Вертеп

Глава 11

Дорога в больницу, расположенную на окраине города, у Мазина затянулась. Простояв с Полчаса на остановке и не рискнув штормовать вместе с молодыми переполненный троллейбус, он решил дождаться «каравана», то есть следующих одна за другой трех-четырех машин, что нередко случается после продолжительной задержки, а пока перекусить в кафе, чьи предприимчивые владельцы вынесли на асфальт круглые столики и стулья с изогнутыми ножками.

За одним из столиков сидел мужчина в шапочке с большим козырьком, какие раньше считались жокейскими, а с некоторых пор стали любимым головным убором американских генералов. Тень от козырька падала на лицо сидящего, однако внешность его показалась Мазину знакомой, и он попытался вспомнить, кто же расположился за соседним столиком. Мысль эта получила встречный ход. Очевидно, и Мазин был небезынтересен «генералу».

— Мое почтение, — прикоснулся тот двумя пальцами к козырьку, и, если бы не это сугубо штатское обращение на чисто русском языке, произнесенное к тому же подчеркнуто ироническим тоном, мог бы и в самом деле сойти за военного какой-то зарубежной армии в полевой форме. Аккуратный комбинезон цвета хаки с погончиками сидел на нем, будто был сшит на заказ. Узнать в этом чисто выбритом человеке с мужественным, хотя и отмеченным следами излишеств чертами, запойного пьяницу Алферова было с первого взгляда крайне затруднительно, тем более, что на столике перед ним стояла бутылка с молоком, которое Алферов спокойно потягивал из бумажного стаканчика.

— Прошу в гости, — сделал Алферов приглашающий жест. — Молочка не желаете? — И расплылся в улыбке.

— Я на пельмени нацелился, — отозвался голодный Мазин.

— Дело хозяйское. Шесть штук на порцию. Тысяча триста восемьдесят рубликов. Считайте, по двести тридцать штучка… Я тут весь прейскурант изучил.

— Куда денешься, — вздохнул Мазин, перебираясь к соседу, в душе довольный встречей.

— Признайтесь, не узнали меня? — спросил Алферов насмешливо.

— Контраст есть, — признался Мазин.

— Точно — мистер Хайд и доктор Джекил. Получается?

— Вполне, доктор. Не собираетесь ли вы выбрать это качество на будущее?

Алферов повел ладонью.

— Не надо! Обойдемся без пошлостей вроде того, что еще не поздно стать человеком… Будто я не человек! Только у меня измерение другое. У них, — он провел рукой вдоль улицы, — циклы суточные: работают — спят. А у меня свой, двухнедельный: работаю — пью. В рабочий цикл я не пью, а они хлещут в любое время, хоть ночью поднеси. Но алкоголиком считаюсь я. Пусть уж так и будет. Вот и все дела. Доступно пояснил?

— Вполне.

Алферов был доволен.

— Ну и как, я в форме?

— Американский генерал. «Буря в пустыне».

— Похоже. У них во время «бури» сухой закон действовал, арабов уважали. А у меня рабочий цикл осушен.

— Клиентов уважаете?

— Клиентов? Нет. Надоедают быстро. Вот уже надоели.

Внезапно у него потухли глаза, и Алферов перестал походить на генерала, разве что на раненого в госпитале.

— Пора выходить из завязки, — пояснил он.

— Так тянет?

Алферов пожал плечами.

— Вам этого не понять. Скучно здесь.

Он произнес «здесь» как-то по-особому расширительно, будто наведался из другого мира.

— А там? — поинтересовался Мазин.

