что вы! Я её так никогда не наказываю! Нет, нет и нет!

— Фёдор Степанович, как вы её "наказываете" — я в курсе. И кто она вам на самом деле — тоже. Но вы, кажется, недооцениваете опасность. Ведь речь, возможно, идёт о её жизни и смерти.

— Неужели, Геннадий Ильич, всё так серьёзно? Вы не преувеличиваете?

— Хотел бы надеяться… Очень… Но, к сожалению, не могу. Два дня — две смерти. Да, не отрицаю, с Олудиной действительно мог быть несчастный случай — я ещё не допрашивал шофёра. А если — нет? Если всё-таки — самоубийство? И вы представьте, что Вера Максимовна…

— Ни в коем случае! Чтобы Верочка… Геннадий Ильич, а чего-нибудь другого посоветовать вы не можете?

— Другого? Держать её на снотворном? А может быть — на наркотиках? Не глупите, Фёдор Степанович! Рабыня она или не рабыня? Я не о положении Веры Максимовны у вас! У вас — ясно! Но, чёрт возьми, она же прошла бутовскую школу! Очень суровую! А это, знаете ли, не ваши детские игры "в наказание" — когда немножечко ремешком по попке! Прошла, заметьте себе, добровольно! Значит, в ней есть что-то влекущее не только к лишениям, унижениям и страданиям, но даже и к отказу от собственной личности! А вы: ах, Верочку в цепи — как можно? Можно, Фёдор Степанович! Если, разумеется, она вам действительно дорога!

Гронскому, хозяину Ковальчук, дозвониться не удалось. Он вместе со своей невольницей (по совместительству — секретаршей) находился где-то на Западе: точнее в его офисе или не знали, или не захотели сказать.

И совсем уже не повезло с двумя, уехавшими из города — их следы терялись в Москве. Подавать же в розыск на основании фантастических гипотез… Геннадий Ильич, не желая становиться клоуном в масштабе всего российского уголовного розыска, утешился тем, что вряд ли они узнают о смерти Бутова и, стало быть, не учинят с собой чего-нибудь непоправимого.

Затратив на телефонные разговоры около получаса, Брызгалов поспешил в Зареченское отделение милиции — где находился задержанный на месте происшествия шофёр. Конечно, можно было попросить доставить задержанного к себе, но майору не хотелось заострять его внимание на случившемся наезде. Эта предосторожность оказалась излишней: ничего нового к своим прежним показаниям Евсиков добавить не смог. И вообще, всё, интересующее Геннадия Ильича, содержалось в одной, от частого повторения обезличившейся до штампа фразе: "Иду, бля, под шестьдесят, на зелёный, а она, бля, на проезжую часть, из-за дерева, мне же не видно, бля, я по тормозам, открываю дверцу и к ней, а она, бля, лежит, крови не видно, но чую — мёртвая, ну, люди вокруг, ГАИ, скорая, а я, бля, не пил со вчерашнего дня, Богом клянусь, не пил".

Младший лейтенант и сержант ГАИ, вызванные на место происшествия, в основном подтвердили показания Евсикова. Да, по опросам свидетелей, потерпевшая действительно неожиданно выскочила на проезжую часть. А вот откуда она взялась — из группы пешеходов, дожидающихся зелёного света, с автобусной остановки или из скверика — этого никто не заметил. На вопрос майора, могла ли Олудина намеренно броситься под машину, гаишники переглянулись, поморщили лбы и дружно заявили, что с этой точки зрения они происшествие не рассматривали. Хотя, наверно, если бы она бросилась под машину, свидетели что-нибудь да заметили бы.

Всё, собственно: рассуждения гаишников о длине тормозного пути и о наличии или отсутствии в крови Евсикова алкоголя Брызгалова не интересовали — на мучающие его вопросы эти умные рассуждения заведомо не могли пролить ни капли света.

