Вечный человек

«Что нужно этому Поцелуйкину?»

Порой бывает так: ты увлеченно и безостановочно шагаешь вперед — вдруг падаешь, споткнувшись о камень, попавшийся под ноги. Нечто подобное произошло и с Назимовым. Только было он со свойственной ему горячностью развернул вербовку бойцов бригады, как новый недуг неожиданно свалил его с ног. Болезнь показалась ему «внезапной». На самом деле он, как и подавляющее большинство узников, постоянно испытывал недомогание и держался только благодаря нервному напряжению.

Трое суток Баки горел как в огне, три ночи бредил, никого не узнавая, ничего не соображая. На утреннюю и вечернюю поверки друзья выводили его под руки: ведь не исключено было, что эсэсовцы, узнав о тяжелобольном, прикончат его, чтобы не возиться с лечением. В дневное время к нему, кажется, кто-то приходил, даже давал какие-го лекарства. Его хотели перевести в ревир, но не перевели. Кто-то отстоял его, поручившись: «Мы сами посмотрим за ним».

Когда начались кошмары, давно забытый Рем мер снова пожаловал к Назимову, все в том же обличье семиглавого чудовища.

«Я ведь не забыл тебя, флюгпункт! — ухмыльнулся он и погрозил когтистой лапой. — Нет, ты не уйдешь от меня. Так и знай!»

И тут, как бывает только во сне, сабля в невидимой руке начала отсекать одну голову чудища за другой. Шесть голов упали на землю. Осталась одна с длинным, как клюв цапли, носом и принялась безумно хохотать. Этот дикий хохот преследовал Назимова каждую ночь.

Наконец он очнулся, открыл глаза. Сухой воздух, как на полке курной бани, обжигал ему горло. Потом будто повеяло прохладным ветерком. Он вздохнул свободнее. Туман рассеивался. В глазах посветлело.

Возле Назимова сидел остролицый, остроносый Поцелуйкин. Убедившись, что неприятная эта физиономия предстала не в бреду, Назимов помрачнел. «Неужели он сидел здесь все время и слышал, как я брежу?» — сверлила голову тревожная мысль.

— Э-ге! — протянул Поцелуйкин, состроив обрадованную мину. — Я уж думал того… хи-хи… богу душу отдает бедняга. Нет! Нутро-то у тебя, оказывается, крепкое. Теперь самое тяжелое миновало.

— Проваливай тык черту, — пробормотал Назимов, едва шевеля спекшимися губами.

— Хи-хи! Вот вы уже и шутить начали. Попейте-ка лучше водички. Здесь никого нельзя гнать: жены-то рядом нет, — в голосе Поцелуйкина прозвучала обида. — Если мы сами не будем помогать друг другу в трудную минуту, кто же еще поможет?.. Тут приходил к тебе человек, красивый такой. Я спрашиваю: «Скажи, с чем пришел, я передам, как глаза откроет?» Нет, не доверился, не сказал. Здесь люди не только других — и самих себя опасаются. Все запуганы до смерти. А зря… Супостата чего бояться?

Назимов подумал: «Значит, Кимов приходил». Поцелуйкин опять начал что-то плести, но Назимов прервал его:

— Послушайте, я очень устал. Вы бы оставили меня, не беспокоили.

— Хорошо, хорошо! — Поцелуйкин вскочил с места, засуетился. — Теперь уж я тут не нужен. Слава богу, открыл глаза. Скорее поправляйся. Ты крепкий, недолго пролежишь. — Поцелуйкин оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал: — Я ведь тут по поручению… Знаешь, кто прислал меня? Сабир! Сам-то он прийти не может, а я — санитар, мне позволено отлучаться из барака. Если бы не я, тебя бы сразу в инфекционную, а оттуда… — Он неожиданно сорвался с места, ушел не простившись.

Болтовня Поцелуйкина озадачила Назимова. Вечером, дождавшись Отто, Назимов спросил: — Я сильно бредил? Громко? Отто улыбнулся;

— Всяко было. Как в огне горел.

— А этот… Поцелуйкин часто приходил ко мне?

— Санитар? Приходил. А что?..

— Гм!.. — Назимов закусил губу.

— Ладно, не расстраивайтесь, — успокаивал Отто. — Вам вредно волноваться. Еще успеете подумать обо всем.

