Ваше Величество Госпожа Рабыня

— 3 —

Разговор с прокурором, кроме неприятного осадка в душе, ничего Геннадию Ильичу не дал. С плохо скрываемым злорадством Старший Советник Юстиции начал с пространного резюме: он, мол, всегда предчувствовал, что Бутов плохо кончит. И правильно! Жаль только, что смерть для этого извращенца была слишком лёгкой! Вот если бы в девяносто восьмом году его удалось посадить, тогда бы — да! Тогда уголовники — ревностные хранители нравственного здоровья нации — этому зарвавшемуся выродку разъяснили бы что к чему!

(Что уголовники являются хранителями нравственного здоровья нации — прокурор, естественно, не сказал но из контекста его филиппики это вытекало само собой.)

За сим энергичным вступлением последовали бредовые идеи и до смешного глупые предложения Николая Ивановича: дескать, на даче у Бутова необходимо провести тотальный обыск — с привлечением служебных собак: мол, наверняка на его участке закопаны трупы замученных им женщин. В качестве доказательства своих фантазий прокурор выстроил непогрешимую, на его взгляд, логическую схему: рабынь Бутов плетью сёк? Сёк! В цепи заковывал? Заковывал! По несколько дней на воде и хлебе держал? Держал! Значит — на всё способен! А на замечания Брызгалова, что способен, не значит — сделал; что постегать плёткой и искрошить бритвой на мелкие кусочки — вещи всё-таки разные; и что маньяки, которые действительно убивают женщин, со своими жертвами ни через Интернет, ни по газетным объявлениям, как правило, не знакомятся — Николай Иванович лишь саркастически хмыкнул: мол, его, стреляного воробья, на либеральной мякине не проведёшь. И пусть лучше майор, взяв ордер на обыск, поспешит на бутовскую дачу — пока Алла Анатольевна…

Тут уж Геннадий Ильич, не выдержав, перебил вошедшего в раж законника: — Перезахоронит трупы? Одна? Или с помощью секретарши? Или (чего уж там мелочиться!) и жена, и секретарша, и экономка, и горничная, и охранники — одна, возглавляемая Игорем Олеговичем, банда маньяков? Из какого-нибудь американского триллера?

Прокурор обиделся и повесил трубку. Брызгалов, обозвав старика непечатным словом, тут же покаялся: "Прости, Господи. Нечаянно сорвалось!".

Покаявшись, сразу забыл, простив себе мимолётную вспышку гнева. Вообще-то, сказать "прости, Господи", было для Геннадия Ильича примерно тем же, что произнести "чур, меня" или сплюнуть через левое плечо — элементарным магическим обрядом, а никак не религиозным покаянием. И с особенной лёгкостью подобные словечки срывались у майора в начале всякого мало-мальски запутанного расследования — когда ещё ничего неясно, сплошные домыслы и догадки, а куча разрозненных фактов в какую-нибудь систему, хоть убей, не складывается.

Таким нехитрым способом примирившись с надзирающими сверху силами, Брызгалов попросил Зиночку созвониться с Галушкиной, Сидоренко, Васечкиной, Олудиной и Ковальчук — пятью "идейными" рабынями Игоря Олеговича. Хотя, прежде чем поручить это дело Зиночке, майор несколько минут раздумывал: не лучше ли — неожиданно? Чтобы — врасплох? Но быстро пришёл к выводу: поздно! Слухи об убийстве Бутова наверняка уже распространились по городу! Даже вчера, разговаривая с Аллой Анатольевной, он не мог быть уверен, что она не знает о смерти мужа. А уж сегодня-то…

Однако до того, как Зиночка успела соединиться хотя бы с одной из бутовских женщин, позвонил Костенко.

— Геннадий Ильич, есть некий Сазонов. Музыкант. Играет в ансамбле. Они в "Золотом якоре" — это ночной клуб — шабашат по субботам и воскресеньям. Так вот, по моим сведениям, он уже два года путается с Аллой Анатольевной. Что любовник — утверждать не берусь, но вместе их видели часто. Думаю, надо проверить — есть ли у него алиби на понедельник?