Вернувшись к себе и пораньше отпустив Зиночку, (будто бы в виде компенсации за вчерашнюю небольшую задержку, но в действительности, чтобы, не отвлекаясь, засесть за компьютер) Геннадий Ильич прежде всего поставил на плитку чайник — ему сегодня не обойтись без крепкого цейлонского чая. Затем достал из папки список с фамилиями… Сазонов Денис Викторович… с какой стати флейтист попал во главу этого списка?.. И Пушкарёв, и Алла Анатольевна упомянули о нём будто бы невзначай — но ведь упомянули… почему? Зная, что музыкант неизбежно попадёт в поле зрения, подстраховались заранее? Подстраховались — от чего?

Брызгалов понимал, что продолжает идти длинным кружным путём, сердился на себя, но, не видя выхода на прямую дорогу, продолжал двигаться по старой. В самом деле, "классика", с её "кому это выгодно", хороша в теории — а на практике?.. Жене? Другу? Партнёрам по бизнесу?

Итак, по порядку: Алла Анатольевна — властная, самоуверенная, прекрасно умеющая контролировать свои чувства — её мотивы? Всё финансовое, видимо, отпадает: дочь Кузнецова вряд ли могла нуждаться в деньгах до такой степени, чтобы пойти на убийство мужа. Ревность? Но заранее спланированное убийство из ревности — да ещё с привлечением киллера! — годится, разве что, для мелодрамы. И потом… чего уж, Алла Анатольевна, экстравагантное увлечение мужа тебе, в конечном счёте, пришлось по сердцу! Недаром с девяносто шестого года почти безвыездно проживаешь в Дубках! Как же: недостаточно хорошо владею плёткой — скромничаешь, Алла Анатольевна! Твоя секретарша на сей счёт явно другого мнения! Нет, с какой стороны ни глянь, а убивать Игоря Олеговича у тебя не было никаких резонов…

Яновский? Друг-соперник… а здесь что? Зависть? Обида? Опять-таки — ревность?.. Нет, с ревностью поосторожнее — прибережём её для сочинительниц любовных романов. Верней, не саму ревность: она, как ни крути, факт, если даже Барсик — и то… но тщательно подготовленное убийство на этой почве… я о таких что-то ни разу не слышал… ладно, господин Яновский, до завтра! Надеюсь, на похоронах мы познакомимся. И побеседуем. Хотя, конечно, собеседником ты будешь завтра аховым. Впрочем… возможно, как раз таким, какой мне очень даже удобен! Итак — до завтра… нет, погоди, предварительное знакомство мы, пожалуй, сведём сейчас!

Информации о Яновском — благодаря стараниям прокурора в девяносто восьмом году — компьютер выдал с избытком. Где родился, кто папа с мамой, успехи в учёбе, увлечения — скрипка оказывается для Андрея Игоревича была не просто хобби, он таки закончил детскую музыкальную школу. И ещё что-то физико-математическое — участие на соответствующих олимпиадах в семьдесят четвёртом и семьдесят пятом годах. Причём: в семьдесят четвёртом — второе место. А почему тогда поступил в наш местный Радиотехнический? Почему не в Москву? Не в Физтех или не на мехмат МГУ? Папа-то — всё-таки Первый Секретарь Райкома! — отчего же не порадел? Или самому не захотелось перенапрягаться? И далее, Андрей Игоревич… после института работа в КБ, быстрое продвижение по службе — через два года начальник отдела — и… трах-тарарах! "Уволить за аморальное поведение"! В восемьдесят пятом "папенькиного сынка" уволить за аморальное поведение — это что же надо такое выкинуть? Или совратить глубоко несовершеннолетнюю, или… вот именно! Ты, оказывается, Андрей Игоревич, умеешь любить не только женщин… как, небось, в девяносто восьмом сожалел товарищ Люмбаго, что в восемьдесят пятом сам же тебя "отмазывал"? А ты его в девяносто восьмом "отблагодарил" по полной программе — что называется, "от" и "до"! Давая свидетельские показания, уметь так вежливо издеваться — да, господин Яновский, одарён ты очень разносторонне! Неудивительно, что прокурор не поленился все данные о тебе поместить в компьютер — подверстав к делу Бутова… А вот здесь неувязочка. Стоп…