На следующий день вечером Поцелуйкин опять заявился.

— Думаю, дай-ка схожу проведаю, как до чувствуешь себя, что поделываешь. Ведь один среди чужих. А тут этот староста ваш не пускает в барак, — тараторил Поцелуйкин, беспокойно озираясь по сторонам. — Только когда он ушел, я и проскочил… Есть же такие вредные люди на свете. Сразу видно, что не наш брат русский… — Он подсел к Назимову. — О-о! Ты сегодня совсем молодцом! Вот что значит человек с крепким нутром! Никакой хвори не поддается. Слава богу, теперь-то уж всякому видно: на поправку пошел.

— Вы бы, Поцелуйкин, не шлялись тут, не поминали бога. Он тут ни при чем, да я и неверующий, — нахмурив брови, проговорил Назимов.

Поцелуйкин сделал вид, что не замечает холодности Назимова.

— Если нехристианскому богу веришь, так мусульманскому. Человек не может без веры жить. Какого-нибудь бога все равно выдумывает себе. Опять же мусульмане…

— При чем здесь мусульмане? — насторожился Назимов.

— А всё при том, — блудливо улыбнулся Поцелуйкин. — Имя ты себе любое можешь прицепить — хоть русское, хоть татарское…

— Ошибаешься! — возразил Назимов, начиная понимать, к чему тот клонит.

— Ошибаюсь?.. Хи-хи… — Поцелуйкин даже ткнул пальцем в грудь Назимова. — Ты говоришь — ошибаюсь?..

— Над чем вы смеетесь, точно идиот? — закричал Назимов, выйдя из себя. Он длинно, помянув до седьмого колена всех родственников Поцелуйкина, выругался.

— Вон ты как! — изумленно расширил глаза Поцелуйкин. — Оказывается, умеешь ругаться не хуже рязанского мужика. — Однако того… не хорошо тебе — чаду, воспринявшему обрезание!.. Своими глазами в баке видел.

— Что-о?! — Назимов сжал кулаки, попробовал приподняться. — Вон отсюда, мерзавец!

— Уймись, уймись, — замахал Поцелуйкин руками — Надо же понимать шутки. Если в этой преисподней и шутить перестанешь, останется только с ума спятить от тоски… Я, братец, иной раз люблю этак поперчить, посолить…

В дверях показался Отто. Сейчас же Поцелуйкин исчез, точно его волной смыло.

Что за человек этот Поцелуйкин? Что ему нужно? Отто не может ответить на эти вопросы. Он только покачивает головой и неопределенно причмокивает.

Когда Назимов немного окреп, он сейчас же направился в восьмой блок. У окна, как и раньше, неизменно торчал долговязый мальчишка. Он с улыбкой в глазах встретил Назимова и кивнул на отгороженный угол, где обитал Задонов.

Николай сорвался с места и так крепко обнял Баки, что у того хрустнули ребра.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Я готов был волосы на себе рвать…

— Вижу, вижу — ни клочка не осталось, — с насмешкой и упреком ответил Назимов.

— Не говори пустое! Мне было категорически запрещено заходить к тебе.

— Да?.. — Назимов задумался. — Знаешь, оказывается, пока я болел, ко мне то и дело приходил Поцелуйкин… Он знает, что я не русский.

— И, стало быть, готов выдать? — Губы Задонова возмущенно вытянулись. — Вот гад!

— Да я и не принимал его за порядочного человека. Но ко мне заходил также и Кимов.

— Да, да! Он бывал у тебя. Потом и ему запретили.

— Почему?

— Не знаю, Борис. Товарищам виднее.

— Хорошо. У тебя как тут?.. Надеюсь спокойно?

— Абсолютно.

— Тогда выкладывай, что нового?

Задонов сообщил, что в двадцать пятом блоке он подобрал трех отличных парней. Все трое — советские офицеры.

— Фамилии? Задонов назвал.

— Теперь расскажи о каждом в отдельности. Задонов обстоятельно характеризовал каждого.

Баки молчал, что-то прикидывал в уме. Потом с видом человека, принявшего твердое решение, вскинул голову.

— Что ж, неплохо. Но пока не поручай им никакого задания. Проверим хорошенько. А сейчас — до свиданья Мне нужно побывать в тридцатом бараке.

Но в тот день Назимов не смог осуществить свое намерение. Только он вышел на воздух, как ему стало худо: голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Он еле добрался до своего барака.

