Вавилонская башня

КТО ЕСТЬ ХУ

То, что собаки умеют улыбаться, осознали, кажется, уже все. В то, что они способны еще и целовать, до сих пор почему-то верят немногие. Но вот огромный злой пес берет в пасть хозяйскую руку, и его зубы — те самые, корундовой твердости, предназначенные молоть и мозжить, — с немыслимой нежностью касаются кожи, не оставляя следов… Чем это не поцелуй?

А вот, готовясь к вечерней прогулке, хозяйка снимает с гвоздя ошейник и поводок, и кобелище в восторге скачет вокруг, ловя ее пальцы губами — не пастью, не зубами, именно губами, теплыми и ласковыми, как у человека. Чем это не поцелуй?

А его нос у хозяйской щеки? А язык, едва смеющий благоговейно коснуться лица Высшего Существа?..

Когда «скорая помощь» стартовала в темноту ночного проспекта, увозя Кратарангу, белая сука (кстати, спокойно подпустившая медиков) решительно бросилась следом. Она отлично знала, что такое повозка, и не было таких лошадей, которых она не могла бы сколь угодно долго сопровождать. Но в этот белый с красным возок были запряжены какие-то особые кони. Он уносился слишком стремительно, истаивая вдали, и запах колес уже смешивался с десятками точно таких же…

— Куда!!! — рефлекторно заорала Рита, как раз в это время вышедшая из-за угла. На ее собственного кобеля этот возглас обычно оказывал радикально тормозящее действие, но на сей раз Чейз принял собственное решение. Даже не оглянувшись на хозяйку, он рванул с места, устремляясь в погоню. Рита только ахнула. До сих пор она не считала своего полуротвейлера особо скоростным псом. Но вот он взял могучий разгон и, пролетев, точно выстреленное из пушки ядро, нагнал суку у второго или третьего фонаря. А нагнав, с силой толкнул плечом, заворачивая беглянку назад.

Белая красавица не стерпела подобного самоуправства и яростно бросилась в драку. Только для того, чтобы убедиться: не на такого напала. Чейз не стал пускать в ход зубы, просто мигом сшиб ее с ног, опрокинув на спину, и навис, не давая пошевелиться. Рита мчалась к ним во всю прыть, понятия не имея, что следует предпринять, просто потому, что оставаться на месте было никак не возможно. Она была уже рядом, когда Чейз выпустил пойманную и отстранился. Сука поднялась, отряхнулась и села. Она больше никуда не пыталась бежать.

Рита осторожно подошла и опустилась перед нею на корточки. Медленно протянула для обнюхивания руку, уповая в душе в основном на бдевшего поблизости Чейза: «Подстрахуешь, милый, если вдруг что?..» Сука была очень большая, очень быстрая в движениях и весьма, весьма боеспособная. Порвет, пискнуть не успеешь. Она смотрела на Риту человеческими глазами, полными такого страдания, что у молодой женщины перехватило горло. Забыв про всякую осторожность, она подалась вперед, обняла собаку и стала гладить корноухую голову, перепачканную кое-где кровью.

— Все будет хорошо, маленькая. Он поправится. Все будет хорошо…

Сука вскинула морду к темному небу и не залаяла, не завыла — попросту закричала…

— Малый ход, — Евтюхов прищурился, проглотил слюну, и в голосе отставного юродивого прорезался металл. — Малый ход, говорю! А теперь, Хаим Батькович, давай-ка левее. Вот так, вот и молодец. Ну, кажись, проехали. Большая была, гадина, огурцом. Трижды едри ее неловко.

Дело происходило в просторном, нафаршированном всякой электроникой дизельном джипе, который Шихман не поленился и не поскупился припереть с собой в самолете. На нем-то светило мировой науки и рулило сейчас по все менее пробочным и напряженным городским магистралям. Да не один, а в компании Звягинцева, Виринеи и сантехника Евтюхова, который обитал теперь у Льва Поликарповича на кухне. А что? Во-первых, не с туалетчиками какими и ментами — с профессорами да академиками. Во-вторых, бухалова хоть залейся, притом не паленого, в стиральной машине мешаного, а шотландского, выдержанного… Кабздох терьерчик опять же, такой общительный, ласковый, выгуливать его не обязанность, а одно сплошное удовольствие. Евтюхова, в свою очередь, никто не обижал и с плацкарты не гнал, потому как был он уникум, для физической науки весьма полезный. Шутка ли сказать — непосредственно видит хрональные поля! Хоть и в полупьяном состоянии, но видит же! Виртуоз, живой детектор! Может, поэтому все вокруг него и живы еще…