— Вот и проверь, Витёк, — по привычке оговорился Брызгалов, но сразу поправился: — Тьфу ты, Виктор Иванович, проверь музыканта. Только попозже. А сейчас — Здравница. Лично. А то вчера твои хлопцы такой материал собрали… Совсем, Виктор Иванович, распустил подчинённых! Так что — давай лично! Мне, знаешь ли, твоя "Антилопа гну" серо-буро-малинового цвета всю ночь не давала спать — работнички!

— Какая ещё "Антилопа гну"? Опять, Геннадий Ильич, ехидничаешь? Издеваешься над бывшим механизатором широкого профиля? Крестьянином от сохи?

— Ты, Виктор Иванович, что? В Думу никак намылился? В аграрную фракцию? Вот попадёшь — там такая демагогия в самый раз! А у нас, понимаешь ли, не оправдываться, не разглагольствовать, а работать надо! То ли "Вольво", то ли "Форд", то ли "Ауди" — удружил, называется! Гибрид от скрещивания молотилки со швейной машинкой "Зингер" — как есть "Антилопа гну"! "Механизатор от сохи" — ты бы по телевизору не только голых баб и вампиров, ты бы, уж если читать не любишь, и другое бы посмотрел чего: про ту же самую "Антилопу гну". Юрский там в главной роли… Ладно, Виктор Иванович, прости, завёлся: прокурор наш с утра достал — два года уже на пенсии, а всё старому дураку неймётся… Значит, так: первым делом — Здравница. Есть соображение, что у Бутова там кто-то был. Постарайся выяснить. А бой-френдом Аллы Анатольевны я пока сам займусь. Как его, говоришь, зовут?

— Сазонов Денис Викторович. Музыкант в "Золотом якоре". Выходит, Геннадий Ильич, начальству, как всегда, сливки, а нам — труженикам — паши?

— Ну да, на тебе попашешь. А сливки? Вот погоди, полковник через неделю начнёт снимать с меня стружку — не позавидуешь.

— С вас, Геннадий Ильич, — полковник, а вы — с меня. С вас — через неделю, а вы — сегодня.

— Всё, всё, Виктор Иванович, поговорили — и будет. Дело муторное, а времени — ни хрена. На орехи, думаю, всем достанется. Вернёшься из Здравницы — звякнешь. Если поздно — домой.

Пока майор разговаривал с Костенко, Зиночка соединилась с хозяевами двух бутовских рабынь. Одним из них оказался Фёдор Степанович, с которым, по словам Лидии Александровны, Бутов должен был встретиться во вторник в одиннадцать часов тридцать минут. Поэтому первый визит Геннадий Ильич решил нанести ему.

Фёдор Степанович, полный лысоватый блондин немного выше среднего роста, принял майора в своей конторе — или, по новомодному, в офисе. Хотя три арендованные в бывшей коммуналке комнаты, несмотря даже на евроремонт, на что-нибудь большее, чем контора, по мнению Брызгалова, не тянули. Что при явных связях и тайном богатстве господина Пушкарёва являлось едва ли не вызовом всему городскому истеблишменту.

Не успел Геннадий Ильич переступить порог пушкарёвского кабинета, как хозяин, гостеприимно поднявшись навстречу, заговорил первым:

— Здравствуйте, Геннадий Ильич. Должен признаться — ждал. Со вчерашнего вечера. Точнее — с шестнадцати часов. Когда узнал — вы уж не обессудьте, но своего информатора я вам открывать не буду — об убийстве Игоря Олеговича. Скажу вам больше: что с Бутовым приключилось несчастье — заподозрил раньше. Когда он, не предупредив, не пришёл на нашу заранее оговорённую встречу. И это, когда большая половина деловой репутации Игоря Олеговича держится — извините, держалась — именно на его аккуратности, точности и исполнительности. Да — образован… И в работе с компьютером — мастер. Но для самостоятельного бизнеса главное не это — главное связи. Которых у Бутова поначалу почти что не было, если, разумеется, не считать Кузнецова — отца Аллы Анатольевны.

В этот ошеломляющий словесный поток майор еле-еле сумел вставить своё официальное "здравствуйте" и, сидя на пододвинутом Пушкарёвым стуле, размышлял, почти не вслушиваясь в излияния бизнесмена: "И где же ты, Фёдор Степанович, освоил азы "репрессивной психологии"? Подавить собеседника, не дать ему собраться с мыслями и таким образом создать иллюзию своего всеведения — это, думаю, умеет даже Костенко… Вот только со мной, господин Пушкарёв, не выйдет. Такие трюки я освоил уже на третьем курсе юрфака!"