Всматриваясь в выведенный на дисплее текст, Геннадий Ильич глубоко задумался. Всё, бывшее с Яновским прежде, не противоречило общей картине: разносторонне одарённый, весьма легкомысленный, беспечно, в окружении друзей и женщин, шагающий по жизни баловень судьбы и — на тебе! В июле девяносто восьмого он своими показаниями блестяще защищает друга, а уже в октябре этот самый друг отстраняет его от дела!

В поисках дополнительной информации пальцы Брызгалова забегали по клавиатуре — тщетно. После закрытия — за отсутствием состава преступления — бутовского дела, материалы, собираемые прокурором, касались уже только Игоря Олеговича и его рабынь. Видимо, формулировка "за отсутствием состава преступления" оказалась невыносимой для профессиональной гордости товарища Люмбаго: как же, есть откровенный рабовладелец — и нет преступления! А тот немаловажный штрих, что в рабство к Бутову женщины шли добровольно, для прокурорского правосознания, вероятно, ничего не значил. А если и значил, то — в минусе. Ибо добровольное рабство в глазах Люмбаго являлось, скорее всего, злой карикатурой на освящённое авторитетом многовековых предрассудков рабство государственное. Отнюдь — не добровольное.

Исчерпав информацию, собранную прокурором, Геннадий Ильич решил зайти на другой сайт. Деловая активность по данным налоговой инспекции — наверняка лишь верхушка айсберга, но всё же…

… всё же, кроме того, что в июле, августе и сентябре девяносто восьмого, фактически замещая затерроризированного прокурором друга, Яновский "блестяще" запутал и производственную, и коммерческую деятельность фирмы "Лотос", майор ничего не понял… невесть откуда выплывшие копеечные географические карты и глобусы — чушь собачья! Если исходить только из этой информации, то Яновскому, как бизнесмену, у Пушкарёва были все основания поставить ноль! Да и то — много! А если — не только из этой?.. да, но Яновский… на что, чёрт возьми, он мог надеется, затевая с шефом нечистую игру? Насколько Брызгалов знает нравы отечественного бизнеса, Андрей Игоревич дёшево отделался: в России в таких случаях расплачиваются не увольнением, а пулей!

Да, пулей… и пуля нашла… через два года… но не того, кого, следуя логике событий, должна была бы найти… хотя — почему же?.. если Яновский в девяносто восьмом крупно нагрел Бутова, а Игорь Олегович — из благодарности? — ограничился увольнением…

Геннадий Ильич колебался: только-только перед его глазами забрезжило нечто определённое и — на тебе! — опять норовит ускользнуть в туман. Ведь "кинуть" партнёра по бизнесу — это тебе не романтический любовный треугольник! За это убивают! И как ещё! Причём: и тот, кого "кинули", и тот, кто "кинул" — оба способны нанять убийцу! Да, версия очень заманчивая… Пока к тому же — единственная, твёрдо стоящая на земле. Все остальные — из области "мистической" психологии: фантастика пополам с бредом! И если бы не киллер… который, не говоря уже об отсутствии контрольного выстрела, совершенно не вписывался в "увиденную" Брызгаловым "картинку"… вот если бы убил сам Яновский…