«Ландкрюзер-80» цвета перьев черного петуха мягко рыкнул дизелем, без большой натуги одолевая двадцатисантиметровый поребрик, и, нагло въехав мимо сторожки прямо на больничную территорию, встал. По странному стечению обстоятельств, в воротах сегодня дежурил непосредственный подчиненный майора Собакина. Он был в курсе. Между тем посетители прибыли по душу брата Хайратского царя, к которому Шихман, Звягинцев и Виринея имели жгучий научный интерес, а Евтюхов — самые лучшие, можно сказать, братские чувства. Как же, не выдал, помог, не оставил на расправу хомяковским быкам.

Во дворе бывшей Куйбышевской больницы слышался раскатистый веселый смех, хриплые гортанные возгласы и задорное, отрывистое пение. Четверо «красноголовых» выводили из ярко-оранжевого автобуса пожилого ронина — бродячего самурая. Рядом с самураем шагал гэнин, то бишь ниндзя нижнего звена из клана Кого. Ни тот ни другой не сопротивлялись.

напевали они хором для полного удовольствия знатоков японского языка и поэзии.

При этом последователь кодекса Бусидо совершенно не обращал внимания на тот печальный факт, что бесценный фамильный меч-катану, до коего дотрагиваться позволялось только друзьям, только с его хозяйского разрешения и не иначе как через кусок шелка, тащил под мышкой небритый сержант в милицейском полушубке, а одетый в черный «синоби-седзоку» — классический, как из фильма, маскировочный костюм ниндзя — ночной оборотень-убийца дружески обнимал его за плечо, явно не памятуя, что при иных обстоятельствах попутчик обрек бы его на медленную, бесконечно мучительную смерть…

Скоро песня затихла в глубинах приемного покоя, а Ших-ман со Звягинцевым направились в справочное. Там передачу для прибывшего номер такой-то у них с радостью приняли, обнадежили, что больной уже пришел в сознание после операции и, самое удивительное, находился, похоже, во вполне вменяемом состоянии. В свидании, правда, почтенным ученым категорически отказали. Для этого требовалось специальное разрешение.

— Вы же взрослые люди, должны понимать, у нас учреждение особое, — непререкаемо заявила очкастая медсестра, заведовавшая окошком с надписью «Не стучать». — Кроме того, пускаем строго по одному, а один посетитель у него уже сидит.

— Кто?! — ужаснувшись, разом спросили Звягинцев и Шихман, но окошко со стуком захлопнулось. Таких справок здесь не давали. Седовласые мужчины беспомощно переглянулись…

Обоих посетила одна и та же мысль. О хомяковских бандитах, явившихся толи добивать Кратарангу, толи выпытывать у него какие-то сведения. Столь же синхронно они повернулись к Виринее, возлагая на нее последнюю надежду… Но в это время снаружи послышалось породистое урчание еще одного дизеля, и рядом с их «восьмидесятым» воздвигся второй, тютелька в тютельку такой же. Ну не мог же, в самом деле, Евгений Додикович Гринберг допустить, чтобы некий пожилой соплеменник катал его Виринею на ничего не боявшемся внедорожнике, а он, Евгений Додикович Гринберг, такой возможности не имел?

Вот деликатно квакнула сигнализация. Войдя в вестибюль, майор Грин жестом фокусника вытащил из нагрудного кармана пачку спецпропусков. Естественно, фальшивых, но таких, что без специальной аппаратуры от настоящих не отличить. Даром ли они с Борькой вылавливали образцы из местами засекреченных и даже заминированных бездн Интернета, а потом распечатывали и заполняли? Самым большим затруднением для двух бывалых шаромыжников явилось, представьте, добывание такой же поганой бумаги, на которой были отпечатаны оригиналы, но чего не сделаешь ради любимой.

