Вавилонская башня

БРАТ-3

Говорят, во сне человеческий мозг переваривает информацию, поступившую за день, так и этак крутит ее, пытается лепить нечто на пробу, как из разноцветного пластилина. По этой причине нам могут присниться вариации на тему дневных переживаний, но в совершенно фантастической интерпретации.

Еще говорят, будто во сне наши астральные тела отделяются от физических и устремляются в путешествие. И куда, в какие миры занесут их дующие на тонких планах ветра, поди скажи наперед. Управлять сновидческими путешествиями умеют только очень продвинутые люди, не нам с вами чета.

И, наконец, существует мнение, что во сне можно соприкоснуться с ноосферой — энергоинформационной оболочкой Земли, хранящей совокупные знания человечества. Многие считают, что именно оттуда даруются нам неожиданные подсказки, уникальные встречи и вещие сны. Это — глобальная сеть, обходящаяся без проводов и компьютерного «железа». Там есть все: и прошлое, и настоящее, и вероятное будущее. Вот только запросто, как в Интернет, в ноосферу не заберешься и по сайтам тамошним не погуляешь, дабы потешить праздное любопытство. Там ни тебе паролей, ни кодов, которые можно «сломать», ни прочих препятствий, доступных пониманию технократа. Пропуском туда служит нечто неосязаемое и не подлежащее измерению никакими приборами. Огонь, мерцающий в сосуде. Напряжение духа, алчущего познания…

Ни к духовидцам, ни к экстрасенсам, ни к прочим чертознаям Юркан отродясь себя не причислял. И не стремился к тому. А слово «ноосфера» если и слышал, то сугубо краем уха, весьма мимолетно. Он даже снам, способным затмить любое кино, до сих пор как-то особо не был подвержен. Что повлияло на него? Жизнь рядом с покореженным «Гипертехом»? Натахины «картинки» в пруду? А может, сегодняшнее общение с Виринеей и опасная близость дыры, возникшей непосредственно на глазах?

Как знать…

Правильно же выразился много лет назад фантаст Роберт Желязны: «Кто на кого напал, было неясно. Ясно было только, что бой проигран». Астральное, ментальное, эфирное или какое там еще тело Юркана, едва успев себя осознать, ощутило чуждое присутствие — и рефлекторно спряталось подальше от недружественных глаз, метнувшись за колонну. Этот рефлекс Юркан привез с афганской войны, тот не подводил его там, не подвел и теперь.

Колонна была толстая, надежная, из полупрозрачного камня, смахивавшего на дымчатое стекло. Внутри камня змеились, преломляли свет слои и прожилки. Колонн было много. Они стояли по всему периметру зала и поддерживали его своды, наверняка тяжелые, сплошь покрытые мозаикой. Мозаика очень реалистично изображала звездное небо, по крайней мере, Большую Медведицу Юркан опознал сразу. По барабану купола расположились все двенадцать знаков зодиака. Откуда лился яркий свет, почти не дававший теней, Юркан так и не понял[31].

На полу, покрытом гладко отполированным переливчаточерным камнем, были отмечены стороны света. На западе, внутри круга колонн, виднелось возвышение, и там, за столом, сидели пятеро мужчин.

Человеку свойственно ассоциировать фиолетовый цвет с высшей мудростью, причем мудростью государственной. Отсюда знаменитая «порфира» светских и духовных владык. Умных книг, где об этом было написано, Юркан не читал, но, видимо, их авторы не ошиблись в своих рассуждениях. Сновидец с первого взгляда сообразил, что оказался в присутствии величайших авторитетов то ли некоей религии, то ли какой-то державы.

И они, эти авторитеты, собрались в своем зале на суд. Причем судили не простого воришку, стырившего чужой кошелек, а такого же государственного человека, как минимум ровню себе!

Давным-давно Юркану довелось смотреть по тогда еще черно-белому телевизору фильм-спектакль по опере «Аида»… В перерывах между действиями зачитывали либретто, так вот, Юркану почему-то завалилось в память название одного эпизода: «Судилище жрецов». Имелся в виду суд над Радамесом. Молодой полководец разболтал возлюбленной — как теперь выразились бы, дочери лидера непримиримой оппозиции, — военную тайну Египта, за что и был осужден. Однако по логике оперы «находке для шпиона» полагалось безусловное зрительское сочувствие, и посему трибунал был нелицеприятно обозван «судилищем». Да еще жреческим. То есть, уже по логике атеистической эпохи, на сто процентов заведомо несправедливым.