— Фёдор Степанович, извините, вынужден перебить, — невежливо, но в разговоре с "психологическим террористом" весьма эффективно, — а Алле Анатольевне вы сообщили сразу? В шестнадцать часов? Или — немного позже?

Однако Пушкарёв умел не только нападать, но и неплохо держал удар:

— Что вы, Геннадий Ильич, с какой стати? Ни вчера, ни сегодня ничего я ей не сообщал! Убийство Игоря Олеговича не такая, знаете ли, новость, которой было бы приятно поделиться с Аллой Анатольевной. Я ведь её едва ли не с детства знаю, и очень хорошо себе представляю, какой это для неё удар. Да и вам, уголовному розыску, перебегать дорогу… зачем мне лишняя головная боль? Ведь информация у меня сугубо неофициальная, можно даже сказать, секретная… Нет, не такой уж я неотзывчивый чурбан — если бы Алле Анатольевне это как-то могло помочь, конечно бы, поделился с ней. А так… Нет, если она узнала — то не от меня.

— Фёдор Степанович, вы так оправдываетесь, будто вы мой подчинённый. А на самом-то деле — ого! Где вы — и где я! И разница явно не в мою пользу! Я ведь об Алле Анатольевне вас только к слову спросил. А вообще-то заехал совсем по другому поводу. Ваша горничная — Вера Максимовна — она ведь с девяносто шестого и по девяносто восьмой рабыней была у Бутова?

— Была! Ну и что? Ей в девяносто восьмом уже двадцать семь исполнилось! Или вас прокурор настроил? Наш неуёмный товарищ Люмбаго? А знаете… пошлите его к чёрту! Из Игоря Олеговича в девяносто восьмом вволю он попил кровушки! Как же — разоблачил "маньяка"! А утечка информации в прессу? Его рук дело! Этого несгибаемого борца с враждебной идеологией! Да будь, как прежде, его власть — он бы упёк не только Бутова! Пересажал бы половину его рабынь! Как, — Пушкарёв на секундочку замолчал, подыскивая язвительное сравнение, и, не найдя его, продолжил с прежним запалом, — нераскаявшихся проституток! Которых растлил — ими же сам растлённый! — Игорь Олегович. Вы же помните, какие абсурдные приговоры ещё лет десять назад порой выносили наши суды? Но и так — с подачи этого маразматика — некоторые наши газетёнки, помните, в какой раж вошли? Бутова не просто с грязью — с говном смешали! Ведь с той поры — вы это скоро и так узнаете — дела Игоря Олеговича сильно пошатнулись. Думаю, если бы не Алла Анатольевна — верней, не её папа — вряд ли бы он вообще поднялся.

— Спасибо, Фёдор Степанович, приму к сведению. Но ваша ценная информация, — произнося слово "ценная", майор постарался придать своему голосу максимально возможное безразличие, чтобы ирония чувствовалась лишь лёгким намёком, — мне почти ничего не даёт. Вы ведь не скажете, кому конкретно мешал Игорь Олегович? Кто и какие, кроме самого потерпевшего, понёс убытки в связи со скандалом в девяносто восьмом году? Кто, стало быть, мог желать его смерти?

— Почему же — скажу? Конечно — не обо всём. Вы ведь, Геннадий Ильич, понимаете, что большинство из спрошенного вами — коммерческая тайна? В сохранении которой заинтересованы многие серьёзные люди?

На слове "серьёзные" Пушкарёв сделал еле заметное ударение — то ли по привычке, то ли давая понять Брызгалову, что в тонкости бутовского бизнеса не следует вникать особенно глубоко.