Словом, получилось так хорошо, что Евгений Додикович со свойственной ему практичностью даже подумал, а не перейти ли на печатание денег, но потом мысленно махнул на это дело рукой. Не в деньгах счастье. И даже не в их количестве.

Счастье состояло в том, чтобы с небрежным поклоном вручить один из пропусков Виринее и галантно предложить ей ручку:

— Позвольте вас проводить?

Операцию, насколько было известно Льву Поликарповичу, Кратаранга перенес тяжелейшую. Поэтому профессор стихийно ожидал увидеть перемещенного бледно-восковым — один нос, торчащий из серых подушек, — и, возможно, вменяемым, но вполне чумовым после наркоза.

К его радостному изумлению, Кратаранга сидел в постели и, ловко действуя одной рукой, с аппетитом уплетал домашние пирожки, запивая их тоже далеко не больничным бульоном, доставленным в термосе. Рядом стояла Ефросинья Дроновна Огонькова. Она держала большую расческу и дожидалась, пока подопечный поест, чтобы расчесать его спутанную белую гриву.

Она и была тем единственным посетителем, которого к нему допустили. Между прочим, стояла она не просто так, а в боевой стойке, и во взгляде, обращенном на дверь, читались тревога и готовность защищать раненого от любого врага.

— Их Кратарангой зовут, — опустив расческу и отчего-то густо покраснев, сообщила она новоприбывшим. — Они мне сами сказали.

«А мы уже знаем», — могли бы ответить Шихман, Звягинцев, Гринберг, Виринея и Евтюхов. Но не ответили: врожденная деликатность помешала.

— Он совсем нормальный и уже сам встает, хотя официальной экспертизы еще не было, — вернула их к суровой реальности ключница, сопровождавшая визитеров. — Однако, если что, вон там около двери красная кнопка!

Для верности она вытянула палец, доступно показывая, как следует нажимать на тревожный звонок. И, пообещав вернуться минут через сорок, пошаркала в глубь бесконечного коридора.

— Ну как, брат, здоровьишко? — Евтюхов без лишних разговоров с ходу распахнул потертый портфель, с которым обычно ходил в лабаз за водочкой, и принялся выгружать на тумбочку харч, купленный без всяких оглядок на «можно — нельзя», зато от чистого сердца. — Знаем мы эти больничные рационы, заворовались они все…

Синие глаза под стрельчатыми бровями тем временем внимательно и с живым любопытством изучали гостей. Лев Поликарпович перехватил их взгляд и с окончательным облегчением понял, что Кратаранга был в самом деле нормален. Ну не может быть у сумасшедшего таких глаз. Мудрых, проницательных и бесстрашных. Звягинцев даже вдруг вспомнил, как был некогда в Ереване и посетил там хранилище древних рукописей — знаменитый Матенадаран. Так вот, помимо книг десятого века, выставленных для обозрения под стеклом, в Матенадаране имелись витражи, изображавшие занятых беседой ученых с великолепными телами то ли воинов, то ли атлетов. Лев Поликарпович, тогда еще не профессор, даже усмехнулся, мысленно сравнив красочные витражи с социалистическими плакатами, на которых молодой ученый непременно изображался худосочным очкариком с газетой «Правда» в руке…

Могли он представить, что спустя много лет повстречает совершенно матенадаранского персонажа, шагнувшего из времен, когда еще не придумали разделить телесное и духовное и объявить одно высоким, а другое — греховным и низким?

— Здравствуй, — вдруг проговорил Кратаранга по-русски, обращаясь сразу ко всем.

— Это они сегодня выучили, — пояснила Фросенька и опять покраснела. — Пока больше не знают.

А Кратаранга остановил взгляд на Виринее, отложил пирожки и протянул к ней незабинтованную руку, добавив несколько слов уже на своем языке. Виринея приняла приглашение, подошла и вложила ладошку в его ладонь. Когда они молча уставились друг другу в глаза, все прочие, находившиеся в палате, невольно затаили дыхание — и Евтюхов, и даже несостоявшийся нобелевский лауреат Шихман, потому что рядом с ними происходило нечто неподконтрольное современной науке. Кратаранга и Виринея явно общались, но как?.. Некоторую ясность в эту тему мог бы внести Кот Дивуар, но они его с собой в больницу почему-то не взяли…

Спустя несколько минут Кратаранга выпустил руку Виринеи и покачнулся. Все-таки он был еще очень слаб. Бдительная Фросенька бережно подхватила его и помогла опуститься на взбитые подушки. Виринея отступила было прочь, но хайратский царевич остановил ее повелительным жестом. А потом медленно, размеренными движениями семь раз вдавил палец в больничное одеяло, оставив на нем семь отчетливо видимых ямок. Вместе они складывались в рисунок наподобие ковша.