Геннадий Ильич отвернул лицо от экрана, прикрыл глаза и представил себе труп на лесной прогалине. Да, если стрелял Яновский — "картинка" не рассыпается. Всё остаётся на своих местах: и солнце на траве, и наполненные светом древесные кроны, и мёртвый Бутов. Но, по словам Аллы Анатольевны, Яновский в понедельник вечером примерно до половины десятого сидел у неё — пили чай, разговаривали. А убийство, самое позднее, произошло в двадцать два пятнадцать — до дождя, трава под трупом сухая. От Дубков же до Здравницы… если гнать на предельной скорости?.. нет, всё равно не сходится… даже если Яновского представить сумасшедшим ковбоем — до дождя ему не хватает, как минимум, десяти-пятнадцати минут… а жаль… с ходу отказываться от единственной на данный момент, относительно трезвой версии…

Брызгалов налил в большую кружку крепкого полуостывшего чая, положил в него четыре ложечки сахарного песку, размешал и, закурив, пристально уставился в мерцающий экран — словно бы надеясь, что решение ему подскажет компьютер.

Однако высвеченный на дисплее текст сообщал лишь об удивительных сделках Яновского: географические карты и глобусы. Геннадий Ильич потянулся, чтобы его убрать, и в этот миг пришло озарение — пальцы майора торопливо забегали по клавиатуре.

Отыскать достоверную карту родной области оказалось куда сложнее, чем карту какого-нибудь кантона в Швейцарии: пришлось, воспользовавшись некоторыми специфическими познаниями, заглянуть без спроса на сайт к военным. И не напрасно! По прямой — через лес — от Дубков до Здравницы было меньше шести километров. Правда, по отмеченной на карте просеке — около одиннадцати. Но ведь наверняка существовали нигде не отмеченные тропинки! И если Яновский хорошо знает окрестности… семь, восемь километров — как? Можно пробежать за полчаса? Вполне! Даже не олимпийскому чемпиону, а просто хорошо тренированному человеку. И потом — почему непременно пешком? Можно ведь и на велосипеде! Тогда — не за полчаса! Тогда — не особенно перенапрягаясь — минут за двадцать. Конечно, если хорошо знаешь дорогу…

Брызгалов посмотрел на часы: девятнадцать сорок — не поздно. На бутовской даче долго не отвечали — наконец в трубке раздался женский голос:

— Алло. Слушаю.

— Алла Анатольевна, ради Бога извините, но это опять Брызгалов. Вы мне говорили, что Яновский чуть ли не каждый вечер "бегает от инфаркта"? А в понедельник? Он ведь у вас засиделся до половины десятого. Для пробежек — не поздно ли?

— Что вы, Геннадий Ильич, пробежка для Яновского — почти священный ритуал! Как раз — от половины десятого, до половины одиннадцатого. И если с неба не падают камни… Геннадий Ильич, простите за любопытство, но вы, кажется, Андрея Игоревича в чём-то подозреваете?.. Так вот: если в убийстве Игорька — вздор! Да, у них в девяносто восьмом вышли серьёзные трения по работе, Яновский даже уволился, но не прошло и трёх месяцев, как помирились. Всё-таки, знаете ли, старая дружба… И потом, Геннадий Ильич, вы говорили, что Игорька убили не позднее, чем в десять пятнадцать — Яновский бы не успел. От Дубков до Здравницы — это же больше часа.

— А вы, Алла Анатольевна, простите, откуда знаете? Вам что, часто приходилось ездить по этой дороге?

— Мне — нет. А Игорёк в Здравницу ездил довольно часто. Там же в посёлке деревообделочный цех при железной дороге — ещё с тридцатых годов. Ну, там ремонт, шпалы, товарные вагоны и всё такое. Так вот, когда началась кооперация-приватизация, Игорёк вошёл в долю. Мой папа помог — скрывать не стану. В девяностом они переориентировались на мебель для школ — парты, столы, стулья и прочее. "Лотос"-то начинался с производства, а торговля — приборы, компьютеры, реактивы — после.

Брызгалов слушал Аллу Анатольевну со всё возрастающим интересом. Злясь на себя. И сильно.