Кимов явился сам.

В бараке было слишком много людей. Нельзя доверяться. Назимов обхватил руками живот, сделал гримасу, давая понять, куда следует идти.

Туалетная комната в этот час была пуста.

— Рассказывай! — предложил Баки. Оказывается, Кимов тоже подобрал трех товарищей.

— Замечательно! — похвалил Назимов. — Сегодня я не в силах ничего делать. Завтра приду, ты покажешь мне этих ребят. Издали покажешь, поодиночке. Сам не подходи близко ко мне. Они не должны знать, что мы знакомы Вечером следующего дня Назимов уже сидел в тридцатом бараке, разговаривал с угреватым человеком» на которого ему издали указал Кимов. Разговор, как и всегда, начался издалека. Назимов спрашивал, где тот родился, кто у него остался дома, на каком фронте он воевал, при каких обстоятельствах попал в плев, что пришлось перенести в концлагерях. Новичок, по-видимому, не любил распространяться, на все вопросы отвечал кратко, но точно. В нем чувствовалась спокойная уверенность и молодая скрытая сила. Был он крепкий парень, стройный, должно быть профессиональный спортсмен. Проверяя себя, Назимов поинтересовался, не занимался ли тот физической тренировкой. Собеседник ответил, что увлекался многими видами спорта, но теперь всему предпочитает шахматы.

С остальными двумя завербованными в бригаду Назимов также близко познакомился и пришел к выводу, что Кимов умеет разбираться в людях. Не вызвала в нем подозрений и тройка, подобранная Задоновым. О своих впечатлениях Баки доложил Толстому и спросил у него дальнейших указаний.

— Назначьте Кимова и Задонова командирами батальонов, а они, в свою очередь, пусть подберут командиров рот, — посоветовал Толстый. — Сами во все дела не вмешивайтесь. Это опасно. Вы и без того меченый человек. Мы дадим вам связного, а в дальнейшем — второго, может быть, и третьего. Через них и будете действовать.

Это было чудесно. Ведь каждый раз, когда Назимову требовалось куда-либо пойти, он вынужден был обращаться к помощи Отто. Тот, конечно, всегда оказывал содействие, но частые отлучки Назимова и снисходительность старосты могли вызвать подозрения у обитателей барака. По формальным данным, в сорок втором бараке жили только политические, но некоторым из них, по словам Отто, лучше бы пристало носить зеленый треугольник, а не красный.

Прошло несколько дней, и Назимов через своего связного пригласил Кимова в восьмой детский барак.

Лицо Назимова было строгим, выдавало внутреннюю напряженность. Кимов не мог не почувствовать это, встал с табурета.

— Старший лейтенант, — тоном приказа начал Назимов, — я назначаю вас командиром первого батальона подпольной повстанческой бригады. Батальона пока нет, но он должен быть создан. Отобранных вами трех товарищей назначите командирами рот. Прикажите каждому из них подыскать себе по три взводных командира. Когда взводные будут назначены, командиры рот поручат каждому из них выделить трех человек на должность командиров отделений. Последние, в свою очередь, подберут по три бойца. При вербовке людей необходимо соблюдать высшую осторожность и предусмотрительность. Для проведения всей этой работы вам дается два месяца. О ходе выполнения задания будете регулярно докладывать мне. Вопросы имеются?

Все было ясно, и в то же время нахлынула масса вопросов. Кимова поразил характер предложения. По правде говоря, он не ожидал такого задания. С минуту старший лейтенант стоял безмолвно.

— Что, может быть, страшновато? — улыбнулся Назимов. — Тогда откажитесь.

— Нет, задание не пугает! — радостно воскликнул Кимов. — Но размах… Короче, разрешите выполнять!

— Выполняйте! — сказал Назимов. — Но не забудьте самого главного — наших условий. Бухенвальд — это не смоленские леса и не Брестская крепость. Враг под носом. У него тысячи глаз и столько же ушей. Вы знаете только командиров рот. Ротные знают лишь взводных, а последние — только командиров отделений. Осведомленность бойцов кончается знанием в лицо только своего командира отделения. Еще раз — осторожность, бдительность. Малейшая небрежность может погубить наше дело и наших людей. Всё.

В тот же день Назимов назначил Задонова командиром второго батальона.