— И ещё, Геннадий Ильич, подозревать-то я подозреваю, но доказательств у меня, естественно, никаких. Так что, если ошибусь, в клевете меня после не упрекайте… Институтский товарищ Бутова — Андрей Яновский — вот к кому стоит присмотреться. И не просто друг — компаньон. Был им, вернее, до осени девяносто восьмого. Компьютерщик экстракласса. Даже лучше самого Игоря Олеговича. Но как бизнесмен — ноль. До того, как бутовские дела пошли под гору, он у них в фирме, будучи, в сущности, на подхвате, получал очень приличные деньги. Такие, что приобрёл участочек в Дубках. Скромный, конечно, всего-то 15 соток на неудобьях, но ведь — в Дубках! И флигелёк поставил. Разумеется, не ахти какой — то ли четырёх, то ли пяти-комнатный — но опять-таки: газ, вода, центральное отопление, канализация, городской телефонный номер — всё путём!

Заговорив о недвижимости Яновского, Фёдор Степанович мало-помалу воодушевился, отошёл в сторону от сути дела, но скоро вернулся к предмету разговора.

— А когда случился скандал, то Бутов был вынужден отказаться от бесполезного компаньона и предложил своему другу ставку рядового компьютерщика: долларов, кажется, двести пятьдесят. Яновский тогда жутко обиделся, ушёл из фирмы — и с тех пор на вольных хлебах. Компьютерщик его класса без куска хлеба с маслом не останется. Тем более — знакомый с бизнесом. Поссорился он тогда с Игорем Олеговичем крепко — месяца два, наверно, они друг с другом не разговаривали. Потом помирились — всё-таки старая дружба — но, конечно, уже не то.

— Фёдор Степанович, я пока в вашем рассказе ничего такого, что заставило бы Яновского подозревать больше других, не вижу. Ну, случилась размолвка, ну, лишился он тёплого местечка, но ведь не так — ни с того ни с сего. Он же не мальчик, должен был понимать, что Игоря Олеговича позарез припёрло. И потом — когда это случилось? Два года тому назад. Нет, чтобы два года держать зло — нужна не такая обида.

— Погодите, Геннадий Ильич, погодите. Это пока вступление. Главное — Алла Анатольевна.

— Что, ещё один любовный треугольник?

— О музыканте, значит, вам уже доложили? Но вы, Геннадий Ильич, этим сплетням не верьте. Ведь у нас как: стоит женщине два раза показаться в ресторане с мужчиной — сразу скажут: хахаля завела. Нет, здесь другое: Алла Анатольевна действительно любит музыку, а Сазонов, по её словам, сам-то я в этом не разбираюсь, очень талантливый флейтист. Ну, и она у него вроде как спонсор — ну, там на конкурсы проталкивает, концерты организует, чтобы не век ему по кабакам играть. Нет, Геннадий Ильич, поверьте моему опыту: здесь ничего такого. А вот Яновский… Тут действительно треугольник. Причём — давний. Ещё до свадьбы. Когда и он, и Бутов — оба за ней ухаживали. Конечно, как и что там у них сейчас — толком не знаю, а сплетничать не хочу. Но, обратите внимание, со смертью Бутова…

Брызгалову надоели эти клеветнические намёки, и он опять перебил Пушкарёва:

— Всё равно, Фёдор Степанович, не убедили. Нет, что поделились — спасибо: времени мне сэкономили… думаю, правда, не много времени… и Сазонова, и Яновского я так и так обязан проверить — а вот ваши подозрения… нет, не убедили, Фёдор Степанович… хотя к сведению, конечно, приму. А сейчас, если у вас нет больше ничего конкретного — Вера Максимовна. Мне необходимо допросить всех бывших бутовских рабынь, а она по телефону сказала моей секретарше, что без вашего разрешения никаких показаний давать не будет. Так что, очень прошу — заметьте, Фёдор Степанович, в интересах следствия — позвонить ей и сказать, чтобы не дурила. Пусть, если это ей нравится, в свои садомазохистские игры играет с вами, а не со следствием.

