Верный меч (ЛП)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Мы не собирались останавливаться до рассвета. Подлесок был плотным, холмы крутыми, а путь предательским, но тем не менее, мы ехали вперед. Чем больше миль останется между нами и нашими врагами, тем лучше. Я не знал, могут ли они отправить всадников на поиски беглецов, и не имел желания узнать.

Все небо было затянуто тучами; ни единого проблеска луны или звезд. Дождь все шел и шел, капли отскакивали от моего шлема. Одежда под кольчугой промокла насквозь, туника, рубашка и штаны липли к коже, пропитанные водой и потом. Мои колени горели, а каждый порыв ветра казался ударом копья в спину. Плащ уже не мог защитить меня от холода, он висел у меня на плечах тяжелой мокрой тряпкой, залитой кровью англичан, а кое-где, возможно, и моей собственной — я не мог определить, да и не пытался. Ничего не имело значения, война была проиграна, и Освинн была мертва.

Если бы только я не оставил ее. Я должен был взять ее с собой, тогда она была бы в безопасности. Уезжая, я даже не оглянулся на нее. Но разве я мог знать, что уезжая, обрекаю ее на смерть?

Я не знал, продолжал говорить я про себя, снова и снова вдалбливая эти слова себе в голову. Я не мог знать.

Я чувствовал слезы в горле, но пытался их сдержать. Я должен был оставить ее на юге. Вместо этого я притащил ее в это захолустье и не смог защитить, как не смог спасти Фулчера и Жерара. Я знал этих двоих на протяжении стольких лет, мы столько испытаний прошли вместе, и на поле боя, и далеко от него.

Я закрыл глаза. Жерар, Фулчер, Освинн — все они умерли. И я погубил их своей глупостью.

Я сглотнул, вытирая глаза рукой, смахивая влагу, которая скопилась на ресницах. Я спрашивал себя, что случилось с Эдо и Можэ, с Иво и Хедо, со всеми остальными моими бойцами, и молился, чтобы они тоже смогли уйти, чтобы они и лорд Роберт были в безопасности.

Ролло подо мной едва шел: каждый шаг казался медленнее, каждый вздох труднее предыдущего. Я знал, каково ему сейчас. Мои собственные глаза болели от дыма, руки и ноги отяжелели, но я знал, что мы должны идти вперед. Несколько раз я слышал в дали военный рог, его призыв был долгим и хриплым в темной ночи, но я не мог сказать, наш это сигнал или вражеский. Все, что я мог делать, это пришпоривать Ролло, понуждая его двигаться дальше.

Впереди сквозь деревья пробирался Уэйс. В темноте трудно было не потерять оленью тропу, она исчезала в камнях, затем появлялась снова, часто казалось, что мы движемся назад. Мы держались в стороне от большой дороги, и это давало надежду, что, если враг выслал погоню, у него мало шансов догнать нас. Но я не был уверен, едем ли мы в правильном направлении; лес выглядел одинаково, в какую бы сторону я ни поворачивался. Мы оба знали, что раньше ветер дул с севера, и потому мы, насколько могли, держались к нему спиной, пробираясь на юг в направлении Эофервика.

Были ли другие, кому удалось вырваться из Дунхольма, встретим ли мы их? Город Эофервик мы отбили у англичан прошлым летом, и с тех пор он находился под рукой Гийома Мале, одного из самых могущественных лордов Нормандии и ближайшего соратника короля. Но до него было, вероятно, три дня пути, или больше, ведь мы держались в стороне от главной дороги и не знали страны. Ехать по старой римской дороге, даже если бы мы нашли ее, было бы слишком опасно, хотя, конечно, быстрее.

Мы шли по ней на марше, армия почти в две тысячи человек под командованием лорда Роберта. Я подумал, что осталось от этой армии сейчас?

Вскоре мы вышли на поляну, где некогда стоял огромный дуб, теперь он был повален, вероятно, став жертвой недавних ветров. С одного конца его раскидистые ветви рассыпались широко по земле. С другой его корни, забитые грязью, свисали над глубокой ямой, где они были вырваны из земли.

Откуда-то издалека раздался крик, и я замер, в результате чего Ролло остановился. Я повернулся в седле, напрягся и попытался нащупать рукоять моего меча, пока не вспомнил, что его нет. Голос пришел справа, но я никого не видел среди деревьев. Я взглянул на Уэйса, но он, казалось, ничего не слышал, потому что по-прежнему ехал вперед.