— Подшучиваете по невежеству? Но отвечаю. Там ни печали, ни воздыхания. Нет ни нервных, ни злых. А здесь все злые и несчастные. И с каждым моим возвращением все хуже. Даже богачи психуют. Стреляют не по делу. Деньги зарабатывать приходится с поправкой на инфляцию. Вот вышел из запоя и опозорился. Полкило колбасы взять хотел, даю деньги, а продавщица мне: «Ты что, дядя, с луны свалился? Ценник-то перед носом, а ты мне что суешь? Проснись!» Ну, я ей в ответ: «Извини, милая, я на секретной работе, я в анабиозе находился, в эксперименте, поотстал малость от вашей суеты». — «Что ж, вас там и кормят бесплатно?» — «Точно, бесплатно, мы для будущего науки стараемся, такие люди на полном обеспечении». — «Ишь, — говорит, — устроился. А мне к вам нельзя?» — «Ни в коем случае. Там муфту не подвернешь до упора — авария и под суд. Это ты тут сто граммов больше, сто меньше на весы бросишь, никто и не заметит». — «А у вас под суд сразу?» — «Трибунал!» — говорю. «Врешь, небось нету сейчас трибуналов». — «И очень жаль…»

Мазин посмеивался, поглядывая на «секретного экспериментатора».

— Мне, кажется, тоже пора ответ держать.

— Я так и подумал. Если б вы нашли Эрлену, уже б похвалились, а вы молчок.

— Правильно.

— Со всеми разобрались?

— С вас второй крут начинаю.

— По второму кругу пойдете? Может, остановиться?

— Напротив. Мне повезло вас повидать, пока вы в анабиоз не ушли.

— Да я вам тогда еще все как на духу. С кем вы, кроме меня, беседовали?

Мазин решил не называть Пушкаря, вряд ли эта фамилия могла подтолкнуть Ильича к продолжению темы. Назвал других.

— Дергачева с супругой повидал.

— Юлили? Эти с три короба наврут, дорого не возьмут. С ними не столько доверять, сколько проверять.

— Стараюсь. Вы и Марину знаете?

Алферов почесал затылок, сдвинув кепи на лоб.

— По правде говоря, лично знаком не был, но от сестры понаслышан.

— Хвалилась младшей?

Ильич удивленно поправил генеральский головной убор.

— Говорила, что позорит фамилию.

— В самом деле?

Алферов почувствовал заинтересованность Мазина.

— Неужели и такой мурой интересуетесь? Зачем вам старые сплетни? Это дела бабские.

— Что поделаешь, приходится и грязь разгребать.

— Ну, если испачкаться не боитесь, пожалуйста. Эрлена ревновала к сестре.

— И были основания? — спросил Мазин спокойно, сдерживая волнение.

— Был случай, она рассказывала.

— Поделитесь!

— Зачем делиться? Целиком отдам. Мне этот товар ни к чему. Вам-то он зачем? Тут больше дрязги.

— Хочу уточнить. Ревность ведь и плодом воображения может быть, а случай — уже факт, пусть не очень красивый.

— Сексуально-бытовой. Но, если клубнички захотелось, кушайте на здоровье. Эрлена на своем дне рождения их в темной комнате застукала. Гости танцуют, а мужа с сестренкой нет. А у баб на эти вещи глаз-алмаз, она в спальню бесшумно. Впечатление сильное. Ферштейн?

— Спасибо, Сергей Ильич, — сказал Мазин. — Для меня это почти неожиданность.

— В самом деле? — удивился Алферов. — Неужто вы за свою многоопытную жизнь сексуальных азов не освоили?

— Вернее сказать, дальше азов не продвинулся, но я сейчас не о самом предмете. Вы мне помогли скорректировать предварительные данные. Марина очень трогательно убеждала меня, что до исчезновении Эрлены мужа ее почти не видела, дома у них не бывала, и свело-то их горе, постигшее ребенка.

— И в доме не бывала?

— Представьте себе.

Ильич саркастически усмехнулся.

— А что? Вполне могло такое быть, но… после того, как Эрлена скандал учинила. Подумать только! Покушение на штаны, которые она своей собственностью считала. Даже до отца дело дошло. Тот, седой ветеран, с пионерами встречается, а тут блядство в собственном доме.

Алферов пришел в хорошее настроение.

— Короче, была серьезная разборка, старик бегал за Мариной с пистолетом, кричал: «Пристрелю, сучку, как собаку, чтобы фамилию мою не позорила». Ну и все, как положено, в состоянии праведного гнева. Та бегала вокруг стола, сбивала точную наводку. Ну и была от дома отлучена. Представляете? Скандал в не очень благородном семействе.