— Причём здесь садомазохистские игры? Вера Максимовна вовсе не мазохистка, а рабыня по убеждениям! По природе, по духу, уж не знаю там по чему ещё, но она — рабыня. Для которой беспрекословное повиновение хозяину является смыслом жизни. Впрочем, Геннадий Ильич, вам этого не понять… Я ведь, честно сказать, и сам… вроде бы "рабовладелец", а всё равно понимаю плохо… Когда мне её два года назад — скажу по секрету, в погашение долга — привёл Игорь Олегович, я тоже, как вы сейчас, подумал, что она из тех женщин, которых в постели заводит плётка, а оказалось — совсем не то. Плётка ей не нравится ни под каким соусом: ни в постели, ни так. Но, поскольку рабыня, понимает, что без наказания ей нельзя — и терпит. И более: принимает с благодарностью. Хотя, уверяю вас, никакого удовольствия при этом не испытывает. Скорее — напротив… Это, Геннадий Ильич, я вам говорю к чему: отнеситесь, пожалуйста, к ней с пониманием — не смотрите на неё, как на чокнутую.

— Что значит — "с пониманием"? Ваше Величество Госпожа Рабыня — так обращаться к ней?

— Ох, Геннадий Ильич, не зря о вас у подследственных слава идёт, как о первостатейной язве! Где, скажем, Костенко, не мудрствуя лукаво, — в морду, вы словом много больней достанете! Как обращаться… обыкновенно! По имени-отчеству. Не проявляя, по возможности, ненужного любопытства. А то в девяносто восьмом товарищ Люмбаго всё пытал Веру Максимовну, как, мол, она дошла до жизни такой? Чтобы из обыкновенной советской женщины — вы же знаете, терминология у прокурора ещё та! — вдруг захотеть стать рабыней? Под чьим тлетворным влиянием? Добровольно? Не может быть! И, если не хочет попасть в психушку, пусть лучше расскажет, каким именно образом Бутову удалось её растлить? Ну, и далее — в том же роде… Так вот, Геннадий Ильич, я очень надеюсь, что в таком тоне и таких вопросов у вас к Вере Максимовне не будет?

— Что "в таком тоне" — это, Фёдор Степанович, я вам обещаю твёрдо — не будет. А вот о чём спрашивать Веру Максимовну — это уж мне решать.

После столь категорического завершения разговора Пушкарёву не оставалось ничего иного, как, созвонившись с горничной, приказать ей ответить на все вопросы следователя, ничего не утаивая. Но последнее слово Фёдор Степанович всё-таки решил оставить за собой:

— Теперь, Геннадий Ильич, на Верочкину искренность можете положиться полностью. Гарантирую — от вас она теперь ничего не скроет. Потому как — рабыня. И если хозяин ей что-то приказал, то — свято.

Однако такой возможности — оставить за собой последнее слово — Пушкарёву майор не дал:

— Премного вам, Фёдор Степанович, благодарен. Особенно… если раньше вы не приказали ей прямо противоположного… врать, например, напропалую! А всякое слово хозяина для рабыни свято…

(Передразнивая Пушкарёва, майор ни сном, ни духом не ведал, какой трагический оттенок вскоре приобретёт эта невинная фраза.)

Езды от конторы до городской квартиры Фёдора Степановича было минут пятнадцать — по удобной, ещё "обкомовской" трассе. Правда, теперь, когда новое городское начальство облюбовало другой квартал, экологически более привлекательный, прежнее сквозное — бывшее "им. Ленина" — шоссе сплошь утыкали светофорами, и по Романовской улице прокатиться, как встарь, "с ветерком", было нельзя, но всё равно, в сравнении с прочими, набитыми под завязку улочками и переулками, требовалось значительно меньше внимания — мысли Геннадия Ильича рассеялись и потекли свободно.

"Стареешь, Фёдор Степанович, стареешь! "Рабыня обязана беспрекословно повиноваться", а сам то назвал её ласково — "Верочкой"! И ведь два раза оговорился. В постели — оно, конечно… а так… нет, господин Пушкарёв, никакая она тебе, к чертям, не рабыня! И все эти разговоры о её якобы рабском положении оставь для своей супруги! А для меня они… ладно, Фёдор Степанович, вольному — воля. Мне твои семейные взаимоотношения — до лампочки… Что же до Веры Максимовны… а ведь здорово я угадал-то! Ай, да Бутов, ай, да бизнесмен! Хотелось бы знать, что было вначале: социально-эротические фантазии или деньги? "Воспитывая" рабынь, ты пришёл к мысли, что на этом можно прилично заработать — или уже вначале? Набирая первых "студенток", уже думал о "прибавочной стоимости"? Эх, не там прокурор копал! Ему бы не зацикливаться на твоих извращениях, а натравить на тебя налоговую инспекцию…