— Уэйс, — тихо позвал я.

Он остановил лошадь. Его глаза нетерпеливо сверкнули, но у Уэйса редко хватало терпения для любого. Его челюсти были сжаты, подбородник отвязан и висел рядом с капюшоном.

— Что? — спросил он.

— Я что-то слышал, — сказал я, указывая направление, откуда донесся звук.

Его лицо стало суровым, когда он всматривался сквозь деревья. Вокруг нас дождь стучал по подстилке из хвои и опавших листьев. Теперь все было тихо.

— Ты ошибся, — сказал он и снова пришпорил своего коня.

Но в этот миг снова послышался голос, вернее, два, они переговаривались, произнося слова, которых я не понимал, но звучали как английские. Они были близко, пара сотен шагов или даже меньше, звук не далеко разносится по лесу. А если они шли по нашему следу?

Уэйс посмотрел на меня через плечо, несомненно думая о том же.

— Идем, — сказал он и направился к другой стороне поляны. Наша тропа здесь сворачивала к востоку, обратно к реке Уир, но голоса звучали с запада, из сердца леса.

Я ударил Ролло по бокам и двинулся вперед быстрой рысью. Я похлопал его по шее. Он много поработал в эту ночь, но отдыхать было еще рано.

Мы покинули поляну, пробираясь между деревьями. Слой листьев и хвои покрывавший землю, заглушал стук копыт наших лошадей. Ветки все чаще царапали мою раненую ногу. Я вздрагивал от боли, но не хотел думать о ней, пока мы продолжали идти.

Я снова услышал те же голоса за спиной, смеющиеся, перекликающиеся друг с другом. Я оглянулся через плечо, почти ничего не видя в темноте, но потом разглядел упавший дуб и рядом с ним темные фигуры всадников на лошадях. Всего трое.

Я затаил дыхание, глядя на них, боясь любого звука, который выдаст нас. Они спешились и продолжали болтать, расхаживая по поляне. Один из них начал петь, остальные присоединились, затем они стали танцевать, раскачиваясь, как пьяные.

— Sige! — Кричали они почти в один голос, я не мог понять, обращаются ли они к нам или нет. — Godussigeforgeaf!

Уэйс ушел довольно далеко вперед, и я ударил коня по бокам, чтобы нагнать его. Сухие ветки хрустели под копытами Ролло, и я мог только молиться, чтобы они не услышали нас, но смех и пение продолжались, и я принял это за добрый знак. Когда мы достигли вершины холма, крики начали стихать, и когда я оглянулся в следующий раз, их уже не было слышно.

В эту ночь мы больше не ощущали присутствия врага, и я возблагодарил за это Бога. Несколько раз нам казалось, что мы слышим какие-то звуки, но, скорее всего, это было дикое животное или ветер в сосновых ветвях, потому что мы не видели ничего.

Некоторое время мы продолжали идти на запад, пока не решили, что удалились от англичан на достаточное расстояние, чтобы чувствовать себя в безопасности. Тогда мы еще раз свернули к югу, или, по крайней меру, к тому направлению, что мы принимали за юг. Ориентироваться становилось все труднее; ветер слабел, ночь стояла беззвездная, мы могли только молиться и надеяться на лучшее.

Вскоре мы еще раз вышли к берегу реки, которая должна была быть Уиром. Быстрые и черные, как смола, воды кувыркались и пенились на острых камнях, которые казались мне зубами какого-то огромного зверя. Здесь у нас не было шанса перейти реку вброд, и не оставалось ничего другого, кроме как продолжать идти верх по течению, придерживаясь деревьев, чтобы нас не заметили с противоположного берега.

Первый мост лежал в руинах, от него осталось только два каменных пирса; другой мы нашли в лучшем состоянии, но противоположный берег выходил на луга, а мы даже в темноте предпочитали оставаться под защитой леса. Прошло не меньше часа, а, возможно, и больше, когда мы наконец наткнулись на мост, по которому можно было переправиться на другой берег. На другой стороне лес начинался прямо от моста, и, казалось, он был даже гуще, если это вообще было возможно. Берег круто поднимался верх, тропа была скользкой от грязи и сыпучих камней, и нам пришлось спешиться и вести коней в поводу.