— Интересно, — протянул Мазин серьезно.

— Да, забавное кино. Билеты можно было продавать. Короче, до смерти старика и исчезновения Эрлены она и в самом деле могла слинять с Володькиного горизонта. Кажется, какого-то кавказца поимела. Но это и все, что я знаю. Считайте, я вам доверил истинную полуправду, а полуправда может быть опаснее вранья.

— Как посмотреть? Тут по известной байке. То ли зал был наполовину пуст, то ли наполовину полон.

— Право выбора за вами.

— Придется выбирать.

— Валяйте! Мне и самому было бы интересно про Эрлену узнать, хоть бы понял, за что страдал. Так что спрашивайте, что вас там еще заинтересовало? Спешите, пока не услышал я сигнал погружения.

— Вы пистолет упомянули.

— Да. Ну и что?

— У отца был пистолет? Откуда? Тогда ведь строго…

— Старые вояки умудрялись с войны сохранить. Но не обольщайтесь. Это не то ружье, что Чехов упомянул.

— Пистолет, однако, был?

— Был.

— Не помните, какой марки?

— Да сам-то я его в глаза не видел. Это же все со слов Эрлены, она говорила. Кажется, трофейный.

— Парабеллум?

— Да ну вас! Не видел я его, сказал же. Зря ухватились. Конечно, слово красивое. Парабеллум — готовься к войне! Оружие — всегда оружие. Вон бандитизм какой! Руки чешутся.

— Перестрелять преступников предполагаете?

— Я за! Горбатого могила исправит, а не права человека.

— Мало разве в прошлом стреляли, к стенке ставили?

Алферов выправил кепи на голове и посмотрел неодобрительно.

— Странно слышать от вас этот жалкий аргумент. И глупый.

— Так уж?

— Да не от большого ума. Не видите, как баланс нарушился? Природа-то равнодушная, она штампует всякой твари по паре, а наше дело регулировать, чтобы полезных тварей больше было, чем вредоносной сволочи.

— Всю историю только тем и занимаемся, что казним, а что толку?

— Верно, их не меньше. Но это уж загадочные манипуляции природы. Всех она ликвидировать не дозволяет, поубавить, однако, разрешает, на то и создает, кроме преступников, Калашниковых разных, Макаровых, Смитов с вессонами.

— Не согласен, — запротестовал Мазин, — смотря кому «калашников» в руки попадет. Вот недавно из парабеллума в целителя одного стреляли. А куда, кстати, девался пистолет после смерти отца?

— Спросите полегче что-нибудь.

— У Дергачева он остаться не мог?

— Шутите! Нашли ковбоя со Среднерусской возвышенности! Тоже мне, мститель из Эльдорадо! Не увлекитесь этой пустой мыслью, ради Бога. Я-то Володьку знаю как облупленного.

Алферов допил молоко.

— Ну, мне пора на погружение. Пора, пора, рога трубят. По коням, что ли?

Он протянул руку Мазину и пошел по шумной улице, не оглядываясь и не поворачивая головы на претенциозные вывески, в основном на непонятном народу языке. На перекрестке Алферова отрезали машины, и Мазин потерял его из виду.

Но сказанное им осталось. Нейтрально сдержанное отношение Мазина к Марине сменилось отчетливой брезгливостью и некоторым удивлением ее наглостью. «Эта совковая удачница так уверовала в свои удачи, что решилась беспардонно врать, не имея, по существу, надежды скрыть вранье! Интересно, кем она меня считает?» Четче обрисовалась мысль о пистолете, хотя и прав был Алферов, — мысль эта вполне могла оказаться пустой. Дергачев с пистолетом больше напоминал ковбоя из забегаловки, чем из салуна. И вообще, если положить руку на сердце, думал Мазин, к целям своим он приблизился ничтожно мало, особенно в отношении целителя.

Расчет на «караван» себя оправдал. До больницы Мазин добрался по-королевски, расположившись на продавленном сиденье, но Виктории Карловны там не оказалось. Девица с равнодушно прозрачными глазами, излучая ленивое недовольство каждым, кого обстоятельства привели в эту запущенную юдоль печали, бросила коротко:

— Выписали.