А Костенко-то — тоже гусь! Ну, погоди, он у меня дождётся! "Нарыл", понимаешь ли, музыканта и думает: ах, выкопал мозговую косточку! Совсем обнаглел старлей! Вконец распоясался! Привык у себя на линии из бомжей да вокзальных проституток выколачивать показания кулаками — и по-другому уже не может! Ну, ничего — попотеть ему у меня придётся…

А Фёдор Степанович — ишь! Прямо-таки выводит меня на Яновского! Интересно, с каким умыслом?.. Витёк — понятно: "механизатор от сохи" — ему лишь бы не работать… а вот господин Пушкарёв?.. на Яновского я всё равно бы вышел — ан, нет: назвал… зачем?.. чтобы напакостить?.. непохоже… не тот масштаб… вывести из-под удара?.. а в этом, пожалуй, что-то есть… а если не Яновского, если таким образом господин Пушкарёв надеется вывести из-под удара себя? А что: того времени и тех сил, которые я затрачу на этого компьютерного гения, глядишь, да и не достанет на самого Фёдора Степановича?.. может он на это рассчитывать?.. может! Только, господин Пушкарёв, напрасно! Достанет! На всех! И на Яновского, и на музыканта, и на тебя! Хотя музыкант, похоже, действительно дохлый номер… а вот давний приятель Бутова… несостоявшийся претендент на руку и сердце Аллы Анатольевны…

Увы, непогрешимый эксперт, как мне ни жаль вас огорчать, но приходится расставаться с версией о спонтанном убийстве. По крайней мере — в отношении мужчин. Мог, мог, какой-нибудь из знакомых Бутова застрелить его хладнокровно! Заранее всё спланировав! А что из дамского "Браунинга" — так ведь удобная вещь! Маленький, лёгкий, с хорошим боем и — что особо ценно! — вовсе не оглушительным выстрелом. А если в этот момент — там ведь до железной дороги всего метров сорок? — проходил поезд, то никто бы и в двадцати шагах не услышал выстрела из такого оружия! Что же касается дам… так уж и быть, Андрей Степанович, пока — заметьте, пока! — я соглашаюсь с вами: если стреляла женщина, то, скорее всего, спонтанно. А дальше… дальше — посмотрим…"

Визит к Вере Максимовне не внёс никакой ясности — напротив: напустил нового тумана. Кареглазая, темно-русая, в кружевном передничке поверх простенького, однако же дивно скроенного и пошитого льняного платья — всей этой продуманной до мельчайших деталей скромностью она будто бы предупреждала: я всего лишь маленькая, беззащитная девочка и своих "взрослых" непонятных вопросов мне, пожалуйста, не задавайте. Они меня могут смутить, обидеть — и только. Ответов на них вы всё равно не получите. Да, вы, как взрослый, можете меня наказать — я расплачусь, стану просить прощения, но, тем не менее, не отвечу, ибо ничего не понимаю в ваших взрослых играх.

Попивая ледяной гранатовый сок — та же стандартная сервировка для посетителей, что и на бутовской даче: минеральная вода, фруктовый сок, сухое вино — Брызгалов с каждым вопросом всё более убеждался: внешний вид Веры Максимовны полностью гармонирует с её внутренним миром — миром шести-семилетней девочки. Гармонирует до такой степени, что иной раз, когда, казалось, она уклоняется от ответа только из одной детской вредности, хотелось взять её и отшлёпать. Подавляя в себе вспышки этого, намеренно провоцируемого Верой Максимовной желания, майор пытался понять: изумительная игра? духовная сущность? защитная реакция? причудливая смесь и того, и другого, и третьего?