Я плелся за Уэйсом, моя нога болела все больше и больше с каждым шагом. Но я знал, что если остановлюсь отдохнуть, не смогу двинуться дальше, поэтому я заставлял себя переставлять ноги, стараясь только переносить большую часть веса с раненой ноги на здоровую. Ролло кротко шел за мной, низко опустив голову. Я старался полностью сконцентрироваться на том, чтобы ставить ноги одну впереди другой, но вскоре стал отставать.

— Не останавливайся, — Уэйс обернулся ко мне. Он был шагах в двадцати впереди меня, уже близко к вершине. — Мы должны идти дальше.

— Это моя нога, — ответил я, морщась, так как боль пронзила рану, словно раскаленный прут.

Он оставил свою лошадь и спустился ко мне, стараясь опираться на корни и камни, торчащие из земли.

— Я не понял, — пробормотал он, когда подошел ко мне. — Все так плохо?

— Не знаю, — сказал я, качая головой. — Меня ранили в бою. Все было не так плохо, пока мы ехали.

Он опустился на колени, чтобы осмотреть мою ногу, и я следил за выражением его лица, хотя оно ничего не выражало.

— Трудно понять, — сказал он. — Но останавливаться здесь нельзя. Надо пройти еще немного, и тогда мы снова сможем ехать.

Он положил мне руку на спину и подпер плечом, поддерживая, пока я хромал вверх по склону. Пока я старался отдышаться, он вернулся вниз за Ролло. Я ждал, глядя вверх в небеса, где уже начали редеть облака. Дождь стихал, теперь он просто моросил, нудно и уныло.

Вскоре, однако, мы снова были в седле. Несмотря на то, сколько мы уже прошли, мы не могли позволить себе остановиться, и час за часом ехали сквозь тьму. Я уже начал думать, что эта ночь никогда не закончится, но небо наконец начало светлеть, и когда первые лучи солнца показались над горизонтом, мы уже были на вершине хребта на окраине леса. Дальше на юг простиралась открытая местность, широкая и плоская, насколько хватало глаз, горизонт терялся в легкой дымке. Столб дыма поднимался с подворья, казавшегося маленькой черной точкой на равнине: единственный признак жизни.

— Мы должны отдохнуть здесь, — сказал я. — отсюда мы увидим любого, кто приблизится к нам.

— Только с юга, — угрюмо ответил Уэйс. — Меня больше беспокоят те, что с севера.

Но у нас не было выбора, да и лошади выбились из сил: всю ночь после боя они шли через лес, и не смогли бы идти дальше, как бы нам этого ни хотелось. Я видел смертельную усталость в глазах Уэйса, как отражение моей собственной.

Невдалеке я слышал журчание небольшого ручья, и мы повели к нему наших коней. Мы расседлали их и дали напиться перед тем, как привязать поводья в березе, где для них было достаточно травы, хотя, если они чувствовали себя так же, как я, они не смогли бы есть.

Я прилег на мягкую землю, стараясь не замечать боли. Порыв ветра прошелестел ветвями над моей головой, я вздрогнул и натянул повыше плащ, хотя он сейчас не мог защитить от холода. Еще позавчера вечером я спал в своей палатке с Освинн, чувствуя тепло ее рук и нежность прикосновения, и все было так, как и должно быть.

Снова налетел ветер. Я закрыл глаза, и когда передо мной опять встало ее лицо, из глаз наконец потекли слезы. Мое дыхание перешло во всхлипы, в сердце стучала тупая боль, мой разум был полон мыслями о ней, и я снова повторил себе: я не мог знать.

Но ничего не помогало, потому что она умерла, и я убил ее.

Я незаметно заснул, но, вероятно ненадолго, потому что солнце еще не поднялось в зенит, когда я снова открыл глаза, почти ослепленный яркостью дня. В деревьях надо мной щебетали птицы, издалека слышалось блеянье овец. Туман растаял, и теперь долина была похожа на зелено-коричневое лоскутное одеяло. Мои глаза воспалились, виски сжимала ноющая боль. Мгновение я лежал неподвижно, не зная, где нахожусь, пока осознание реальности вдруг не вернулось ко мне.

Я моргнул и попытался сесть, но сразу пожалел об этом, потому что пульсирующая боль пронзила ногу, и тихо выругался вслух. Хотя здесь некому было меня услышать. Уэйса не было видно, но рядом со мной лежал его щит. Ястреб сэра Роберта выглядел так, словно видал дни и получше, его пересекали несколько длинных глубоких царапин, он нуждался в перекраске. Тем не менее, он был в лучшем состоянии, чем мой собственный: его верхний край был расколот, кожаные полосы по краю сорваны напрочь, деревянные доски покрыты трещинами. Он отслужил свое.

