Вертеп

Глава 6

Освоившись в полутемной, отгородившейся от дневного света шторами комнате, Мазин не заметил ни единого предмета, изготовленного в наши дни. Даже телевизор был полузабытой ранней марки. В противоположном от телевизора углу висела икона в серебряном окладе, под ней горела розовая лампадка.

Самой Виктории Карловне он дал бы семьдесят. Держалась она подчеркнуто прямо, одета была в строгое серое платье с тусклой брошью, седые волосы гладко зачесаны и собраны на затылке. Сидела она в жестком кресле на гнутых ножках, Мазина усадила напротив.

— Я знала, что вы до меня доберетесь, Игорь Николаевич.

Мазин отметил, что она сразу назвала его имя и отчество. Виктория Карловна, очевидно, принадлежала к тем пожилым людям, кому Бог даровал светлую голову и память на долгие годы, и это обнадеживало.

— Неудивительно. Вы ведь своего рода спонсор нашего поиска.

— Прошу вас, избегайте модных ненужных словечек. Хотя я и из немцев, но мы почти триста лет говорим по-русски, и я терпеть не могу, когда русский язык засоряют и уродуют.

— Значит, вы моя единомышленница. Я рад, что мы будем говорить на одном языке.

— Не сомневаюсь. Я думала о предстоящем разговоре. Вам, конечно, потребовалось время разобраться в этой шелухе.

— Простите.

— Я хочу сказать — вы уже убедились в том, что «бегство» Эрлены — сущая ерунда?

— Вы так думаете?

— Да, я так думаю.

— И не подозреваете Алферова?

— Его же признали невиновным.

— Не сразу.

— Правда не всегда очевидна сразу.

— Но теперь, по-вашему, доказана?

— Вполне.

— Были на суде?

— Зачем? — Старуха прикоснулась пальцем к виску. — У меня здесь свои соображения. Земное правосудие есть правосудие слепца. Истинно судит тот, — она оторвала палец от виска и подняла его вверх, — кто имеет право судить, а не те, кого назначили власти предержащие. Невиновный человек по воле слепцов почти три года страдал в заключении, — добавила Виктория Карловна и повела худыми плечами под теплой шалью.

Мазин перевел взгляд на икону.

— Вы православная?

— Мои родители были лютеране, но я не считаю себя связанной догмой. Идея Бога шире церкви. Никакая церковь не может ее постичь в одиночку. Я знаю несколько языков, это помогало мне не только зарабатывать на кусок хлеба, но и многое прочитать. Я не очень люблю самоуверенных священнослужителей. Бог слишком велик, чтобы доверить отдельным лицам посредничество между собой и смертными. Его суд высший.

— Мне пришлось всю жизнь прослужить правосудию земному, — произнес Игорь Николаевич, не желая вступать в теологический спор.

Против ожидания она не возразила.

— Это не так страшно, если человек честен. Честность тоже проявление высшей воли. Что такое совесть? Собственная весть. Единственная весть, которая тебе направлена. А откуда?

И Виктория Карловна замолчала, полагая, что вопрос в ответе не нуждается.

— Что же за весть подтолкнула вас обратиться ко мне? Ведь прошло столько лет.

Виктория Карловна поднесла ко рту платочек, который держала в руке, и тщательно вытерла тонкие губы, и без того казавшиеся очень сухими.

— Я не поняла, что представляет собой поздравительная телеграмма, она встревожила меня. Это недобрая весть, но она должна была прийти.

— Вы ожидали такого?

— Если вы о появлении Эрлены, то я не ожидала. Совсем не ожидала и не жду ее.

— Вы считаете, что Эрлены нет в живых? — спросил Мазин, надеясь на определенный ответ, и получил его.

— Да, — ответила Виктория Карловна.

— Кто же мог отправить Лиле телеграмму?

— Не знаю, но Лиля должна узнать правду о своей матери. Телеграмма, если хотите, сигнал, что час пришел.

— Именно теперь?

— Да.

— Не раньше?

— Раньше было рано. Она была слаба, мала, получила жестокий удар.

— Но правда может оказаться еще более жестокой.

— Вы догадались? Я так и думала. Может.

— Тогда не лучше ли ее избежать?

Мазин вспомнил страдальческое лицо Лили и мнение Марины о ее нездоровье.

— Нет, теперь она сильна духом.

— Мне она такой не показалась.

— Внешность обманчива.

— Марина Михайловна считает, что у нее и сейчас слабое здоровье.

— Она мачеха, — сказала старуха жестко, — видит поверхностно.

— Не только мачеха. Она родная сестра матери.