— Он говорит, — устало, как после тяжелой работы, пояснила Виринея, — мы должны найти девушку, у которой на животе пониже пупка есть такой знак. Без нее, как он думает, у нас ничего не получится.

Фросенька огорченно потупилась, подавив вздох. Она под это описание не подходила.

— Еще он просит, — добавила Виринея, — чтобы мы отыскали его собаку, Атахш[41], и сообщили ей, что у него все хорошо.

Шихман, уже размышлявший, как бы организовать поиск соответствующей россиянки, хотя бы в масштабах Питера, повернулся и переспросил:

— Как, как? Сообщили? Собаке?

Виринея кивнула.

Потом, звеня ключами, вернулась дежурная и попросила всех на выход.

— Всякий временной переход определенным образом влияет на человеческую психику, — продолжала Виринея уже в шихмановском джипе. Внимали ей двое: Лев Поликарпович и сам хозяин машины. Евтюхов глубокомысленно заявил, что все знает и так, ну а Женьке, делать нечего, приходилось вести второй джип. «А фиг ли было выпендриваться», — прокомментировала неблагодарная Виринея. — Я поняла его так: если двигаться по естественным туннелям, которые образуются в определенных, отмеченных особыми условиями местах на земле… я уловила только про древние Дельфы… в общем, тогда ничего особо плохого не случится. А вот если проход, в силу каких-то катастрофических причин, образуется спонтанно или его прокладывают искусственно, тогда атас.

Печка джипа ненавязчиво поддувала теплом, но слушателям и рассказчице было отчего-то все равно холодно.

— В таком туннеле возникают полевые образования, которые Кратаранга назвал «пожирателями разума». Результат — вон он… — Виринея ткнула пальцем через плечо, в сторону больничных корпусов, еще видимых сквозь тонированное стекло. — Если кто-то попал в искусственный туннель, то по идее должен выйти оттуда полным кретином, утратившим личность. Но это по идее, а на Арктиде когда-то занимались подобными переходами вовсю и решили проблему, создав специальное устройство, нейтрализовавшее «пожирателей разума», — «перстень силы». Когда наш друг Собакин провалился в такой туннель, от безумия его спас Кратаранга, который с «перстнем силы» на пальце пробирался навстречу, в наше время, ну, словом, как у Юркана во сне. Кстати, Кратаранга очень просил выручить этот перстень, а то ему домой будет не вернуться…

Белую суку не понадобилось разыскивать, она обитала у Риты, а то где же еще? Ну не могла Рита, в самом-то деле, покинуть на улице доверившееся ей существо. Правда, было чуточку стремно возвращаться в коммуналку уже с двумя страхолюдными псинами вместо одной, но где наша не пропадала! Да и Скудин от греха подальше взялся подстраховать названую сестренку, так что домой она прибыла уже не на тарахтящем профессорском «москвиче», а на разъездном микроавтобусе его группы. Спецназовцы были готовы объявить Риту своей сотрудницей, выполняющей ответственное поручение, и, если понадобится, психически сломить коммунальных обитателей самыми устрашающими документами, но не понадобилось.

Самой первой, непосредственно у порога, их встретила кошка Василиса. Квартирная аборигенка давно перестала испытывать панический страх перед Чейзом и даже с некоторых пор повадилась встречать его после прогулок для немедленного обнюхивания: «Ну-ка, где был, что интересного видел?..» Рита открыла дверь, и кошка оказалась носом к носу с незнакомой собачьей мордой. После секундного замешательства (по ходу которого у Риты успели пронестись перед глазами жуткие картины погони, сокрушаемой мебели и последующего скандала) Василиса приподнялась «сусликом» — и, совершенно не комплексуя, потянулась розовым пятачком, здороваясь с гостьей.