Увы, после нарочито наивных ответов на его первые, "пристрелочные" вопросы Брызгалов понял: всё дальнейшее будет переливанием из пустого в порожнее. Нет, на прямо спрошенное, где был Пушкарёв вечером понедельника, горничная, не запнувшись ни на секундочку, сказала, что дома. Весь вечер и всю ночь? Да, с семи вечера и до восьми утра. И она, Вера Максимовна, сможет подтвердить это официально? Конечно. Если Фёдор Степанович ей так велит. Что значит — велит Фёдор Степанович? Хватит играть в девчонку! Ведь она взрослая женщина и в полной мере несёт ответственность за дачу ложных показаний! Пусть миленький Геннадий Ильич её, пожалуйста — ну, пожалуйста! — простит, но по-другому она не может. Как скажет Фёдор Степанович — так и будет. Если скажет, чтобы она подтвердила официально — она подтвердит, а если нет…

Промаявшись таким образом около часа, майор распрощался с Верой Максимовной и — в раздражении — сел за руль. Почувствовав настроение своего хозяина, упрямый "жигулёнок" долго не заводился и обиженно зафыркал только после пятого или шестого нажатия на стартёр.

"А нашего прокурора-то можно, пожалуй, и пожалеть? — размышлял Брызгалов на обратном пути: — Представляю, Николай Иванович, как тебя достали бутовские рабыни! Ты ей, к примеру: если не хотите помогать следствию, значит вы психически больной человек! — а она тебе: Николай Иванович, простите, миленький, но без согласия Игоря Олеговича… Да, товарищ Люмбаго, теперь я не удивляюсь, почему ты свихнулся на этом деле! Вынужден был уйти на пенсию! Думал, что схватил за руку обыкновенного растлителя и насильника, а оказалось — чёрта! Немудрено, что тебе с тех пор повсюду мерещатся окровавленные девочки!"

"Чёрта, не чёрта, — продолжал размышлять майор, — а что-то такое "запредельное" в Игоре Олеговиче, пожалуй, было. И "бизнес" его — явно второстепенное. Чтобы в той же Вере Максимовне почувствовать её "детскость" и помочь этой — наверняка, глубоко скрытой! — инфантильной части её природы выйти наружу и расцвести, полностью заслонив всё более позднее — для этого требуются не коммерческие способности! Нужна абсолютная увлечённость своей идеей! Да плюс — огромный талант психолога! Ох, Игорь Олегович, царство тебе небесное, человечком ты был масштабным! И математиком, и бизнесменом, и?.. Уж во всяком случае, не примитивным "рабовладельцем", из тех, которые, насмотревшись и начитавшись хлынувшего к нам "забугорного" вздора, хватаются за плётку и, спеша "осчастливить" женщин, утверждают будто таким нехитрым способом помогают им раскрыть свою истинную сущность! Нет, Игорь Олегович, ты умнее. Несравненно умнее этих доморощенных адептов то ли "исконной русскости", то ли западной чёрной фантастики! Веру Максимовну ты ("ловец человеков"!) поймал, угадав в ней огромный заряд нерастраченной инфантильности — женщину превратив в девчонку! А других? Как и на что ты поймал других? Ту же, допустим, Лидию Александровну?"

Если бы через пятнадцать минут езды верный "жигулёнок" не доставил Геннадия Ильича к месту его работы, майор, вероятно, долго бы ещё размышлял на эту интересную (правда, с академической точки зрения) тему. Однако в кабинете, за письменным столом Брызгалов сразу сосредоточился, крепко взнуздав расшалившиеся мысли: о причудах бутовских социально-эротических утопий потом, на досуге — сейчас другое: выстрел в "полосе отчуждения" — в прилегающем к железнодорожному полотну лесочке, в полукилометре от платформы "Здравница". Между двадцатью одним и двадцатью двумя часами понедельника двадцать восьмого августа двухтысячного года.

Положив перед собой "бутовскую" папку, Геннадий Ильич достал чистый лист бумаги и, рассредоточив внимание, написал на нём все пришедшие на ум имена людей так или иначе связанных с Игорем Олеговичем. Затем, сконцентрировавшись, майор перечитал список. В общем-то, если не считать рабынь, ничего особенного — стандартный круг подозреваемых: жена, друг, партнёры по бизнесу. Правда, немного сбивал с толку порядок: на первом месте стояло имя музыканта. Вслед за Сазоновым шла одна из шести "идейных" бутовских рабынь: Васечкина Ирина Антоновна — до сих пор не привлекавшая особенного внимания. Затем располагались Долгов и Лисовский — до девяносто восьмого года главные контрагенты Бутова. И прямо под ними, к немалому удивлению следователя, его рука твёрдо вывела фамилию прокурора. "А тебя-то, товарищ Люмбаго, как занесло сюда?", - обнаружив эту фамилию только при втором прочтении, поразился Геннадий Ильич.