И отвернулась.

Любопытно, подумал Мазин, как она и ей подобные, а имя им легион, — наловчились вот таким образом отворачиваться в никуда. Ведь там нет ни собеседника, ни даже зеркала, а они умеют так заинтересованно смотреть, например, на первого весеннего комара, из нового поколения городских комаров, черного, жирного и неповоротливого, который беззаботно летает по регистратуре, как «юнкерс» в сорок первом, не помышляя об опасности.

— Вчера она была здесь.

Девица глянула на Мазина, поражаясь бестолковости посетителя.

— Вчера была здесь, а сегодня нету, выписка по утрам, — пояснила она назидательно и вернулась к комару, возможно, имея какие-то мысли на его счет.

— Кажется, ваше призвание энтомология, — заметил Мазин.

— А вы не оскорбляйте!

Мазин понял, что активное внимание страдающей от безделья девицы может с комара переключиться на него, и решил не рисковать, а уточнить обстановку на месте.

Домик Виктории Карловны, который он рассмотрел еще в прошлое свое посещение, отделенный высоким кирпичным забором от соседнего старинного особняка, по-прежнему смотрелся ухоженным и аккуратным, и было удивительно, как может поддерживать свое жилище в таком порядке одинокая старая женщина.

Но в этот раз внутрь домика заходить Мазину не пришлось, не было необходимости. Виктория Карловна сидела в старинном кресле-качалке во дворике под грушей, на которой зрели молодые плоды.

— Возьмите табурет в сарайчике, — предложила она.

Мазин взял и присел напротив.

— А я вас в больнице искал.

— Выписали.

— Значит, получшело? — спросил он, стараясь говорить пободрее, но пересиливая себя, потому что сейчас, при солнечном свете, Виктория Карловна выглядела гораздо хуже, чем в комнате, где он видел ее прежде.

— Ну, и вы туда же! Умирать выписали. Зачем им свою статистику портить. Да и я не хочу на лекарства деньги тратить бесполезно. Дорого стало умирать, Игорь Николаевич, а хоронить и того дороже.

Она повернулась к Мазину, и он увидел в ее глазах, еще недавно твердых, выражение, которое заметил недавно у деда Пушкаря. Два таких разных человека смотрели в мир одинаково, уже со стороны.

У Мазина не повернулся язык лицемерить, он понимал, что порог, до которого человек воспринимает соболезнование и нуждается в утешении, ею перейден.

— И я рада, между прочим. Это очень противно умирать в больнице, где ты всем в тягость. Лучше здесь, на родительской земле. Это же все моя земля. Вон там за забором наш дом, а тут, где дорога, сад наш был, домик мой — бывший флигелек городской усадьбы. Немного мне советская власть оставила, но зачем мне больше? На это я не жаловалась. А вот душу давили… Ну да Господу виднее. Жизнью земною не дорожу, хотя лишние несколько дней прожить хочется. Тепло как, хорошо… Глупая старуха, да?

— Нет, — сказал Мазин. И больше ничего не добавил.

— Вас Лиля прислала?

— Да.

— Я просила ее. Спасибо, что пришли.

— С пустыми руками пришел, — признался Мазин с сожалением. Он не мог морочить голову этой мужественной женщине.

— Я вижу. Было бы с чем, вы бы раньше пришли. Ну что ж, переживать разное приходилось. Жаль. Не дождусь. А ведь все объявится в положенный час. Но сейчас о Лиле подумать нужно.

— Она говорила, что вы завещаете ей дом.

— Да, оформила. Нотариус говорит, что все по закону. Но я постоянно вижу, как закон нарушается.

— Не всегда.

— Если нет заинтересованных лиц.

— Это же ее родители.

Конечно, сказано было не совсем удачно, ведь Виктория Карловна считала отца Лили убийцей ее матери, но она смолчала.

— Вряд ли отец захочет дочери зла.

— Он все, что угодно, натворить может. Пустой человек, не ведает, что творит.