Могли думать Юркан, что однажды окажется зрителем на подобном мероприятии, да не на театральной постановке с загримированными артистами, а в самом что ни на есть реалити-шоу? И, что самое смешное, он опять примется активно сочувствовать «государственному изменнику», засаженному в железную клетку?

Наверное, дело было в почти сверхчеловеческой мощи и благородстве, коими дышал весь облик «изменника». В отличие от коротко остриженных судей он был длинноволосым: снежнобелые пряди спадали на широкие плечи, подчеркивая глубокую синеву глаз под стрельчатыми бровями. Он сидел на полу и был весьма просто одет — в красную куртку и свободные штаны чуть более темного тона, только ноги кутало нечто вроде шубы из опять-таки белого искристого меха. Позади клетки правильным полукругом расположились пятеро могучих меченосцев, закованных в медные латы. Все они были глухонемые от рождения. Не пристало носящим хварэну[32] воинов внимать происходившему ныне во Храме Справедливости.

Ведь сегодня здесь судили родного брата царя.

Сам повелитель могучего Хайратского царства сидел на простой деревянной скамье сбоку от судейского помоста. И на лице его, таком же красивом и выразительном, как у пленника в клетке, читалась решимость, смешанная со стыдом.

Женщин в зале правосудия не было. Их удел — хранить духовный огонь, направляя мужчин по пути доброты, но властью над жизнью и смертью они обладать не должны. Женский разум опутан бременем чувств и оттого к должному беспристрастию не способен.

Зато по сторонам света размещалось еще несколько мужчин в цветных одеяниях. Как скоро выяснилось, это были обвинители.

— Встань, Кратаранга.

Бородач в багровой хламиде, сидевший на юге, сделал знак рукой стражникам, но подсудимый не стал дожидаться, пока его ткнут острием меча, и встал сам, выпрямившись во весь рост. Рост оказался гигантским.

— Именем Ахура-Мазды[33], при рождении давшем мне право это, — продолжал бородач в красном, — я тебя объявляю виновным в самом страшном грехе, за который прощения нет, — в мужеложстве. На потомков твоих деяние это возложило родовое проклятие, но, на то не взирая, ты новый грех совершил: приблизился к женщине и взял силой ее. — Говоривший глянул на судейский стол. — По законам хайратским преступник достоин оскопления и мучительной казни. Так сказала мне совесть.

«В белом плаще с кровавым подбоем…» — вплыло откуда-то в память Юркана.

Тем временем поднялся обладатель оранжевого одеяния, размещавшийся в северной стороне зала. Голос его был низок и, подхваченный акустикой зала, загрохотал оперными перекатами.

— Именем Зурвана[34] невыразимого, — говоривший воздел руки к небу, — благодатью великого Ахура-Мазды давшего мне право это, я тебя обвиняю, Кратаранга, в применении хварэны, дарованной тебе при рождении, на благо Ангра-Маинйю[35] Ненавистного!

«Кого, кого?..» — Юркан понимал происходившее с пятого на десятое, но жгуче хотел разобраться. И чему, спрашивается, его поколение учили на школьных уроках истории? Вдалбливали про каких-то жирондистов, луддитов и, Господи прости, санкюлотов. Вот спасибо-то, пригодилось!

— Исследуя силы, положенные в основание сущего, ты нарушил запрет и вторгся в познанию не подлежащую область. Дерзко проник ты в основы живого и сотворил чудовище, в сердце вселяющее страх с отвращением, — разумную суку!

Говоривший проглотил слюну, а «шуба» на полу клетки вдруг зашевелилась и, поднявшись на лапы, оказалась собакой. Очень большой и очень красивой, похожей на среднеазиатскую овчарку. Была ли она в самом деле разумна, понимала ли, что речь шла о ней? Так или иначе, она встала рядом с хозяином и подсунула голову ему под руку, как бы говоря: «Я с тобой, Крата-ранга. Все будет хорошо…»

— В гордыне своей ты уподобил себя дочери Зурвана, Вакшье, и, на запрет не взирая, по воле своей покидал Зурван-карана, разматывая времени нить с другого конца! — Обладатель оранжевой хламиды повернулся к судьям и заключил: — По законам хайратским преступнику надлежит быстрая смерть. Так сказала мне совесть.