Лошадь Уэйса была на месте, значит, он не мог уйти далеко. Я смотрел на животное, а оно на меня, его круглые бока блестели там, где на них падал солнечный свет, приникавший сквозь ветви. Рядом с ним Ролло спал на боку.

Я пошевелился, пытась лечь поудобнее. Я был по-прежнему одет в кольчугу и шоссы[7], хотя и снял шлем. Спать в броне никогда не было удовольствием, но я не хотел остаться без защиты, если враг подойдет к нам незаметно.

Боль продолжала пульсировать в ноге, даже хуже, чем несколько часов назад. Я нагнулся посмотреть, и увидел то, что пропустил раньше: удар пришелся вдоль кольчужного чулка и разорвал планки, защищающие голень и штанину, теперь окрашенную в темно-красный цвет. Моя кожа под ними была вспорота, рана длиной почти в локоть начиналась выше лодыжки и заканчивалась под коленом. Я слегка коснулся ее, морщась от чувствительности воспаленной плоти. Мои пальцы окрасились кровью. Рана не выглядела глубокой — конец копья рассек кожу и верхних слой мышцы — но все же она требовала внимания.

Я услышал за спиной звон кольчуги и обернулся, чтобы увидеть Уэйса, выходящего из леса с кожаным бурдюком в руке.

— Как спалось? — Сказал он.

Он выглядел так, словно не отдыхал вообще: серое лицо и глаза, красные, как у кролика.

— Ты сам-то поспал?

Он покачал головой и бросил мне бурдюк, он был тяжелее, чем я ожидал.

— Один из нас должен был сторожить, — объяснил он. — Ты, похоже, нуждался в отдыхе больше, чем я.

Я вынул пробку и поднял горлышко к губам. Вода была ледяной, я чуть не подавился; она текла по подбородку и капала на плащ и кольчугу, но мне было все равно. Я пил впервые за сутки и делал большие глотки.

Я протянул бурдюк Уэйсу, но он покачал головой, поэтому я отложил воду в сторону и начал снимать шоссы. Они крепились к поясу кожаной петлей, и я отстегнул ее, прежде чем развязать шнурки. Сделав это, я закатал подштанники до колена и плеснул на рану воды, сдерживая внезапный стон. В юности я несколько лет провел в монастыре, где лекарь объяснил мне важность сохранения раны в чистоте.

Это был тихий старик с неровной бахромой белых волос вокруг тонзуры и грустными глазами, которые видели много такого, о чем он никогда не упоминал. Из всех монахов там он был одним из немногих, которые учили чему-то полезному, и его наставления прочно засели у меня в голове. Они не раз спасали мне жизнь на протяжении многих лет.

Я вытер наполовину засохшую кровь вдоль всего пореза, открыв малиновую рану в полногтя шириной.

Уэйс сочувственно вздохнул:

— Выглядит не очень хорошо.

— Болит, но не так страшно, как выглядит, — сказал я, хотя не был уверен в правоте своих слов. — Я сглотнул и сменил тему. — Как думаешь, где мы?

— Незадолго до рассвета мы прошли деревню, — ответил он, все еще глядя на рану. — Если это был Алклит, то это значит, что мы недалеко от старой дороги.

Алклит был одним из местечек, которые мы проходили на марше; его имя мы узнали, когда наши разведчики захватили одну из семей, пытавшихся бежать. Они были последними, кто покинул свой дом; большинство остальных уже ушли в леса. Сейчас мне вспомнились слезы женщины и молчание ее мужа. Я помнил даже широко открытые, непонимающие глаза их детей, слишком испуганных, чтобы даже кричать. Но как только они ответили на наши вопросы, сэр Роберт приказал дать им лошадей и припасы, чтобы они могли ехать вперед и рассказать соотечественникам о численности и мощи нашей армии. Вероятно, он надеялся, что они решат сдаться без боя. Мы и не догадывались, что они уже сидят в засаде, как стая волков, готовая наброситься на добычу. Никто из нас не догадывался.

Уэйс задумчиво посмотрел на поля.

— Хотя я не узнаю это место.