"Дурак! Что было Бутову делать в Здравнице?! Как же — задача о квадратуре круга! Вместо того, чтобы навести справки — измышлял гипотезы! О ревнивой любовнице с пистолетом в сумочке! А Витёк — тоже! Ну, деятель! Производство — ладно! Шпалы-вагоны с Бутовым, натурально, не связывались! А что мебель — это и я прошляпил! Но самого-то Игоря Олеговича в Здравнице не могли не знать?! Его автомобиль — тоже! А Витёк мне выдал околесицу о салатно-серебристо-бежево-голубом чудовище! Да к тому же — без рода-племени! Нет, старлея — на Кузнецова! Чтобы не путался под ногами! Но я-то — я?!"

Однако внутренние переживания Геннадия Ильича внешне не проявились, и на вопрос Аллы Анатольевны майор ответил с полушутливой многозначительностью:

— Я, Алла Анатольевна, подозреваю всех. Обязан — по долгу службы. Вас, между прочим, тоже. А уж Яновского-то — сам Бог велел. Ведь, согласитесь, их ссора с Игорем Олеговичем, это для вас, может быть, пустяк, а для меня — серьёзный мотив. Что же до времени, тут у меня есть кое-какие свои соображения, но о них пока — рано.

Будучи уверенным, что этот разговор в самое ближайшее время станет известен Яновскому, майор намеренно не скрыл своих подозрений: пусть "компьютерный гений" хорошенько понервничает! Помучит себя различными домыслами! Ведь если Андрей Игоревич действительно в понедельник вечером совершил пробежку или велосипедную экскурсию в Здравницу, то уличить его в этом будет практически невозможно — обставил-то всё ишь как ловко! Ежевечерняя тренировка — и баста! Кому же придёт в голову, что пешком попасть из Дубков в Здравницу можно значительно быстрее, чем на автомобиле? Да вдобавок — совершенно не привлекая внимания! Эдаким, не оставляющем следов, привидением в спортивном костюме!

Будто бы мимоходом загадав загадку Алле Анатольевне, Брызгалов ещё раз извинился за беспокойство и распрощался с ней. Думать, думать и думать! Наконец — что-то конкретное! Яновский вполне успевал в Здравницу до дождя! Мало того — так ловко, что его отсутствие в Дубках никто бы не заметил: к ежевечерним пробежкам Андрея Игоревича все привыкли. И если Бутова застрелил-таки он — это же почти идеальное убийство. Почти стопроцентное алиби. Да, но — дождь? Не мог же Яновский договориться с Небом — чтобы успеть как раз за несколько минут до дождя?

После ужина Барсик без приглашения вспрыгнул на колени к Геннадию Ильичу и, потёршись мордочкой о грудь и щёку майора, развалился с видом снисходительного победителя: мол, ладно, у каждого свои слабости, я, так и быть, прощаю тебе вчерашнюю самозванку. Левой рукой поглаживая самодовольно урчащего кота, правой Брызгалов рассеянно нажимал на кнопки пульта управления телевизором — ничего. То есть — ничего стоящего. После новостей — сплошь реклама. Как и вчера, и позавчера, и третьего дня. А посему, минут двадцать по разным программам посмотрев одно и тоже и не найдя для себя ничего интересного, майор переложил Барсика с колен на кресло и отправился в ванную — сегодня желательно лечь пораньше, завтрашний день наверняка будет не лёгким.

В пятницу, словно бы отмечая начало осени, погода с утра нахмурилась, но дождь, ожидаемый майором с минуты на минуту, всё собирался и всё не шёл. Устроив по телефону лёгкий профилактический втык Витьку и перебросив его на Кузнецова, ровно в одиннадцать Геннадий Ильич выехал в Дубки.