«Во ребятки дают. Теперь только дождаться тьмы, пришедшей со Средиземного моря…»

Юркан услышал, как сидевший в самом центре судейского стола спросил:

— Скажи, Кратаранга, зачем ты захотел, чтобы скамья защиты была свободна?

И он указал на пустующие места у подножия помоста.

Кратаранга презрительно рассмеялся:

— Как могут низшие понять поступки и устремления отмеченного царской хварэной? Как могут они обвинять его или защищать?

С этими словами он распахнул одежду, обнажая могучий, с выпуклыми мышцами торс, чтобы все собравшиеся могли узреть знаки высшей человеческой отмеченности. Уж наверное, порфироносные авторитеты видели эти знаки далеко не впервые, но впечатление все равно было явно не слабым.

— Признаю справедливым лишь суд царей! — Кратаранга насмешливо глянул в сторону владыки Хайрата. — Что ж, братец, отними мою жизнь, только вспомни вначале, как я спас твою в великой битве у Соленого озера. А вам, служители закона, скажу так. — Он гордо повел подбородком в сторону судейского стола. — Скажу, что мужеложство никогда не манило меня. А что касается остального — вся моя вина в том лишь, что ум мой дерзок, а душа не ведает страха! Для чего свыше ниспослан нам разум, если не ради того, чтобы дерзко к тайнам стремиться?

Юркан уже сообразил: бытовавшими здесь приемами красноречия этот человек владел виртуозно. Что такое «хварэна», которую тут без конца поминали, разобраться сновидец еще не успел. Но если она имела хоть что-то общее с «харизмой», набившей россиянам оскомину в политических баталиях нашей собственной недавней истории, — можно было не сомневаться, что Кратаранга и без специальных защитников как нефиг делать перетянул бы на свою сторону любой суд.

Если бы только ему дали полностью высказаться.

И если бы оный суд был хоть сколько-нибудь справедлив…

Ну так судилище каких-то древних жрецов, что с него взять. И лично царь в качестве полновесной гири на весах местной Фемиды. Вот владыка Хайрата властно взглянул на судейских, и все пять оживившихся было физиономий сразу сделались постными.

Поднялся верховный судья и раскатисто произнес:

— Кратаранга, родич царский, в оглашенном повинен и достоин медленной смерти.

«Ну, братан, действуй! — мысленно воззвал Юркан к осужденному. — Откуси я собственную голову, если ты запасного варианта не приготовил!»

Кратаранга, ни дать ни взять, услыхал. Его зрачки внезапно закатились под лоб, все тело охватила крупная дрожь, и, бешено закричав, он плашмя рухнул на пол.

— Аааа-ыыыы…

Тело осужденного выгнулось дугой, потом судорожно забилось, изо рта пошла пена. Белая сука с жалобным воем заметалась по клетке. Было слышно, как голова царского брата ударялась о металл прутьев.

Верховный судья подал знак меченосцам.

Один из них отомкнул замок, двое других наставили оружие на собаку. Но, как выяснилось, не ее им следовало в первую очередь опасаться. Воин, склонившийся над Кратарангой, даже не успел вскрикнуть, когда палец «припадочного», пройдя сквозь глазницу, глубоко вонзился ему в мозг. В этот же миг сука змеей нырнула под наставленный меч и опрокинула второго стража.

Кратаранга выскочил из клетки и уже расстегивал пряжку пояса, который ему оставили, видимо, из уважения к царственному происхождению. Пояс, распрямившись, превратился в меч, и стало понятно, почему его прохлопали воины, уж точно поднаторевшие в обыске узников.

Это был не вполне обычный клинок. Вместо переливов какого-нибудь коленчатого булата прямо от рукояти начиналась узкая туманная полоса. Кратаранга стремительно описал этой полосой обратную восьмерку, летя в прыжке навстречу ошарашенным меченосцам.

— И-и-и-и-ить!

Меч с легкостью прошел сквозь оружие и доспехи врага. Пока мгновенно обессилевшее тело стражника валилось на полированный камень, бывший узник успел снести головы еще двоим. Последний охранник — тот, что попал на зубок суке, — катался по полу, зажимая ладонями пах.

Не обращая внимания на его истошные вопли, Кратаранга легко вспрыгнул на судейское возвышение и махнул туманным клинком вдоль стола. Вот вам, судьи неправедные! Хайратский царь рухнул в кровавую лужу возле помоста, сбитый сильным ударом ноги. Обвинитель в красном бежал к выходу, его лицо было изжелта-серым, а рот распахивался для крика. Кратаранга со свистом метнул клинок ему в спину, и крик так и не прозвучал.