— Я убедился, что в дни, когда исчезла Эрлена, он отсутствовал.

— Да, у него все было состряпано убедительно.

— А вас, Виктория Карловна, не удивляет, что пустой человек так ловко упрятал концы в воду?

Мазин все еще не разделял ее полной уверенности в том, что Дергачев — убийца. Согласен он был в одном, Эрлены нет в живых, но и это требовало доказательств, а их пока, кроме янтарного кулончика, собрать не удалось.

— Говорят, у преступников, как у зверей, инстинкт самосохранения очень развит, — заметила старуха.

— То особый тип преступников, Дергачев мне таким не показался.

— Здесь-то собака и зарыта, — сказала Виктория Карловна твердо.

— Где? Я все перекопал, а захоронение не нашел. Вот, послушайте!

— Не надо! — подняла она ладонь. — Ради Бога. Я все это знаю — и про пьянку с приятелями в Сочи, и про дурацкую фотографию. Не надо. Так мало мне осталось, что я уже не могу тратить время на переливание из пустого в порожнее.

— Что же я могу предложить вам? Только вернуть кулон.

Он достал украшение. Однако старуха снова подняла возражающую руку.

— Тоже не надо.

— Почему? Вы рассматриваете это как гонорар?

— Нет. Это личная вещь. Это не может быть гонораром. Вы отдадите его не мне, а Лиле.

— Лиле? И сказать все? Как он попал ко мне?

— Конечно. Вы отдадите, когда закончите дело и установите истину.

Мазин наклонил голову.

— Простите, Виктория Карловна, полной уверенности у меня нет.

— Оставьте, это ложная скромность. Разве вы не хотите раскрыть истину до конца?

— Хотелось бы. Очень хотелось…

— Вы это сделаете. Не сможете не сделать…

«Ну и характер!»

— Кулон еще поможет вам. И вы, я вижу, на верном пути.

— В чем же?

— Вы уже наткнулись на противоречие: неумный человек и такое умное поведение.

Мазин посмотрел на Викторию Карловну в упор, ожидая продолжения.

Она покачала головой.

— Нет, я ничего не скажу. Я отдала вам свое доказательство. Что же касается мыслей, у вас их, я вижу, и без меня достаточно. Не думайте, что этих хитросплетений вам не распутать. Если хотите, в них есть много женского… Вот и все, что я могу сказать, — резко закрыла тему Виктория Карловна. — Да я-то, собственно, о другом хотела поговорить. У меня просьба…

— Я вас слушаю.

Неожиданно она спросила:

— Как вы относитесь к честному слову? Странный вопрос, правда?

— Для меня естественный. Я считаю, что слово нужно держать.

— Спасибо. Я так и думала, что могу на вас положиться. Я дам вам один конвертик. Для Лили. Передайте ей это, пожалуйста, после… через пару дней. Вы понимаете?

— Да.

— А пока, пока я не… вы понимаете, не нужно читать это письмо, хорошо? Она сама его вам покажет. Обязательно покажет.

Игорь Николаевич кивнул, понимая, что никакие особые заверения этой стойкой больной женщине не требуются. Она ему поверила, и этого достаточно и для нее, и для него.

— Я вижу, вы грустно настроены, Виктория Карловна, и утешать вас глупо, могу сказать только вместе с вами: жизнь и смерть, как теперь понимают, в руках Божьих, а его пути неисповедимы. Может быть, надеемся все-таки на лучшее?

Мазин поднялся, прощаясь.

— Мне Бог послал удел испытаний, но я не ропщу, я верю, что душа не умирает, и жду перехода со смирением. Хотя очень о Лиле беспокоюсь. Но Бог милостив. Я и на вас надеюсь, на закон в вашем лице, а больше на справедливость, какую в вас чувствую. Прощайте, Игорь Николаевич.

— До свиданья.

Она улыбнулась.

— Чудак вы, человек. Ну, спасибо на добром слове. А кстати, вы какой дорогой ко мне добрались?

— На троллейбусе, по Кольцевой.