Когда, чертыхаясь, он копался в подло заглохшем двигателе — метрах в трёхстах от шлагбаума, в виду дежурных — наконец-то полил дождь. Брызгалов посмотрел на часы и нервно хлопнул крышкой капота: одиннадцать двадцать пять, чтобы успеть на похороны, необходимо, смирив гордыню, просить помощи у зубоскалов-охранников. Похвалив себя за предусмотрительность, Геннадий Ильич надел плащ, запер автомобиль и по гравийной обочине направился к будке. Когда до неё оставалось совсем немного, обогнавший майора японский "джип" вдруг резко затормозил и из открывшейся задней дверцы высунулось добродушно улыбающееся лицо Пушкарёва.

— Что, Геннадий Ильич, ваша старушка забастовала? Просится на покой? Так сказать, на пенсию?

Этот несколько хамский юмор не мог не задеть майора, но сейчас он был не в том положении, чтобы в свою очередь ответить ехидной колкостью.

— Увы, Фёдор Степанович. Главное — жутко не вовремя. Обещал Алле Анатольевне быть в полдвенадцатого, а тут к панихиде бы, дай Бог, успеть.

— No проблем! Садитесь, Геннадий Ильич. Без двадцати — обязательно будем. А для государственного человека десять минут задержки — самое то. Вы же не на оперативном задании — где надо рассчитывать с точностью до секунды. Вот помяните моё слово, раньше половины первого отпевание не начнётся.

Забравшись в "джип", майор осмотрелся: не считая водителя и охранника, Пушкарёв был один — супруга отсутствовала. Не успел Геннадий Ильич решить, спрашивать или не спрашивать о причине её отсутствия — и то, и другое могло оказаться невежливым — как заговорил Фёдор Степанович:

— Геннадий Ильич, если у вас в "Жигулях" нет ничего секретного, передайте ключи ему, — за этими словами последовал жест, указывающий на дежурного при шлагбауме, — в Дубках очень приличный автосервис, так что к окончанию службы ваш автомобиль будет в полном порядке. Знаю, знаю, Геннадий Ильич, не только от подозреваемых, но и просто даром услуг вы ни от кого не принимаете. Не беспокойтесь — счёт вам выставят по полной программе. Но не дороже, чем в городе. Потому как — по честному.

Поколебавшись с четверть секунды, Брызгалов передал ключ верзиле-дежурному, и "джип", набирая скорость, покатил под ставшим уже проливным дождём.

Спросив позволения, — перенервничал, знаете ли, очень не люблю опаздывать, — майор закурил, откинулся на спинку сиденья и, не считая возможным расспрашивать о жене, собрался завести какой-нибудь пустяковый дорожный трёп, но Пушкарёв перехватил инициативу:

— Вижу, Геннадий Ильич, удивлены, не обнаружив моей Зульфии Эльдаровны? Ей малость этого — не совсем здоровится. Но, между нами, — Пушкарёв заговорщицки понизил голос, — на дух не переносит Аллу Анатольевну. Года, наверно, два. Вообще-то чёрная кошка меж них пробежала раньше, но последние два года — совсем. После того, как с Игорем Олеговичем — ну, это самое… Да и покойника — прости ей Господи — тоже. Не так, конечно, как Аллу Анатольевну, но, узнав об убийстве, сказала, что она не станет плакать об этом извращенце. Мол, сколько верёвочке ни виться…

"Ещё бы, — подумал Брызгалов, — продав Пушкарёву Веру Максимовну, его супруге Игорь Олегович, что называется, "удружил". Однако, господин Пушкарёв, с чего бы ты это вдруг разоткровенничался? На что рассчитываешь в замен?"