Сука подошла к обвинителю в оранжевом — единственному, кто не двинулся с места, — и с интересом обнюхивала края его одеяния. Кратаранга оглянулся на него и велел:

— Подойди.

Быстро вернув в руку меч, он приставил туманное острие к горлу брата и посмотрел в глаза обреченно подошедшему служителю закона.

— Ты не солгал, в тобою сказанном я грешен, но, пока вы здесь совещались, приблизился к вам Обманщик. Слушай же дальше.

Он чуть-чуть пошевелил пальцами, удерживающими рукоять. Меч коснулся плоти, и было что-то такое в этом легком прикосновении, что владыка Хайрата забился в кровавой луже, а Кратаранга прошептал:

— Признайся, ведь ты всегда стремился к мужчинам, но, называясь при этом именем моим, греха не ведал. Ну?

Он нажал чуть посильнее, и царь хрипло вскрикнул:

— Да, брат мой, это правда! Это правда!

— Так же было и с той женщиной! — Кратаранга не отводил клинка, и владыка Хайрата громко выдохнул:

— Да, брат, это так! — Внезапно гримаса ненависти перекосила его крупное бородатое лицо, и он закричал: — Убей меня! Ну же, убей! Двоим нам жизни не будет!

— Будь ты проклят, подлый убийца.

Кратаранга что-то сделал с мечом, отчего тот потерял туманное очертание и вновь превратился в гибкую металлическую полосу. Беглец опоясался им и, подозвав собаку, направился к массивным бронзовым дверям.

Юркан хотел было последовать за ним, но, пока он соображал, видят ли его здешние жители, — пока на это вроде бы ничто не указывало, — поверженный царь проворно приподнялся на колено… и, неведомо откуда выхватив длинный изогнутый клинок, вонзил его за ухо оранжевому обвинителю. До Кратаранги ему было, конечно, далеко, но на своем уровне и он был очень непрост. Вот он достаточно хладнокровно прислушался, а потом с громкими криками кинулся звать стражу.

Похоже, убирать опасных свидетелей было принято у всех народов и во все времена…

Невесомо скользя над черно-переливчатым полом, Юркан поплыл следом за Кратарангой. И правильно сделал: исторический боевик продолжался.

У самого выхода из дворцовых ворот к беглецу кинулись вооруженные личности, одетые в угольно-черные хламиды. Это были избранные среди носящих хварэну воинов — личная охрана владыки Хайратского. Но даже лучшим из лучших не по силам оказалось остановить Кратарангу. Одного воина царский брат уложил ударом ноги, другого рассек до самых печенок. Третьего вынесла из седла белая сука, молча взвившаяся в высоком прыжке.

Просвистели мимо смертоносные пернатые стрелы… Стражники, которые их выпустили, без сомнения, попадали за сто шагов в маленькое колечко, но Кратарангу хранили высшие силы. Он мигом оказался в опустевшем седле — и, сжав пятками лоснящиеся вороные бока, погнал жеребца по песчаной дороге, к дубовым рощам на морском берегу.

С шумом бились волны о камни, выглаженные водой, соленый ветер развевал белые, точно снег, волосы всадника. Летела возле хозяйской ноги стремительная разумная спутница…

Тут сновидение сделало некоторый скачок, какой бывает в кино, когда режиссер не хочет утомлять зрителя перипетиями долгой погони и всеми ухищрениями преследуемого. Юркан вздрогнул и обнаружил, что уже наступил вечер. Может, даже несколькими сутками позже. Спешенный Кратаранга с собакой — оба до предела измученные — плелись даже не по неприступной горной тропе, а по самому что ни есть туннелю, проложенному в толще скалы и наверняка страшно секретному.

Здесь было почти совершенно темно, только из отверстий, пробитых там и сям наверху, падали лучики света.

Вот Кратаранга остановился перед массивной каменной плитой, загораживавшей проход, и особым образом постучал… Раздался глухой скрежет, многотонная махина плавно сдвинулась в сторону. Стали видны железная решетка и стоявший за нею человек в капюшоне, который о чем-то спросил усталого путника. Кратаранга начертал в воздухе некий знак и назвался. Решетка скрипнула: его пропустили.

Еще несколько шагов, и… Человек и собака вышли в совершеннейший рай. Они стояли посреди огромного цветника, разбитого на горной террасе.