— Точнее, единокровная. Они с Эрленой от разных матерей. Мать Эрлены была моей сестрой, а Марина мне чужая. С ней и с ее супругом я не имею ничего общего.

— Почему?

— Я скажу позже. Сначала скажите, с чем вы пришли ко мне?

Мазин покачал головой.

— С немногим.

Виктория Карловна не огорчилась.

— Я так и думала. Хорошо, что вас не запутали глупой сказкой о ее побеге. А чего вы ждете от меня?

— Если узко, я хотел бы узнать, не сохранилось ли чего-либо, написанное рукой Эрлены. Это необходимо, чтобы определить подлинность последней телеграммы.

— Разве дома у них ничего не нашлось?

— Много лет прошло, а главное, муж был очень оскорблен и давным-давно уничтожил письма и все другое, что было.

Старуха усмехнулась.

— Предположим.

Сказано это было каким-то странным тоном, так что трудно было понять, согласна ли Виктория Карловна с утверждением, что Дергачев в состоянии ревности и ярости уничтожил бумаги, или она подразумевала нечто иное.

— Попробую поискать. Эрлена любила посылать открытки к праздникам, даже к Седьмому ноября, хотя я никогда этот день праздничным не считала. Но я рада каждому доброму слову и ничего не выбрасываю. Что-нибудь я для вас найду.

— Спасибо. Это реальная помощь.

— Вы уверены, что почерк нельзя подделать?

Мазин посмотрел на «старую даму», как он мысленно прозвал собеседницу, внимательно.

«Она не верит, что телеграмму отправила Эрлена».

— Попытаться сфальсифицировать можно, однако у меня есть очень опытный эксперт, он не ошибется.

— И вы надеетесь, этим все выяснится?

— Ну, если окажется, что почерк принадлежит Эрлене, предстоит еще разыскать вашу племянницу. Ведь ко мне Лиля за этим обратилась с вашего благословения, или наняла, если хотите. Я заинтересован честно заработать свое вознаграждение, — улыбнулся он.

Собеседница Мазина иронию не приняла. Спросила сухо:

— Какие еще возможны варианты экспертизы?

— Сомнения в подлинности, если образец не даст достаточно материала для сравнения. И, разумеется, полное несовпадение почерков.

— Что же может значить несовпадение?

— Скорее всего телеграмма — неумная шутка, злой розыгрыш. Для Лили это будет очень горько, но ситуацию несколько прояснит.

Виктория Карловна помолчала. Мазин видел, что ее интересует еще что-то.

— Вы хотите спросить о чем-то?

— Что вы будете делать, если почерк окажется сомнительным?

— Откровенно говоря, это худший вариант. Злую шутку может устроить каждая сволочь. Но подделать почерк возьмется и сможет далеко не каждый. Нужно иметь не только образец, но, главное, цель поважнее, чем пустой розыгрыш.

— Вы хотите сказать, что такое может сделать только близкий человек?

— Ну, я бы не стал утверждать категорично. Возможен и совсем непредсказуемый отправитель. Но какие-то данные он должен иметь и какой-то недоброй цели добиваться.

— Бедная девочка! Но зачем?

— Это главный вопрос, который я ставлю, но лучше не спешить с ответом, а идти шаг за шагом. Сравним сначала почерки.

— Я чувствую, здесь зло, и вы тоже? — произнесла Виктория Карловна с мрачноватой уверенностью.

— Мое дело искать факты, — ответил Мазин, опасаясь мистической трактовки происшедшего.

— Факты! — буркнула она недоверчиво. — Вы ведь узнали только то, что знал суд, что всем известно? Где еще собираетесь искать?

— Везде. И здесь, у вас. Помогите, если можете, — сказал он просто.

Виктория Карловна молча смотрела в пространство, будто прислушивалась к внутреннему голосу. Потом заговорила медленно, начиная издалека.

— Я любила Эрлену, несмотря на все слабости, доверяла ей присматривать за домом в мое отсутствие, приходить поливать цветы. Я разрешила им с мужем держать во дворе автомобиль. Они тогда купили машину, но не могли решить проблему гаража. Я разрешила поставить «москвич» во дворе. Да, их машина стояла во дворе.

Она сделала паузу.

«Зачем это про гараж?..» — подумал Мазин, видя, что Виктория Карловна сообщила о стоянке машины в своем дворе с подчеркнутым значением.

— Машина наводит вас на какие-то предположения? — поинтересовался он осторожно.

Старуха, не откликнувшись, подняла глаза к иконе.