И вообще это второе прочтение привело к маленькому, но достаточно неприятному открытию: имена главных подозреваемых оказались рассеянными во второй части списка. В таком порядке: Пушкарёв, затем, через две фамилии, Яновский и в самом низу — предпоследняя — Алла Анатольевна.

"Что за чёрт! — пытаясь осмыслить эту несообразность, вспылил про себя Брызгалов. — Пушкарёв — ладно! Подозревать его больше других коллег Бутова есть только одно основание: его желание подставить — или, напротив, выгородить? — Яновского. Но жена и друг? Почему их имена скромненько затерялись во второй половине списка? Пусть бы ещё Алла Анатольевна замыкала перечень: в данном случае быть в конце, почти то же самое, что и в начале. Но предпоследней? Это же — на уровне подсознания — иметь почти полное алиби!"

Трезвый ум Геннадия Ильича не хотел соглашаться с подобными психическими вывертами — это, с одной стороны. Но с другой: майор своему подсознанию, как правило, доверял и, вновь и вновь перечитывая злосчастный список, мучительно пытался найти ошибку.

Увы, кроме крайне нелестного для оценки всей проделанной работы, Геннадию Ильичу ничего не виделось: знакомый (или знакомая) Бутова отодвигались на задний план, а на первое место выходил, отвергнутый в самом начале следствия, профессионал — киллер экстракласса. Но и наёмный убийца — несколько минут промаявшись с этой мыслью, майор вновь от неё отказался — не вписывается. Ни на рациональном, ни на подсознательном уровнях. На рациональном — смущало отсутствие контрольного выстрела: из мелкокалиберного пистолета две пули в спину — гарантия далеко не стопроцентная. Правда, это же соображение работало и против версии об умышленном убийстве кем-нибудь из знакомых — недаром эксперт так ухватился за гипотезу о спонтанном выстреле. Но одно дело знакомый, решившийся на убийство, а другое — профессионал.

На подсознательном уровне мешала "картинка". В то, что Геннадию Ильичу всем своим существом удалось впитать на лесной прогалине, убийца-профессионал не укладывался никоим образом. Стоило допустить наёмного злодея — и вся "картинка" смещалась: по-другому лежал Игорь Олегович, по-другому светило солнце, осиновые листочки начинали лопотать по-иностранному — на незнакомом Брызгалову языке.

От намерения встать, спуститься во двор и, покурив несколько минут в тени старого тополя, с проветренной головой вернуться к списку, Геннадия Ильича отвлёк телефонный звонок эксперта:

— Геннадий Ильич, я звоню из морга. Васечкина Ирина Антоновна — может вас заинтересовать?

От неожиданности и удивительного совпадения — Васечкина значилась второй в только что им составленном списке — у Брызгалова ёкнуло сердце:

— Очень даже может, Андрей Степанович! Что с ней? И, пожалуйста, расскажите как можно подробнее.

— Сегодня в десять часов утра скончалась во 2-ой городской больнице. От передозировки снотворного. Вообще-то — опиума. Но ей его Паршин, тот ещё "медицинский жук", прописывал в качестве снотворного. Месяца три уже. А она, похоже, его берегла и сегодня, часиков, думаю, в шесть, употребила весь свой запас. Сколько точно — это я вам скажу после вскрытия. Но, судя по результату, более чем достаточно. Её сожитель, некий Лисовский, — Андрей Степанович принципиально не признавал всех этих новомодных "спонсор", "бой-френд", "хозяин" и для обозначения внебрачных отношений между мужчиной и женщиной употреблял только добротные старые термины, — скорую вызвал в восемь. По его словам — сразу, как обнаружил, что с Ириной Антоновной что-то неладное. Он, опять-таки по его словам, этой ночью спал в другой комнате и к Васечкиной зашёл около восьми — чтобы разбудить. Ну, а там, пока приехала скорая, пока Ирине Антоновне начали делать переливание… Доза, думаю, смертельную превышала раз в пять. Хотя с наркотиками — всё очень индивидуально. Точнее… ах, да, уже говорил — простите…