Хайратский царевич явно был здесь не впервые. Несмотря на усталость, он быстро зашагал по дорожке, выложенной разноцветными кусочками камня, и вскоре приблизился к еле заметному проходу в глубь скалы, перекрытому дверью. Похоже, здесь его ждали… Дверь открылась навстречу, пропуская Кратарангу в небольшой зал, освещенный факелами. Возле стен по сторонам света размещались фигуры стражей Вечности, соответствовавшие четырем формам времени, а в центре возвышалась статуя их повелительницы Вакшьи — всесильной владычицы судеб.

Этот зал чем-то напоминал тот, откуда с боем вырвался Кра-таранга. Конечно, он был оформлен намного бедней и в то же время выглядел… гораздо более настоящим. Юркан по-прежнему ни бельмеса не понимал в местной религии, но разобраться, где истинная святость, а где — пустая золоченая шелуха, по силам даже невежде.

Навстречу Кратаранге уже спешил из полумрака невысокий седобородый человек в простой белой одежде и высокой войлочной шапке, похожей на шлем с боковинами. Он держал в одной руке пучок прутьев[36]. Сука сразу ткнулась мордой ему в ладони, приветствуя старика, как доброго друга.

Кратаранга опустился на колени…

— Что делать мне теперь, мудрейший? — спросил он очень тихо. И добавил виновато: — Я еще и внес скверну в сей храм, войдя с обагренными кровью руками…

Старец, невесело кивнув, возложил руку на его темя и некоторое время молчал, как бы к чему-то прислушиваясь. Потом негромко проговорил:

— Скверну ты внес, но ничтожна она перед ликами Высших. Воистину, имя твое вписано в свиток судеб… Доколе жив брат твой, смерть стоит у тебя за спиной. Уходи.

Кратаранга вскинул глаза, а старец добавил:

— Тропою Зурвана.

Кратаранга вздрогнул всем телом и хотел что-то сказать, но седобородый поднял руку:

— Предначертание должно исполниться. Сегодня ты сохранишь разум тем, кто после сохранит будущее.

«Ну вот, еще один жрец пошел загадками говорить, — подумал Юркан. — Эй, любезный, нельзя ли выражаться понятнее?»

И прирос к полу, когда старец вдруг поглядел в его сторону и — Юркан мог бы поклясться — со значением подмигнул…

Вот он надел на палец Кратаранге перстень из желтовато-зеленого металла, в котором, переливаясь, играли гранями два кристалла — кроваво-красный с небесно-голубым. Они вместе приблизились к фигуре стража будущего — Тиштара. Отодвинулась занавесь, открывая на стене большое круглое зеркало… И начались спецэффекты! Седобородый повернул статую Вакшьи лицом на восток. Поверхность зеркала перестала отражать убранство храмового зала и сделалась матовой, потом из центра начали разбегаться волны, и вот наконец распахнулся проход в коридор с бешено вращающимися радужными стенками!

«Где-то я такие радуги уже видел, — вспомнилось Юркану. — Э, погодите-ка, а это случаем не?..»

Старец обнял Кратарангу, как сына.

— Береги себя, — шепнул он ему на прощание. — Помни, тебе предстоит познать деву, бесскверную духом и телом, дабы состоялось рождение величайшего из мужей — Хозяина Старых Верблюдов[37]. Помни: срок сей уже близок…

Кратаранга нагнулся и подхватил на руки собаку. Его верная защитница весила, наверное, пуда четыре, но Кратаранга держал ее без видимого труда. Более не медля, шагнул он в радужный коридор и мгновенно скрылся из виду… а буквально через секунду на том самом месте, где он только что стоял, возник плотный кривоногий мужик в серой утепленной форме, изготовленной, вне всякого сомнения, в Санкт-Петербурге начала двадцать первого века.

— Ёшкин кот, — прошептал этот мужик абсолютно по-русски, изумленно тараща глаза. — Ёж твою сорок, да никак Эрмитаж?..

Юркан судорожно дернулся всем телом и проснулся, пулей вылетев из астрального, ноосферического или какого там сна. Еще бы ему было не вылететь!

Это вам не судилище древнехайратских жрецов, не поединок на туманных мечах и не чудеса в храме непонятных Богов, это было кое-что существенно круче. В новоприбывшем Юркан безошибочно опознал майора милиции, бывшего участкового, а ныне командира «красноголовых» — Андрона Собакина…