— Видит Бог, я не хочу множить зла. Его в нынешнем мире предостаточно. Я хотела сберечь девочку. Но я ошиблась. Господь создал нас не только для исполнения его воли. Он наделил нас и свободой воли собственной. Наш долг не ошибиться в ней. Я поняла это так — если девочка потеряла мать, ей будет намного труднее потерять и отца…

Мазин весь обратился в слух, догадываясь, что сейчас услышит нечто важное.

— К тому же Владимира можно было в чем-то понять. Ложь вдвойне опасна, когда связана с изменой. Не так ли? Вы согласны со мной?

— А ложь во спасение?

Виктория Карловна отреагировала резким жестом.

— Вот! В эту ловушку я и попалась, — произнесла она горько и протянула руку, как бы ища у Мазина поддержки.

Не представляя еще, в чем может он поддержать ее, Мазин спросил сочувственно:

— Вы утаили то, что знали или догадывались?

— Я знала. Но я видела, что другие не знают, не догадываются, и решила, что это знак мне хранить молчание. Однако, храня молчание, я хранила ложь, а ложь — это зло, это ядовитое семя, и вот, видите, пришло время расплатиться за ошибку.

— Вам? За что?

«Старая дама» вяло опустила поднятую руку.

— Мои счеты с жизнью позади, а там, — она снова приподняла руку. — Его воля. Я боюсь не за себя, а за девочку. Телеграмма не может быть от Эрлены.

— Вы не сомневаетесь?

— Нет. Ее убили.

— И все время об этом знали?

— Знала. Но не знала, что делать. Сейчас я хочу, чтобы вы узнали первым и помогли мне советом.

Мазин наклонил голову.

— Спасибо за доверие. Говорите, пожалуйста.

— Ее убили здесь. У меня.

— Здесь? В вашем доме? Вы уверены?

«Не переоценил ли я ее разумность?»

— В моем доме. Когда я отсутствовала, — подтвердила Виктория Карловна.

— Как вы можете знать такое наверняка? Вам известно, где труп?

— Нет! — сказала она сразу и резко. — Но я не зря говорила про автомобиль. На нем и вывезли.

Виктория Карловна замялась, подбирая слово, не такое шокирующее, как труп.

— Он вывез тело в автомобиле.

Мазин подался в кресле вперед.

— Кто?

— Владимир, — ответила она убежденно.

«Один к одному с Пушкарем! Плюс машина».

— Признаться, мне не все понятно.

— Я так и думала. Хотя все просто. Ревность, измены, так называемые отношения.

Старуха брезгливо поджала губы. Видно было, что эта, незнакомая по личному опыту сфера жизни, вызывала в ней презрение.

— Ну, Виктория Карловна! Далеко не каждый ревнивец убивает жену.

— Вы не верите мне? — спросила она возмущенно. — Я слишком стара, чтобы лгать.

— Простите, сколько вам лет?

— Через две недели исполнится восемьдесят пять.

«Ого! А я-то дал ей на пятнадцать меньше».

— Поздравляю!

— Именно так! Однако вы глубоко заблуждаетесь, если сомневаетесь в моих умственных способностях.

— Ни в коем случае! Мне приходилось встречать немало людей преклонного возраста, которые сохраняли ясный ум и память.

— Господь и мне даровал ясность мысли. Я не понимаю стариковских жалоб на склероз. По-моему, такие люди и в молодости умом не отличались.

— Ну, склероз-то, к сожалению, существует, но я не в нем вас подозреваю. Я о другом. Вы человек почтенного возраста и я вижу, из тех, кого прежде называли благородными…

— Что значит называли? Человек бывает благороден или неблагороден. Это в крови, а не в анкете.

— Полностью с вами согласен, — поспешно откликнулся Мазин, заметив, как гордо она приподняла голову. — Именно это и определяет круг ваших жизненных воззрений. Невольно вы переносите часть собственных взглядов на окружающих, видите в них то, чем они не обладают. Вам трудно представить мышление человека, скажем так, неблагородного…

— Да, иногда я допускала такую ошибку.

— Естественно, непроизвольно.

— Что же вы хотите сказать?

— Возможно, вы сохранили какие-то романтические представления о ревности, о превратно понятой чести…

— Нет, — отрезала старуха. — У меня нет никаких иллюзий в отношении супруга Эрлены. Скорее наоборот. Никакого благородства. Никакого оскорбленного достоинства. Уверена, возник самый вульгарный скандал. Возможно, он и не собирался убивать…

— Когда же, по-вашему, это произошло?

— Когда она вернулась.

— Раньше времени? Зачем?