На этот незаданный вопрос майору не пришлось ждать ответа. Выдав короткую справку об интимных чувствах своей жены, Фёдор Степанович тоже закурил — судя по запаху, что-то жутко иностранное — и обратился к Брызгалову в совершенно ему не свойственном то ли слегка заискивающем, то ли чуть виноватом тоне:

— Геннадий Ильич, наш разговор вчера… когда вы меня так напугали этими самоубийствами… Верочка ведь совсем ребёнок… и в цепи… да и нет у меня никаких цепей… ну вот, после нашего разговора я подумал и позвонил Владимиру Моисеевичу — вы о нём, вероятно, слышали, наш лучший психиатр… а он этого… сначала — когда я заговорил об осиротевших рабынях — сказал, чтобы я не маялся дурью… а вот когда рассказал о двух самоубийствах — он забеспокоился и приехал сам… где-то около часа разговаривал с Верочкой наедине, а мне после сказал, что случай сложный… и, знаете, Геннадий Ильич, одобрил ваш совет… конечно, не в цепи, но вызвал санитара из клиники, и тот Верочку связал как-то по особенному — у них это называется "надеть смирительную рубашку"… ну, я с санитаром договорился — он теперь при Верочке неотлучно… а если поспать — вызовет сменщика… Так вот, Геннадий Ильич, когда Владимир Моисеевич уходил, то попросил передать вам, чтобы вы нашли время и с ним созвонились. Можно — домой. Вот — возьмите.

Пушкарёв порылся во внутреннем кармане чёрного пиджака и протянул майору плотный белый прямоугольничек.

— Я, Геннадий Ильич, знал, что увижусь с вами на похоронах, поэтому не позвонил с утра. Не думал, правда, встретиться по пути, но так даже лучше. Очень хочу поблагодарить вас за Верочку. Ведь если бы вы вчера не предупредили — подумать страшно, чем бы могло всё кончится… И ещё, Геннадий Ильич, если, конечно, секрет, простите, но как вам это пришло в голову?.. когда даже Владимиру Моисеевичу?..

На лицевой стороне визитной карточки Брызгалов прочёл: Кандинский Владимир Моисеевич — далее адрес и два телефонных номера: рабочий и домашний. Более — ничего. "Чтобы позволить себе такую скромность, надо быть действительно широко известным", - мелькнуло в уме майора.

На обороте косым, стремительным почерком значилось: Геннадий Ильич, буду весьма признателен, если вы позвоните мне в любое удобное для вас время. Считаю, что наш разговор может быть очень полезным.

Завершал послание элегантный росчерк.

Разбирая докторскую скоропись, майор не сразу среагировал на вопрос Пушкарёва, а когда собрался отвечать — дорога кончилась. "Джип" стоял возле бутовской дачи.

— После Фёдор Степанович. Сейчас мне к Алле Анатольевне — надо срочно. Спасибо, что подвезли. А с Верой Максимовной — никаких, конечно, секретов. Но почему — не знаю. Просто: два самоубийства — вот и подумал. А что заинтересовался Кандинский — удивлён не меньше вашего. Всё, Фёдор Степанович. Бегу. Простите.

Гроб находился в гостиной — на задрапированном чёрным подиуме. Добротный дубовый гроб с латунными ручками — без каких бы то ни было претензий на роскошь. Что делало честь вкусу Аллы Анатольевны. Сама она в траурном платье с покрытой по-монашески головой стояла в изголовье — рядом с Лидией Александровной, одетой в точности так, как её хозяйка.

Если в первое посещение бутовской дачи Брызгалова удивило сходство между рабыней и госпожой, то сейчас оно сделалось просто поразительным: Алла Анатольевна и Лидия Александровна казались зеркальным отражением друг друга. Впечатление из-за этого создавалось несколько жутковатое, даже слегка мистическое — чему в немалой степени способствовало странное соединение запахов: воска и ладана — с опьяняющим ароматом роз.

Брызгалов подошёл к Алле Анатольевне, полушёпотом поздоровался с ней и с Завалишиной, извинился за опоздание и заглянул в гроб. По сравнению с тем, что майор увидел во вторник на лесной просеке, лицо Бутова изменилось мало: те же, перемноженные на вечность, мир и спокойствие. Словно вся бурная и далеко не безгрешная жизнь Игоря Олеговича теперь — в посмертии — приобретала иной, для пребывающих в этом мире пока непонятный смысл.