— Я тоже.

Я вытащил кинжал из ножен и начал срезать полоску с подола плаща. Шерсть была толстой, но клинок был острым, так что скоро у меня было достаточно ткани, чтобы обвязать ногу и попытаться закрыть рану. Это все, что я мог сделать, по крайней мере, до возвращения в Эофервик. И хорошо, что у нас были лошади, потому что я не смог бы долго идти, не бередя рану.

— Попробую поспать, если не возражаешь, — сказал Уэйс.

— Я посторожу, — ответил я, пока он ходил вокруг, проверяя землю ногами и отыскивая место посуше.

Потом он лег, отвернувшись от солнца, и укрылся плащом, как одеялом. В следующий раз, когда я посмотрел в его сторону, он крепко спал.

Я все утро просидел, откинувшись спиной на ствол березы. Усталость не покидала меня, но даже, если бы я не был на посту, я не смог бы заснуть. Ветер затих, ветки над моей головой были неподвижны. Начали собираться облака, их тени скользили по земле.

Звон конской сбруи из глубины леса заставил меня сесть. Я взглянул на Уэйса, он все еще спал. Я толкнул его, он открыл глаза, его рука метнулась к ножнам, нащупывая рукоять меча.

— Кто-то едет, — сказал я.

Он посмотрел на меня, его глаза налились кровью, пока сознание наконец не пришло, тогда он с трудом поднялся на ноги.

— Где?

Я встал слишком поспешно: огонь пронзил ногу, я покачнулся, но сумел устоять на ногах и указал вверх на тропу. Судя по звуку, всадник был один, хотя я не был уверен. Наши лошади были в двадцати шагах, отсюда их нельзя было разглядеть. Мы могли бы оседлать их прежде, чем на нас нападут, но нас сразу заметят, если мы попытаемся бежать.

Я наполовину бежал, наполовину хромал вслед за Уэйсом, направляясь к лошадям, которые уже проснулись и, казалось, не чувствовали ничего подозрительного. Мы добрались до них как раз вовремя, когда я услышал стук копыт и увидел всадника. Он был один и медленно пробирался между деревьями.

Между нами лежал большой ствол поваленного дерева, и мы спрятались за ним. Если всадник не посмотрит в нашу сторону, он не заметит лошадей, и мы будем в безопасности. Но потом я подумал, а если он уже заметил? Нас было двое против одного, и при условии, что за ним не едут его друзья, у нас был шанс выиграть, если дело дойдет до драки.

Высокий человек с длинными руками и ногами, в коричневом плаще, обернутом вокруг опущенных плеч, в шлеме, закрывающем голову. Солнечный свет прорвался сквозь облака, Уэйс присел, скрываясь в тени, но в этот миг я увидел лицо всадника и меня охватил порыв радости.

— Это Эдо, — сказал я Уэйсу, а затем, стоя, замахал руками и позвал. — Эдо!

Всадник остановился. Он посмотрел вокруг, отвел от лица ветку и увидел меня. Его волосы были в грязи, худое лицо исцарапано, глаза покраснели от усталости, но в остальном вид вполне боевой.

— Танкред? — спросил он, будто не очень веря глазам. Он, смеясь, скатился с седла, раскинул руки и обнял меня, как брат. — Ты живой.

— Мы живые, — сказал я и указал на Уэйса, стоящего недалеко позади меня.

— Уэйс! — Воскликнул Эдо.

— Рад видеть тебя, — сказал Уэйс, улыбаясь.

— И я тебя, — ответил Эдо, и мне показалось, что я увидел влагу в его глазах. — Вот уж не думал, что увижу вас снова, после всего, что случилось…

Он не успел закончить, как слезы начали переливаться через край.

— А что с остальными? — спросил я, оглядываясь в поисках нашего отряда. — С тобой есть кто-нибудь? Можэ, Иво, Хедо?

Он покачал головой.

— Я не знаю, — ответил он, — не знаю.

— А лорд Роберт? — Сказал Уэйс. — Что с лордом Робертом?

Эдо посмотрел на него, а потом на меня, приоткрыв рот. Под глазами у него лежали темные тени. Облако закрыло солнце, с севера подул ветер и я слышал, как вокруг нас задрожали деревья.

— Лорд Роберт… — сказал он. Его дрожащий голос казался далеким и слабым, как будто уже не принадлежал ему. — Лорд Роберт мертв.