— Ах, — произнесла Виктория Карловна с досадой. — Вы меня обвиняете в ограниченности взглядов, а сами совсем не понимаете женщин.

Мазин согласился частично.

— В чем-то понимаю, конечно, хотя в данном случае надеюсь на вашу помощь.

— Наконец-то вы стали меня слушать.

— Я все время вас внимательно слушаю.

— Спасибо, возможно, я ошиблась. Мне показалось, вы больше к своим мыслям прислушиваетесь. Знаете, в моем возрасте привыкаешь, к сожалению, что многие не принимают тебя всерьез. Но если вы слушаете меня внимательно, я поясню.

— Жду с нетерпением, — сказал Игорь Николаевич, действительно больше дожидаясь, чем требуя.

— Выдумаете, это он ее любил и ревновал?

— У нее был любовник.

— Ерунда! На самом деле она не Алферова любила, а своего ничтожного мужа, потому что Эрлена, к сожалению, не унаследовала благородства. Моя племянница была — мне горько об этом говорить, но от правды не уйдешь, — она была то, что называется баба, присохшая к своему павлину.

Виктория Карловна помолчала, потом уточнила:

— Да, он павлин, и еще павиан. Он готов постоянно распускать хвост, и ему очень нравились молоденькие девочки, не исключая и ее младшую сестру, как вы знаете. А Эрлена уже утратила юную свежесть. Она это очень переживала.

Мазин начал догадываться.

— Выходит, Алферов?..

— Разумеется, женская месть, не больше.

Мазин вспомнил, как тряслись пальцы Алферова, когда тот пытался открыть бутылку, нищенскую комнату, соболезнующих старух, и подумал, что месть пришла не по адресу и оказалась слишком жестокой.

— Отомстила-то она не тому. Алферов в убийстве ничем не замешан.

— Оставьте! Нет мужчин, не виновных перед женщинами.

Мазин вздохнул, но ничего не возразил.

— Хорошо. Предположим, убил Дергачев. Однако история отъезда Эрлены и ее неожиданного возвращения остается для меня смутной.

— Что же здесь смутного? Исходите из того, что она баба и дура, и все станет понятным. Владимир постоянно врал, отрицал свои интрижки, и она решила схватить его за руку, поймать с поличным. Вот Эрлена и придумала чисто женский план: уехала, убедила, что она в санатории, а сама вернулась неожиданно. Я стыжусь ее поступка, но о мертвых или ничего, или хорошо. Хорошего не скажешь, лучше не осуждать. В конце концов, она страдала по-своему, хотя я не могу понять и простить эту слабость.

— И она вернулась? Нагрянула?

— Как снег на голову.

— Приехала именно сюда, к вам?

— Да, я была в отъезде. Она знала. Она отдала ему ключ, чтобы он поливал цветы и мог брать машину.

«Спровоцировала?»

— Она понимала, что он будет свиданничать на стороне.

— И захватила на месте преступления?

— Я уверена. Она застала его здесь с женщиной.

— С кем? С какой женщиной?

Виктория Карловна ответила почти возмущенно:

— Вот уж личность очередной шлюхи меня совершенно не интересует.

«Вот как, — констатировал Мазин, — просто, как колумбово яйцо! Сколько людей голову ломали, а об элементарной бабской дури никто не помыслил. Что ж, предположение похоже на правду. Но есть ли это правда? Пока что стройная версия, скажем так…»

Внешне все становилось на свои места. И сближение Эрлены с Алферовым, и «бабское» ее решение — видимо, узнала об очередном увлечении супруга, — и отъезд, который всем продемонстрировала, и телеграмма домой, и билет на самолет. Но все ли? Это следовало еще обдумать, а сейчас важно было не упустить любую возможную информацию.

— Итак, Эрлена приехала, убедилась в неверности, сказала, что об этом думает, произошел скандал или даже драка, и муж убил ее?

— Возможно, он не хотел, — еще раз вступилась за Дергачева благородная старая дама.

— А женщина? Та, которая была с ним. Ее роль вы видите?

Снова Виктория Карловна изобразила презрение.

— Не знаю. Я сказала, она меня не интересует. Наверно, заблаговременно сбежала. Подобные девицы ловко уходят от осложнений.

«Интересно, почему очевидных недевиц так упорно именуют девицами?»

— Эта девица должна была что-то знать.

— Не думаю. Он наверняка скрыл от нее преступление. Ну и, конечно, опасаясь, постарался скорее покончить со связью. А эти мотыльки не из думающих особ. Давно все позабыла.