— Ух ты, какая красавица, — восхитилась кошкина хозяйка, несшая в комнату сковородку жареных лососевых молок. — Никак ты, Риточка, подружку Чейзику привела? Да какую породистую! А как нас зовут?

Вопрос поставил Риту в тупик. Действительно — как?

Уже совсем поздно вечером, перед сном, она снарядилась с обеими собаками на улицу. При виде ошейника и поводка беленькая попятилась. Стало ясно, что подобной снасти она никогда в жизни не видела. Зато Чейз прыгал и скакал, радуясь предстоявшей прогулке. Рита усадила кобеля и начала «одевать» — не спеша, чтобы сука могла видеть каждый этап процесса и то, с каким энтузиазмом воспринимал ее манипуляции Чейз. Риту поразило, до чего внимательно и осмысленно следили за ней собачьи глаза. Она как-то даже не особенно удивилась, когда беленькая сама подошла к ней, села и подставила шею. А потом дисциплинированно зашагала на поводке, явно копируя все действия Чейза. «Ну ты, подруга, даешь…»

По возвращении домой Чейз галантно пропустил даму к миске и не приступал к ужину, пока не убедился, что она наелась досыта. Сука выглядела настоящей среднеазиаткой, ну, может, чуть более головастой, со слегка выпуклым лбом. Рита вычесала ее пуходеркой, сняла с книжной полки справочник по соответствующим кличкам и начала читать вслух все подряд. Беленькая шевелила обрезанными ушами и отзываться не торопилась, но Риту не оставляло стойкое ощущение, что она все понимала. Или по крайней мере силилась понять. Добравшись до конца справочника и слегка охрипнув, Рита пошла по второму кругу. Почти сразу, на букве «А», сука негромко всхлипнула.

— Ну-ка, ну-ка, — сообразила Рита. — Ав? Ан? Ат?..

Когда Лев Поликарпович позвонил в дверь коммуналки, его нисколько не удивил басовитый лай изнутри. Его — как, впрочем, и Шихмана с Виринеей, не говоря уж о Гринберге — потрясла личность гражданина, открывшего старинный замок. Личность, из-за которой тщетно пыталась выглянуть Рита, была полных двух метров ростом и полстолько в плечах, при камуфляже, кобуре, шраме на лбу и наполовину отсутствующей раковине левого уха. На темно-кофейной физиономии хитро щурились серые глаза.

— Господи, это вы, — изумились ученые, а Гринберг лишь молча закатил глаза.

— Пожалуйста, не надо преувеличивать, — расхохотался американец. — А то зазнаюсь еще. Грех получится, братья.

Действительно, это был он, полковник, преподобный или как там его теперь величали. Благополучно спровадивший за океан всю околонаучную сволочь и оставшийся непоколебимо охранять вверенный объект. Между прочим, его пребывание в Ритином жилище объяснялось военно-историческим хобби. Джон-Джозеф-Блэк-Браун был, оказывается, помешан на сокрытых от общественности страницах Второй мировой. Мог ли он пропустить такой кладезь информации, как Ритина бабушка?

«Ну да. Конечно. Кто ж сомневался…» — читалось на ехидной физиономии Гринберга. Рита перехватила взгляд Евгения Додиковича и залилась малиновой краской. Негр подмигнул ему, ничуть не смутившись.

Из комнаты наплывал запах свежих оладий. Чейз радушно обнюхивал пришедших в гости друзей, белая сука, тоже выглянувшая в коридор, держалась чуть поодаль.

«А я выяснила, как ее звать», — собралась было похвастаться Рита, но тут Виринея присела на корточки и поманила собаку:

— Атахш! Атахш, девочка, иди сюда, что расскажу.

До чего, оказывается, обидно, когда другим ненавязчиво и легко достается то, что тебе пришлось добывать немалым трудом. Впрочем, на таких, как Виринея, не обижаются…

Уже за столом, когда Риту и Джозефа подробно ввели в курс дела, бабушка Ангелина Матвеевна вдруг спросила:

— А другой-то перстенек где? — На нее посмотрели с недоумением. Спустя секунду Шихман перестал жевать, а за ним и Лев Поликарпович. Виринея опустила ложечку со сметаной. — Ну колечко то, которое со статуи сдернули, — терпеливо пояснила Ангелина Матвеевна. — Оно теперь у кого?