Поцелуем в лоб попрощавшись с покойником, Геннадий Ильич стал позади осиротевших женщин — в полутора, двух шагах от вдовы и её секретарши. То веря в свою гипотезу, то сомневаясь и убеждая себя, что она лишь бред его растревоженного воображения, майор, тем не менее, решил не спускать глаз с Завалишиной — мало ли! А ну как — не бред?

Вынос тела состоялся в двенадцать десять — к церкви процессия подошла около половины первого.

Священник не торопился, отпевание продолжалось минут сорок; Брызгалов, в левой руке держа горящую свечку, а правой крестясь вместе со всеми, не сводил глаз с Лидии Александровны — не столько опасаясь, что она сейчас, прямо в церкви, из загодя припасённой скляницы хлебнёт щедрую порцию цианистого калия, сколько ища подтверждения или опровержения своей гипотезы о том, что Игорь Олегович для его "идейных" рабынь являлся духовным солнцем, помещённым в центр мироздания каждой. Однако индивидуальное в Завалишиной не проступало даже намёком; на данный момент будучи точным отражением своей хозяйки, она лишь повторяла все движения Аллы Анатольевны: крестилась вместе с нею и, прощаясь, также долго и внешне сдержанно целовала покойника.

Кладбище находилось при церкви — вернее дубковская "знать", чутко уловив перемену ветра и срочно переметнувшись в православие, на своём прежде "безбожном" кладбище в девяносто седьмом году поставила церковь.

Произнеся положенные речи, гроб с телом Игоря Олеговича опустили в могилу, кинули по горсти земли — утверждённый в изголовье крест завалили розами, образовав над могилой пёстрый цветочный холм.

Поминки устраивались не на даче покойного, а в местном закрытом клубе — с теннисным кортом, плавательным бассейном и, разумеется, превосходной кухней. Куда сразу же после похорон и направилось большинство собравшихся.

Алла Анатольевна, обещав быть через полчаса, в обществе Завалишиной Яновского и примкнувшего к ним майора завернула к себе домой.

В опустевшей гостиной, с оброненными в суете и спешке несколькими розами, Лидия Александровна поставила на столик бутылку водки и серебряный, старинной работы, поднос с бутербродами. Яновский разлил водку по рюмкам и, произнеся "царствие небесное рабу божьему Игорю", выпил стоя. Все дружно последовали его примеру. Геннадий Ильич обратил внимание, что Завалишина, прежде чем закусить, убрала с бутерброда нежный ломоть ветчины и жуёт только один хлеб. "Да, Алла Анатольевна госпожа серьёзная, — подумалось ему по этому поводу, — наказывает, похоже, отнюдь не в шутку".

После того, как выпили по второй рюмке, женщины отлучились минут на десять — вернулась вдова уже в одиночестве. Молча выпила ещё рюмку и обратилась к Брызгалову:

— Видите, Геннадий Ильич, ваши указания я выполняю чётко. Лидия Александровна сейчас очень надёжно скована. Да к тому же на такой короткой цепи, что может только лежать на правом боку, носом уткнувшись в стенку. Но вы, скажите, пожалуйста, так до сих пор считает? Сегодня — как и вчера? Что есть опасность самоубийства?

— Алла Анатольевна, не знаю. Я ведь не психиатр. Просто после гибели Васечкиной и Олудиной это само собой пришло в голову. А сегодня, по пути в Дубки, имел разговор с Пушкарёвым — не мне вам говорить, как он дрожит над своей Верой Максимовной. Так вот, вчера Фёдор Степанович, запаниковав, связался с Кандинским, и знаменитый доктор — сам удивляюсь, но так сказал Пушкарёв — будто бы одобрил моё средство профилактики. Думаю вечером созвониться с ним, и если наше медицинское светило сообщит что-то важное — сразу же перезвоню вам.