«Сомневаюсь. Не могла же «девица» не знать об исчезновении Эрлены, если даже трагедия не на ее глазах произошла. Старуха права в одном, самое лучшее для нее было стушеваться, уйти в глубокое подполье, а то и вообще из города подальше уехать, смыться от греха. Короче, чтобы найти ее, попотеть придется…»

— Жаль, если она показать ничего не сможет.

— Вы мне все-таки не верите?

— Виктория Карловна, я вам верю. Но я не просто частный сыщик, я юрист и хорошо знаю, какие требования предъявляются к доказательствам. А у нас на руках пока только убедительная версия. Ее нужно, если хотите, оснастить предметно.

— Предметно? Что ж, я могу предложить вам и предмет.

— Очень любопытно и важно. Можно взглянуть?

— Сейчас.

Виктория Карловна поднялась и оказалась точно такой же прямой, как и когда сидела.

— Минутку.

Ей не потребовалось долго искать то, о чем она сказала. «Предмет» был наготове. Остановившись перед старым комодом, прежде чем выдвинуть ящик, она только пояснила:

— Я говорила, его машина стояла во дворе. Он всегда аккуратно ставил машину. Но, когда я вернулась, я увидела сразу, он примял колесом каллы, чудесные белые цветы. Может быть, он не заметил. Я думаю, не заметил, если принять во внимание его состояние. Но я-то увидела сразу. Я каждый свой цветок знаю. И видела, что колесо прошло по краю куста. Но я сначала не придала этому значения. Теперешние люди, усевшись за руль, не только цветы, но и человека на пути не замечают. Мне трудно было сразу привести землю в порядок, я прибаливала. А он тем временем машину забрал. Гараж купил. Он работал художником-оформителем, а тогда, вы знаете, пропаганда давала большие деньги. Везде нужно было рисовать что-нибудь коммунистическое. Но я хочу о другом. Осенью я решила перекопать клумбу. И вот что я нашла на том самом месте, где машина примяла цветничок. Вот.

Виктория Карловна опустила на ладонь Мазина янтарный кулон на оборванной серебряной цепочке.

— Понимаете?

— Это принадлежало Эрлене? — сразу понял Мазин.

— Да, сомнений нет.

Игорь Николаевич опустил руку, и кусочек янтаря блеснул на секунду, попав в пробившийся между шторами солнечный лучик.

Это уже было нечто существенное.

— Он увез тело в машине, а когда тащил ее, наверняка ночью, кулон упал, и он втоптал его в землю колесом.

— Спасибо, — сказал Мазин очень искренне.

— Теперь вы поверили мне?

Игорь Николаевич остыл немного.

— Обвинение в убийстве — очень серьезное обвинение.

— Потому я вас и пригласила. Вы должны доказать.

— Безусловно. Все, что вы сказали, очень важно. Но вы обещали еще образец почерка.

— Это тоже недалеко, — откликнулась она, и Мазин впервые уловил в ее голосе усталость.

На этот раз Виктория Карловна выдвинула другой ящик, но поиски заняли, как и в прошлый раз, немного времени. В маленьком флигельке все находилось в образцовом порядке. В руках старой женщины оказалась пачка открыток, перевязанная выгоревшей розовой ленточкой.

«Зачем человек хранит все, что связывает его с жизнью? Ведь она понимает, что жить осталось немного, и в тот, уже недалекий роковой последний час все эти мелочи окажутся мало кому нужны. Может быть, стоит уничтожать их при жизни, чтобы не рвали открытки на клочки чужие холодные руки, не выбрасывали в мусорный ящик?»

Однако в данном случае ненужные мелочи сослужили полезную службу.

— Возьмите.

— Вы хотите, чтобы этот человек понес наказание?

— Это воля Божья, — откликнулась она сухо. — Эрлена была моей единственной близкой родственницей. Она была совсем не такой, какой я хотела бы ее видеть, но пролилась кровь. Бог поставил меня перед трудным выбором, содействовать справедливости или сберечь от, может быть, непоправимого удара ребенка. Я предпочла второе, но я знала, что суд Божий состоится рано или поздно. И вот теперь Он подал мне знак этой телеграммой. Значит, пришел час. Возьмите эти письма. Мирской суд доверен вам.

Нет, Мазин, конечно, не мог считать себя или быть судьей.

— Я только выполняю обязанности.

— Ему виднее, что вы делаете…

Игорь Николаевич потянул за ленточку, и узелок-бантик развязался. Тогда он достал из кармана фотокопию текста телеграммы и положил рядом с одной из открыток. Сразу бросились в глаза характерно написанные «б» и подчеркнутое «ш».

— Взгляните, — попросил он Викторию Карловну.