— Я вам советую, спуститесь к пруду и пройдите немного берегом. Раньше там сплошной хламовник был, а теперь расчищают свалку. Богатые люди по берегу строятся, хотят чистым озером любоваться. Это рядом, — указала она дорожку, — только заросло и не видно отсюда. Пойдите. Скоро моя халупа завидным местом в городе будет. Ведь эти заросли до самого берега — мой участок, да сил на него нет.

Мазин наклонился и поцеловал ей руку…

Расстояние до пруда оказалось удивительно близким. С десяток деревьев и кустов да высокий бурьян, а за ними прямо по берегу широкой полосой самая настоящая свалка, в основном строительный мусор, который свозили сюда из микрорайона многоэтажек по другую сторону шоссе.

Мазин, конечно, знал о существовании водоема. До революции это было пригородное озеро, место пикников и даже первых в городе соревновании по новому и модному виду спорта — гонкам на яхтах.

Потом водоем захирел. Город стал расти в другую сторону, к заводу-гиганту — детищу пятилеток, туда и потянулись асфальтированные магистрали, там ставили памятники вождям, в том числе и обязательный после тридцать четвертого года памятник Кирову, который, хотя никогда в городе не бывал, но сказал незадолго до рокового выстрела, что успехи у нас громадные и хочется жить и жить. Жить Сергею Мироновичу долго не пришлось, зато слова отвечали духу времени, и их воспроизвели на темно-красном граните пьедестала.

О гранит плескались волны рукотворного «моря», как стали называть новое водохранилище. Здесь возник и яхт-клуб, и водный стадион с трибунами союзного размера, и другие сооружения для культурного отдыха с мороженым, вином и пивом, а уж водочка всегда водилась в ближайшем универмаге, возведенном тоже с размахом, но постепенно сокращавшем свой ассортимент, шли годы дефицита. Народ это не сразу заметил и к оазису культуры, отдыха и спорта тянулся дружно, сначала как к любопытной новинке, потом по привычке, а когда водку начали преследовать, со своей бутылкой и пирожками, которые приятно было разложить на берегу на скамейке, на газетке, и посудачить, поругать советскую власть, сохраняя, конечно, веру в то, что трудности временные, что войну пережили, значит, и борьбу за мир переживем, главное, чтоб войны не было, а уж бутылку раздобудем, переплатим, но выпьем, потому что Русь на этом веселии стоит…

А старое натуральное озеро зарастало тем временем камышом, зеленело водорослями, берега окаймлялись красновато-серым ожерельем строительных отходов, и посидеть там уже было негде, не то что заплыть, само название в обиходе сменилось, озеро стали называть прудом.

Все это Мазин, как старожил, хорошо себе представлял и потому удивился, выйдя на берег. Как говорится, где некогда все было пусто, голо, ныне вырастали дома, да какие дома, прямо с картинок из немецких журналов, из красного кирпича, с островерхими черепичными крышами, в два и три этажа, окруженные гаражами и прочими подсобными помещениями. Да, давненько не строили в России вот так открыто богатые, европейского типа, современные сооружения для личного проживания. Домов было всего шесть, но вблизи подвижный кран расчищал берег, подхватывая брошенный металл и бетон и укладывая все это в металлический кузов тяжелого самосвала.

Двойственное чувство испытал Мазин, глядя на развернувшееся наступление новой жизни. С одной стороны, всю жизнь мечтал он увидеть в наших городах вместо бетонных коробок и построенных еще в прошлом веке давно запущенных жилищ такие вот дома, какие знал лишь по заграничным фильмам. С другой, пересчитав возведенные здания и остановившись на шести, вспомнил социологический обзор: очередной опрос показал, что только шесть процентов населения довольны жизнью и с оптимизмом смотрят в будущее. Так не они ли пришли сюда, на берег озера, всего лишь эти шестеро?

Сколько же стоит такой коттедж? В десятки миллионов уже не уложишься. Мазин обернулся, посмотрел на трубу старенького домика Виктории Карловны и вспомнил ее слова. Да, и здесь можно возвести усадьбу или продать землю. Невольно он произнес вслух:

— А наследница-то — миллионерша!